Классики юридической психологии

ГЛАВА IV. Социологическая школа науки уголовного права и учение ее сторонников о социальных факторах преступности.

---

Турати. – Социалистическое укрыло социологической школы уголовного права. – Социализм и преступность. – Труд Колаяни. - Влияние на преступность возраста. – Влияние пола. – Влияние семейного состояния: внебрачное происхождение; влияние брака. – Влияние наследственности. – Влияние расы. – Влияние физических факторов. – Влияние бедности. – Влияние на преступность цен хлеба и неурожаев.

Через шесть лет после выхода в свет первого издания труда Ломброзо о преступном человеке, т. е. как раз в то время, когда слава этого Туринского профессора достигла своего апогея и его имя стало известно всему ученому миру, миланский адвокат и депутат социалист Turati выступил против него со своею небольшою книжкою застрельщиком нового социологического направления^[1]. Как и подобает застрельщику Турати вышел на борьбу не с тяжеловесным, кропотливым трудом, но с небольшою брошюрой, написанной тем сжатым и сильным языком, которым этот социалист прославился, как лучший оратор итальянского парламента. Напрасно мы стали бы искать у автора в этой его работе, получившей в Италии огромное распространение, веских доказательств и всестороннего освещения трактуемых в ней вопросов; это скорее символ нового учения, развить которое и обосновать предстояло впоследствии другим в форме более научной и спокойной. Несмотря на указанные недостатки работа Турати имеет в истории развития социологической школы большое значение: она ясно поставила вопрос о социальном происхождении преступности и, выяснив отрицательное отношение автора к классическому и антропологическому направлению в науке уголовного права, указала на необходимость изучения преступности,. как продукта современного политического и общественного устройств в государствах.

Свою работу Турати начинает краткими указаниями на повсеместный рост преступности. К этому прискорбному явлению наука, правительства и общественное мнение отнеслись различно. Можно различить в данном случае три ясно определившиеся течения. Первое направление имеет своим источником Беккария: оно всегда боролось за мягкость мер, применяемых к преступникам и ему мы обязаны отменой смертной казни, пыток, введением гласности суда, обращением к воспитанию преступника. Но несмотря на это торжество направления гуманистов пенитенциарной школы, желательные результаты не были достигнуты, и дома воспитания стали домами порока и клубами разврата. Другое течение—прямо-обратного характера. Видя рост рецидива, оно обратилось к старой жестокости. Криминалисты и магистраты—террористы, в согласии с наиболее эгоистическою и трусливою частью общества, взывали к остановке либеральной пенитенциарной реформы; железной рукой они аплодировали смертной казни, требовали поменьше школы, побольше розги, взывали к пожизненному заключению рецидивистов, восстали против права помилования, против института присяжных. Перед печальным и нелепым явлением, что тюрьма слишком часто предпочитается мышиной норке рабочего, они не видели другого средства как ухудшения первой. Оба эти течения. несмотря на их противоположность,—юридические, оба борются с преступлением одним средством—наказанием. Войну этим направлениям объявило третье, принадлежащее менее к области права и более к области социологии, рассматривающее преступника во всем его действительном разнообразии, отрицающее свободу воли, видящее в человеческих действиях необходимый итог не только умственных вычислений, но также продукт органических и космических сил. Это направление полагает, что, если преступник вынуждается совершать преступление, то и общество не менее вынуждено наказывать для своей собственной защиты^[2]. Эта школа требует «физиологического» кодекса, различающего одного преступника от другого. Различные теоретики школы сходятся между собою не всегда; так Ломброзо и Гарофало стоят более за суровость наказаний, . a Ферри за предупреждение преступления социальными реформами.

Признавая заслуженность уголовно-антропологическою школою триумфа в критике прежних теорий, Турати сомневается в ее вновь созидающей силе: ошибка Ломброзо в распознании причин преступности и в соотношении фактов замедляет научный прогресс и топит политически необходимыя меры в мертвой воде.

Приступая затем к развитию своего основного положения Турати сознается, что утверждение о связи вопроса о преступности с экономическими условиями и о том, что причина преступления лежит в беспорядках социального устройства, в неравном распределении собственности, в антагонизме классов, невежестве и истощенности нижних слоев общества, не является его новым словом, a лишь повторением идеи, высказанной ранее его преимущественно социалистами, но также сторонниками и других умеренных направлений. Многочисленные выдержки из Romagnosi, следующие затем, так же как и ссылки на деятельность Оуена подтверждают эту мысль Турати^[3].

«Не в индивиде надо искать причину преступности, говорит Турати, но в обществе органически и необходимо порочном, где эксплуатация человека—краеугольный камень общественного сожительства, где немногие избранные живут на счет бедности и униженности большинства, где—бесстыднейшая противоположность между богатою праздностью и бедным трудом является постоянным и фатальным побуждением к преступности»^4[4]. Теперь в низших слоях никто не обезопасен от призрака преступления. Никто не может дышать с уверенностью, что не будут осуждены к каторжным работам его близкие, собственные дети, даже он—сам. Преступление—печальная привилегия лишь этого бедного класса^[5]. Но с изменением социального строя, с водворением идеалов политической доктрины Турати, когда у каждого будет порция пищи для души и тела—porzione di pane fisico e di pane morale—преступление исчезнет, и опасность иметь сына преступника не будет более возможности иметь сына с двумя головами или одной рукой. Таким образом вопрос о преступности является для автора прежде всего несомненным вопросом общественной трансформации^[6].

Космические факторы имеют для Турати лишь вспомогательное, второстепенное значение и скорее дают лишь ту или другую форму проявления преступности, разлитой в социальных жилах общественного организма.

Свои окончательные выводы автор резюмирует в следующих положениях.

1) Нет нравственного вменения. Непреодолимые силы руководят человеческими действиями. Единственное позитивное основание наказания—общественная польза, рассматриваемая в ее наиболее широком и гуманном смысле в свете теории эволюции. в комбинированных интересах индивида и вида, общества и самого преступника.

2) Классовые неравенства в обществе служат источником преступлений.

3) Наказание является лишь крайним средством, к которому следует обращаться с величайшею осторожностью в случаях, где никакое другое средство не может помочь. Оно беззаконно и вредно, когда применяется ранее, чем не были испытаны все превентивные меры; в этих случаях общество со своими неравенствами само является соучастником преступлений. Наказание в общем не нравственно и в действительности не пропорционально виновности, не обладает ни признаком восстановимости, ни примерности, оно не лично и пр.

4) Вопрос о борьбе с преступностью может быть решен лишь радикальным обновлением социальных институтов; тогда преступность уменьшится сразу трети на две и останутся лишь преступления, проистекающие из развращенности и по внезапному порыву страсти^[7].

5) Прирожденные преступники слишком ничтожны в числе и при том являются в большей или меньшей степени продуктом бедности и неравенства.

6) Не улучшению благосостояния, но его недостаточности и изменчивости должно быть приписано увеличение некоторых преступлений против личности и нравственности; их причина скорее в злоупотреблении алкоголем и в отсутствии любви к ближнему при господствующем ныне капиталистическом строе^[8].

Таковы основные положения, к которым пришел Турати в своей работе. Они могут быть разделены на две группы: одни из них тесно связаны с доктриною социализма, сторонником которого автор является, a другие с нею непосредственно не связаны. Первые положения автора были поддержаны и развиты его политическими единомышленниками, a вторые встретили сочувственное отношение со стороны многих криминалистов либерального направления. В некоторых пунктах своих учений криминалисты—социалисты и либералы—сошлись между собою, но во многих случаях разошлись настолько сильно, что является надобность в точном их разграничении. Общее между обоими этими учениями то, что как криминалисты-социалисты, так и другие сторонники направления, получившего название социологического, одинаково борются с антропологическою и классическою школами. Все они находят, что классическая школа с характерным для нее игнорированием учения о факторах преступности и о самом преступнике, замкнувшаяся в узкий круг юридической дисциплины, должна уступить свое место новым направлениям и изменить свое содержание согласно требований новаторов: заняться исследованием самого преступника и той среды, в которой он живет. Они также сходятся между собою и в том, что не соглашаются с антропологическою школой, которая, по их мнению, преувеличивает значение индивидуальных факторов. Они, наконец, признают, что среди причин преступности наибольшее значение принадлежит факторам социального порядка, что в борьбе с преступностью наказание является крайним, последним средством и что благоприятных результатов этой борьбы можно достичь лишь путем социальных реформ.

Этими одинаковыми, общими принципами ограничивается сходство рассматриваемых нами направлений.

Что касается различия между ними, то, по мнению криминалистов-социалистов, оно весьма существенно. Социологическая школа в лице большинства ее сторонников представляется социалистам буржуазною защитницею интересов господствующего класса и непоследовательною в своих выводах; при изучении преступления и наказания она совершенно игнорирует громадное значение классовой борьбы и, не решаясь признать вместе с ними, социалистами, что только радикальное обновление государственного строя может привести к действительной победе над преступностью, предлагает такие социальные ре-формы, которые являются в этой борьбе простыми паллиативами^[9].

Социологическая школа, a также и классическая учат, что наказание ограждает интересы всего общества. Криминалисты-социалисты доказывают, что право всегда заботится о преимущественной охране интересов правящих классов. Об общем благе, пишет Ваккаро, автор труда «Genesi e funzione delle leggi penali», можно говорит лишь в тех случаях, когда группа проста и однородна. Но там, где в группе есть господствующие и подчиненные классы, говорить об общем благе не приходится: «человеческое общество, говорит этот автор, можно сравнить с громадною пирамидою. В своем основании она имеет огромную массу созданий, поддерживающих общественное здание и страдающих под его тяжестью и гнетом. Средние общественные слои, сообразно высоте, занимаемой ими, страдают от выше лежащих, но в свою очередь жестоко попирают ногами находящихся ниже. Те, кто сидят на верху, давят всех без разбору»^[10].

Так, в тех государствах, где существовало рабство, убийство раба не считалось преступлением. В Спарте на рабов устраивались охоты. В Риме, согласно senatusconsulto Silaniano, в случае убийства господина, все его рабы, жившие с ним, подлежали смертной казни^[11]. По кодексу Ману брамин, вышедший, по преданию, из головы верховного существа, получил право повелевать всеми другими кастами. Как рука исполняет волю человека, так каста воинов создана для повиновения и службы браминам. Каста торговцев не может иметь иного долга, кроме поддержания своею промышленною деятельностью двух высших классов. Наконец, судра, на долю которого выпало низкое происхождение из ступни Брамы, должен служить всем, не думая о награде. Все, что находится в мире, собственность брамина; он господин других классов; из его уст люди должны получать предписания их поведения; только ему дозволено изучать книгу законов. Кража у брамина влечет суровые наказания, a брамин может брать имущество судры, так как судра не имеет собственности, За оскорбление брамина действием, виновного постигает немедленная казнь—отрубание руки. За адюльтер кого-либо из класса воинов или купцов с женою брамина, им не покинутою, назначается сожжение заживо; наоборот, брамин за это же преступление не подлежит никакому наказанию кроме бесчестия (tonsura ignominiosa). Судре запрещено даже и в состоянии крайней необходимости брать что-либо из принадлежащего высшим классам и промышлять их занятиями: за нарушение этого закона он подлежит конфискации имущества и изгнанию. Жизнь воина оценивается в четыре раза дешевле жизни брамина, жизнь купца в четыре раза менее жизни воина, жизнь судры в 12 раз дешевле купеческой и при том его убийство не влечет никакого наказания, если совершено в исполнение долга. Судра занимает в животной иерархии место вслед за слоном и лошадью^[12]. Таково же было положение рабов в еврейском, германском, русском и других древних правах. Такое же приниженное, беззащитное положение было крепостных. Наоборот, средневековые рыцари могли безнаказанно совершать грабежи и убийства. Но и современные кодексы носят на себе очевидные следы классовой розни и заботятся об охране состоятельных слоев более, чем об интересах, жизни, здоровье, чести рабочих классов. Автор уже цитированной нами статьи из «Die Neue Zeit» обвиняет криминалистов социологической школы в том, что они, охотно исследуя преступления истребления плода и детоубийства, с. довольством отмечают, что «человеческая жизнь охраняется уже в утробе матери» и не задумываются над охраной здоровья фабричной работницы, принужденной исполнять тяжелые и вредные для здоровья работы в период беременности, отнимать от своей материнской груди ребенка раньше времени, давать ему свое молоко, отравленное занятиями в некоторых промыслах и продаваться в кормилицы. Криминалист говорит о наказуемости торговли «живым товаром», но не считает преступниками тех, кто покупает этот товар и кто вступает в торговую сделку с женщиною, выгнанною на улицу нищетою. Криминалист говорит об охране здоровья и жизни человека и не обращает должного внимания на то печальное явление, что на фабриках и заводах ежегодна совершается несчастных случаев со смертельным исходом в несколько раз более, чем убийств во всей стране^[13].

«Понять историю уголовного права можно лишь встав на точку зрения классовой борьбы», говорит цитируемый нами автор, a либеральным криминалистам социологической школы эта точка зрения не знакома; они, как и классики «рассказывают старые сказки» о защите уголовным правом общечеловеческих интересов, интересов всего общества в то время, как оно защищает лишь благо господствующих классов. «Уголовно-социологическая школа, как и антропологическая, вращается по мнению Sursky, в том же самом кругу понятий, в котором находится презираемая ими классическая школа. При помощи «позитивного», «действительно-научного метода» они изучают «живого преступника», «т.е. нарушителя интересов, охраняемых тем или другим параграфом уголовного кодекса. A эти параграфы охраняют интересы не всех граждан, как, например, жизнь и здоровье каждого, но интересы господствующих классов, и, таким образом, современные криминалисты, пионеры-антропологи и социологи — ничто иное, как идеологи капиталистического общества»^[14].

Эти упреки криминалистов социалистического направления остальным сторонникам социологической школы в значительной степени справедливы. Верно их указание, что интересы различных классов не находят в праве одинаковой охрана, но преувеличением является утверждение, что действующие законы защищают интересы только господствующих классов. Правда, что убийство раба рассматривалось, как нанесение вреда хозяину. Но в настоящее время рабочие классы являются такою силою, с которою приходится считаться и господствующим классам. В странах с представительным образом правления эти рабочие слои населения имеют в парламентах своих представителей и постепенно добиваются улучшения своего положения. Но так как в наши дни эти представители обыкновенно составляют во всех парламентах меньшинство, то они и не могут добиться полного уравнения своих прав с правами других граждан, даже в таких важных случаях, как охрана жизни и здоровья^[15].

Менее справедлив другой упрек социалистов остальным сторонникам социологической школы в том, что они считают преступлениями лишь те деяния, которые являются преступными по действующим кодексам. В данном случае эти сторонники социологической школы лишь правильно придерживаются уже давно установившейся номенклатуры в юриспруденции. Но это далеко не значит, что эти же криминалисты вполне соглашаются с квалификацией современными уложениями тех или других деяний преступными или непреступными. Им принадлежит заслуга расширения области науки уголовного права прибавлением к ней нового отдела, «уголовной политики», ставящей своею задачею между прочим решение вопроса: какие деяния должны подлежать уголовной каре и какие не должны^[16]. Наконец, некоторые криминалисты социологической школы, не довольствуясь чисто формальным определением преступления пытались дать материальное определение и выяснить такие признаки, которые давали бы возможность легко отличать действительно преступные деяния от непреступных^[17]. Но, к сожалению, криминалистическая литература очень мало занимается этим вопросом, и тот отдел уголовной политики, который Варга называет Kriminal-Gesetzgebungskunst и который должен бы следить за правильностью квалификации деяний преступными, представляется совершенно неразработанным. К сожалению также и криминалисты-социалисты сделали в данном случае не больше других.

Кроме указанных выше различий между криминалистами социалистами и другими последователями социологического направления есть еще одно. Оно относится к учению о причинах преступности и о средствах борьбы с нею.

Все сторонники социологической школы считают главными факторами преступности политическое, экономическое и социальное неустройство государств. Социалисты же кроме того связывают все эти причины преступности с капиталистическим режимом современных государств, которому они противополагают новый строй, основанный на коллективистических началах. Несомненно, что это различие весьма глубокое, и не выделить криминалистов социалистов из общей группы последователей социологического направления было бы также не верно, как было бы ошибочно смешивать этих представителей крайних «левых» политических партий в парламентах с консерваторами или либералами. Но такое различие в основных принципах социалистического «левого» крыла социологической школы и либерального, не исключает возможности их сходства в решении отдельных вопросов при определении ближайших причин преступности. Так, например, Лист описывает в ярких красках экономическое, политическое и нравственное положение трудящихся классов, ничем не обеспеченных на старость, на случай болезни и увечья, страдающих от безработицы, истрачивающих ранее времени свои силы, живущих в сквернейших жилищах, и признает, что такое положение рабочих есть могучий фактор преступности^[18]. Точно также и Принс главной причиной преступности считает современную систему распределения богатства с ее контрастом между крайнею нищетою и огромными богатствами, с концентрацией собственности и капитала в одних руках, с недостатками промышленной организации, предоставляющей пролетариат игре одного случая, с детьми бедноты вырастающими на улицах и на «дне», куда никогда не проникает луч благосостояния физического или морального, с бюджетом рабочего равным бюджету арестанта, с пролетариатом в первой боевой линии, гибнущим ранее других в борьбе с преступлением и болезнями^[19].

К этим взглядам Листа и Принса на причины преступности примыкает значительное большинство криминалистов социологической школы, объединившихся в международный союз криминалистов, основанный в 1889 году по инициативе Листа (тогда профессора в Марбурге), Принса и амстердамского профессора Ван Гамеля. Хотя при своем образовании Союз и не ставил себе задачи быть проводником какого-нибудь одного из существовавших направлений в уголовном праве, однако было признано полезным выработать в целях большей успешности научной деятельности объединивших программу для общей работы членов Союза. Второй пункт составленной программы содержал тезис, что преступление есть продукт внутренних причин (антропологических) и социальных. Логическим последствием такого признания было принятие Союзом другого тезиса о необходимости бороться с преступлением мерами предупредительного характера, путем воздействия на причины, вызывающие преступность, т. е. главным образом социальными реформами. Эти два тезиса, несмотря на первоначальное желание основателей Союза не замыкаться в пределы какой-нибудь одной доктрины, довольно определенно выяснили отношение нового общества к юридическому, классическому направлению, на что и было обращено внимание некоторыми криминалистами, отказавшимися вступить в число членов Союза. Так, отказались от вступления Lucchini, Rolin, Heinze, Merkel, Stenglein, Hagströmer. Одни из них упрекали Союз в игнорировании принципов юридической школы, другие нашли, что положения Международного Союза Криминалистов ведут к социалистическому строю и обременяют государство невозможными задачами^[20]. Недовольство программою замечалось и в среде самих членов Союза и уже на восьмой год своего существования Союз сделал в своем статуте, по предложению Листа, некоторые изменения. Эти изменения состояли в сокращении программы: было исключено из нее несколько тезисов, относившихся к вопросам наказания и классификации преступников и добавлено, что преступность и средства борьбы с нею должны быть рассматриваемы столько же с антропологической и социологической стороны, сколько с юридической. Таким образом, в программе как будто была сделана некоторая уступка юридическо-классической школе. Справедливость требует признать, что Союз не исполнил своей программы, т.е. юридическому изучению преступления он уделил значительно более внимания, чем социологическому^[21]. Особенно мало внимания было уделено вопросу о социальных причинах преступности. Это последнее обстоятельство было признано и самим проф. Листом на С.-Петербургском конгрессе Союза^[22]. Впрочем, указания на это были сделаны еще и ранее: на Лиссабонский съезд был представлен Weinrich'oм проект разделения Союза на три секции, с тем, чтобы вторая из этих секций «социальная и политическая» или «секция социальных реформ» взяла на себя специальную задачу социологического изучения преступности и средств борьбы с нею^[23]. Но это деление не было принято.

Если вопрос о причинах преступности не встретил себе должного внимания в трудах Союза, то не более посчастливилось и другому вопросу о тех общественных реформах, которые, по собственному признанию отдельных членов Союза и согласно его программы, являются могущественными средствами в борьбе с преступностью. Эти вопросы о реформах затрагиваются лишь в работах некоторых членов Союза и при том только попутно. И хотя за эти короткие, мимоходом брошенные замечания главным образом Листа и Принса и было возведено обвинение на Союз в стремлении к социалистическому строю, но тем не менее и в данном случае в вопросе о реформах—различие между социалистическим направлением в уголовном праве и тем, которого придерживается Союз, a в частности Принс и Лист, очень существенно: первые говорят о радикальной ломке всего существующего капиталистического строя и о замене его новым, в котором не должно быть «ни бедных, ни богатых, ни работодателей, ни голодных», a вторые ограничивают свои предложения более или менее скромными реформами без мысли о ломке существующего строя, но с желанием облегчения его тягостей для тех слоев населения, которые от этих тягостей особенно сильно страдают. Криминалисты-социалисты утверждают, что установление экономического равенства, социализация средств производства приведут почти к полному уничтожению преступности^[24]. Но некоторые противники указанного направления не только но соглашаются с этим положением Турати и его политических и научных единомышленников, но утверждают, что социализм сам является могущественным фактором преступности. Так, Eugene Rostand в своей брошюре: «Criminalite et Socialisme» говорит об отрицательном значении социализма, как средства борьбы с преступностью и находит, что оспариваемая им доктрина приводит к увеличению преступности, так как в школе, при воспитании детей, она отказывается от принципов религиозной морали; в прессе распространяет противообщественные софизмы против частной свободы и собственности и против других истин, являющихся цементом цивилизованных обществ; в области репрессии отвергает личную ответственность; она колеблет весь общественный порядок, возбуждая антагонизм классов и отвергая всякие авторитеты; отрицанием загробной жизни она отнимает у бедных людей надежду на будущее блаженство и толкает их к преступлению»^[25].

На эти обвинения криминалисты социалистического крыла социологической школы отвечают цифрами. Для выяснения вопроса о соотношении роста социализма и преступности Calajanni обратился к статистике Италии и Германии и сравнил число преступлений по различным избирательным округам с числом поданных голосов за депутатов-социалистов и консерваторов. Колаянни признает, что его метод имеет некоторые недостатки, a именно: 1) социалистическая пропаганда распространяется между мужчинами и женщинами и несовершеннолетними, но женщины и несовершеннолетние не имеют избирательного голоса; 2) не все совершеннолетние мужчины имеют избирательное право; 3) не все записанные избиратели пользуются своим правом (на выборах 1900 года в Италии голосовало 58,3%, а в Германии 68,1% в 1898 году); 4) наоборот, вся масса населения мужчины, женщины, дети, грамотные, неграмотные, богатые, бедные участвуют в совершении преступлений; 5) в Италии существует союз народных партий (unione dei partiti populari) и случается, что республиканцы и демократы дают свои голоса социалистам, a эти—республиканцам и демократам. Несмотря на эти недостатки избранного метода, число голосов, поданных за социалистических депутатов, все же служит показателем степени распространенности социалистической доктрины в том или другом избирательном округе. За основание своей работы Колаянни берет цифры преступности в Италии за 1896—1898 гг. и число голосов, доданных за социалистических депутатов при общих выборах в 1900 году^[26]. Следующая таблица показывает число принимавших участие в выборах и число голосов поданных за социалистов.

 

Таблица I.

 

Следующая таблица доказывает среднее ежегодное число различных преступлений, приходившихся в период 1896— 1898 гг. на каждую сотню тысяч жителей в Италии. Колаянни приводит здесь цифры насилий и сопротивлений властям, убийств, повреждения здоровья, грабежа, краж, мошенничеств и преступлений против нравственности^[27].

 

Таблица II.

 

Среднее ежегодное число преступлений в Италии в период 1896-1898 на 100000 жителей
Округа	Насилия сопротивления властям	Против нравственности	Убийство	Повреждение здоровья	Грабеж и др.	Кражи	Обман и мошенничество
Piemonte	24,81	9,70	5,35	126,67	6,99	253,65	44,97
Liguria	50,22	16,56	7,64	193,29	7,64	397,21	87,80
Lombardia	27,41	11,35	2,93	135,37	5,19	307,89	69,33
Veneto	30,07	9,36	2,74	115,35	3,29	273,59	43,37
Toscana	43,37	11,90	5,71	162,32	9,69	306,89	56,15
Emilia	34,92	9,48	4,96	115,74	7,79	342,48	48,24
Marche ed Umbr.	45,34	11,56	8,52	252,96	5,31	357,11	47,42
Lazio	122,05	25,89	13,92	457,05	16,16	776,87	172,46
Campagnia e Molise	77,24	36,17	24,23	497,41	15,87	447,97	98,52
Basilicata	39,22	29,37	16,78	401,50	6,93	538,13	49,62
Abruzzi	68,31	33,90	17,40	515,62	5,47	665,97	54,39
Puglie	66,18	43,67	15,43	448,60	6,78	552,54	79,77
Calabrie	66,07	43,89	19,87	598,80	9,30	563,02	73,81
Sicilia	58,37	45,83	28,38	366,42	29,77	495,05	96,37
Sardegna	81,99	22,88	27,31	275,98	25,92	1067,84	188,05
Италия	50,19	22,87	12,38	277,20	10,91	416,23	73,58

 

Ha основании этих двух таблиц Колаянни составляет третью сводную, выясняющую степень преступности в различных округах и развитие социализма.

 

Таблица III.

 

Место занимаемое округами Италии по степени распространения социализма и преступности
Округа	Социализм	Насилия сопротивл. власти	Против нравственности	Убийства	Поврежд. здоровью	Грабеж	Кражи	Обман и мошенничество
Emilia и Romagna	I	IV	II	III	II	IX	V	IV
Piemonte	II	I	III	IV	III	VII	I	II
Liguria	III	VIII	VII	VI	VI	VIII	VII	XI
Lombardia	IV	II	IV	II	IV	II	IV	VIII
Toscana	V	VII	VI	V	V	XI	III	VII
Veneto	VI	III	I	I	I	I	II	I
Umbria eMarche	VII	VI	V	VII	VII	III	VI	III
Campagnia	VIII	XIII	XII	XIII	XIII	XII	VIII	XIII
Lazio	IX	XV	IX	VIII	XII	XIII	XIV	XIV
Puglie	X	XI	XIII	XI	XI	V	X	X
Sicilia	XI	IX	XV	XV	IX	XV	IX	XII
Abruzzi e Molise	XII	XII	XI	IX	XIV	IV	XIII	VI
Sardegna	XIII	XIV	VIII	XIV	VIII	XIV	XV	XV
Calabrie	XIV	X	XIV	XII	XV	X	XII	IX
Basilicata	XV	V	X	X	X	VI	XI	V

 

В этой таблице округа расположены в порядке постепенности по числу голосов, поданных за социалистических депутатов, при чем в первой графе цифрой I обозначен округ Еmilia е Romagna с наибольшим числом социалистских голосов, а, цифрой XV—округ Basilicata с наименьшим числом. В следующих графах наибольшая преступность обозначена цифрой XV, a наименьшая I. Рассматривая строки этой таблицы в горизонтальном направлении Колаянни находит, что о влиянии социализма на увеличение преступности не может быть речи, что его таблицы скорее доказывают обратное соотношение между социалистической пропагандой и преступностью. Так, Veneto, занимающий шестое место по числу голосов, поданных за социалистического депутата, занимает последнее место по числу убийств, повреждений здоровья, грабежей, обманов, мошенничеств и преступлений против нравственности, предпоследнее место по числу краж и третье от конца по числу насилий и сопротивлений властям; Basilicata, занимающий последнее место по степени развития в нем социализма, отличается высокой преступностью (V место в двух случаях, X—в трех, XI и VI). Социалистические округа Emilia e Romagna, Piemonte и Lombardia отличаются слабою преступностью. Так, Emilia e Romagna—первый округ по числу социалистических голосов—в двух случаях занимает по числу преступлений предпоследнее место, в двух—четвертое, в одном третье, пятое и девятое от конца. Но социалистический округ Lombardia (III место) отличается высокой преступностью.

Автор рассматривает затем преступность Италии по провинциям (provinzie). Он разделяет их на две группы: в первую входят те, где за социалистов было подано значительное число голосов, a во вторую такие, где число социалистических голосов было ничтожно. Определив среднее число убийств (12.38 на 100.000 жителей), преступлений против нравственности (22.87), краж, грабежей и других преступлений против собственности (500), Колаянни устанавливает, что из 23 социалистических провинций преступность против нравственности выше средней лишь в одной, против собственности лишь в трех и ни в одной из них число убийств не превышает среднего размера^[28].

Наоборот, из двадцати трех провинций^[29] с наим

еньшим числом социалистических голосов, преступность против нравственности выше средней в пятнадцати, против собственности—также в пятнадцати и по числу убийств тоже в пятнадцати провинциях.

Такие результаты исследования соотношения социализма и преступности очевидно опровергают теорию Rostand o влиянии социализма на рост преступности^[30]. Мы остановились на противоположных взглядах Rostand и Colajanni, чтобы ярче подчеркнуть отличительные черты учения левого социалистического крыла социологической школы о факторах преступности. Мы уже указали выше, что это глубокое различие во взглядах криминалистов-социалистов и других сторонников социологического направления на основную причину преступности и средство побороть ее, не исключает возможности в некоторых случаях одинакового разрешения теми и другими вопросов о ближайших факторах преступных деяний. К изысканиям социологической школы этих причин преступности мы и должны перейти теперь.

Одним из наиболее обстоятельных трудов, посвященных выяснению значения социальных факторов преступности, является двухтомная работа уже цитированного нами ранее профессора Неаполитанского университета и депутата итальянского парламента Colajanni «Sociologia Criminale», вышедшая в свет через пять лет после работы Турати и не без основания привлекшая к себе внимание криминалистов. По своему научному и политическому направлению Колаянни близко примыкает к направлению Турати и его работа является попыткой доказать преобладающее, если не исключительное значение современного капиталистического строя, как фактора преступности.

Из двух томов La Sociologia Criminale наибольшее значение для характеристики левого крыла социологической школы представляет второй том, где автор рассматривает «влияние различных факторов на преступность. Первый том, посвященный критике уголовно-антропологической школы, имеет для нас второстепенное значение, но мы должны будем остановиться на тех его главах, где автор, при критике учения Ломброзо, высказывает свои основные взгляды на преступление и на его причины.

В первой главе Colajanni разрешает вопрос о содержании науки уголовной социологии, но со взглядами автора, выясняющими его отношение к науке уголовного права, мы уже имели случай познакомиться выше^[31].

Вторая глава посвящена определению преступления с социологической точки зрения. Юридическое определение, которое всегда легко можно дать, обратившись к нормам действующего законодательства, не может удовлетворить социолога, стремящегося выяснить самые основания квалификации преступными тех или других деяний в различные моменты истории народов.

Давать исключительно юридические определения было постоянным свойством классической школы. Но что выясняет такая, например, формула, какую дает Каррара: «преступление есть положительное или отрицательное и нравственно вменяемое нарушение закона, обнародованного государственною властью для охранения безопасности граждан»^[32]. Оно нас вводит лишь в circolo vicioso: на вопрос какие деяния наказуемы, оно отвечает нам: те—которые наказываются. Более удовлетворяют автора определения уголовно-антропологической школы, для которой преступление не юридическая сущность, но—факт, не нарушение (infrazione), но деяние (azione), изучаемое как естественное явление в его физических, психических и социальных условиях. Впрочем определения многих сторонников учения Ломброзо далеки от совершенства, и ни формула Ферри, ни формула Гарофало не удовлетворяют вполне Колаянни. Так, Ферри обращается к свойству мотива: деяние преступно, если мотив незаконен, противообществен и оно не преступно, если мотив законен и социален^[33]. Но очевидно, что такое определение не может быть принято уже потому, что в него входит признак (свойство мотива), сам требующий определения и определяемый согласно господствующего мнения общественной единицы, в которой совершено деяние. Значительный шаг делает вперед Гарофало. Его заслуга та, что он не квалифицирует деяния преступными только потому, что их считает такими кодекс, но ищет основания квалификации в нравственных чувствах, приобретенных цивилизованною частью человечества. Оскорбление среднего размера—la misura media—сострадания—pieta и честности—probita и составляет преступление. Таково очень краткое изложение Колаянни учения Гарофало об естественном преступлении. Нельзя не признать, что такая краткость изложения не позволяет уяснить себе ясно сущность теории Гарофало. Между тем Гарофало остановился на этом вопросе чрезвычайно подробно, посвятив ему значительную часть своего труда^[34]. Гарофало, как и Colajanni, выясняет недостаточность для социологии определения преступления юридическою школою и задаётся целью дать понятие «естественного преступления» — delit naturel. Естественным преступлением автор называет не те преступные деяния, которые всегда были и будут. Таких деяний нет: ересь и колдовство—преступления средних веков—теперь исчезли; самые тяжелые теперь преступления, например, отцеубийство, были некогда долгом сыновней любви диких народов. Мы никогда не найдем естественного преступления, если будем искать его лишь среди деяний. Не в анализе деяний, но в анализе чувств нужно искать его. Преступление, по мнению автора, всегда вредное действие, но в то же время оскорбляющее какое-либо из тех чувств, которые принято называть моральным чувством человеческой агрегации^[35]. Моральное чувство находится в непрестанном развитии; оно различается в своем развитии по эпохам и народам, отсюда—различия в идее безнравственности, без которой вредные действия никогда не рассматривались как преступные. Гарофало оставляет в стороне доисторического человека, о котором мы ничего не можем знать в интересующем нас отношении, и ограничивает свое поле исследования цивилизованною частью человеческого рода. Если мы обратимся к современному обществу, то найдем у него известные правила поведения, общие всем классам и особенные для каждого: «все установлено, начиная от самых торжественных церемоний и кончая манерой здороваться и одеваться, от фраз, которые надо говорить в известных обстоятельствах до тона, которым их нужно произносить. Возмущающихся против этих правил называют эксцентриками, или невежами, дурно воспитанными, смешными людьми; они возбуждают насмешки или сожаление, иногда презрение. Многие вещи, позволенные в одном классе и обществе, строжайше запрещены в других. Традиция, воспитание и постоянные примеры заставляют нас следовать правилам поведения без рассуждения, без разыскания их оснований»^[36].

Выше всех этих искусственных и специальных законов стоят другие более общие, проникающие во все общественные классы, как солнечный луч пронизывает все части сосуда с водою. Но как луч испытывает различное преломление в зависимости от различной плотности среды, так точно и общие правила подвергаются различным изменениям в каждом слое общества. В этих принципах, называемых собственно моралью, время производит лишь очень медленно изменения и чтобы найти их настоящие контрасты приходится обращаться к народам прошедших времен или много ниже стоящих нас по своей цивилизации. Какие же это чувства? Это не будут ни чувства чести, ни стыдливости, ни религиозное чувство, ни патриотизм. Что касается патриотизма, то теперь не считается безнравственным предпочитать чужую страну своей. То же и религия: добродетели могут жить в сердце, потерявшем веру. Чувство стыдливости изменчиво до бесконечности: так считается неприличным для светской дамы быть декольтированной при утреннем визите и, наоборот, требуется обнажить грудь и плечи на балу; японские женщины из простонародья купаются в бочках на улице, a женщины цивилизованных народов в особых костюмах, какие стыдно надеть в другое время и т. д. Наконец, чувство чести менее всего поддается определению: у каждого общественного класса, каждой семьи, почти у каждого человека есть свое понятие чести.

Итак, не в оскорблении патриотизма, религиозности, стыдливости и чести, этих изменчивых, появлявшихся и исчезавших человеческих чувствах надо искать понятие естественного преступления. Альтруизм — вот чувство, которое находится в различной степени развития у различных народов и у различных классов одного и того же народа, но встречается везде, кроме очень небольшого числа диких триб. Проявление альтруизма можно свести к двум типам: bienvellance— благорасположения и la justice—справедливость. Первичная форма этих чувств была выражением эгоистических чувств. Инстинкт индивидуального сохранения распространился сначала на семью, дотом на трибу и медленно развился в чувство симпатии к нашим ближним: к людям той же трибы, страны, той же расы и затем всякой расы. Таким образом чувство любви и благорасположения в первое время—чувство его—альтруистическое и оно становится действительно альтруистическим лишь с того момента, когда не определяется более узами крови^[37].

Обращаясь к детальному анализу благорасположения, автор задается целью найти в нем часть действительно необходимую для морали и притом в некотором роде общую всем^[38]. Гарофало останавливается на чувстве жалости (la pitie) или гуманности; оно проявляется в отвращении к причинению другим: 1) физических страданий, a также и 2) моральных и оно же приводит нас к 3) действиям облегчения страдания других. Две первые формы проявления гуманности—отрицательные, a третья—положительная форма—достояние редких людей. Только первые две формы встречаются почти у всех людей и поэтому только их оскорбление можно рассматривать, как преступление^[39].

Жалость, утверждает Гарофало, была чувством общим всем народам; она удерживала от жестоких действий и общество всегда рассматривало ее нарушения, как вредные действия. Но при ее исследовании не надо забывать истории ее развития, постепенного расширения понятия того, что мы зовем нашими ближними: еретиков жгли не потому что в те века не существовало чувства жалости, но потому, что на них, как не бывших ближними католиков, не распространялось чувство жалости.

Точно также и отцеубийство у древних народов не было преступлением потому, что было не оскорблением чувства жалости, но ее проявлением, долгом сыновней любви, требованием религии и пр. Детоубийство у спартанцев не считалось также преступлением, потому что это была не вредная, не бесполезная жестокость, которую только и запрещает альтруизм, a мера, предписанная законом для общественного блага^[40]. На этом же основании не преступление и смертная казнь: она преследует полезные цели и не вызывает в массе той жалости, как убийство.

Другое чувство, которое оскорбляется преступлением—la justice. Оно также имеет степени; высшая из них деликатность—la delicatesse, достояние лишь некоторых людей, a средняя степень, противоположная эгоистическому чувству собственности, называется la probite.— честность^[41]. Она менее инстинктивна, чем la pitie и более чем последняя зависит от примеров, воспитания, социальной среды. Это чувство оскорбляется, например, подделкою монеты и контрафакцией, обогащающей всех, кроме автора изобретения.

На основании всего изложенного Гарофало приходит к приведенному выше определению естественного преступления как оскорбления чувства жалости и честности в том их среднем размере, в каком обладает ими общество^[42].

В одних случаях понятие естественного преступления шире, a в других уже преступления по закону. Так, не являются естественными преступлениями политические преступления (если они не соединены с убийством и другими общими преступлениями и адюльтер, так как ими не оскорбляется ни чувство честности, ни жалости. И, наоборот, отсутствие у родителей заботы о детях, не считающееся преступлением по закону, причисляется автором к числу естественных преступлений.

Возвращаясь снова к труду Колаянни мы находим у него следующую критику определения Гарофало и его собственную формулу. Под определение Гарофало не подходит добрая поло-вина (una buona meta) преступлений и автору поэтому приходится создавать на ряду с настоящими преступниками еще delitti artificiali — искусственные преступления — и не настоящих преступников (ehe non sono veri delinquenti).

Определение Гарофало, постоянно с каждым днем удаляется от действительности, так как круг деяний считаемых преступными растет по мере того, как усложняются общественные отношения. Начинают рассматриваться как проступки некоторые способы пользования собственностью, санкционированные законами прошлого времени, но считаемые теперь уже злоупотреблением правом собственности. Таковы законы о труде, этой единственной собственности рабочих; правда пока он охраняется не строго, но охрана его растет, Чувства pieta и probita не могут быть признаны универсальными не во времени ни в пространстве. Спартанцы восхваляли кражи, в Афинах воспевали содомию, в Риме отец имел право убивать своих детей, муж жену, хозяин раба и т. д. Делая эти возражения Колаянни забывает, что Гарофало отнюдь не думал искать критерия преступности в самих деяниях, ни даже в чувствах «sentimenti», какими они являются теперь. Чувство pieta и probita развивались в историй человечества и при оценке поведения спартанцев по отношению к воровству или права римского отца семейства на убийство детей, жены и раба, надо вставать не на точку зрения морали XIX века, но века Спарты и Рима.

Мы полагаем, что Гарофало, совершенно неправильно обошел полным молчанием вопрос о способах определения этой средней величины нравственного чувства, столь различной в один и тот же момент у одного и того же общества. В Америке в большом ходу—линчевание т.-е. расправа—самосуд над заподозренными в преступлении. Входит ли линчевание в понятие естественного преступления, как оскорбляющее среднее чувство народной морали или не входит? Должны ли для решения этого вопроса мы обратиться ко всему американскому обществу или к отдельным классам, составляющим его, и если к классам, то к каким из них? Такие трудности должны возникать при решении вопроса о преступности и многих других действий. Примерное разнесение самим Гарофало деяний на естественно преступные, оскорбляющие pieta и probita и на естественно не преступные бездоказательно и голословно. Если на определение Гарофало смотреть как на указание пути, по которому надо идти при отыскании естественного преступления, то нельзя не признать что путь этот почти «непроходимый» по своей трудности. Но и самое ядро теории — выбор двух чувств, как основания квалификаций деяний преступными или непреступными—отличается несомненно искусственностью. С таким же успехом можно доказывать, что человеческое общество обладает и другими чувствами, не менее древними, чем жалость и честность. Таково, например, чувство эгоизма или указываемое Тардом^[43] чувство уважения или страха перед общественным мнением, столь же различным у различных классов и слоев населения, как и честность и жалость. Гарофало полагает, что мы не имеем права различать чувство средней жалости и честности от общественного мнения. Но эти понятия не всегда совпадают: деяние не оскорбляющее чувство жалости и справедливости, может быть запрещаемо общественным мнением по соображениям ничего общего с жалостью и справедливостью не имеющим.

Обращаясь к своему определению Колаянни говорит что истинно социологическим определением будет лишь то, которое не опускает из внимания эволюции общества. Оно должно охватывать преступность древнюю, современную и будущую, т.е. преступления народов варварских и цивилизованных. Основная мысль Гарофало—обратиться к средней морали должна быть, по мнению Колаянни, удержана, так как составляет критерий применимый ко всякому обществу на всех ступенях его развития^[44]. Но оскорбление среднего морального чувства общества может совершаться в двух направлениях: одни оскорбляют его потому что не доросли до него, другие потому что стоят выше его. Отсюда несогласия между меньшинством и большинством: первые—преступники, вторые—гении и мученики мысли (geni e martiri del pensiero): первые находят постоянное проклятие, вторые—преклонение потомства^[45].

Что бы получить определение, охватывающее все категории деяний, считаемых в данный момент преступными и потому наказуемыми, хотя они и не оскорбляют никакого альтруистического чувства, автор обращается к самой жизни—vita, понимаемой в широком смысле в ее продолжительности (durata) и интенсивности (intensitа). Для правильного развития общественной жизни необходимо установление известных границ индивидуальной деятельности. Отсюда Колаянни дает следующее понятие преступления: наказуемыми деяниями (преступлениями) являются те, которые вызываются индивидуальными и антисоциальными мотивами, нарушают условия жизни и оскорбляют среднюю мораль данного народа в данное время^[46].

Достоинство своего определения Колаянни видит в следующем: 1) оно содержит все необходимые признаки; 2) исключает неправильное деление преступлений на настоящие и не настоящие, т. е. наказуемые, но в действительности непреступные; 3) оно охватывает преступления примитивного общества, современного цивилизованного и будущего, которое будет альтруистичнее и моральнее нашего; 4) оно объясняет отсутствие отвращения к некоторым преступлениям и то удивление, какое они возбуждают в последующей стадии нравственного развития.

Определение Колаянни, как и определение Гарафало, представляет попытку дать такую формулу, которая обнимала бы преступления не только настоящего времени, но также прошедшего и даже будущего. Оба автора смотрят на преступность как на такое явление, которое остается и останется, но крайней мере в своей сущности, неизменным на протяжении всей человеческой истории. Для них преступление—естественное явление и требует такого же точного и ясного определения, какими служат в физике формулы плотности, жидкости, или газа.

Ближайшими поводами к новым, предпринятым криминалистами, изысканиям послужило их недовольство старым юридическим или формальным понятием преступления, как деяния запрещенного под страхом наказания. Однако, до сих пор не одна из работ по уголовной социологии не брала за основание своих изысканий понятие естественного преступления. Сами авторы новых социологических определений преступления, как будто совершенно забывали их и оперировали в своих трудах всегда с юридическим преступлением. Впрочем, большему сомнению подлежит самая возможность воспользоваться определениями Колаянни и Гарофало. Определение среднего размера жалости, честности или средней морали общества в различные моменты его истории представляет такие трудности, которые едва ли могут быть преодолимы и вместе с тем открывает исследователю широкий простор для такого личного усмотрения, пример которого мы видим и в «Criminalogie» Гарофало. По мнению этого автора смертная казнь не оскорбляет среднего чувства жалости общества, но иначе думает Aramburu, указывающий Гарофало на те агитации, которые начинаются в Испании в пользу осужденного при каждом приговоре к смертной казни. Гарофало отвечает, что совершенно обратное явление замечается «в странах цивилизованных не менее Испании», что в Англии, Франции общественное мнение требует смертной казни, что в Цинцинати произошел кровавый бунт, когда присяжные дали в своем вердикте снисхождение обвиняемым в убийстве^[47]. Но спрашивается, какие были основания у автора предполагать, что выразительницею общественного мнения в Цинцинати была толпа, требовавшая казни убийц, a не те представители общества, которые в качестве присяжных не допустили смертной казни? Трудности при определении требуемой Колаянни средней морали—неизмеримы и они тем более велики, что эта мораль не одинакова в различных классах общества, как это признает и сам Колаянни.

Вторым признаком преступного деяния Колаянни указывает свойство мотива, его антисоциальность. Но он не объясняет как должна пониматься антисоциальность. Гарофало, яркий представитель консервативной партии в Италии, защитник узких буржуазных интересов, конечно, понимает общественное благо иначе, чем социалист Колаянни, a этот последний иначе, чем анархист Казерио. С точки зрения какой же политической доктрины мы должны оценивать свойство мотива: первой ли еще господствующей, но постепенно теряющей свою силу, второй ли, возрастающей или третьей, еще только народившейся? Если, при определении свойства мотива, стоять на точке зрения господствующей в каждый данный исторический момент партии, то нельзя не признать, что социологическое определение Колаянни, «годное дли всех времен», является почти столь же неопределенным, как и юридическое. Что касается пригодности этого определения для прошедших времен, то известно, что законодательства при квалификации деяния преступным или непреступным придавали до сих пор решающее значение объективной, a не субъективной стороне, и не обращали на мотив должного внимания.

Т. о. в заключение нашего разбора мы должны признать, что Колаянни не достиг поставленной им цели: дать ясное определение преступного деяния.

Вслед за определением преступления следует у Colajanni учение о преступнике. Криминалист-социолог признает, как и уголовно-антропологическая школа, совершенно необходимым исследование вопросов, относящихся к самому преступнику: существуют ли какие-нибудь индивидуальные особенности, предрасполагающие к преступлению, правда ли, что существует тип преступника, как разновидности человеческого рода—вот вопросы, которые на ряду с подобными же другими, дают содержание науке уголовной антропологии.

Colajanni рассматривает затем соотношение между: 1) физической стороною и нравственною; 2) органами и их функционированием и 3) особенно между строением черепа, умственным развитием и моралью.

Подробное антрополого-критическое исследование этих вопросов, стоящее за пределами задач нашей работы, приводит автора к выводу, что основные положения уголовно антропологической школы еще далеко не установлены и не доказаны, что Ломброзо слишком поторопился сделать окончательные заключения там, где мы могли лишь сказать: «ignoramus» —не знаем. «Настоящий и здоровый позитивизм, говорит Colajanni, заканчивая критику этих положений Ломброзо, должен идти осторожно и особенно не гнаться за выводами и не спешить давать во что бы то ни стало гипотезы»^[48].

Рассмотрение характерных, по учению уголовно-антропологической школы, особенностей преступника и противоречия, к которым пришли в этих вопросах последователи Ломброзо и которые уже не раз были отмечены многими его критиками, дают Колаянни право сказать, что характер преступника имеет довольно относительное, почти ничтожное значение, если не пытаются определить и объяснить предрасположение к преступности социальными факторами, к которым почти все сторонники антропологической школы «и особенно Гарофало питают такое большое презрение»^[49].

При исследовании этих особенностей Colajanni указывает на ошибочность методов уголовной позитивной школы, не изучившей нормального честного человека и упустившей из внимания социальную среду. Сам Colajanni постоянно пользуется каждым случаем, чтобы оттенить значение социальных условий в образовании особенностей преступника. Не останавливаясь на подробностях антропологической критики Колаянни мы отметим лишь основную черту его доктрины—выяснение громадного значения общественной среды. Когда уголовно—антропологи указывают на бледный цвет лица как на особенность преступника, он напоминает о дурном питании низших слоев населения, откуда выходят преступники, о жилищах, лишенных солнечного света, где ютится беднота, о тюрьме, где ему самому пришлось после девяти месячного заключения (по политическому процессу) испытать превращение цветущего вида своего лица в землянисто-желтый^[50]. Когда Ломброзо и др. указывают на особенности роста и веса преступников, Колаянни выдвигает влияние и здесь тяжелых социальных условий^[51]. Когда Ломброзо видит в особом языке преступников, проявление атавизма, Колаянни объясняет его принадлежностью преступников к одной профессии—преступной и необходимостью обезопасить себя от преследований судебной власти^[52].

Ha утверждение уголовно-позитивной школы, что преступники отличаются специально им свойственною нечувствительностью к боли Колаянни отвечает указанием на такую же терпеливость к боли всех классов, живущих ручным трудом и подвергающихся то действию жары, то холода. Кто не знает, спрашивает автор, громадной разницы в перенесении родовых мук женщиною из простонародья и из высших классов общества. Нечувствительность к физической боли часто находится в прямом соотношении с родом жизни человека: женщина из простонародья приступает к домашним работам через несколько часов после родов, a женщины из состоятельных классов остаются по 8 дней в постели и поправляются медленно; точно также доктора, производящие операции знают с какой терпеливостью переносит страдания рабочий и с какою болезненностью—люди других классов^[53].

Условиями жизни объясняет Колаянни нечувствительность преступников к страданию других: «она развивается у врачей, у служителей больниц и анатомических театров, у мясников; сначала им приходится бороться с возбужденным в них зрелищем чувством, но оно постепенно по мере занятий той же профессией пропадает; преступник, вредящий своему ближнему, также привыкает к страданию. Кроме того чувство сострадания находится в связи со степенью умственного развития индивида^[54].

Чувство мстительности также не исключительно принадлежащее преступнику качество: оно так же, как и чувство сострадания, находится в связи с общим состоянием культуры народа: вот почему мы находим наибольшее развитие мести у жителей Корсики, Сардинии, Калабрии, Албании и пр.^[55]

Что касается страсти к спиртным напиткам, к разврату, игре, то сам Ферри признал наибольшее развитие этих пороков среди городских преступников, т. е. тем самым признал не врожденность этих пороков, но приобретение их в силу социальных условий городской жизни.

Ломброзо приписывает преступнику особую страсть к животным. Но он забывает, что такую же любовь обнаруживают к птицам, обезьянам, собакам и кошкам монахи и итальянские солдаты; «причина этой привязанности к животным—одна и общая как у честных людей, так и у преступников: одиночество, недостаток семьи и общественных отношений»^[56].

Преступные сообщества, «камора» и «мафия», объясняемые Ломброзо, как результат врожденного преступникам стремления к преступному единению, находят у Колаянни объяснение условиями социальной среды: тождественностью интересов, хотя бы и преступных и необходимостью более успешной борьбы с полицейскою и судебною властями.

Palimsesti—знаменитые надписи на тюремных стенах—также не составляют, по словам Колаянни, исключительной особенности преступников: чтобы убедиться в этом достаточно посмотреть на школьные скамьи, университетские парты и на стены памятников: там найдется такое множество надписей и притом и столь странных, что на основании их пришлось бы весь мир засадить в дом сумасшедших: они продукт или бездействия, или одиночества и представляют лишь капризные развлечения ума в различные моменты жизни^[57].

Большая склонность к самоубийству у преступников проистекает не из каких либо их особенностей, только им присущих, но по той же причине, по какой самоубийство распространено в войсках: вследствие недовольства образом жизни^[58].

Как известно Ломброзо и его последователи придают громадное значение существованию у преступника особой физиономии, Колаянни же объясняет эту особенность преступника образом его жизни^[59].

Вообще учение о внешних особенностях преступника представляется Колаянни полным противоречий как с количественной стороны (fase quantitativa), так и с качественной (qualitativamente). Под противоречиями количественными автор подразумевает ту различную степень распространенности преступных признаков, которую нашли антропологи, a под качественными противоречиями—разногласия этих ученых в вопросе о том, какие признаки отличают преступного человека от непреступного^[60].

Не придя к решению вопроса: каковы характерные черты, отличающие преступного человека от честного, уголовно-антропологическая школа поспешила определить различные типы преступников, соответствующие различным формам преступности. Но тип—явление устойчивое. Между тем, значительная часть преступников начинает с воровства, a кончает убийством^[61].

Если существует тип преступника, то объяснение ему надо искать не в атавизме, но во влиянии социальной среды, в воздействии на человека целого ряда условий, окружающих его со дня рождения и во время его детства, юношества и после. Среда создает типы моряка, крестьянина, горца и др., и профессия вырабатывает характерные черты в людях, дающие нам возможность распознать артиста, ученого, священника и преступника. Тип профессиональный—по удачному выражению Тарда—интернациональный тип. Таков тип преступника. Так как преступники живут все под влиянием одного и того же режима, принужденные притворяться, лгать, переходить от насилия к унижению, жить в бедности, разврате и лукавстве, то их физиономии, привычки и нравственный характер становятся одинаковыми. Социальным факторам в самом широком и точном смысле слова обязан своим происхождением этот профессиональный тип преступника^[62].

Автор останавливается на интересном сопоставлении итальянских провинций по распространению в них преступности и вырождения. Он берет цифры убийств, преступлений против нравственности, семейного порядка и против собственности на 100.000 жителей в каждой провинции. Эти цифры он сопоставляет с цифрами не принятых на военную службу по тем же провинциям вследствие болезненности и различных недостатков^[63].

Сопоставление указанных цифр приводит автора к выводу, что преступность и вырождение находятся в Италии в обратном соотношении; утверждать, что преступность—явление вырождения также неверно, как было бы странно заявлять, что в Италии «в настоящий момент физическое здоровье и лучшее органическое строение—самые действительные причины преступности и, наоборот, вырождение составляет лучшее условие нравственного совершенствования»^[64].

Рассмотрев учение Ломброзо об особенностях преступника и частью отвергнув наличность этих особенностей, a частью объяснив их влиянием социальной среды, Колаянни посвящает второй том своей Sociologia criminale рассмотрению влияния на преступность антропологических, физических и социальных факторов. Верный своей точке зрения, выясненной нами выше, Колаянни последовательно проводит ее и в этой части своего труда и, отвергая решающее значение антропологических и физических причин преступности, настаивает на почти исключительном влиянии факторов социального порядка.

Из факторов антропологических автор останавливается на значении возраста, пола, гражданского состояния, наследственности и расы; из физических причин он изучает влияние :климата и колебаний температуры и, затем, переходит к рассмотрению социальных факторов. Выделяя из группы социальных факторов причины экономические Колаянни изучает влияние последних на различные преступления и заканчивает этот отдел своего труда попыткою определить влияние на преступность воин, милитаризма, политического устройства и религии.

К рассмотрению антропологических и физических факторов Колаянни обращается лишь для того, чтобы показать насколько ошибочно преувеличено исследователями значение этих факторов в ущерб действительному влиянию факторов социального порядка. Прежде чем перейти к той части работы Колаянни, где он говорит о значении социальных и среди них особенно экономических причин, мы остановимся на критике автором учений о влиянии других факторов.

 

---

 

^[1] Turati: Il delitto e questione sociale Milano. 1883.

^[2] Turati: Указ. соч. 12 стр.

^[3] Turati ук. cоч. 74 стр. Romagniosi Genesi del diritto penale.

^[4] Ibid. 62 стр.

^[5] Il tributo criminoso e u privilegio quasi osclusivo d'una classo sociale (42 p.).

^[6] La questione penale e anzitutto e radicalmente una questione di transformazione sociale 65 p.

^[7] Da inclole perversa e da passione improvisa 126 стр.

^[8] Ibid 127 стр.

^[9] Die Kriminal-Soziologische Schule als Kumpferin für die Interessen der herrschenden Klassen. Von M. Sursky. «Die Neue Zeit» № 47 и 48 1903—04.

^[10] Vaccaro M. Angelo: Genesi e funzione delle leggi penali. Romа, 1889, p. 77. О Vaccaro см. Макс. Ковалевского: Современные социологи 1903 г. VIII глава и Colajanni: La Sociologia Criminale l v. 1889 § 61.

^[11] В правление, Нерона некто Pedonio был убит своим рабом за постыдное покушение на его честь. Четыреста рабов Педония, жившие при нем, подлежали смертной казни. Мысль, что столько невинных должны погибнуть волновала плебс и даже в сенате было некоторое течение против такой жестокости. Но Кай Кассии, указывая на закон и обычай и на publica utilitas—общее благо, требовал казни, и 400 рабов были казнены. Vaccaro o. c. VI.cap.: Funzione della giustizia punitiva sotto il regime della schiavitu.

^[12] Vaccaro: о. с. VII сар.: Funzione della guistizia punitiva sotto il regime delle caste.

^[13] Sursky приводит интересную таблицу с числами ежегодных убийств [Mord, Totschlag, Fahrlässige Tötung] и с числом несчастных смертных случаев застрахованных рабочих.

 

 

^[14] Sursky: o. с. 648 р.

^[15] В виде особенно яркого примера можно указать на охрану Германским Уголовным Уложением жизни и здоровья рабочих во время их работы: за нарушение фабрикантом и работодателем распоряжений и предписаний правительства, изданных для защиты рабочих, приказчиков и торговых учеников против опасности жизни и здоровью, закон назначает лишь денежный штраф до 300 марок [Strafgesetzbuch f. das Deutsche Reich. Anhang. Reichszerbeordnung § 147], но рабочий, ученик и вообще служащий в предприятии за сообщение другому лицу деловых тайн и секретов предприятия подлежит денежному штрафу до 3000 марок или тюремному заключению до 1 года. Кроме того в пользу потерпевшего фабриканта может быть присужден денежный штраф до 10000 марок [см. у Листа: Учебник уголовного права. Особенная часть. Пер. Ельяшевича М. 1905 г. 128—129 стр.]. Менгер указывает, что могущество владеющих классов в нашем обществе проявляется особенно ярко, когда сравнивают наказания за тяжкие преступления против личности и против собственности. Так, по Германскому Уложению, за легкие раны и удары преследование начинается лишь по частной жалобе и максимальное наказание—3 года тюрьмы или штраф до 1000 марок (§ 223 и 223 St. G. B.), a простое воровство, наоборот, всегда преследуется ex officio и наказание может достичь 5 летнего тюремного заключения (§ 242 St. G. B); тяжелые раны влекут наказание до 5 лет каторжной тюрьмы и не ниже 1 года обыкновенного тюремного заключения (§ 224 St. G. B.), a квалифицированное воровство—до 10 лет каторжной тюрьмы и не ниже 3 лет тюремного заключения. [Mеngеr: L'еtat soсialiste Paris. 904. 213—214 рр.]

^[16] См. y нас Гл. 1.

^[17] Такие попытки сделали, между прочим, последователи социологической школы; см. у Hamon: Determinisme et respousabilite. Paris 1898 (есть рус. пер. Детерминизм и вменяемость. А Амона, под ред. проф. Жижиленко. C.-Пб. 1905 г.).

^[18] «Экономическое положение, благоприятный или неблагоприятный вид которого прежде всего теперь принимается в соображение в вопросе о развитии преступности, есть общее состояние рабочих классов, их положение не только в финансовом, но и в физическом, духовном, нравственном и политическом отношениях. Неспособность к работе вследствие возраста, болезни, инвалидности; безработица по своей вине или без вины; заработная плата и рабочее время, не обеспечивающие ни сохранения силы, ни дальнейшего развития индивидуума: устройство помещения которое губит не только здоровье членов семьи, но и нравственность их, как вследствие бесчинства молодых рабочих и работниц, приходящих на ночлег, так и вследствие тесного сожития взрослых детей между собою и с родителями; условия работы, которые вместе с семейной жизнью уничтожают важнейшее основание всего нашего современного общественного строя,— эти и подобные им другие обстоятельства составляют, по моему убеждению важнейшую группу неблагоприятно влияющих на преступность факторов. Отсюда видно, что спокойная и твердо преследующая свою цель поднятия положения рабочего класса социальная политика является в то же время наилучшей и наиболее действительной уголовной политикой». С этими словами Листа, сказанными в его лекции: «Преступление, как социальное патологическое явление» (Перев. 1904 г. стр. 13. Liszt. Das Verbrechen als sozialpathologische Erscheinung. 1899. 21 S.) соглашаются и криминалисты-социалисты. Положение рабочего класса и связь его с преступностью не раз привлекали к себе внимание Листа, хотя подробно он не останавливался на этом вопросе. Так, в указанной лекции он высказал мысль «причинной зависимости между возрастанием числа малолетних рабочих на фабриках и ростом числа юных преступников (стр. 12). В этом же смысле высказался он в своей лекции в Будапеште «Strafrecht der Zukunft» (Budapest, 1892, 34 s.) и в статье «Die Aufgaben und Methode der Strafrechtswissenschaft», где он указывал на значение для преступности жилищного вопроса (Zeitschr. f. d, ges. Strafrechtswis. XX B. 171 s.).

^[19] Последствиями контраста между богатством и пауперизмом Принс («Преступность и общество») считает развитие в низших слоях общества алчности, ненависти и зависти, a в высших эгоизма, равнодушия и безнравственности. «В низших слоях, говорит автор, где кишат несчастные, нарождаются голодные преступники, снедаемые отчаянием и ненавистью, создаются алкоголики, всякие нарушители порядка, бродяги, ненавистники работы и мономаны, действующие по указаниям своего развинченного организма. Здесь можно встретить всех тех, кто не щадит ни чужой собственности, ни жизни, ни чести, ни нравственности, так как все это блага, не имеющие для них никакой цены, никакого смысла. Наоборот, в высших слоях общества можно встретить людей, изнемогающих под тяжестью своего богатства и могущества, субъектов с расстроенными нервами, виверов и кутил, влачащих свое бесполезное существование с характером паразитизма,—все типы подобно неврастеникам низших классов, несомненно приближающиеся к вырождающимся, нравственно помешанным и преступникам». (Ук. соч. стр. 22). Особенное значение придает Принс труду и, сочувственно цитируя Руссо, Мирабо, Луи Блава и некоторых других, считавших праздность преступлением, полагает, что бездельничанье делает человека эгоистичным, подлым, жестоким и неспособным отличать добро от зла (там же стр. 22). См. также; Рrins: Criminalite et repression 13 p.

^[20] Полемику противников и защитников Союза см. у Lilienfeld: «Die Intern. Kriminalistische Vereinigung und ihre Zielpuncte» (Zeitschr. für die ges, Straf. 14 Band, 686—704); Rolin: l'ünion Internat, de droit penal, ses bases, ses travaux et les novateurs du droit penal (Revue de droit Internat, et de legislation coniparee XXII, 1890, 195—249; Lucchini: Rivista penale, XXIX vol. 299: Lucchini: Le droit penal et les nouvelles theories. Paris, 1892, 3—4 pp.; Stenglein: Gerichtsaal 49 B., 139—156 Ss.; Stoss und Lisst: Die Intern. Krimin. Verein, u. ihre Zielpunkte (Zeitschr. für d. g. Straft. 14 B., 611—622 Ss).

^[21] В программу международных съездов Союза до сих пор не был включаем ни один вопрос, относящийся к учению о факторах преступности. Лишь на лиссабонском конгрессе в 1897 г. был непосредственно затронут вопрос о факторах преступности речью Rene Worms: «L'ecole et le crime» и в 1902 году на С.-Петербургском конгрессе была произнесена речь Листом «Les facteurs sociaux de la criminalite». Программные же вопросы в большинстве случаев стояли, по выражению самого Листа, на нейтральной почве; таковы были вопросы: «о краткосрочном заключении», «о денежных штрафах», «о вознаграждении потерпевших от преступления», «об организации статистики рецидива», «каким образом возможно достичь при лишении, свободы, особенно краткосрочном, наибольших результатов?» «о нарушениях, их определении и репрессии», «о ссылке», «о влиянии старческого возраста на уголовную ответственность» и др. Bulletin du l’Union Intern, du droit penal 1890 и след.

^[22] List: Les facteurs sociaux de la criminalite (Bul. dell'Union 11 v.).

^[23] Кроме этой «секции социальных реформ» Wеinrich предлагал две другие «юридическую секцию» и «статистическую»; первая должна была изучат уголовные законодательства, пенитенциарный режим и т. п a «статистическая» секция—изучать результаты, достигнутые в борьбе с преступностью. (Bullet, de l’Union Intern, du droit penal 6 vol. 407—408 p.p.).

^[24] Так Felice: Principii di sociologia criminale. Milano, 1902, в главе: «Il socialismo e la delinquenza» набрасывает картину современного строя и противополагает ему социализацию производства, которая приведет к победе над преступностью: с уничтожением рабства, говорит автор, исчезли преступления, бывшие общераспространенными: повреждение чужой собственности из одной страсти к разрушению, сцены кровавой жестокости, беспрестанные восстания—все те последствия низкого морального уровня, который позволял господину бить и убивать рабов; французская революция, провозгласив равенство всех перед законом, нанесла удар старому феодальному рабству и вместе с ним исчезли преступления этого социального строя, построенного более на мече сильного, чем на праве человеческого рода; современный социализм ведет войну с наиболее сильными причинами преступности: «ессо perche credo ehe, socialisti e sociologi, fesiologi е criminalisti, uomini di mente ed uomini di cuore, debbano tutti mirare verso un punto luminoso del’avenire: la necessita di pronte ed impellenti riforme sociali e il socialismo che appare, cosi, non perche voluto da una scuola, o da un Interesse, ma perche reclamato da necessita sociali іmрrеscindibilli!» (124—137 pp.). Также и Ферри полагает, что с установлением коллективистического строя исчезнут преступления, которые вызываются теперь вырождением на почве бедности и лихорадочной борьбой за богатство, но останутся острые формы преступности, связанные с личным патологическим состоянием: Ferri: Socialismo et science positive. Paris. 1896, 197—199 p.p.; Ferri: Socialismo e criminalita 1883 cap. VI Un sogno del socialista e la realta d'un sociologo criminalista. Вопроса o преступности в социалистическом строе коснулся и Менгер: L'Etat socialiste. Paris. 1904. 208—216 p. p. См. также Turati: o. c.

^[25] Eugene Rostand. Paris. Publications du Comite du defense et de progres social .V 13, p. 15—16. Также Prinzing: Der Einfluss der Eho auf die Kriminalität des Mannes. Zeitschr. f. Sozialwissenschaft, 1899, 121 s.

^[26] Colajanni: Socialismo e Criminalitа. Rivisto Populare di politica, lettere e scienze sociali. Napoli № l, 2, 4, 8. См. также Social. crim. II v. «fattori sociali» и доклад его Амстердамскому Конгрессу Уголовной Антропологии о соотношении преступности и социализма.

^[27] Итальянская уголовная статистика сообщает числа поступивших донесений о преступлениях (reati denunciati).

^[28] Rivista populare № 4, 95 p.

^[29] Эти провинции следующие: Aquila, Ascoli, Avillino, Bergamo, Brescia, Caltanissetta, Campobasso, Caserta, Catanzaro, Cogliari, Cosenza, Cuneo, Foggia, Girgenti Lucca, Lecce, Palermo, Potenza, Reggio, Calabria, Sassari, Treviso, Toramo, Traponi. В следующих 23 провинциях число голосов за социалистов было значительно: Alesandrla, Bologna, Como, Cremona, Firenze, Genova, Livorno, Mantova, Milano; Modena, Novara, Parma, Pavia, Piacenza, Pisa, Porto Maurizio, Ravenna, Reggio Emilia, Rovigo, Siena, Torino, Verona, Vicenza.

^[30] Вопрос o значении социализма и клерикализма был также затронут в Бельгийской палате депутатов вождями социалистической и клерикальной партии: Вандервельдом и Вустом. Вуст указывал на недостаточность религиозного воспитания, как на главную причину преступности. Вандервельд находил, что число преступлений и проступков достигает максимума в католическоп Фландрии и минимума в провинциях, где преобладают свободно мыслящие и социалисты «это зависит, говорил Вандервельд, от того, что в провинциях Генау, Намюре и Лыже материальное положение жителей лучше, и экономические условия благоприятнее и заработная плата выше». Annuales parlementaires. Cham des represeintais, pp. 2263, Сеанс 24 июля 1895.

^[31] Вульферт: Антрополого-позитив. школа. угол. пр. в Италии 2 вып. 562 стр.

^[32] Lа infrazione della lege dello stato promulgata per proteggere la sicurezza dei cittadini, risultante da im atto esterno del'uomo positivo o negativo, moralmente imputabile. Цитировано по Сolajanni.

^[33] Ibid 50 p.

^[34] Garofalo: La Criminologie Paris 1893. Первая глава (1—50 стр.): Le delit naturel.

^[35] «Le crime, en effet, est toujours une action nuisible, qui en meme temps blesse quelquesuns de ces sentiments, qu'on ost convenu d'appeler le sens moral d'une agregation humaine» (ibid 5 p.).

^[36] Ibid 13 p.

^[37] Ibid 21—22 p.p.

^[38] Il nous faut analyser un peu plus profondement cet instinct de bienveillance pour en distinguer les difierents degrers et en decouvrire la partie vraiment necessaire a la moralite, et qui est en quelque sorte universelle (ibid 23 p.)

^[39] Ibid 28 p.

^[40] Ibid 33 p.

^[41] Ibid 36 p.

^[42] Noris pouvons conclure... qu'un acte nuisible soit considere comme criminel par l'opinion publique c'est la lesion de cette partie du sens moral qui consiste dans les sentinients altruistes fondamentaux, c'est a dire la pitie et la probite. Il faut de plus, que la violation blesso, non pas la partie suporieure et la plus delicate de ces sentiments, mais la mesure moyenne dans lаquelle ils sout possedes par uno communaute». (Ibid 38—39 p.).

^[43] Tarde: La criminalite comparee. Gorafalo: La Criminalogie. 1895. 63—64 p. p.

^[44] Colajanni Ibid 60 p.

^[45] «Onde le disarmonie morali tra le minoranze e le maggioranze, sono formate dai detriti psicologici della storia (delinquenti) e dai prematuri rampoli benegni stati futuri (geni e martiri del pensiero). Le ribellioni dei primi non trovano che la perenne maledizione: la ribellione dei geni e destinata all'odorazione dei posteri» (Battaglia La dinamics del delitto Napoli: 1886). ibid. 61-62 p.p.

^[46] Sono azioni punibili (delitti) quelle determinate da moventi individuali e anti-sociali che turbano le condizioni di vita e contravvengono allea moralita media di un dato popolo in un dato momento. Ibid. 64 p.

^[47] Garofalo: o. с. 66 р.

^[48] Ibid. 148—149.

^[49] Ibid. стр. 178.

^[50] Ibid. 218-219.

^[51] Ibid. 215.

^[52] Ibid. 221.

^[53] Ibid 225—227.

^[54] Ibid. 227.

^[55] Ibid. 228.

^[56] Объяснение любви преступников к животным исключительно условиями тюремной жизни см. у Н. Соколовского в его очерках одиночного заключения: «Из старых воспоминаний и наблюдений». Стр. 210, «На славном посту».

^[57] Calajanni. Ibid. 231—232. Можно видеть подтверждение этому объяснению Колаянни в самом характере многих из надписей. Так, на стенах одной одиночной тюрьмы читаем: «21.000 раз я обходил свою камеру в течение недели»; №в этой комнате 3330 камней» или «в этой комнате 131 черных, и 150 красных кирпичей» и т. п. Гавелок Элли: «Преступник». Перев. 133 стр., также Lombroso: Les palimsestes des рrisons. Lyon. 1894.

^[58] Colajanni. Ibid. 232 p.

^[59] Colajanni (233—241): «кто хочет обманывать; тот, боясь быть выданным своими глазами, смотрит в землю; кто идет на кражу и должен узнать расположение чужого дома, имеет взор подвижный и живой, кто часто позволяет себе поддаваться чувству гнева, мести и ненависти, тот приобретает жесткие, грубые и отталкивающие черты». (234).

^[60] Что касается количественных противоречий, то, например, надбровные дуги и лобные пазухи выдаются у преступников, по Ломброзо, в 66,9 случаях на 100, по Bordier в 60, Heger и Dallemagne в 13, a по Benedikt, Tenkate и Pavlowsky, Corre, Ardouin, Lennossek и Flesch—нуль. Аномалии в развитии зуба мудрости: Ломброзо—57%, Lennossek 8% и все остальные—0. Частичное или полное сращение швов: по Ломброзо—37%₀, Benedikt— 53,8%, Tenkate и Pavlowsky 3,7%. Corre 22,2, Heger и Dallemagne 25,8; Lennossek—8,3, Flesch—0.

То же самое противоречие видит автор и в качественном отношении. Так Ломброзо считает распространенною особенностью преступников — асимметрию черепа, но Топинар считает ее нормальным для человека явлением, Marro считает более сильною рукою у преступников правую, a Warnott левую; Thompson и Vergilio определяют вес преступника ниже среднего, a Ломброзо и Марро выше и пр. (Colajanni ibid. 250—255).

^[61] По учению Гарофало понятие естественного преступления характеризуется отсутствием чувства сострадания (преступления против личности) или справедливости (преступления против собственности). Казалось бы, говорит Колаянни, что и типов преступников должно быть два. Ho Marro насчитывает их одиннадцать и выделяет три группы характеров: 1) атавистический характер (убийцы, насилователи, разбойники и воры, прибегающие к взлому); 2) характеры атипические (atipici) поджигателей и 3) характеры патологические (у преступников обвиняемых в нанесении ран, у мошенников, биржевых игроков, домашних воров и праздношатающихся) Colajanni 260.

^[62] Ibid. 359.

^[63] Наибольшее число не принятых на службу было в Brescia 27%, Sondrio 26,95, Firenze 22,31; Bergamo 22,14, Livorno 20,47, Ferrara 20,48, Comо 19,61, Montova 18,70, Padova 18,50, Pavia 18,17. Наименьшее число не принятых в Treviso 8,98% Avellino 9,32, Trapani 9,90, Kavenna 9,92, Xoggia 10,03, Girgenti 10,08, Rovigo 10,38, Caltanissetta 10,52, Lucca 10,80, Cosenza 10,85. Среди первых десяти провинций наибольшее число всех преступлений в Livorno (1906 на 100.000), там же наибольшее число преступлений против нравственности и против собственности (712). В Ferrara и Montova—maximum преступлений против собственности (679 и 542). Но только в этих 3 провинциях из первых десяти наблюдается такое прямое соотношение между преступностью и числом не принятых на службу. Наоборот, в остальных семи преступность развита наименее: так, в Bergamo (603), Sondrio (565), Como (549) Pavia (532)—наименьшее число преступлений. В следующих провинциях был minimum не принятых на военную службу, но высокая преступность: в Avellino — maximum всех преступлений (1519), в Caltanisetta maximum преступлений против добрых нравов (31,53), против жизни (46,02), против собственности (525); в Girgenti наибольшее число убийств 70.79 в Cosenza и Trepоni maximum убийств (38,12 и 40, 21), в Treviso maximum преступлении против собственности (1035).

В итоге Colajanni находит параллельные течения преступности и вырождения в 4 провинциях (Livorno, Ferrara и Mantova—maximum не принятых на службу и преступности, a в Lucca minimum того и другого); в десяти провинциях соотношение между преступностью и вырождением обратное, maximum не принятых на военную службу и minimum преступности в Bergamo_r Sondrio, Como, Pavio; minimum забракованных и maximum преступности в Avellino, Coltanissetta, Girgenti, Traponi, Cosenza и Treviso.

^[64] Ibid. 315, 317—318.

---