ГЛАВА II. ОБЩИЙ ПОДХОД К ПРОБЛЕМЕ УБИЙСТВ

1. УБИЙСТВО В ЖИЗНИ ЛЮДЕЙ

Можно ли дать неправовое определение убийства как того явления, которое я в самом общем плане пытался очертить с позиций закона? По-видимому, это достаточно сложная задача, даже если учитывать, что подавляющее большинство человечества осуждает такое преступление. Впрочем, в годы всеохватного безумия даже в, казалось бы, цивилизованных странах убийства поощрялись, становились активнейшим элементом государственной политики, особенно часто в отношении массовых жертв — наций, народностей, отдельных социальных групп, причем весьма многочисленных. Отношение государства, общества, морали и закона к убийству существенно колеблется в зависимости от того, какая система ценностей в данной стране господствует, каковы стоящие перед обществом цели, каков уровень его гуманистического развития и есть ли такое развитие вообще. Но всегда найдется, пусть и небольшое, число людей, которые именно в уничтожении другого видят или бессознательно ощущают наиболее целесообразный выход из своей сложной жизненной ситуации, у которых ими же совершенное убийство не вызывает ни сожаления, ни раскаяния, вообще никаких эмоций и чувств, никаких переживаний. Мучимые угрызениями совести и не находящие себе покоя убийцы — это выдумка некоторых беллетристов, имеющая очень мало общего с реальностью. Абсолютно прав реалист У. Шекспир, когда его Гамлет, бунтующий, философствующий, борющийся за справедливость, глумится над им же убитым Полонием.

Убийство — это отрицание жизни и отвращение к ней, это наиболее полное воплощение ненависти, очень часто ненависти безадресной, ненависти вообще, ненависти ко всем, и она тем сильнее, чем больше человек или социальная система отчуждены от конструктивных ценностей. Поэтому ненависть, питающая убийство, выступает способом компенсации и уничтожения того, что демонстрирует ей ее же недостаточность и ущербность. Убийство же всегда выявляет слабость того, кто его совершает. Самое парадоксальное в том, что жестокость при убийстве, вызывающая тяжкие страдания, бывает порождением или продолжением любви, буйной, слепой, все сметающей страсти, тоже со своими мучениями и болью. Любовь особенно неистова, когда на ней сходится все и ее предмет становится основным и даже единственным каналом связи с жизнью, источником всех радостей и мук. Следовательно, любовь, которая выступает антиподом жестокости, является вместе с тем и ее питающей силой; поэтому следствием любви может быть убийство.

Я имею в виду как любовь между женщиной и мужчиной, т.е чувство естественное, так и любовь к политическим и религиозным лидерам, кумирам. Это часто неистовая, безудержная, фанатическая страсть, вскормленная обществом и выражающая одну из фундаментальных потребностей человека в Боге-Отце и защитнике. Такая страсть способна доходить до экстатических высот, не признавая никакой логики, никакой реальности, никакой критики. Она существует несмотря ни на что, и пораженный ею человек готов на любое преступление, на убийство, даже самоубийство, поскольку он психологически намертво пригвожден к своему идолу.

Так, для многих немок Гитлер стал объектом священного поклонения. Его образ, как отмечают некоторые исследователи, сверкал в глубинах их психики с такой интенсивностью, что в момент апогея сексуальной любви (оргазма) они в самозабвении выкрикивали его имя. Католички открыто осеняли себя крестом, упоминая своего кумира. Гитлер оказывал магическое влияние и на очень многих мужчин: они зачаровано верили в него, впадали в транс, теряли способность нормально мыслить и действовать, делали то, что он приказывал или внушал. Массовое доносительство в тоталитаристских Германии и СССР очень часто диктовалось вполне бескорыстным желанием защитить своих вождей, хотя такие действия во многих случаях были не чем иным, как соучастием в убийстве.

Даже любовь к собственным детям или другим очень близким людям может стимулировать их убийство, когда таким путем пытаются защитить их. Конечно, убивают собственных детей и тогда, когда вовсе не желают защитить их, а совсем по иным мотивам.

Выявить роль убийства в жизни людей означает не только дать его нравственную оценку — это сравнительно несложная задача, — но и показать его функции, влияние на общественное сознание, межличностные и межгрупповые отношения, нравственное здоровье общества и образ жизни людей, возможности, перспективы и направления его движения, в том числе в сфере экономики. Независимо от того, на каком уровне я смогу решить поставленные задачи, моя исходная позиция заключается в том, что именно убийства, их характер, распространенность в отдельных группах населения, отношение к ним общества и государства являются безошибочным показателем морального здоровья страны. Можно утверждать, что общество должно бороться прежде всего с убийствами и поэтому именно такое насилие нужно карать наиболее сурово.

Ясно, что каждый человек, допускающий преступное насилие, решает свои собственные проблемы, даже если, прибегая к нему, он выполняет чей-то приказ. Подтверждение этому можно найти при анализе как, например, "обычных" убийств в семейной ссоре или во время уличного конфликта, так и расстрела военнопленных или насилия над мирным населением во время военных действий. При этом сам субъект может и не догадываться о том, что на самом деле движет его поведением. Однако масштабы насилия, его характер, появление каких-то особых форм (например, убийства по найму или похищение людей с целью получения выкупа, а затем их убийство) зависят от общества в целом, его социальной и нравственной зрелости, деморализации отдельных групп населения, и, конечно, от эффективности защитительных и профилактических мер. Названные процессы в свою очередь воздействуют на конкретных людей, как бы облегчают или, напротив, затрудняют им путь к насилию.

Нужно различать, как уже говорилось, "горизонтальное" насилие и убийства в том числе, имеющие место между людьми в их повседневном общении, и "вертикальное", совершаемое государством в отношении граждан, причем я здесь имею в виду не законное принуждение, например, взятие преступника под стражу, а внесудебные, преступные репрессии. По сравнению с "горизонтальным" "вертикальное" насилие носит тотальный характер, порождает всеобщую атмосферу страха и отчаяния, чувства полной безнадежности и оцепенения. Поэтому можно утверждать, что в странах с деспотическим режимом жестокость и насилие пронизывает все поры жизни.

Когда на смену тоталитаризму приходит демократия, то из-за слабости ее властных структур первое время происходит разгул насилия между людьми. Здесь, конечно, есть и определенная преемственность, поскольку фашистское или иное тираническое государство постоянно и везде насаждает насилие и жестокость, делает их привычным, обыденным средством решения больших и малых проблем, в том числе межличностных. Люди, которые долгие годы жили под прессом государственной нетерпимости и при весьма скудном достатке, постепенно аккумулируют в себе соответствующие образцы и нормы, которыми начинают руководствоваться в жизни. По-видимому, именно такой период переживает сейчас и наша страна.

Этот переходный период, к тому же чрезмерно затянувшийся, характеризуется у нас развалом экономики, социальными и национальными потрясениями, резким падением уровня жизни населения, нравственным кризисом. В этой обстановке растет враждебность людей друг к другу и в то же время их неуверенность в себе и в своем социальном положении, в своем будущем, неудовлетворенность своим настоящим, отчуждение от среды. Человек оказывается как бы голым под напором социальных бедствий, от которых трудно, а подчас и невозможно защититься. Поэтому он все больше ощущает свою беспомощность, ненадежность своего существования и все больше растет его тревожность. Она порождена и недостатком обыкновенной порядочности, высоким напряжением в отношениях между людьми, их измотанностью.

Постоянно опасаясь за себя и своих близких, стремясь получить хотя бы некоторые жизненные блага, человек становится агрессивным, все чаще применяет силовые методы для решения своих проблем. Отсюда нынешняя распространенность насилия и жестокости, которые становятся естественной психологической и социальной базой убийств. Однако неверно думать, что как только сегодняшние наши материальные проблемы будут решены, наступит полное нравственное и криминологическое благополучие. В обществе всегда будут отдельные люди или группы, недовольные своим существованием, своим статусом, материальной обеспеченностью, перспективами для себя и своих детей и т.д. Как правило, это плохо адаптированные люди, причем их неадаптированность проявляется в чрезвычайно широком диапазоне: от неприспособленности к данным условиям представителей национальных меньшинств до неприятия, в том числе самонеприятия, в сфере сексуальных отношений. Вот почему определенный уровень насилия, важнейшим показателем которого является число убийств, всегда будет сохраняться. Об этом говорит криминологическая ситуация даже в таких процветающих и благополучных странах, как, например, США и Италия.

Из сказанного следует предварительный вывод: убийство выполняет функции защиты — человека, малой группы и даже государства.

Проблема убийства — это прежде всего проблема зла, но наибольшего зла, зла, страшнее которого нет ничего. Это крайнее выражение беды реализует разрушительные начала, лежащие как в обществе, так и в человеке и человеческом роде; можно сказать, что без убийства человечество не может существовать. Поэтому насильственное противоправное лишение жизни имеет изначально самостоятельное, собственно онтологическое бытие и, как таковое, укоренено в самой реальности, в то же время выступая фрагментом жизни, противопоставленным добру. Как и смерть, причиной которого оно бывает, убийство является величайшей тайной жизни.

Устранить указанный фрагмент так же невозможно, как изменить биологическую природу человека или вывернуть ее наизнанку. Этот пессимистический вывод основан не только на моих многолетних криминологических исследованиях убийств, их природы и причин, но и на доступном всем изучении человеческой истории, более чем обильно политой кровью убитых. Убийство с древнейших времен, постоянно и неизменно повторяясь, стало прочным опытом и в этом качестве въелось в людскую социальную природу. По каналам коллективного бессознательного как способ выхода из проблемных ситуаций этот опыт, подкрадываясь к современному человеку, способен оживать в его действиях и, как снежный ком обрастая новыми злодеяниями, передаваться от человека к человеку. Однако мой пессимизм относится лишь к перспективам полного искоренения смертельного насилия, даже в весьма отдаленном будущем, но отнюдь не к возможностям его ограничения, удержания в цивилизованных рамках при соблюдении, естественно, ряда весьма существенных условий. Чем они эффективнее, тем больше сможет человек подавлять в себе иррациональные страсти — влечение к разрушению, ненависть, злобу, зависть, месть, тем успешнее он преодолеет собственное бессилие, изматывающие эмоции своей недостаточности и незащищенности, свое одиночество в непонятном и даже враждебном мире.

Попробуем еще раз приблизиться к общему определению понятия убийства, опять-таки помня, что это одна из главных тайн бытия. Убийство — попытка преодолеть свою ничтожность и малость, осознание которых весьма травматично, а поэтому изгоняется в бессознательное; это — желание утвердить себя, в том числе в собственных глазах, преодолеть свою изоляцию и доказать свою нужность. Можно предположить, что таким деструктивным путем индивид пытается обрести некоторую свободу: и внутреннюю, позволяющую произвести выбор, вырвавшись из интериоризованных, приобретенных запретов и условностей, как это стремился сделать Раскольников Ф. Достоевского, и внешнюю, завоевав вокруг себя определенное психологическое пространство как поле для последующей деятельности. Убийство может носить характер личностного поступка, т.е. такого, решение о котором принимается относительно самостоятельно, либо быть следствием конформного подчинения другим, в первую очередь малым неформальным группам, данной субкультуре или жесткому предписанию властей.

Совершение убийства следует рассматривать в аспекте реализации и персонификации страстей как действие, связанное с глубинными потребностями личности и решением ее актуальных задач. Убийство, даже только намерение его совершить, иногда может способствовать превращению преступника из маленького и незаметного существа в героя, как минимум в собственных глазах, который вопреки всем преградам преодолел свой психологический и социальный уровень и решил не только свои, но даже и общественные задачи. Нередко таким путем субъект пытается преодолеть свое банальное существование, найти смысл жизни, пережить самые острые и мощные эмоциональные потрясения, мобилизовать свои жизненные ресурсы. В этих случаях личность убийцы, его интересы и стремления приобретают первостепенное значение, они его культ и идеал, даже если скрываются от окружающих. Это, одним словом, нарциссическая личность.

Убийство в жизни людей играет еще одну довольно сложную и даже неожиданную роль.

Давно замечено, что человек стремится выйти за пределы своего Я, разломать его жесткое ядро повседневности, расширить сугубо индивидуальные рамки, выйти на иной, дотоле неведомый уровень. Очевидно, это одна из глубинных потребностей, еще недостаточно изученная, в основном в связи с какими-то другими явлениями. Можно полагать, что злоупотребление наркотиками и алкоголем, сверхшумная музыка и различные маскарады, даже (возможно?!) трансвестизм (стремление к ношению одежды другого пола) и транссексуализм (желание с помощью хирургического вмешательства сменить пол) представляют собой попытки выйти за рамки, предписанные обществом личности. Особую роль здесь играют экстатические, аффективные состояния, достигаемые, в частности, путем специальных упражнений (движений) или употребления каких-либо препаратов. Смысл всего этого видится в том, что, взломав себя, человек переносится в новые, доселе неизвестные ему и смутно желанные миры.

Наблюдения за убийцами показывают, что немалая часть из них, особенно сексуальные преступники, совершающие убийства при разбойных нападениях или в отношении членов семьи и близких родственников, находятся в описанных экстатических (аффективных) состояниях. Их сознание сужено или даже полностью отключено, они плохо помнят детали или вообще забывают о них, их агрессивность иногда не имеет определенного адресата и обрушивается на тех, кто просто находится рядом, а поэтому нередко страдают дети, соседи, случайные прохожие. После агрессивного взрыва, происходящего наподобие выброса огромной энергии, наступает общая расслабленность, опустошенность и в то же время удовлетворенность, возникает желание спать, постоянно пребывать в дреме. Некоторые из убийц рассказывали мне, что во время совершения преступления они переносились в какой-то иной мир, в котором чувствовали себя другим человеком, могучим и повелевающим, которому доступно все, т.е. жили наиболее полной жизнью. Именно убийство, а не, скажем, опьянение, давало возможность взламывать свою привычную психологическую нишу, но не "просто" убийство, а проявляемое при этом абсолютное доминирование над жертвой, сопровождаемое истязанием, измывательством над ней, расчленением тела, нанесением бесчисленных ранений, кромсанием частей тела. Небезызвестный сексуальный убийца Чикатило, в жизни жалкий и презираемый всеми мелкий чиновник, делал все это, преодолевая собственную ничтожность и становясь грозным хозяином темного леса, при этом он впадал в экстатическое состояние.

Нельзя думать, что экстатические состояния, часто именуемые аффектами, вызываются лишь внешними причинами. Отнюдь: порой человек сам ищет и создает ситуации, в которых он мог бы, взвинтив себя, войти в экстатическое состояние и разрешиться насилием.

Но действительно ли один человек, сокрушающий другого, может обрести свободу, тем более внутреннюю? За редкими исключениями здесь должен быть дан отрицательный ответ, поскольку, действуя так, он не только выявляет свою жесткую зависимость от собственных переживаний, но и от того, что является смыслом и целью его поведения; совершенное убийство вызывает новые переживания и новые проблемы и, следовательно, закрепляет его субъективное порабощение, что почти всегда наглядно видно при анализе личности и внутреннего мира человека, совершившего ряд убийств. Поэтому закрадывается мысль, что на самом деле, но на бессознательном уровне, индивид стремился не к свободе, а в прямо противоположном направлении. То, что данное убийство носило характер личностного поступка, здесь ничего не меняет.

Убийство самым парадоксальным образом может сочетать в себе прямо противоположные тенденции и силы: с одной стороны, в нем часто присутствует крайняя неистовость, а с другой — полное в то же время равнодушие к жертве. Но равнодушие не означает, что совершенно не ценима другая жизнь, напротив, убийство происходит как раз потому, что ее стоимость чрезвычайно велика, как в целом, абстрактно, так и применительно к отдельному индивиду. Убивающему нужно, чтобы она, эта жизнь, была им отнята у другого, жертва "просто" платит ту высокую цену, которую назначил преступник. Если бы жизнь не была столь ценима обеими сторонами, то и не была бы нужна убийце. Очень возможно поэтому, что, если потерпевший станет просить убийцу, чтобы тот лишил его жизни, поскольку он и сам хотел покончить самоубийством, тот откажется это сделать. Нельзя, следовательно, говорить об отрицательном отношении к чужой жизни и полном пренебрежении к ней в самом общем плане, как это обычно делается, не раскрывая всех сложных и весьма важных нюансов. Как Авраам не стал бы приносить Исаака в жертву, если бы не любил его горячей отцовской любовью, так и (в большинстве случаев) убийца умышленно не отнимет жизнь у другого, если не будет считать ее наивысшей ценностью, как правило, бессознательно.

Если поверженный политический противник намного выше своей жизни ставит, например, свою семью или свои руки, то победивший его тиран скорее прикажет уничтожить его семью или отрубить ему руки, а не убить. Так же может поступить "обычный" убийца, желающий отомстить: если он знает, что его будущая жертва больше дорожит своей честью, чем жизнью, он постарается каким-то способом лишить его именно чести, а не жизни. Конечно, убийцы редко задумываются над тем, что жизнь есть высшее благо, — это аксиома.

Нельзя не вспомнить потрясающий человеческий документ — предсмертную записку Бухарина Сталину: "Коба, зачем тебе нужна моя жизнь?" Можно полагать, что она была нужна Сталину потому, что он ее очень высоко ценил, хотя и не делал, по-видимому, предметом специального рассуждения.

Равнодушие убийцы — в безразличии к запрету посягательства на чужую жизнь, к запрету, а не к самой жизни. Разумеется, не разрешено совершать кражи и многое другое, но поскольку жизнь есть высшее благо, то и запрет, как и наказание, здесь наиболее строги. Нарушая его, преступник с наибольшей полнотой выявляет свое отношение к социальным нормам и к самой жизни. Когда один человек мучает и пытает другого, независимо от того, намерен ли он причинить смерть, он ни в коем случае не проявляет равнодушия к страданиям жертвы. Напротив, если пытка не вызывает у нее боли или даже она получает от этого удовлетворение, то нанесение телесных повреждений теряет смысл. Некоторые сексуальные убийцы, например, испытывают половое удовлетворение именно от страданий потерпевших, так что о равнодушии здесь говорить не приходится. Другое дело, что лица, совершающие убийства с особой жестокостью, абсолютно неспособны сочувствовать своим жертвам и их страданиям. Однако они ставят себя на их место, т.е. знают, как это тяжко.

Можно ли считать сам акт убийства результатом свободного волеизъявления? Нельзя, поскольку к нему, если даже брать только онтогенетический и личностный уровень, человек приходит всей своей жизнью, со всеми ее страстями, впитанными в себя, условиями и условностями, которые, как густой частокол, плотно окружали его с раннего детства. Убийство является для него логически, внутренне целесообразным и психологически выигрышным, это тот путь, который в наибольшей степени соответствует особенностям его личности, основным мотивационным тенденциям и всей прожитой жизни. То, почему он избрал данный путь, а не какой-либо другой, дает возможность проникнуть в его субъективный мир. Таким образом, убийство не есть результат свободного волеизъявления и именно по этой причине его мотивы носят бессознательный характер.

Человек, совершающий насилие, вступает в определенные отношения с природой, что, по-моему, не должно вызывать сомнений. Однако само его взаимодействие с ней даже по этому поводу всегда находило самые разные толкования. Например, де Сад, которого по чудовищной нелепости продолжают называть "божественным маркизом", считал, что природа враждебна человеку, жестока и несправедлива по отношению к нему; она наполнена насилием и может погубить его. Он же, чтобы быть максимально близким к ней, сам должен все разрушать — вот почему самое страшное убийство лишь орудие законов природы. При убийстве, по де Саду, происходит попрание социальных правил, но и слияние с природой. Поэтому его герои — разрушители, насильники и убийцы.

Ф. Арьес совершенно справедливо считает, что идеи главного "садиста" получили значительное распространение. Их нетрудно найти в новейших типах сатанизма, понимающих Сатану как человека, вступившего в брак с природой. Чисто современным искушением можно считать миф о сверхчеловеке, наследнике Сатаны: для сверхчеловека нет ни законов, ни порядка, ему все позволено, его естественная цель — удовлетворение собственных желаний, все же добродетели филантропов — не что иное, как лицемерие. Встреча человека с природой совершается здесь не на уровне добродетели, а на уровне слепого и принципиального аморального всемогущества сильного [1].

---