Глава IV. Типы свидетелей и указания о приемах их перекрестного допроса

1. ЛЖЕЦ

После сделанных выше замечаний о .внутренних побуждениях свидетелей и об их особых отношениях к процессу, я перехожу теперь к распределению свидетелей на те группы, в коих они обычно появляются в наших судах; при этом прошу читателя иметь в виду, что мало-мальски опытный адвокат будет иметь преимущество при допросе всякого свидетеля вообще, не исключая и добросовестных, ибо последние часто сами подрывают доверие к своим словам под влиянием волнения и опасения быть не вполне точными.

Человек, дающий ложное показание, должен лгать с чрезвычайным искусством, чтобы не выдать себя уже при первоначальном допросе. Я считаю, что с таким свидетелем всего легче справиться; притом, раз только присяжные признают в нем лжесвидетеля, он настолько повредит делу, что и десять добросовестных свидетелей не загладят его лжи. Замечательнейшим примером свидетелей этого типа в наше время был знаменитый "Claimant" [1] и его сообщник Люи. Ортон давал поразительные показания о гибели судна, на котором находился Рожер Тичборн, о том, как он спасся и был отвезен в Австралию, о своей тамошней жизни, о том, как вернулся в Англию и как его узнавали люди, лично знавшие настоящего наследника состояния и титула лордов Тичборн. На всех его объяснениях, правда, лежал явный отпечаток лжи; но людям казалось слишком невероятным, чтобы совершенно невежественный человек мог сочинить столь искусный рассказ о столь необыкновенном происшествии; казалось невозможным, чтобы внутренняя несостоятельность этого вымысла не выдала его присяжным в уже первоначальном допросе; это представлялось столь несообразным, что придавало неправдоподобной повести некоторое вероятие. Как бы то ни было, факт налицо: этого не случилось. Приходится признать, что сеть искусно сотканной лжи может ввести в сомнение судилище, призванное искать истину. Обман был обнаружен и изобличен, но, несмотря на это, тысячи людей продолжали верить Ортону и верят ему до сих пор. Оказывается, следовательно, что не всегда бывает легко справиться с ложным показанием в уголовном деле. В большинстве случаев, при некоторой опытности, вы сумеете опровергнуть показание лжесвидетеля его собственными устами. Написать, как это делается, нетрудно; нетрудно бывает и объяснить человеку, как надо плавать; прыгайте с берега смело, разводите шире воду руками, отталкивайтесь ногами, как лягушка,— и пойдете на дно, как ключ.

Свидетель является в суд с заранее искусно сочиненным показанием, говорит без запинки. Но вы знаете, что явления внешнего мира происходят в сопровождении и в связи с другими явлениями. Ни одно событие не может существовать вне других событий. Рассказ свидетеля составлен из ряда фактов; если это — факты действительные, они подойдут ко множеству других фактов; при этом они не могли существовать, не вызвав ряда других фактов или не оказав на них некоторого влияния. Если показание ложно, то, при всем искусстве вымысла, события, удостоверяемые свидетелем, не могут подойти к окружающим фактам во всех своих подробностях. Окружающие обстоятельства во всем своем множестве будут совпадать с показанием правдивым, ибо последнее, как бы ни казалось оно малоправдоподобным, составляет часть целого, ими образуемого,— подобно тому, как камень, выбитый из скалы, хотя бы в самой причудливой форме, не может не подойти к своему прежнему месту.

Чтобы судить о том, предлагают ли вам настоящий или поддельный обломок, надо исследовать скалу, из которой он высечен. Другими словами, вам надо приглядеться к окружающим обстоятельствам. Как бы ловок ни был свидетель, он не может подготовиться к вопросам, которых не ожидал; и если вы будете проверять вымышленные события, сравнивая их с действительными, вы обнаружите, что во всей их совокупности и те и другие существовать не могли; при сопоставлении неизбежно произойдет некоторое перемещение действительных фактов, чего на самом деле быть не могло.

Может ли вымышленный рассказ вполне подойти к действительным событиям? Конечно, нет; но не всегда бывает возможно точно установить окружающие обстоятельства; в этом именно заключается главная трудность. Но почти всегда можно добраться до некоторых из этих обстоятельств, и, будь их немного, они все-таки дадут вам возможность достигнуть цели.

Ездил ли человек, называвший себя Рожером Тичбор-ном, в Веппинг (т. е. на родину мясника Артура Ортона, где лорд Тичборн никогда не бывал и куда ему незачем было ездить после своего мнимого спасения и возвращения в Англию)? Знал или не знал он дома, расположенные в окрестностях этого заброшенного местечка, имена и фамилии их хозяев? Если знал, кто же был он? Если бы Артур Ортон стал рассказывать суду о своей поездке в Веппинг, он рассказывал бы правду и все окружающие обстоятельства подошли бы к его рассказу и образовали бы с ним одно целое. Но он говорит: я — лорд Тичборн; он ставит на место Ортона человека, который по своему общественному положению и воспитанию никоим образом не мог быть знаком с мельчайшими подробностями, касавшимися обитателей Веппинга и его окрестностей. Переместите этих двух человек, и перед вами будет один, который по своему прошлому именно должен был обладать всеми теми подробнейшими сведениями о местных людях, которые он обнаружил на суде, и каких никто другой, выросший в другом месте, иметь не мог.

И все это независимо от соображения, вытекающего из значительной вероятности поездки Ортона в Веппинг и крайней невероятности поездки туда Тичборна. "Приладить" Тичборна к обстановке жизни Ортона было невозможно: для этого пришлось бы перемещать действительные факты.

Итак, чтобы проверить показание, ложное в целом или в частях, надо сопоставить передаваемые свидетелем факты с окружающими фактами и сравнить это показание с показаниями других свидетелей. Последняя проверка будет тем более строгой и надежной, чем более вы будете углубляться в мелкие подробности. Само собой понятно, что, чем больше вызвано свидетелей в подтверждение вымышленного рассказа, тем с большей уверенностью можно рассчитывать их изобличить. Более крупные факты могут быть подобраны так, что войдут в показания каждого из этих свидетелей; но люди не могут сговориться о таких мелочах, которые им и в голову не приходили, и приготовить ответы на вопросы, которых не ожидали.

Однако и при таком способе перекрестного допроса надо остерегаться, чтобы не получить кажущегося подтверждения вместо ожидаемого противоречия.

Чтобы оградить себя от этого, следует принять за правило не предлагать каждому свидетелю одни и те же вопросы по существенным данным судебного следствия.

Если вам удалось установить противоречие в словах первого и второго свидетеля по существенному обстоятельству, не идите дальше; следующий свидетель может случайно дать удачный ответ и подтвердить то, что уже стало сомнительным; это существенно ослабит впечатление присяжных. Соблюдая эту тактику с разумным расчетом, вы можете достигнуть взаимного противоречия между всеми свидетелями.

Говоря о затруднениях защиты в процессе королевы Каролины [2] , ее защитник Брум указывал на то, что показания, доказывавшие наличность прелюбодеяния, были составлены так, что в них не было ни одного значительного факта, который удостоверялся бы двумя свидетелями. Это, конечно, было сделано с целью предупредить возможность противоречия в их объяснениях. Когда несколько человек передают один и тот же вымышленный рассказ, их нетрудно изобличить при перекрестном допросе. Настоящее искусство проявляется в тех случаях, когда каждый лжесвидетель удостоверяет только отдельный ряд фактов, называя себя притом их единственным очевидцем. Как опровергнуть его? Если личность его не представляется вам вполне безупречной, вы прежде всего спросите его, кто он таков; этот вопрос, впрочем, едва ли может смутить его; если он не местный житель, у него, по всем вероятиям, заготовлен такой ответ, после которого всякие дальнейшие расспросы будут бесполезны.

Немного ниже я укажу случай, когда один из величайших мастеров перекрестного допроса, когда-либо выступавших перед английским судом, оказался бессильным перед необыкновенной ловкостью лжесвидетеля. Если вы определенно знаете, что свидетель — опороченный человек (например, что за ним есть прошлая судимость), ваша задача будет сравнительно легка. Но и в этом случае, если у вас нет против него формальных доказательств, он может отбить ваш удар, ответив на ваши вопросы негодующим отрицанием.

Скажут, пожалуй: "Это всякий знает". Да; но вопросы о прежней судимости свидетеля могут быть и очень искусными, и совсем неудачными, в зависимости от того, как они предлагаются. Если вы сделаете это неумело, эффект неожиданности может пропасть для присяжных, а на суде неожиданность есть драгоценный союзник, которого надо иметь на своей стороне. Адвокат, вооруженный искусством вопросов, неожиданных для свидетеля, для присяжных, для противника,— опасный боец. Но вопрос может быть поставлен так неловко, что вместо недоверия вызовет сочувствие к свидетелю; если же, напротив, вы ведете допрос умело, вы можете доказать, что он не заслуживает доверия не только по своему запятнанному прошлому, но и потому, что его ответы изобличают в нем лжесвидетеля. Вы можете достигнуть того, что он и солжет, и вместе с тем выдаст свою судимость; присяжные оценят его слова по достоинству.

Если вы сразу дадите ему заметить, что его прошлое вам известно, он, конечно, сообразит, что ему нет смысла лгать, и ответит прямо, не без горечи в голосе. "Да, я осужденный человек; всякий рад твердить об этом; но при чем в этом деле моя прошлая судимость?" Присяжные сейчас же станут на его сторону. Он может быть несравненно лучшим актером, чем вы, и все ваши усилия выставить его в настоящем свете останутся втуне. Если же ваш вопрос подскажет ему, что у вас нет точных сведений о нем, он даст другой ответ, и, хотя вы своими вопросами сперва побудили его отрицать свою судимость, а потом заставили признать ее, это будет поставлено в вину ему, а не вам: не надо было лгать.

Если вы спросите его, сколько раз он судился, он не скажет: ни разу, а скажет: не помню. А если спросите, не было ли за ним каких-нибудь подозрений или что-нибудь в этом роде, он запнется и ответит: нет, а потом прибавит: был один такой случай, — в расчете на то, что вам известен лишь последний из его подвигов.

"Лучшее или, вернее сказать, единственное средство изобличить ложное показание свидетеля,— говорит архиепископ Уэтли,— при добросовестной уверенности в его лжи состоит в том, чтобы не выказать впечатления, произведенного его словами. Думая, что ему верят, он будет говорить легко и гладко и рано или поздно сам запутается в каком-нибудь безвыходном противоречии, разойдется сам с собой, в отдельных частях своего рассказа, или с фактами общеизвестными, или установленными доказательствами из других источников".

Если нет данных о личности свидетеля, следует проверить его показание обстоятельствами, с ним соприкасающимися, незаметно подгоняя его рассказ. Поощряемый видимым успехом своих слов, он скоро перешагнет за границы воображения присяжных или наткнется на факты, которые окажутся сильнее его. В одном процессе, разбиравшемся несколько лет тому назад в Варвике, перед судом выступили несколько свидетелей, которые, следуя крайне искусно задуманному плану, удостоверяли аНЫ подсудимого, обвинявшегося в разбойном нападении на дом. Один из свидетелей показал, что во время совершения разбоя подсудимый находился вместе с ним и четырьмя или пятью другими лицами в расстоянии нескольких миль от места преступления. Вопрос о времени имел, конечно, существенное значение в деле, и потому свидетеля спросили, как мог он дать точное определение времени. Он ответил, что в комнате, в которой они были с подсудимым, висели часы, и они заметили время, когда они вошли и когда выходили. Ему предложили посмотреть на часы, висевшие на стене судебной залы, и сказать, который час. Он долго смотрел на стрелки с беспокойным видом и наконец сказал: "Очень мудреные: по ним никак не разобрать".— "Не можете разобрать время по часам?" — "По этим никак не могу.

Еще замечательнее было то, что тот же вопрос был предложен каждому из свидетелей, и только один из шести сумел сказать время по часам суда. А между тем все они под присягой удостоверяли время с такой же настойчивостью, как и первый, и повторяли то же объяснение о том, почему точно заметили время. Алиби было разбито вдребезги, и подсудимый был осужден.

Я не буду говорить теперь о способе опровержения ссылки на алиби в тех случаях, когда все факты, удостоверяемые свидетелями, соответствуют действительности, за исключением только дня события. Но этот случай может служить примером такого опровержения. Из сказанного видно, что это достигается, в тех случаях, когда вообще представляется осуществимым, посредством перекрестного допроса об обстоятельствах, лежащих вне главных фактов.

Упомянутый выше замечательный свидетель на процессе по обвинению Артура Ортона в даче ложных показаний на суде был некто Люи. Это был очень ловкий человек, и давал он свои объяснения суду с поразительной отчетливостью и кажущейся точностью. Что показание было вымышлено, в этом почти не было сомнения, но представлялось чрезвычайно затруднительным, почти невозможным, доказать вымысел. Рассказ был неправдоподобный, но его нельзя было назвать безусловно невозможным. А между тем, если Люи говорил правду, тот, кого считали Артуром Ортоном, был Рожер Тичборн, или, по крайней мере, вероятность этого была так необычайно велика, что никакой состав присяжных не признал бы его Ортоном. Показание было изложено безупречно. После суда мне пришлось случайно встретиться с одним из присяжных, и я спросил его, какое впечатление произвел на него Люи и мог ли он на минуту поверить ему. Он ответил, что после первоначального допроса Люи рассказ последнего казался настолько неправдоподобным, что нельзя было отнестись к нему с доверием. "Однако,— прибавил он,— после того, как м-р Гокинс бился с ним целый день и не мог справиться с ним, мне стало казаться, что, если такой мастер перекрестного допроса не в силах найти у него уязвимого места, в его рассказе должна быть доля правды, и я стал колебаться. У меня в голове не укладывалось, чтобы это показание, если оно было сплошной ложью от начала до конца, могло устоять перед столь искусным адвокатом".

Вся трудность заключалась в том, что факты, расположенные вне происшествия, заключенного в показании свидетеля, были настолько отдалены от этого события, что всякая связь между ними была устранена. При всем искусстве и находчивости обвинителя он не мог добраться до этих фактов помимо какой-нибудь связующей черты. Единственный очевидец описываемого происшествия был свидетель, стоявший перед судом и старательно отдалявший свой рассказ от всякого другого события в своей жизни и от всяких обстоятельств, допускавших возможность опровержения.

В распоряжении блестящего представителя короны не было данных для перекрестного допроса, а факты, выяснившиеся впоследствии по чистой случайности, казались в то время совершенно невозможными. Факты эти будут указаны ниже; они могут быть занимательны и поучительны для начинающих адвокатов, не знакомых с отчетами о процессах Ортона.

Замечу, кстати, что тот, кто внимательно и вдумчиво ознакомится с этими процессами, не пожалеет о потраченном времени; в них встречаются блистательные примеры адвокатского искусства по всем его отраслям: это кладезь неисчерпаемых сокровищ для тех, кто стремится в первые ряды.

После допроса свидетелей защиты была сделана попытка задержать свидетеля Люи в распоряжении суда; причина этого выяснилась впоследствии. Судьи удалились, но вследствие заявления, сделанного одним из стряпчих государственного казначейства, заседание было возобновлено. М-р Гокинс объяснил, что ему только что было доставлено письмо, предъявляемое им суду, и что в суде находятся двое лиц, могущих опознать Люи. Впрочем, он, м-р Гокинс, никакого ходатайства по этому поводу к суду не имеет.

Просмотрев письмо, милорд верховный судья сказал, что до тех пор, пока не будет заявлено, что это обстоятельство имеет определенное значение для дела, например, что эти лица могут удостоверить, что Люи не мог быть в тех местностях, о которых упоминал в своих показаниях, суд не находит повода к каким-либо распоряжениям со своей стороны. Если в зале суда есть лица, могущие дать существенные сведения о Люи, он здесь, и они могут сами заявить о себе, но суд не считает нужным принимать каких-либо особых мер по отношению к нему.

В следующем заседании защитник подсудимого сослался на то, что со стороны обвинения было сделано заявление о предстоящем вызове двух свидетелей в опровержение показаний Люи.

М-р Гокинс возразил, что заявление было сделано условно, во избежание возможного промедления, на тот случай, если бы оказалось, что в их показаниях имеются данные, изобличающие Люи в уголовном проступке по отношению к настоящему процессу; но, так как он убедился при совещании со стряпчим, что этого не было, он не имеет оснований предъявлять какие-либо требования к суду.

Это обстоятельство вызвало заявление защитника по поводу "скандальной сцены" предыдущего заседания. Защитник утверждал, что неожиданное заявление было подготовлено одним из письмоводителей стряпчего короны с целью произвести противозаконное впечатление на присяжных, что м-р Поллард позволил себе оказать неуважение суду. Было сделано еще несколько заявлений сторонами, и затем лорд верховный судья предложил м-ру Полларду представить суду письменное показание (affidavit) с изложением обстоятельств, вызвавших его распоряжение (о передаче письма обвинителю), и с указанием того, что именно говорили лица, опознавшие Люи, для проверки фактов, на которые ссылалась защита. В акте, представленном суду во исполнение этого требования, были указаны те данные, которые могли быть удостоверены лицами, опознавшими Люи; лица эти были вызваны в суд и допрошены. Они опровергли все его показания от начала до конца, установив, что он содержался в тюрьме в то время, когда, по его показаниям, находился в другом месте. Он был передан суду и осужден за ложное показание под присягой.

Но не всякому дано быть таким мастером лжи, как Люи, и не всякому адвокату приходится иметь дело с искусным лжесвидетелем. Обыкновенный лжец далек от подобного совершенства в своей роли; далеко ему и до такой проницательности. Отпустите ему лесу как можно дальше, и вы увидите, что ложь, нанизанная в его показании, соответственно увеличится. Одна миля превратится у него в три, если вы внушите ему, что хотели бы сократить ее. Вместо темноты будет "светло как днем", луна будет "сиять ослепительным блеском" в то время, как по календарю ее вовсе не полагается. Один свидетель однажды заявил мне, что не знает, бывает ли лунный свет в ясный июльский полдень. Трудно сказать, как далеко может зайти размашистый лгун при некотором поощрении. Вам, может быть, не удастся изобличить все им сказанное, но такое показание представляет ту выгоду, что преувеличение в большинстве случаев и не требует опровержения. Пусть только он усиливает рисунок и сгущает краски во всю ширь своего вдохновения, и, когда он закончит картину, всякому будет ясно, что это не картина, а нелепость; другими словами, никто не поверит ни единому слову. "Не верь лжецу, хотя бы он и говорил правду". Это старое изречение никогда не устареет настолько, чтобы потерять цену.

Но за свидетельской решеткой может оказаться актер, который не так скоро выкажется в истинном свете. Он может быть тайным врагом истца или ответчика, потерпевшего или подсудимого. Возможно, что, не имея неприязни против главных участников процесса, он настроен самым враждебным образом против какого-нибудь лица, заинтересованного в исходе дела. Если хотите, чтобы ваш перекрестный допрос не пропал даром, вам необходимо выяснить особое отношение этого свидетеля к делу. Помните, что это именно то, что он всеми силами будет стараться скрыть, и как раз то самое, что вам надо найти и изобличить. Если вы будете внимательно следить за ним во время первоначального допроса, вам, вероятно, удастся подметить его слабое место; если нет, надо выяснить его при перекрестном допросе. Говоря об этом, я предложил бы вам одно указание: если вы хотите узнать, что за человек стоит перед вами, следите за движениями его рта; все другие черты лица подчиняются до некоторой степени воли; но рот всегда выдает зоркому наблюдателю душевное волнение допрашиваемого. Все страсти человеческие отражаются в движениях губ и кругом их; и если вы будете задавать свидетелю неожиданные и немного резкие вопросы по тем обстоятельствам, которые всего сильнее влияют на его душевное настроение и служат источником лжи в его показании, вы заметите невольные движения рта, которые немедленно выдадут его тайну. Даже борода не может вполне закрыть от постороннего глаза этот удивительный показатель душевного состояния человека.

В своем романе "История двух городов" Диккенс говорит: "Всякая резкая перемена выражения лица у главного актера в сильной театральной сцене в ту минуту, когда на него устремлены глаза зрителей, бессознательно отражается на их собственных чертах".

Если вам удастся направить внимание свидетеля на те факты дела, которые, по вашим догадкам, должны были вызвать в нем сильное недовольство против истца, ответчика или иного заинтересованного в процессе лица, вы по внешнему виду допрашиваемого можете судить о том, насколько справедливо ваше предположение, и, что еще несравненно важнее, после двух-трех вопросов с вашей стороны присяжные также поймут свидетеля; в конце концов вы таким образом выведете его на чистую воду.

Здесь можно сделать еще одно замечание. Если вам удалось изобличить свидетеля, не губите своего успеха — не старайтесь выставить его недобросовестность в чересчур ярком виде. Нет ни малейшей нужды давать ему возможность пройти вторично по уже знакомому пути. Вы получили нужный ответ — берегите его: переходите немедленно к вопросу о других обстоятельствах дела. Если вы будете добиваться того, чтобы свидетель повторил сказанное для вящего впечатления присяжных, он может ввести известное ограничение в свой ответ; весьма вероятно, что он и вовсе изменит его смысл каким-нибудь лживым пояснением своих первых слов. Не открывайте ему случая отделаться от того, что он уже удостоверил под присягой. Это — задача противника, а не ваша.

---

[1] Буквально: "притязатель". Обстоятельства этого дела известны. Австралийский эмигрант Артур Ортон, простой мясник, родом из местечка Веппинг, называл себя лордом Рожером Тичборном, утонувшим в Атлантическом океане в 1854 году на пароходе "Белла". Спустя двенадцать лет после его гибели Ортон явился в Англию и предъявил к наследникам покойного иск на его титул и состояние. Огромный денежный интерес, связанный с исходом процесса, и свойственная людям готовность верить в чудесное, а также ряд ошибок со стороны противников Ортона привели к тому, что на суд явилось множество лиц, из которых одни ложно, а другие в добросовестном заблуждении утверждали, что признают в нем Рожера Тичборна.

[2] Георг III обвинял свою жену в прелюбодеянии

---