Глава IV. Типы свидетелей и указания о приемах их перекрестного допроса

6. ВЕСЕЛЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Веселый свидетель встречается, по большей части, в театральных делах и обыкновенно с нетерпением ожидается публикой; в большинстве случаев он, по-видимому, знает это. Ему редко приходится сказать что-нибудь остроумное, но малейшая попытка его в этом направлении встречается общим смехом. Его поддерживают со всех сторон, а остроумные вещи часто говорит за него судья. Этот свидетель — личность с общественным значением, и ему ни в каком случае нельзя уронить себя во мнении своих горячих поклонников и покровителей. Доведется ему сказать удачное словцо, оно завтра будет в газетах, и театральный мир прочтет о нем за утренним чаем. Не сумеет — пропал "выход". С таким сознанием он останавливается у решетки и окидывает залу взором, в котором написано: "Предыдущий свидетель был не интересен; а теперь начинается представление".

Всякий уже знает, что его слабое место — тщеславие, а сильное — добродушие. Вы очень редко встретите в нем лжесвидетеля, и редко случается, чтобы он старался толкнуть вас в неверную сторону. Он не заинтересован в исходе процесса, а в большинстве случаев бывает свободен и от увлечения, создаваемого партийной солидарностью. Обыкновенно это друг обеим сторонам, как и всему человечеству вообще; он может быть не слишком в ладах с целым светом, но никого "топить" он не собирается.

Предположим, что разбирается иск об убытках от причиненного насилия; вы смело можете рассчитывать на его добродушие; при удачных условиях он иной раз смахнет из дела все основания к иску вашего противника с такой же готовностью, с какой сотрет с грифельной доски список чужих долгов. Будьте безгранично благодушны с ним; забудьте, что ведете судебный допрос. Обращайтесь с ним, как учитель со школьниками после уроков, и увидите, что он прыгнет прямо туда, куда вам нужно, если, как в чехарде, вы подставите ему спину. Он — прямая противоположность свидетеля, склонного к трагическому преувеличению фактов. Он всегда бодр и весел душой, и житейские неприятности кажутся ему сущими пустяками; он не слишком часто встречается с прелестями жизни, но всегда идет им навстречу и верит в них; а разные напасти и невзгоды составляют для него не главные черты житейского пути, а лишь мимолетные случайности, о которых не стоит беспокоиться.

7. ХИТРЕЦ

На хитреца нужна хитрость, юмор был бы напрасной потерей времени; прямые вопросы — не в его духе. Но ради контраста, и только ради этого, прямые вопросы могут быть уместны при его перекрестном допросе по отношению к присяжным. Все честное во внешнем обращении, в тоне, в отдельных выражениях является выгодным контрастом уверенной и лживой игре этого низкого актера и способствует тому, чтобы разбить его. Оно будет служить противоядием его хитрости. Странно, но верно, что никто, будучи, что называется, хитрецом, никогда не умеет скрыть этого от других. Такой хитрец на самом деле совсем не ловкий человек; он считает себя великим лукавцем, старается быть им и пуще всего озабочен тем, чтобы другие считали его таким. Он всегда держится и говорит с таким видом, как будто в его словах и поступках скрывается таинственное глубокое значение, которого при всем умении и проницательности нам никогда не постигнуть. Этот мнимый хитрец, если б только мог, был бы величайшим обманщиком; на самом деле единственный человек, которого он обманывает, это он сам. Всякий видит, что он старается казаться не тем, что он есть, и делает вид, что знает гораздо больше, чем знает на самом деле. Надо показать этого человека присяжным в настоящем виде, и вы доставите им большое удовольствие, добродушно изобличив обманщика. Из этого, однако, отнюдь не следует, что они совсем отбросят его показание. Они дадут ему должную оценку, и если оно не найдет подтверждения в каких-нибудь других данных дела, не будут слишком верить ему. Если показание будет опровергаться свидетелем, внушающим доверие, или фактом, они вовсе выкинут его. Надо поэтому помочь ему сыграть свою роль и быть самим собой; он будет преувеличивать факты и сгущать краски своей обычной манерой, т. е. заметно для других, не замечая сам, что никто не верит его извращенному рассказу.

Если вам удастся вызвать как бы нечаянно смех над этим свидетелем, он будет в вашей власти, ибо тщеславие — одна из его сильных пружин; и, хотя он чванится такими свойствами, к которым обыкновенно люди относятся с презрением, он все-таки гордится ими и хочет, чтобы его считали умным человеком. Но чтобы над ним смеялись, как над дураком, этого он вынести не в силах; он потеряет терпение, искусно сочиненное показание, и наглые ответы пропадут втуне. Но надо, чтобы смех казался совершенно неожиданным для вас: чтобы казалось, что он вызван собственным промахом свидетеля, а не искусно подготовлен вами. Мне так часто приходилось наблюдать, как это делали многие из тех, кого теперь уже нет в наших рядах, а равно и те, кто до сих пор стоит за адвокатской трибуной, что я не могу не считать этот прием очень целесообразным. Присяжные всегда рады ему, и, если он проделан искусно, он составляет один из самых забавных эпизодов, сопровождающих появление перед судом свидетеля "хитреца".

Раз человек таким слывет, ему надо поддержать свою славу; разумею, славу, существующую только в его воображении. Он сам своя собственная публика, свой собственный критик, и, если можно на минуту уронить его в его собственных глазах, он выкажет такую же слабость, как истинно великий человек, испытавший неудачу перед своей публикой,— он окажется не в выгодном свете.

8. ЛИЦЕМЕР И ХАНЖА

Лицемерный ханжа занимает не последнее место в ряду свидетелей, допрос которых может доставить немало удовольствия умелому адвокату; допрос этот бывает не слишком труден. Его показание всегда внушено самыми чистыми и благородными побуждениями. Он исполнен желания говорить только одну правду. Нет; и этого мало; он желает говорить без малейшего, хотя бы кажущегося оттенка пристрастия. Его интересы, его чувства ни малейшим образом не затронуты в деле. Ему очень жаль, что не удалось уладить спора при его посредстве, не доводя дела до суда.

Что это за добрый человек! Только безусловная необходимость и требование долга могут заставить вас предлагать такому человеку ваши нескромные вопросы. Допрос кажется чуть не оскорблением и может быть оправдан только тем, что его удивительное бескорыстие и беспристрастие могли бы произвести некоторое впечатление на присяжных и повредить вашему клиенту; волей-неволей вам приходится спрашивать. Нетрудно заметить, что всякий раз, когда этот мошенник подходит к прямой лжи, он начинает вилять. Это так и должно быть: ему кажется, что он честный человек. Поэтому, когда ему надо солгать, у него не хватает смелости: как плохой ездок на охоте, он боится прямо пустить лошадь на изгородь и оглядывается по сторонам, ища лазейки или удобного места, где забор ниже и можно перебраться без прыжка, не рискуя упасть и ушибиться. Когда лицемеру надо солгать, он говорит: "Я не совсем уверен в этом; я бы не решился утверждать это". Но он все-таки переберется на другую сторону, если вы укажете ему место, где это можно сделать. Предложите ему вопрос приблизительно в такой форме: "Могу ли я заключить из этого, мистер Пексниф [1], что это было так?.." — "Да, пожалуй, что так",— скажет он,— и он уже взял препятствие. Вы скоро убедитесь, что всякий раз, когда он не вполне уверен, не поручится, когда ему кажется, он считает, полагает и т. п., он готовится солгать. Сам по себе он уже ложь, не требующая пояснений. Его показание всегда идет у самой межи между истиной и ложью, и нужно внимательно приглядеться к нему, чтобы разобрать, с какой именно стороны. Если он лжет, то лжет так близко к правде, что границы почти не видно; если говорит правду, то она почти совпадает с чертой, где начинается ложь. Но вы можете уничтожить всю силу его показаний, толкнув его то в сторону правды, то в сторону лжи. Его равновесие так неустойчиво, что толчок пальцем уже нарушит его и, если не опрокинет его совсем, то сделает заметными для присяжных смешные усилия, при помощи которых он удерживается от падения. Наиболее действенный прием с таким свидетелем — это убедительный тон и обращение, вроде его собственных, как бы в сознании того, что перед вами необыкновенно хороший и приятный человек, которого никакие пытки не заставят солгать, которого легче разорвать дикими лошадьми, чем побудить поступиться его безупречной честностью. Он слишком чист душой, чтобы не признавать правду, если только вы будете предлагать ему ее в бесконечно малых дозах посредством простых наводящих вопросов, всякий раз с легким намеком на возможность лжесвидетельства, на которое он ни в каком случае не решится.

Этот мошенник верит в две вещи: в религию и в свою собственную доброту. Его вера — стяжательность, которую он толкует, как отражение заботы о нем особого Провидения, а его доброта выражается в пламенном почитании своей собственной особы. Он вполне нравственный человек, но нравственность его основана не на искренней набожности, а на самой жалкой трусости. Он с радостью пошел бы на всякие подлости, если бы не боялся их последствий. В сущности, это жалкий негодяй, который не может похвалиться хотя бы откровенностью своей подлости.

9. СВИДЕТЕЛЬ, КОТОРЫЙ ЧАСТЬЮ ГОВОРИТ ПРАВДУ И ЧАСТЬЮ ЛЖЕТ

Свидетель, который частью говорит правду, частью лжет, свидетель, который без лицемерия сознательно прикрашивает одни факты, умалчивает о других и для полноты картины сочиняет подробности в пользу вызвавшей его стороны,— вот опаснейший противник адвоката. Чтобы отделить правду от вымысла в его словах, нужны не только умение, но и проницательность и терпение. В обращении с показаниями этого рода необходимо тонкое осязание, которое достигается только непосредственной практикой. Опытные адвокаты часто поддаются такой лжи, и даже судьи не всегда умеют отличить ее от правды. Подобно тому, как существуют болезни, для которых нет средств в фармакологии, такой свидетель неуязвим для адвоката, который борется с ним одним каким-нибудь оружием, а иногда и для сильнейшего борца, вооруженного всем, что могут дать природные способности, знание и искусство. Такт, ум, терпение, впечатлительность, проницательность, опыт — нужно обладать всем этим в высокой степени, чтобы с успехом вести допрос этого свидетеля. И надо помнить, что недостаточно, чтобы вы сами поняли свойства и характер этого показания; этим вы выполняете только половину своей задачи. Остается другая, более трудная: надо представить его присяжным в том же виде и освещении, как представляется оно вам. Присяжные, не умеющие, так сказать, просеять слова свидетеля, не так скоро различат обман, как вы, и не так легко разберутся, где правда и где ложь, когда то и другое искусно перемешано в показаниях ловкого свидетеля этого типа.

Если, однако, вам удалось уловить и изобличить что-либо неправдоподобное или несообразное, вы уже достигли многого. Укажите попытку к обману в любой части свидетельского показания, и вы уже почти, а то и совсем, уничтожили его. Следите внимательно за тем, во всем ли согласованы между собой отдельные части показания; нет ли разноречия между некоторыми из верных и ложных частей; надо выяснить, могли ли удостоверяемые свидетелем факты существовать одновременно и в связи между собой, надо задавать вопросы о причинах и следствиях; все это дает вам возможность определить, согласуются ли его показания с фактами, установленными другими свидетелями. Виноград не растет на чертополохе, и если вы увидите, что от одной причины происходят различные следствия, вы будете знать, что где-нибудь скрывается ложь.

Присяжные всегда бывают чувствительны к неправдоподобному. Если вы будете предлагать вопросы в этом направлении свидетелю, дающему наполовину правдивое и наполовину вымышленное показание, вам, может быть, удастся найти неправдоподобное в его рассказе. Конечно, многое из того, что сказано о приемах допроса одного свидетеля, применимо и к другим, но возможно, что, помимо разоблачения внутренней несостоятельности и невероятности показания, вам удастся совсем уничтожить его, показав присяжным, что слова свидетеля вообще не заслуживают доверия. Если так, вам нечего допрашивать дальше, если только вы не имеете в виду опровергнуть его объяснения показаниями свидетелей с вашей стороны.

Рассказ этого свидетеля похож на стену со старательно наклеенными обоями. На беглый взгляд случайного посетителя все, казалось бы, сделано безупречно; но внимательный наблюдатель заметил бы, что во многих местах рисунок прерывается, чтобы подойти к размерам и очертаниям стены, несмотря на все искусство, с которым отдельные куски пригонялись друг к другу, чтобы скрыть от глаза их несоответствие. Как целое, стена кажется покрытой непрерывными узорами; но, если вглядеться в подробности, наклейка видна; полного совпадения рисунка быть не может.

Искусный лжец не тот, кто измышляет факты, а тот, кто приспособляет их. Вымышленный рассказ редко обманывает слушателей; но ряд видоизмененных действительных фактов, приспособленных к цели лжеца, часто достигают цели. Величайший лжец тот, кто умеет примешивать как можно меньше лжи к действительным событиям.

[1] Одно из действующих лиц в романе Диккенса "Мартин Чезльвит" — тип ханжи