Сайт по юридической психологии
Сайт по юридической психологии

Классики юридической психологии

 
Бехтерев В.М.
Внушение и его роль в общественной жизни.По изд.: М., 1925.
 

ЭПИДЕМИЧЕСКОЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ МИСТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ.

Быть может, найдутся лица, которые в развитии выше указанных эпидемий будут обвинять прежде всего невежество грубых масс народа, культурную его отсталость. Несомненно, что эти условия имеют неоспоримое влияние на развитие психопатических эпидемий, подобных выше указанным. Но они отражаются преимущественно на внутреннем содержании таких явлений.

При большем умственном развитии, при большей культурности населения подобного рода психопатические явления с таким, если можно так выразиться, грубым содержанием невозможны. Но в другой форме психопатические эпидемии встречаются и в интеллигентной части общества.

Выше мы уже говорили о месмеризме, когда-то быстро овладевшем парижским обществом. Вот как описывают сцены этого Месмеровского лечения, в которых содержится немало поучительного с точки зрения, развиваемой в этом сочинении:

«Когда возбужденное состояние переступало известные границы, больных перемещали в зал со стенками, обложенными матрацами; там женщин расшнуровывали и предоставляли им, не причиняя себе боли, биться головами о мягкие стены. Среди этой беснующейся толпы, разодетый в лиловые шелка, прогуливался Месмер и при содействии Дезлона и своих помощников, магнетизировал по выбору молодых и красивых; вооруженный длинным железным прутом, он прикасался им к телу пациенток, главным образом, к больным частям; часто, оставляя прут, он магнетизировал глазами, фиксируя свой взгляд на взгляде больных или налагая руки на подреберье и на нижнюю область живота. Это последнее продолжалось иногда по целым часам. Иной раз он прибегал к пассам, причем прежде всего помещался в определенном положении относительно больной: садился против нее нога в ногу, колено в колено и, касаясь пальцами подвздошья, слегка перебирал ими по направлению к бокам. В тех случаях, когда имелось в виду вызвать более интенсивные эффекты, эти манипуляции сменялись магнетизированием большими токами, состоявшими в пассах с головы до ног и обратно до тех пор, «пока насытившаяся восстановительным флюидом замагнетизированная не падала в обморок от боли или удовольствия, — двух ощущений, одинаково благотворных». «Молодые женщины, выдержавшие чарующий кризис, упрашивали, чтоб из вновь погрузили в это состояние; они преследовали Месмера по всей зале и уверяли, что не могут противиться живейшему влечению к магнетизирующему их субъекту». Само собою разумеется, что зараза Месмеризма со времени этих сеансов стала быстро распространяться в современном обществе. «Страсть к Месмеровскому лечению не замедлила сделаться общей. Дом на Вандамской площади оказался недостаточным, и Месмер занял hotel Bullion, близ площади Bourse, где он построил четыре лохани, из которых одна предназначалась для бесплатного лечения бедных. Однако Месмер этим не ограничился: он магнетизировал дерево в конце улицы де Ванду, к которому тысячами стекались больные и привязывали себя к нему веревкой в надежде на излечение». Бине и Фере. Животный магнетизм. СПб., 1890, с. 10—13.

Нечто подобное, хотя и в меньших размерах, случалось и позднее с т. н. магнетическим лечением. Достаточно здесь припомнить то увлечение, которое проявилось в разных центрах Европы и, между прочим, у нас в Петербурге в конце 70-х годов, когда магнетизер Ганзен, разъезжая по большим европейским центрам, производил в своем роде «знаменитые» сеансы магнетизма или, точнее, гипноза, который, по его учению, был обязан своим происхождением особой, присущей ему, магнетической силе. То же самое произошло и со спиритизмом.

Всякий, вероятно, помнит, с какой чудовищной силой еще так недавно начал развиваться мистицизм в интеллигентной части нашего общества и как быстро вместе с тем начала развиваться настоящая спиритическая эпидемия. А, между тем, что такое спиритизм и его позднейшее видоизменение, известное под названием теософизма? Не есть ли это также своеобразное общественное явление, которое, если не по внутреннему содержанию, то по внешности родственно сектам хлыстов, духоборцев и малёванцев, допускающих реальное общение с Св. Духом? В этом отношении нельзя не согласиться с метким сравнением, которое сделано проф. И. А. Сикорским:

«Вера спиритов в духов, в возможное общение с ними и в существование способов узнавать чрез посредство духов прошедшее, будущее и недоступное настоящее, — вся эта спиритическая догматика чрезвычайно сходна с догматикой скопцов, хлыстов и малёванцев.

Вера спиритов в духов основывается, как и у сектантов, на факте экстатических состояний, в которых медиумы могут писать, произносить слова или делать что-либо недоступное им в обыкновенных состояниях, и это недоступное спириты приписывают манипуляциям постороннего духа, действующего чрез организм медиума или иным путем.

Подобно тому, как хлысты или малёванцы, прорицая, произнося известные слова и делая телодвижения, не сознают их или, по крайне мере, не признают как собственные, а, напротив, признают их чуждыми себе, совершающимися волею вошедшего извне духа, так же точно и пишущий или вертящий столом спирит не признает этих действий за свои, а относит их к действию постороннего духа, который управляет им, как простым орудием».

«Относя к одной общей категории малёванцев, хлыстов и спиритов, мы не можем не закончить этого сравнения сопоставлением скопческих и хлыстовских прорицаний с откровениями спиритов. Если первые большею частью лишены смысла или по крайней мере не возвышаются над уровнем заурядного человеческого разума, то и все то, что успели сообщить спиритам их духи, совершенно посредственно или ничтожно и, по справедливому замечанию английского мыслителя, "не может быть поставлено выше самой пошлой болтовни" (Карпентер)».

Итак, возникновение психопатических эпидемий, подобных выше описанным, возможно и в интеллигентном классе общества, в котором одним из стимулов к их развитию и распространению служит также внушение, производимое устно и печатно.

 

ПАНИКИ СРЕДИ ЛЮДЕЙ И ЖИВОТНЫХ.

Надо однако иметь в виду, что психическая зараза проявляется не только распространением психопатических эпидемий, но и распространением психических эпидемий, которые не могут считаться патологическими в узком смысле слова и которые несомненно играли большую роль в истории народов. Такого рода психические эпидемии происходят и в современном нам обществе и притом не особенно редко. Один из ярких примеров психических эпидемий, правда, кратковременного свойства, представляет то, что называется паникой. Эта психическая эпидемия развивается в народных собраниях, когда, вследствие тех или других условий, к сознанию массы прививается идея о неминуемой смертельной опасности.

Кто переживал вместе с другими панику, тот знает, что это не есть простая трусость, которую можно побороть в себе сознанием долга и с которой можно бороться убеждением.

Нет, это есть нечто такое, что охватывает, подобно острейшей заразе, почти внезапно целую массу лиц чувством неминуемой опасности, против которой совершенно бессильно убеждение и которое получает объяснение только во внушении этой идеи, путем ли неожиданных зрительных впечатлений (внезапное появление пожара, неприятельских войск и пр.) или путем слова, злонамеренно или случайно брошенного в толпу. Из лиц, бывших на театре последней русско-турецкой войны, многие вероятно вспомнят при этом случае о тех паниках, которые неоднократно охватывали население Систова во время нашего Плевненского сидения.

Так как паника касается чувства самосохранения, свойственного всем и каждому, то она развивается одинаково как среди интеллигентных лиц, так и среди простолюдинов; условиями же ее развития должна быть неожиданность в появлении всеми сознаваемой опасности, на каковой почве достаточно малейшего толчка, действующего подобно внушению, чтобы развилась паника.

Однажды мне самому, во время моего студенчества, пришлось вместе с другими товарищами пережить панику, и я думаю, что хотя бы краткое описание этого случая не лишено известного интереса в связи с рассматриваемыми нами явлениями.

Дело было в течение зимы 1875-1876 года, когда произошел взрыв от случайного воспламенения 45 тысяч пудов пороха на пороховом заводе близ Петербурга. Все, жившие в то время в Петербурге, вероятно, помнят тот страшный звук, который произошел от этого взрыва и от которого полопались стекла во многих домах набережной Большой Невы. Мы сидели в то время на лекции покойного профессора Бессера в аудитории одного из деревянных бараков, занятых его клиникой. Вдруг во время полного внимания всей аудитории раздается оглушительный звук, потрясший все здание барака до его основания. В эту минуту никто не мог понять, что такое случилось. Мне показалось, что должен рушиться потолок здания, и я, сидя впереди всех у окна, невольно поднял на мгновение голову к потолку; тотчас после этого я услышал непонятный для меня шум в аудитории и, обернувшись, увидел, что все, бывшие в аудитории, оставили скамьи и ринулись к дверям, давя друг друга и перепрыгивая по скамьям, профессор же, не имея возможности бежать, уткнул свою голову внутрь камина и так оставался некоторое время в неподвижности. Увидев, что все бегут, я и сам, охваченный тем же невольным импульсом, направился к дверям; хотя проникнуть наружу, вследствие большого стеснения товарищей в дверях, не представлялось уже возможным. Впрочем, паника прекратилась тотчас же, как только аудитория вполне очистилась. Тогда, очнувшись, никто не знал, в чем дело, и никто не мог себе отдать ясного отчета, почему он бежал вместе с другими. Все сознавали однако, что произошло что-то такое, что, казалось, могло угрожать разрушением всего здания. К счастью, все обошлось благополучно и лишь некоторые пострадали при давке, отделавшись ушибами, вывихами рук и другими несерьезными повреждениями.

В этом случае причиной паники явились два момента: внезапный и сильнейший стук, потрясший все здание и вселивший ужас в массу слушателей, и с другой стороны, невольный взгляд одного из слушателей к потолку, внушивший или укрепивший идею о разрушении здания.

Подобные паники случаются вообще нередко при всевозможных случаях, внушающих мысль о неминуемой опасности, и, как известно, нередко являются причиной огромных бедствий. Всякий знает, что в театрах, церквах и в других многолюдных собраниях достаточно произнести слово «пожар!», чтобы вызвать целую эпидемию страха или панику, быстро охватывающую все собрание и почти неминуемо приводящую к тяжелым жертвам. Случившаяся не очень давно катастрофа на благотворительном базаре в Париже дает наглядное представление о тех ужасны последствиях, к которым приводит паника. Так как паника является следствием внушенной или внезапно привитой мысли о неминуемой опасности, то очевидно, что никакие рассуждения и убеждения не могут устранить паники до тех пор, пока сама очевидность не рассеет внушенной идеи. Вот почему военачальники более всего опасаются развития паники в войсках, обычно ведущей к печальным последствиям. В зависимости то условий, содействующих устранению внушенного представления о неминуемой опасности, стоит и продолжительность паники; иногда она является лишь кратковременною, в других случаях более продолжительною и, следовательно, более губительною.

Так как чувство самосохранения свойственно и животным, то понятно, что паника возможна и среди животного царства. В этом случае могут быть приведены поразительные примеры развития таких паник при известных условиях среди домашних животных, особенно лошадей. Паники эти, называемые стампедами, приводят к не менее печальным последствиям, нежели людская паника. Известны примеры, что целые стада домашних животных под влиянием таких стампед погибали в море. Из стампед, случавшихся с лошадьми, мы можем привести здесь одну, наблюдавшуюся в Лондоне в 1871 г., другую, бывшую в Петербурге в том же 1871 году.

Описание этих и других стампед, или паник было сделано д-ром W. Lauderlindsay в "The Journal of Mental Science" за янв. 1872 г. Первая паника наблюдалась 30 августа 1871 г. в среде лошадей лейбгвардейского полка, стоявшего лагерем близ Ольдерисата. По словам «The Daily Telegraph», внезапный шум напугал лошадей двух офицеров и заставил их броситься со своих пикетов; за ними последовали шесть лошадей эскадрона. Потом паника распространилась по всей линии; триста лошадей сорвались одновременно и бросились бежать по всем направлениям; на всех были седла, а некоторые тащили веревки и кольца... беглецы направились почти по всем свободным дорогам... В одном месте лошади ударились о заставу и разбили ее на куски... Многие ударялись о столбы и другие препятствия и серьезно повредили себя. Многие пали мертвыми в течение одного часа, некоторые потонули в канаве, другие были пойманы искалеченными».

Петербургскую стампеду корреспондент Times'a описывает следующим образом: «Полк гвардейских Ее Величества кирасир в 900 человек прибыл на свою стоянку. Один эскадрон лошадей встревожился и побежал; за ним следующий; волнение охватило всех, и в одну минуту 900 лошадей помчались в диком беспорядке... В этой панике замечательны две вещи. Во-первых, лошади единодушно выбрали своим вождем большого могучего коня и, глядя на него и фыркая ему в ответ, как бы говорили ему этим: apres vous, что он в свою очередь так и понимал; они ждали, пока он кинется вперед, и последовали за ним в диком смятении. Если я скажу вам, что некоторых нашли только на расстоянии 120 миль в глубь Финляндии, то вы поймете, какова была паника. Во-вторых, замечателен способ, которым были остановлены некоторые из лошадей. Целые мили пробежали они сплошной массой и, наконец, приблизились под прямым углом к реке. Перед ними был мост, на другой стороне которого находился небольшой кавалерийский пикет. Лошадь-вождь, видя на другом конце моста кавалерию, не пошла на него, но кинулась в сторону, бросилась через реку, и все 900 лошадей поплыли вместе. Когда они выплыли и побежали в беспорядке, командир пикета придумал уловку; он приказал трубачу играть призыв, что всегда играют перед кормлением лошадей... Все старые лошади навострили уши, сделались нерешительными, остановились, помедлили, повернулись и побежали назад... Это спасло массу... остальные разбились»... Но возвратимся к паникам, развивающимся при известных условиях среди людей.

 

ПСИХИЧЕСКИЕ ЭПИДЕМИИ ВО ВРЕМЕНА ИСТОРИЧЕСКИХ НАРОДНЫХ ДВИЖЕНИЙ.

Но кроме такой астенической эпидемии, выражающейся в панике, мы знаем психические эпидемии другого рода, выражающиеся активными явлениями и сопровождающиеся более или менее очевидным психическим возбуждением. Такие эпидемии под влиянием соответствующих условий иногда охватывают значительную часть населения и нередко приводят к событиям, чреватым огромными последствиями.

Одушевление народных масс в годину тяжелых испытаний и фанатизм, охватывающий народные массы в тот или в другой период истории, представляют собою также своего рода психические эпидемии, развивающиеся благодаря внушению словом или иными путями на подготовленной уже почве сознания важности переживаемых событий.

Одним из ярких исторических примеров таких психических эпидемий мы видим в крестовых походах, являвшихся последствием несомненно привитой или внушенной идеи о необходимости освобождения Святого Гроба — идеи, так сильно воздействовавшей на народы, благодаря необычайному развитию религиозного мистицизма средних веков. Вспомните несчастный крестовый поход детей, предводительствуемых галлюцинантом, и вы легко уясните, какую силу приобретало в то время внушение и взаимовнушение, находившее себе благоприятную почву в господствовавших в то время религиозных заблуждениях и почему оно было в состоянии подвинуть народные массы того времени на отдаленные и разорительные походы, требовавшие необычайного напряжения сил, волновавшие умы европейских наций около двух столетий и стоившие им около семи миллионов людей, не считая огромных денежных средств. По словам Б. Сидиса, «непреодолимое стремление влекло людей к святому гробу, который очаровывал из душевный взор, — так бабочку безотчетно влечет к свече. Это стремление благочестивых христиан к Святому Гробу обнаруживалось в пилигримствах, которые сначала были редки, но постепенно распространились и стали всемирной манией. Епископы покидали свои епархии, принцы свои владения, чтобы поклониться могиле Христа».

«Петр Пустынник и Папа Урбан II были героями, впервые пробившими лед и направившими народное движение на завоевание святой земли. Пламенные призывы маленького, истощенного пустынника Петра сметали все перед собою. Бред, царивший в расстроенной душе пустынника, сообщился его слушателям, и они пришли в восторг, в исступление от блестящих перспектив, которые он им открывал.

Между тем Папа Урбан II созвал два собора один за другим. На втором Клермонтском он говорил многим тысячам народа. Его речь сначала слушали в торжественном молчании, но постепенно стали раздаваться рыдания. "Не слушайте ничего, — восклицал он, — кроме стонов Иерусалима и помните, что сказал Господь: "Кто не возьмет креста своего и не последует за мною, недостоин меня". Вы воины креста; носите же на вашей груди или на ваших плечах кроваво-красный знак того, кто умер для спасения Ваших душ!" Внушение было непреодолимо. Покидая поля и города, земледельцы — рабы и мелкие торговцы выказывали большую ревность к достижению Святого Града. Если кто-нибудь рассудительный вмешивался со словами предостережения, единственным их ответом было внушение папы: "кто не последует за мною, недостоинменя"»...

«О первом крестовом походе Генрих фон Зибель говорит нам, что "мы едва ли можем понять такое состояние ума. Это все равно, как если бы теперь большая армия села на воздушные шары для завоевания некоторого острова между землей и луной, на котором ожидали бы найти рай". Толпы людей различных рас с женами и дочерьми, с детьми, взятыми из колыбели, и со стариками на краю могилы, многие больные и умирающие шли отовсюду, готовые, чтобы их вели на завоевание Святой Земли. Петр Пустынник, Вальтер Бессребренник и Готтшальк стали героями, вождями толпы, которая рассеялась прежде, чем достигла Палестины».

Но еще поразительнее крестовый поход детей. «Около 1212 г., между четвертым и пятым крестовым походами Стефан, мальчик-пастух, в подражание старшим начал проповедовать детям священную войну. Он скоро стал злобой дня; люди покидали храмы, чтобы слышать его слова. Он даже творил чудеса. Призыв Стефана к детям спасти Святой Гроб возбудил в них стремление присоединиться к нему в святом паломничестве.

Эпидемия крестового похода быстро распространилась между малолетними. Всюду появились 10-летние, даже 8-летние дети, объявлявшие себя пророками, посланными Стефаном, во имя Бога. Эти "пророки" начали ходить по городам и деревням. Подобно настоящей эпидемии, эта мания блуждания не щадила ни мальчиков, ни девочек; по рассказам хроникеров, среди больших количеств загипнотизированных детей было очень много малолетних девочек. Король Филипп Август по совету Парижского университета издал эдикт, приказывающий детям вернуться домой, но религиозные внушения были сильнее повеления короля, и дети продолжали составлять свои сборища. Отцы и матери употребляли все свое влияние, чтобы обуздать эту опасную манию странствования, но без успеха. Убеждения, угрозы, наказания были столь же бесполезны, как и приказ короля, запоры не могли удержать детей: они вырывались через двери и окна и стремились занять места в проходивших процессиях. Если же их держали так, что убежать было невозможно, они чахли как перелетные птицы в заточении».

Несчастная судьба этих детских походов общеизвестна.

Подобным же образом внушение действует очевидно и во время всех вообще великих исторических событий, захватывающих народные массы, как, например, во время великой Французской революции и во время почти всех больших войн за освобождение: в древней Греции во времена персидских войн, во Франции во время англо-французской войны с Жанной д'Арк, в Сев. Америке во время американской освободительной войны, у нас в 12-м году и пр. Эта сила именно и лежит в основе того подъема духа, который приводит народ к великим историческим подвигам, покрывающим их неувядаемою славою. Не далее, как четверть века тому назад, во время нашей славянской освободительной войны мы пережили один из таких периодов русской истории, где наряду с направляемой свыше волей народа было не мало обаятельного увлечения, значительная доля которого должна быть приписана невольному взаимовнушению и психической заразе, увлекшей еще ранее объявления нашей войны массу добровольцев на освобождение славянских народов.

 

СПЕКУЛЯТИВНЫЕ ЭПИДЕМИИ.

Равным образом и в финансовом мире многое совершается по внушению, и мы можем здесь различать психические эпидемии как стенического, или активного, характера, так и астенического или пассивного характера. О них, впрочем, здесь достаточно лишь упомянуть в самых общих чертах.

К числу стенических финансовых эпидемий относится известная в истории тюльпаномания голландцев, относящаяся к 1634 г. Она выразилась страстной спекуляцией на стоимость тюльпанов, торговля которыми будто бы обещала неисчерпаемые богатства. Вследствие этого масса населения в разных городах Голландии набросилась на культуру и торговлю тюльпанами, бросив свои обычные занятия. Благодаря этому, луковицы тюльпанов получили стоимость драгоценных камней, их покупали на вес перитов (менее одного грана), причем одна луковица тюльпана весом около 400 перитов оценивалась в 4400 флоринов, а за 40 же луковиц платили по 100000 флоринов. Нечего и говорить, что эта бешеная спекуляция тюльпанами, эпидемически развивавшаяся среди голландцев, вскоре кончилась разорением тысячи семейств. Подобная же эпидемическая спекуляция, развившаяся около «Компании Миссисипи», случилась во Франции в первую четверть 18 столетия (около 1717 г.), Компания эта действовала под руководством Джона Ло и временно привлекла к себе огромные денежные средства.

Сущность этой своеобразной и в своем роде замечательной финансовой эпидемии состояла в том, что Дж. Ло получил от регента Франции полномочие на учреждение компании с исключительным правом торговли на западном берегу р. Миссисипи. Это предприятие сразу окрылило надежды многих выгодно поместить свои капиталы, благодаря чему компания Миссисипи стала быстро расширять свои предприятия. Вскоре компания получила исключительное право торговли в Восточной Индии и на Южном море. С этих пор виды на барыши для всех оказались блестящими, и сам Дж. Ло сулил прибыли в 120%. Благодаря этому энтузиазм в финансовых кругах и среди публики достиг необычайных размеров. Когда была объявлена подписка на 30000 новых акций компании, то требования достигли 300000. Как велико было желание сделаться акционером компании, показывает тот факт, что, по свидетельству очевидцев, даже знатные герцоги, графы и маркизы со своими женами часами толкались вместе с другими в толпе на улице около дома Дж. Ло в ожидании результатов. В конце концов, требования на акции возросли в такой мере, что признавалось возможным выпустить новых 300000 акций в 5000 ливров каждую для уплаты регентом национального долга Франции, для чего была необходима сумма в 1 1/2 миллиарда ливров; последнее несомненно и осуществлялось бы, если бы последовало разрешение правительства.

Все, кто мог, спешили воспользоваться реализацией ожидавшихся громадных прибылей и переполняли улицу, где помещалась компания Миссисипи. Но вскоре наступила реакция, и акции Миссисипи, достигшие огромной ценности, стали колебаться и затем быстро падать, приводя к многочисленным банкротствам и разорению.

Нет надобности говорить, что финансовых эпидемий в истории известно множество, хотя не все они достигали столь крупных размеров. Между прочим в Англии известна подобная же эпидемическая спекулятивная горячка с т. н. компанией Южного Моря, относящаяся к 1720 году. Да ведь подобные же спекулятивные эпидемии случаются и в настоящее время. Не очень давно Франция пережила финансовую эпидемию с компанией Панамы. К финансовым эпидемиям астенического характера относятся т. н. биржевые паники, которые столь многочисленны и в наше время. Что в этих эпидемиях играет большую роль яд психической заразы, вряд ли может быть сомнение в глазах лиц, ближе знакомых с ходом финансовых спекуляций.

Да и во всякой азартной игре, в игре в тотализатор, в орлянку, в карты и т. п. значительная роль выпадает на долю увлечения, которое поддерживается и развивается в той или другой мере своеобразным микробом психической заразы, известном под названием внушения и взаимовнушения. Вероятно, немного найдется лиц из числа игроков, которые, не смотря на всю свою сдержанность, не ощутили бы на себе действие этого микроба, с которым благоразумие часто борется безуспешно и должно уступить свои права, хотя бы временно, этому ненасытному микробу, обыкновенно подкрадывающемуся к человеку тихо и незаметно.

 

ЗНАЧЕНИЕ НАРОДНЫХ СБОРИЩ В РАСПРОСТРАНЕНИИ ПСИХИЧЕСКИХ ЭПИДЕМИЙ.

В чем же кроется причина развития подобных явлений и чем обусловливается столь могущественное действие психической инфекции, лежащей в основе психических эпидемий?

Мы уже упоминали выше, что распространению психической инфекции, как и развитию обыкновенной физической заразы, способствует более всего известная подготовленность психической почвы в населении или в известном круге лиц. Другим важным фактором в этом случае являются скопления народных масс или народные сборища во имя одной общей идеи, которые сами по себе часто представляют уже результат психической инфекции.

В этом случае должно строго отличать простое собрание лиц от сборища лиц, воодушевленных одной и той же идеей, волнующихся одними и теми же чувствами, преследующих одну и ту же цель.

Такого рода сборища, представляющие собою в отличие от общества временные и случайные отношения людей, сами собою превращаются как бы в одну огромную личность, чувствующую и действующую как одно целое. Что, в самом деле, в этом случае связывает воедино массу лиц, незнакомых друг другу, что заставляет биться их сердца в унисон одно другому, почему они действуют по одному и тому же плану и заявляют одни и те же требования? Ответ можно найти только в одном и том же настроении и в одной и той же идее, связавшей этих лиц путем убеждения, но она для многих лиц в таких сборищах, без сомнения, является внушенной идеей. И когда подобное сборище уже сформировалось, когда оно объединилось под влиянием одного общего психического импульса, тогда в дальнейших его действиях главнейшая руководящая роль уже выпадает на долю внушения и взаимовнушения.

Особая внушаемость толпы уже давно привлекала внимание наблюдателей. В этом отношении некоторые авторы придают большое значение ограничению произвольной деятельности. По С и д и с у, «если что дает нам яркое сознание нашей индивидуальности, то это наверное наши произвольные движения. Мы можем сказать, что индивидуальное растет и расширяется с увеличением разнообразия и интенсивности его произвольной деятельности; и обратно, с уменьшением разнообразия и интенсивности произвольных движений жизнь индивидуального "я" упадает, сокращается.

Соответственно этому мы находим, что ограничение произвольных движений чрезвычайно важно для внушаемости вообще, и оно тем важнее, что может вызвать на деле сужение поля сознания с последующими условиями — все это благоприятствует внушаемости.

Нигде, кроме, быть может, только одиночного заключения, произвольные движения людей так не ограничены, как в толпе, и чем толпа больше, тем больше это ограничение, тем ниже падает индивидуальное "я". Сила личности обратно пропорциональна числу соединенных людей. Этот закон верен не только для толпы, но для высокоорганизованных масс. В больших социальных организмах появляются обыкновенно только очень мелкие личности. Не в древнем Египте, Вавилоне, Ассирии, Персии следует искать великих людей, но в маленьких общинах древней Греции и Иудеи».

Нечего говорить, что последнее положение автора отличается большою условностью; но, не касаясь его, нельзя не признать, что объяснение автора особой внушаемости толпы ограничением произвольных движений отличается большою туманностью. Автор сам указывает на ограниченность произвольных движений в одиночном заключении, но никто еще не доказал, что при одиночном заключении внушаемость нарастает в более или менее значительной степени. Вообще я не думаю, чтобы ограничение произвольных движений непосредственно обусловливало сужение сознания и тем способствовало большей внушаемости. По крайней мере к такому заключению нет достаточных оснований.

Но ограничение волевых движений, по нашему мнению, имеет значение в другом направлении. Оно позволяет сосредоточить все активное внимание на известном предмете. В этом отношении активное внимание, как волевой акт, стоит в обратном отношении к другим волевым или произвольным движениям. Когда производится ряд волевых движений, об активном внимании не может быть и речи. С ограничением или прекращением произвольных движений является возможность сосредотачивать активное внимание на том или другом предмете, но такое сосредоточение активного внимания, как известно, легко ведет к его утомлению, а с этим вместе и наступает благоприятная почва для внушаемости, то есть для введения идей и чувствований при отсутствии активного внимания в общую сферу сознания.

Когда мы хотим гипнотизировать, мы поступаем таким же точно образом. Первоначально мы ограничиваем произвольные движения, требуем, чтобы человек сидел спокойно и не говорил ни слова; затем мы требуем, чтобы он сосредоточил свое внимание на фиксируемом предмете, на глазах гипнотизера, на идее о сне и пр. — все равно, на чем бы то ни было, лишь бы это сосредоточение было возможно полным, что легко достигается при ограничении произвольных движений. Но как всякий волевой акт, так и сосредоточение внимания не может быть продолжительным. Вскоре наступает утомление, внимание постепенно ослабевает, а вместе с ним исчезают все проявления личности.

То же происходит и в толпе. При ограничении произвольных движений все внимание устремляется на слова оратора, наступает та страшная гробовая тишина, которая страшит всякого наблюдателя, когда каждое слово звучит в устах каждого из толпы, производя могучее влияние на его сознание. При этом внимание постепенно утомляется и наступает период, когда открывается обширное поле для внушения. Спокойная толпа становится толпой возбужденной, и здесь достаточно бросить одно недостаточно взвешенное слово, чтобы оно сделалось искрой, приводящей к огромному пожару.

Этому благоприятствует в особенности то обстоятельство, что в возбужденной толпе имеются все условия, благоприятствующие общему взаимовнушению, вследствие чего внушение, проникшее в сознание нескольких лиц, вскоре благодаря взаимовнушению становится общим достоянием толпы.

Почему толпа движется, не зная препятствий, по одному мановению руки своего вожака, почему она издает одни и те же клики, почему действует в одном направлении, как по команде?

Этот вопрос занимал умы многих авторов, вызывая довольно разноречивые ответы. Достаточно упомянут здесь о работах Sigheli, LeBo n'a, Тагdе'а, Р. Janet и др. Некоторые признают даже существование как бы особой коллективной души. Но было бы излишне входить здесь в какие-либо подробности по этому поводу. Достаточно заметить, что, как бы мы ни смотрели на вопросы, относящиеся до коллективной души и до особых «психических волн», распространяющихся на массу лиц одновременно и способных при известных условиях даже к обратному отражению, не может подлежать никакому сомнению, что в основе всего лежит могущественное действие в толпе взаимного внушения, которое возбуждает у отдельных членов толпы одни и те же чувства, поддерживает одно и то же настроение, укрепляет объединяющую их мысль и поднимает активность отдельных членов до необычайной степени.

Благодаря этому взаимовнушению отдельные лица как бы наэлектризовываются, и те чувства, которые испытывают отдельные лица, нарастают до необычайной степени напряжения, делая толпу существом могучим, сила которого растет вместе с возвышением чувств отдельных ее членов. Только этим путем, путем взаимовнушения, находящего благоприятную почву в общем состоянии народных масс, можно себе объяснить успех тех знаменательных исторических событий, когда нестройные толпы народа, воодушевленные одной общей идеей, заставляли уступать хорошо вооруженные и дисциплинированные войска, действовавшие без достаточного воодушевления.

В позднейшее время вопрос этот служил предметом обсуждения на V конгрессе по криминальной антропологии в Амстердаме. Докладчиками явились д-ра Jelgersma (Quelques observations sur la psychologie des foules) и Sigheli (Le crime collectif). Оба докладчика пришли приблизительно к тем же выводам. д-ра Jelgersma высказался в том смысле, что в толпе чувство преобладает над разумом, замечается отсутствие анализа и скорый переход от побуждения к действию. Легковерие толпы, ее впечатлительность, нетерпеливость и абсолютизм объясняются моноидеизмом толпы, так как чувства одного непосредственно передаются другим, благодаря «психической заразительности». Таким образом, дело сводится к простым законам психологии, примененным к толпе. Sigheli высказался, что в действиях толпы выдающееся значение получает внушение, благодаря которому слово или жест одного человека с быстротою молнии зажигает толпу. Внушение вообще служит основой всех преступлений, совершаемых совместно двумя или несколькими лицами. Таким образом, мы встречаемся здесь с теми же мыслями, которые были высказаны еще в первом издании этого сочинения, вышедшего много раньше упомянутого конгресса.

Одним из примеров таких исторических подвигов народных масс, воодушевленных одной общей идеей, может служить взятие Бастилии и отпор на границах Франции европейских войск, окруживших последнюю в период великой революции.

 

ЗНАЧЕНИЕ ВНУШЕНИЯ В ОБЩЕСТВЕННЫХ ГРУППАХ.

В большинстве случаев толпе нужны, конечно, вожаки, которые, инстинктивно чувствуя значение и силу толпы, руководят ею как искусные демагоги гораздо более силой внушения, нежели здравым убеждением. Б. Сидис в своей книге, вышедшей вслед за моей работой, появившейся в переводе на немецкий язык в 1899 г., высказывает по этому поводу в общем те же самые мысли, что и я. «Внушение, по словам Б. Сидиса, данное исступленной толпе "владыкой", распространяется подобно пожару. Оно отражается от индивида к индивиду, собирает силу и становится таким подавляющим, что приводит толпу к бешеной деятельности, к безумному возбуждению. Когда толпа принимает внушения и выполняет их, волнение возрастает больше и больше. Каждое исполненное внушение расширяет и усиливает эмоцию толпы. За каждым новым приступом следует более сильный пароксизм бешеного демонического безумия. Толпа подобно лавине: чем дольше она катится, тем грознее и опаснее она становится. Внушение, данное героем, вождем, господином момента, принимается толпой и отражается от человека к человеку, пока всякая голова не закружится, всякий ум не помутится. В исступленной толпе каждый влияет и подвергается влиянию, каждый внушает и получает внушения, волна внушений все растет, пока не достигнет страшной высоты».

Вот почему человек, умеющий овладевать вниманием толпы, всегда может увлечь ее на беспримерные подвиги, чему примеров в истории мы знаем немало. Вспомним хотя бы историю нашего Минина, спасшего отечество своей проповедью в наиболее трудные для него времена. Его знаменитая фраза: «Заложим своих жен и детей и выкупим отечество!» — должна была действовать подобно сильнейшему внушению на наэлектризованную уже ранее толпу. Как можно овладевать толпой и ее порывами, показывает между прочим следующий рассказ Б. Сидиса:

«11 августа 1895 в Old Orchard Me... был митинг под открытым небом. Нужно было сделать сбор для всемирной проповеди Евангелия. Проповедник следующим образом давал внушения: "Самое поразительное воспоминание, которое я имею о чужих странах, это — толпы, волны потерянного человечества, разбивающиеся непрестанно о берега вечности... В каком отчаянии они, как нелюбимы — никакой радости, ни веселья, ни песни в их религии! Однажды я слышал, как китаец говорил, почему он христианин. Ему казалось, что он брошен в глубокую пропасть и нет средств выйти из нее (рассказ). Плакали ли Вы о потерянном мире, как Иисус плакал? Если нет, горе вам! Ваша религия только сон и мечта. Мы находим Христа испытующим своих учеников. Возьмет ли он их с собою? Возлюбленные, Он испытывает вас сегодня. (Непрямое внушение). Он бы мог обратить тысячу миллионеров, но он дает Вам случай спастись (внушение прямее прежнего). Довольно ли у Вас веры? (Здесь следует рассуждение о вере). Бог не может творить великих вещей без веры. Я верю, что пришествие Иисуса придет по вере сильно верующего в сие... Возлюбленные, если Вы дае-,те для Бога, вы получили веру (внушение еще прямее). Отрок с пятью хлебами и двумя маленькими рыбами (рассказ) — когда все было кончено, он не потерял своих хлебов; осталось двенадцать корзин... О, возлюбленные, как оно вернется! Некогда царь царей призовет вас и даст вам царство славы и за то, что доверили Ему так мало! Великий вклад Вы делаете сегодня... некогда Бог покажет нам, насколько лучше Он поместил наши сокровища, чем мы сами". Внушение подействовало. Со всех сторон потекли деньги, сотни превращались в тысячи, в десятки тысяч. Толпа дала 70.000 долларов».

Та же самая сила внушения действует, очевидно, и в войсках, ведя их к блестящим победам.

Без сомнения, дисциплина и сознание долга создают из войск одно могучее колоссальное тело, но последнее для того, чтобы проявить свою мощь, нуждается еще в одухотворяющей силе, и эта сила заключается во внушении той идеи, которая находит живой отклик в сердцах воюющих. Вот почему умение поддержать дух войск в решительную минуту составляет одну из величайших забот знаменитых полководцев.

Этой же силой внушения объясняются геройские подвиги и самоотвержение войск под влиянием одного возбуждающего слова своего любимого военачальника, когда, казалось, не было уже никакой надежды на успех.

Очевидно, что сила внушения в этих случаях, устраняя сознание невозможности достигнуть цели, ведет к результатам, которых еще за минуту нельзя было ни предвидеть, ни ожидать. Таким образом сила внушения приводит иногда к событиям, свершить которые воля и сознание долга без соответствующего внушения были бы не в состоянии.

Когда имеется достаточно условий для того, чтобы данное внушение получило отклик в умах людей, последнее воздействует на народные массы в том или другом направлении соответственно своему содержанию. Так как наши народные массы по своей неразвитости еще содержат немало грубых инстинктов и в то же время им доступно сознание высоконравственных начал, усваиваемых главным образом благодаря религии и воспитанию в духе общей государственной идеи, то естественно, что путем внушения народные массы могут быть направляемы как к самым безнравственным и жестоким поступкам, так и к великим историческим подвигам. Поэтому-то и организованные толпы, как известно, нередко проявляют свою деятельность далеко не соответственно тем целям, во имя которых они сформировались. Достаточно, чтобы кто-нибудь возбудил в толпе низменные инстинкты, и толпа, объединяющаяся благодаря возвышенным целям, становится в полном смысле слова зверем, жестокость которого может превзойти всякое вероятие.

Вообще известно, что возбужденная толпа способна на самые бесчеловечные поступки, благодаря именно тому, что на место здравой логики является автоматизм и импульсивность как прямые следствия внушения. Современные нам жестокости американцев, расправляющихся по суду Линча с преступниками или только лицами, подозреваемыми в преступлении, служа позором для страны свободы, получают тем не менее объяснение в этой импульсивности толпы, которая не знает никакой пощады.

«Хотите вы типического примера преступлений толпы? — говорит Тард в одном из своих сочинений. — Революция Тэна дает нам таких примеров больше, чем нужно. В сентябре 1789 г. в Труа создается легенда, враждебная для мэра Гуеза: он скупщик, он хочет заставить народ есть сено. Гуез известен своей благотворительностью. Он оказал большие услуги городу. Но что за важность! 9 сентября на трех возах мука оказалась дурною; народ стал собираться и кричать: "Долой мэра!", "Смерть мэру!". Гуеза при выходе из суда сшибают с ног, бьют ногами и кулаками, и он умирает, пораженный ударом деревянного башмака в голову. Одна женщина бросается на поваленного старика, топчет его лицо ногами и несколько раз вонзает ему ножницы в глаза. Его тащат с веревкой на шее к мосту, бросают в воду, затем вытаскивают и снова волочат по улицам, по лужам "с клочком сена во рту". После этого начались грабежи и разрушение домов, причем у одного нотариуса было похищено и распито более шестисот бутылок вина. В ту же эпоху толпа поступила еще ужаснее в Кане: майор Бельсон был разорван на части подобно Лаперузу на островах Фиджи, и одна женщина съела его сердце».

Иногда достаточно одного брошенного слова, одной мысли или даже одного мановения руки, чтобы толпа разразилась рефлективно жесточайшим злодеянием, пред которым бледнеют все ужасы грабителей.

Вспомните сцену из «Войны и мира» на дворе князя Ростопчина, предавшего толпе для собственного спасения одного из заключенных, вспомните печальную смерть воспитанника Военно-Медицинской Академии врача Молчанова во время наших возмущений в последнюю холерную эпидемию! Достаточно, чтобы во время страшных народных эпидемий проник слух об отравлении водных источников, чтобы исступленные толпы стали искать отравителей, и смерть тем из несчастных, на которых падает в этом случае хотя бы тень подозрения. Так бывает не только в наших захолустьях, но и в таких центрах цивилизации, как Париж, где во времена холерных эпидемий буквально повторялись те же самые события. По словам Жиске, «один молодой человек, служащий в министерстве внутренних дел, был убит на улице Сен-Дени по одному подозрению в том, что он хотел бросить яд в чан одного торговца вином».

Достойно внимания, что подобные же действия толп повторяются с необычайной стереотипностью во все времена и в разных странах. «Римские толпы, обвиняющие христиан в поджогах Рима или в поражении, постигшем какой-нибудь легион, и бросающие их на растерзание зверей, средневековые толпы, выставляющие против альбигойцев, против евреев, против какого-нибудь еретика нелепейшие обвинения, распространенность которых принимается за доказательство их справедливости; немецкие толпы Мюнцера во времена Реформации, французские толпы Журдана во времена Террора, — все они и всегда представляют одно и то же зрелище».

Как быстро передается внушение в толпе, особенно уже ранее наэлектризованной, показывает пример, заимствованный из Бианки. В одной деревушке народ, уже до некоторой степени возбужденный, заметил при выходе из церкви нескольких полицейских, явившихся для исполнения своей службы. Этого было достаточно, чтобы дать повод к общему раздражению, начались свистки и крики, послышались зажигательные возгласы и песни, и не прошло много времени, как толпа, состоявшая из совершенно мирных граждан, в том числе стариков и детей, начала бить стекла и громить все, что она могла.

Вот почему благородство и возвышенность религиозных, политических и патриотических целей, преследуемых людьми, собравшимися в толпу, по справедливому замечанию Тарда, нисколько не препятствует быстрому упадку их нравственности и крайней жестокости их поведения, лишь только они начинают действовать сообща. Тард. Преступления толпы. Невр. Вестник. Т. 1, вып. 1. В этом случае все зависит от направляющих толпу элементов.

До какой степени быстро, почти мгновенно, толпа по внушению изменяет свои чувства, показывает рассказ Ph. De Segur об одной толпе 1791 года, которая в окрестностях Парижа преследовала одного богатого фермера, будто бы нажившегося на счет общества. В ту минуту, когда этому фермеру грозила уже смерть, кто-то из толпы горячо вступился за него, и толпа внезапно перешла от крайней ярости к не менее крайнему расположению к этому лицу. Она заставила его петь и плясать вместе с собою вокруг дерева свободы, тогда как за минуту пред тем собиралась его повесить на ветвях того же самого дерева.

Мы не касаемся здесь спорного вопроса — всегда ли обязательны для всякого действия толпы особые вожаки, как думает Тард, или же возможны и самостоятельные действия толпы без всяких вожаков, как утверждают его противники; во всяком случае несомненно, что действия толпы в значительной мере обязаны внушению и самовнушению, часто даже сводящемуся к простому подражанию.

Таким образом, в зависимости от характера внушения толпа, доступная по своему уровню нравственным идеалам христианского учения и в то же время сохранившая в себе еще остатки дикой грубости нравов, способна проявлять возвышенные и благородные стремления или, наоборот, низменные и грубые инстинкты. В этом именно и проявляются характеристические особенности в действиях толпы.

Не подлежит вообще никакому сомнению, что объединенные известной мыслью народные массы ничуть не являются только суммой составляющих их элементов, как иногда принимают, так как здесь дело не идет об одном только случайном объединении, но о психическом объединении, поддерживаемом и укрепляемом главнейшим образом благодаря взаимовнушению. С этим вместе активность отдельных элементов толпы усиливает их до наивысшей степени, и при полном психическом объединении вся толпа может действовать, как один человек, двигаясь, как одно огромное социальное тело, объединенное одним общим настроением и одними и теми же чувствами и мыслями. Но как легко толпа приходит в возбужденное состояние, делаясь в высшей степени активною, так же легко и, пожалуй, еще легче толпа впадает при соответствующих условиях и в панику, о чем была уже речь выше. И здесь, в панике, все дело в силе внушения, взаимовнушения и подражательности, а не в логическом убеждении, — в автоматизме, а не в разуме.

То же самое, что мы имеем в отдельных сформировавшихся толпах, мы находим, хотя и в значительно меньшей мере, и в каждой вообще социальной среде, а равно и в больших обществах, особенно в периоды приподнятых общественных настроений.

Отдельные члены этой среды почти ежеминутно инфицируют друг друга своими мыслями и в зависимости от качества получаемой ими инфекции волнуются возвышенными и благородными стремлениями или, наоборот, низменными и животными. Сообщества учителя и учеников, сообщества друзей или влюбленных, разве они обходятся без взаимовнушения? Двойные самоубийства, действия сообща также предполагают известную долю взаимовнушения. Можно сказать более. Вряд ли вообще случается какое-либо деяние, выходящее из ряда обыкновенных, вряд ли совершается какое-либо преступление без прямого или косвенного влияния посторонних лиц, которое хотя и не всегда, но чаще всего действует подобно внушению.

В этом отношении нельзя не согласиться с Тардом, что «трудность состоит не в том, чтобы отыскать собирательные преступления, но в том, чтобы открыть преступления, которые не были бы таковыми, которые нисколько не заключали бы в себе пособничества или соучастия среды. Это до такой степени верно, что можно даже спросить себя, существуют ли на самом деле индивидуальные преступления, все равно, как можно задать себе и другой вопрос: есть ли такие гениальные произведения, которые не были бы делом коллективным?».

Многие думают, что человек производит то или другое преступление исключительно по строго взвешенным логическим соображениям; а между тем ближайший анализ действий и поступков преступника нередко открывает нам, что, не смотря на многочисленные колебания с его стороны, достаточно было одного подбадривающего слова кого-либо из окружающих или примера, действующего подобно внушению, чтобы все колебания были сразу устранены и преступление явилось неизбежным. Равным образом в организованных обществах преступления иногда совершаются по приказанию их главы, как по мановению жезла.

Вообще надо иметь в виду, что идеи, стремления и поступки отдельных лиц не могут считаться чем-то вполне обособленным, принадлежащим только им одним, так как в характере этих идей, стремлений и поступков всегда сказывается в большей или меньшей мере и влияние окружающей среды.

Отсюда так называемое затягивающее влияние среды на отдельных лиц, которые не в состоянии подняться выше этой среды, выделиться из массы. В обществе этот психический микроб, понимаемый под словом «внушение», является в некоторой мере нивелирующим элементом и, смотря по тому, представляется ли отдельное лицо выше или ниже окружающей среды, оно от влияния последней делается хуже или лучше, то есть выигрывает или проигрывает. В этом нельзя не видеть важного значения внушения как условия, содействующего объединению отдельных лиц в большие общества.

Но кроме этой объединяющей силы внушения и взаимовнушение, как мы видели, усиливает чувства и стремления, поднимая до необычайной степени активность народных масс. В этом заключается другое важное значение внушения в социальной жизни народов. Не подлежит никакому сомнению, что психический микроб в известных случаях оказывается не менее губительным, нежели физический микроб, побуждая народы при благоприятной к тому почве к опустошительным войнам и взаимоистреблению, возбуждая религиозные эпидемии и вызывая, с другой стороны, жесточайшие гонения против новых эпидемически распространяющихся учений. И если бы можно было сосчитать те жертвы, которые прямо или косвенно обязаны влиянию этого психического микроба, то вряд ли число их оказалось бы меньшим, нежели число жертв, уносимых физическим микробом во время народных эпидемий.

Тем не менее внушение в других случаях, как мы видели выше, способствует тому, чтобы увлечь народы как одно целое к величайшим подвигам, оставляющим в высшей степени яркий и величественный след в истории народов.

В этом отношении, как уже ранее упомянуто, многое зависит от подготовленной почвы в виде народного сознания и сложившихся чувств и убеждений. Но всего этого большею частью бывает недостаточно для осуществления великих событий, и тогда немаловажная роль в ходе этих событий выпадает на долю направляющей силы. Дело руководителей народных масс заключается, таким образом, по преимуществу в искусстве направлять их чувства и мысли к возвышенным целям и благородным стремлениям.

Отсюда очевидно, что внушение является тем социальным фактором, который играет немаловажную роль не только в жизни каждого отдельного лица и в его воспитании, но и в жизни целых народов.

Как в биологической жизни отдельных лиц и целых обществ в зависимости от тех или других благоприятных условий играет известную роль микроб физический, будучи, благодаря своей индивидуальной организации и биологическим свойствам, то фактором полезным, то вредным и смертельным, уносящим тысячи жертв, так и психический микроб, или внушение, в зависимости от своего внутреннего содержания может быть фактором в высшей степени полезным или же вредным и губительным.

Можно сказать, что вряд ли вообще совершалось в мире какое-либо из великих исторических событий, в котором та или другая роль не выпадала бы на долю внушения или самовнушения. Уже многие крупные исторические личности, как Жанна д'Арк, Магомет, Петр Великий, Наполеон I и пр., явившись яркими выразителями народных стремлений и народной воли, окружались в то же время, благодаря народной вере в силу из гения, таким ореолом, который нередко действовал на окружающих лиц подобно внушению, невольно увлекая за ними массы народов, чем без сомнения в значительной мере облегчалось и осуществление исторической миссии, принадлежавшей им по праву сильного ума и энергии. Мы говорили уже, что одного ободряющего слова любимого полководца достаточно, чтобы тотчас же воспрянул духом солдат и, руководимые сознанием долга, люди пошли на верную смерть, нередко не отдавая в том даже ясного отчета.

Не менее видная роль на долю внушения выпадает, как мы видели, и при всяком движении умов и в особенности в тех исторических событиях, в которых активною силою являлись народные сборища. Ввиду этого я полагаю, что внушение, как фактор, заслуживает самого внимательного изучения для историка и социолога, иначе целый ряд исторических и социальных явлений получает неполное, недостаточное и, быть может, даже несоответствующее объяснение.

В заключение необходимо заметить, что избранная мною тема далеко не могла быть вполне исчерпана в вышеизложенной беседе, так как она всеобъемлюща, но те несколько штрихов, которые набросаны в предыдущем изложении, дают, по крайней мере, канву для размышления о том значении, которое имеет внушение в социальной жизни народов, наряду с убеждениями, достигаемыми путем логики и строгого размышления, и о той роли, какую внушение должно было играть в моменты важнейших исторических событий древних и новых времен.

Между прочим, мы не коснулись в предыдущем изложении одного в высшей степени важного вопроса, о котором так много было споров еще в самое последнее время. Я говорю о роли отдельных личностей в истории.

Как известно, многие были склонны отрицать совершенно роль личности в ходе исторических событий. По ним, личность является лишь выразителем взглядов массы, как бы высшим олицетворением данной эпохи, и потому она сама по себе и не может иметь активного влияния на ход исторических событий. Последние силою вещей выдвигают ту или другую личность поверх толпы, сами же события идут своей чередой вне всякой зависимости от влиянии на них отдельных личностей.

При этом однако забывают о внушении, этой важной силе, которая независимо от силы ума и энергии служит могучим орудием в руках счастливо одаренных от природы натур, как бы созданных быть руководителями народных масс. Нельзя конечно отрицать, что личность сама по себе является отражением данной среды и эпохи, нельзя также отрицать и того, что ни одно историческое событие не может осуществиться, коль скоро не имеется для того достаточно подготовленной почвы и благоприятствующих условий, но также несомненно и то, что в руках известных публицистов, в руках блестящих ораторов, в руках прославленных демагогов и любимцев народа, в руках знаменитых полководцев и великих правителей при собственном богатстве их умственных способностей имеется еще та могучая сила, которая может объединять народные массы для одной общей цели и которая способна увлечь их на подвиг и повести к событиям, последствия которых отражаются на целом ряде грядущих поколений.