Классики юридической психологии

Владимиров Л.Е.
Учение об уголовных доказательствах. Харьков, 1881.

Общая часть.
Книга первая. Уголовно-судебная достоверность.

Определение первое

Уголовно-судебная достоверность есть такое стечение вероятностей, вытекающих из представленных на суде доказательств, которое способно привести судью к внутреннему убеждению в том, что прошлое событие, составляющее предмет исследования, имело место в действительности(1).

Основания

I. Цель уголовного суда заключается в наложении наказания на преступника. Для решения этой задачи необходимо предварительно удостовериться в виновности подсудимого. Вопрос о виновности состоит из трех частей: совершилось ли событие преступления, было ли оно деянием подсудимого и вменяем ли он? Все эти вопросы касаются восстановления обстоятельств прошлого индивидуального события. Уголовно-судебная достоверность есть, таким образом, фактическая достоверность *(1), исследуемая для целей правосудия. В этом отношении, по существу своему, она не представляет ничего особенного, сравнительно с тою достоверностью, добывание которой нам одинаково нужно как для ведения ничтожнейших житейских дел, так и для констатирования величайших событий в истории человечества или уяснения труднейших вопросов в различных областях науки. "Вопросы о достоверности, говорит Бентам (Rationale of judicial evidence, v. I, p. 18), представляются человеку каждый день, на каждом шагу, ежеминутно. Заурядные мелкие домашние дела основываются на решении вопросов о достоверности. Достаточно ли зажарилась говядина, стоящая нa плите, есть вопрос о достоверности, судьею в решении этого вопроса явится повар. "Жаркое готово" и "жаркое не готово" эти два факта, один положительный, другой отрицательный, представляют главные искомые факты; доказательствами (доказательственными фактами) являются: сила огня, продолжительность стояния на плите, общий вид жаркого и т. д. Bсе задачи, возникающие в науке и искусстве, не что иное, как вопросы о достоверности". При этом нужно заметить, что умственные процессы для исследования достоверности одни и те же, как при решении ничтожнейшего вопроса повседневной жизни, так и при работе над самым сложным вопросом науки.

Гексли замечает в одном из своих сочинений: "Величайшие результаты, полученные наукою, добыты не какою-нибудь таинственною способностью, а обыкновенным умственным процессом, применяемым каждым из нас в самых скромных ежедневных делах. Полицейский открывает преступника по следам его шагов таким же точно умственным процессом, каким Кювье восстановил образ исчезнувших животных Монмартра на основании одних только остатков их костей. Дама, заключившая из найденного на платье пятна, что кто-то опрокинул на ее костюм чернильницу, совершает такой же процесс дедукции и индукции, как Адамс и Леверрие, открывшие новую планету. В действительности, ученый только сознательно и с точностью применяет те же методы, которые мы беззаботно, не давая себе отчета по простой привычке, прилагаем в жизни по каждому ничтожнейшему поводу".

Сделанные замечания о тождестве приемов при исследовании фактической достоверности в науке и в жизни наводят на мысль, что, если мы желаем с успехом прилагать эти приемы, то должны познакомиться с их основаниями. Такое ознакомление в особенности необходимо там, где, как, например, в уголовном процессе, мы должны установить условия, обеспечивающие возможно точное исследование достоверности факта. Вот почему в теории уголовно-судебной достоверности необходимо остановиться на общем учении об исследовании фактической достоверности(2).

Есть два рода истин: во-первых, истины, называемые непосредственно, интуитивно, прямою сознательностью, и, во-вторых, истины, познаваемые при посредстве других истин. Это различение, замечает Бэн(3), есть основное, важное. Факты непосредственного сознания, например, я голоден, я слышу звук, я говорю и т. п., не сводятся ни к каким правилам исследования; они познаются прямо, без посредствующих доказательств. Мы не можем избегнуть этих истин; мы не в состоянии при помощи какой-нибудь процедуры изменить степени силы их убедительности. Они конечные данные человеческого познания. Ошибка, составляющая в деле непосредственного познания главный источник заблуждений, есть смешение непосредственного восприятия с заключением, делаемым на его основании. Мы часто говорим, что мы непосредственно воспринимаем то, что, в сущности, есть только заключение на основании непосредственного ощущения.

Другой род истин, гораздо более численный, познается не прямою, непосредственною интуицией или сознательностью, а при помощи других фактов, фактов посредствующих. "Я ощущаю холод" это непосредственная истина; "В. чувствует холод" это вывод, делаемый из фактов. Непосредственным фактом является в последнем случае известное ощущение зрения, слуха, с которым я привык связывать факт ощущения холода. Все, что совершается вне нас или в наше отсутствие, может быть познаваемо только посредственно, если, конечно, познание в данном случае вообще возможно. И между тем как интуитивное познание ограничивается настоящим, все наше знание прошлого и будущего по необходимости есть знание не прямое, а посредственное. Но посредственное знание есть, строго говоря, только умозаключение. Когда мы познаем одну вещь посредством другой, с нею связанной вещи, то наше знание есть заключение. Непосредственный факт есть доказательство того, что мы познаем путем заключения(4). Все подобные заключения предполагают соотношение между различными явлениями: если А. есть доказательство В., то А. и В. должны находиться в известной связи. Чтобы убедиться в этой связи, нужно пройти через известные умственные процессы, через наблюдение, дедукцию и индукцию. Совершая эти умственные процессы, мы можем наделать много ошибок; мы нуждаемся в известных правилах, предостерегающих от таких ошибок; эти правила составляют содержание логики.

Не вдаваясь здесь в подробное изложение начал логики, что вывело бы нас далеко за пределы настоящего труда, считаем только нужным выставить следующие руководящие положения:

1) Задача исследования истины в области фактов, составляющих предмет судебного исследования, по существу ничем не отличается от общей задачи науки выработки правильных суждений о фактах вообще.

2) Начала, по которым решается эта задача, составляют предмет логики и сводятся к правилам о дедукции и индукции, прилагаемых во всех научных исследованиях. Дедукцией называется применение общего начала к отдельному случаю. "Всякий мышьяк есть яд; данное вещество есть мышьяк; следовательно, оно яд", вот пример дедукции. Основной принцип дедукции выражается в двух положениях: а) что верно относительно целого класса явлений, верно и относительно всякого отдельного случая, подпадающего под этот класс; и б) вещи, сосуществующие с какою-либо вещью, сосуществуют и между собой. Понятно, что дедукция предполагает идею "единообразия в природе". Это совершенно необходимо явствует, если большие посылки в дедукции основываются на опыте. Мы предполагаем, что то, что верно для большого числа случаев, подвергавшихся наблюдению, верно для подобных же случаев, не подвергавшихся наблюдению, предполагаем единообразие в природе. Сила дедуктивного вывода зависит от достоверности общего положения, составляющего большую посылку в силлогизме. Этой большой посылкой может быть и закон природы, и эмпирический закон, и какое-либо приблизительное обобщение. Так, например, положение: "честные люди дают правдивые свидетельские показания" есть обобщение, которое ставится во главу силлогизма, проверяющего достоверность данного свидетеля. Понятно, что чем слабее будет достоверность общего положения, тем слабее будут и заключения. Так как общие положения о человеческих дейcтвияx могут считаться только приблизительными обобщениями (approximate generalizations, см. Mill. Logic, II, р. 127), то и выводы в этой сфере могут иметь только значение более или менее высокой степени вероятности.

Индукция есть заключение, делаемое от известного факта к неизвестному. Это заключение дает нечто новое: это действительное заключение (a real inference, см. Ваin, ib. p. 19). Единственная причина правильности умозаключений в индукции единообразиe в природе. Видя, что брошенный в огонь кусок дерева горит, мы заключаем, что и другой кусок дерева будет гореть, если мы также бросим его в огонь. Это заключение имеет свою обеспеченность в предполагаемом единообразии явлений природы. Единообpaзие это выражается в единообразии сосуществования и последовательности явлений. Единообразие последовательности явлений сводится к закону причинности, который так выражается: "всякое событие имеет инцидент; если инцидент имеет место, то и событие будет иметь место". Индуктивное исследование производится при помощи методов, которые представляют два основных типа: метод согласия и метод различия.

3) При помощи дедукции и индукции факты могут быть найдены, стоящими друг к другу в отношениях причины и следствия; и мы можем делать заключения от причины к следствию и от следствия к причине с точностью, которая может иметь различные степени достоверности.

Для дальнейшей характеристики уголовно-судебной достоверности нужно заметить, что в громадном большинстве случаев она основывается не на непреложных законах природы, даже не на эмпирических правилах, а только на приблизительных обобщениях. Уголовно-судебная достоверность вытекает из показаний людей и из вещественных доказательств. Доверие к свидетельским показаниям и вещественным доказательствам основывается на приблизительных обобщениях, которые по самой сущности своей допускают необозримое число исключений. Что человек, известный в околодке за честного гражданина, дает правдивое показание, есть только приблизительное обобщение, не имеющее значения закона природы или даже эмпирического правила. Что потерпевшее лицо, имеющее в деле важный личный интерес, показывает пристрастно, есть приблизительное обобщение, допускающее, конечно, много исключений. Что последний владетель краденых вещей вор, есть приблизительное обобщение, не могущее притязать на достоверность. Что сознание подсудимого может быть объяснено только тем, что он действительно совершил преступление, есть слабое обобщение, терпящее громадное число исключений. Что свидетельские показания людей неопороченных вполне между собою согласные, указывают на то, что утверждаемое ими действительно совершилось, есть обобщение, допускающее множество исключений, так как, не говоря уже о других, более дурных, побуждениях, сожаление, ложно понятое чувство долга, "благочестивая ложь" и т. п. мотивы могли довести свидетелей до стачки и лжи. Все представленные нами примеры доказательств дают только вероятность(5), и в большинстве случаев уголовные дела представляют только стечение вероятностей более или менее высокой степени. Понятно, что и в делах судебных достоверность доходит также до несомненности, но только тогда, когда нет шансов для противоположного заключения.

Есть события и факты, несомненная достоверность которых так же высока, как и какой-нибудь непреложный закон природы. Это только показывает, что фактическая достоверность представляет различные степени: от слабой вероятности, подобной какой-нибудь мерцающей гипотезе в науке, до достоверности, на которой зиждется всеобщий закон тяготения. Но обыкновенно в делах судебных мы удовлетворяемся более или менее высокою степенью вероятности. Редко встречаются в суде такие доказательства, при которых абсолютно невозможно было бы предположение противоположного результата сравнительно с тем, к какому пришел судья. В области фактической достоверности мы тогда удовлетворяемся известным заключением, когда никакое другое предположение, кроме сделанного, не оказывается, по убеждению нашему, совместимым с обстоятельствами дела(6). Мы тогда говорим, что в деле нет "разумного, т. е. практического сомнения", хотя возможность теоретического сомнения в редких только случаях не имеет места. Для ясного понимания значения уголовно-судебной достоверности необходимо сделать несколько замечаний о значении приблизительных обобщений. Приблизительные обобщения только "обыкновенно", "большею частью", "вообще" верны. Эти слова "обыкновенно", "вообще", "большею частью" выражают то свойство приблизительных обобщений, что они допускают исключения. Если нам известно число случаев исключения из данного приблизительного обобщения, то мы можем цифрою выразить степень верности сделанного из него умозаключения. Если мы знаем, что ложное свидетельство встречается в одном случае из десяти, то вероятность ложного свидетельства будет равняться 1/10. Все вообще максимы о свойстве человеческого поведения, о характере людей, все пословицы, как выражения житейской мудрости, суть только приблизительные обобщения. Мы можем сделать приблизительное обобщение точным, если знаем, как много оно допускает исключений; мы можем достигнуть того же результата, если знаем все случаи, в которых приблизительное обобщение имеет силу.

Вообще, при оценке силы судебных доказательств, на основании приблизительных обобщений, нужно всегда помнить, что, при невозможности знать все случаи исключений, мы получаем только вероятное доказательство (probable evidence), более или менее высокую степень вероятности, на основании которой обыкновенно и действуем в жизни. Конечно, приблизительные обобщения более полезны в жизни, чем в науке. Стифен (Indian Evidence Act, p. 34) совершенно прав, утверждая, что приблизительные обобщения приносят больше пользы в суде, чем в науке, ибо "судья оценивает силу приблизительного обобщения, привнося в дело свою житейскую опытность, лично ему известные исключения и данные, при применении общего правила к отдельному случаю". В науке это, конечно, не может иметь места. Судья, выслушав много свидетелей на своем веку, имеет богатый личный опыт для того, чтобы проверить силу и значение приблизительного обобщения о достоверности свидетельских показаний в применении к данному случаю. Словом, упомянутое нами выше цифровое определение степени вероятности заключения, сделанного на основании приблизительного обобщения, редко выполнимое в действительности, заменяется приблизительным вычислением вероятности по данным личного опыта. Суд присяжных, между прочим, потому считается учреждением целесообразным, что в оценку доказательств он приносит свои личные знания, полезные для определения значения приблизительных обобщений в конкретном случае". "Присяжные, сказано в мотивах к нашему Уставу уголовного судопроизводства (ст. 201, издание Государственной канцелярии), для открытия истины могут пользоваться ближайшею известностью им поведения и наклонностей подсудимого, а равно местных нравов, обычаев и порядков домашней жизни, что проливает иногда свет на такие обстоятельства, которые для людей, посвятивших себя исключительно кабинетным занятиям, кажутся или темными, или не имеющими связи с преступлением". Стэрки в своем знаменитом труде о доказательствах говорит следующее о значении присяжных в этом отношении: "Таинственные, запутанные происшествия, составляющие предмет судебных исследований, слишком разнообразны по своим подробностям, чтобы они могли быть исследованы на основании каких-либо систематических и формальных правил (о доказательствах); единственноверный вожатый к истине, как в секретах природы, так и в сокровенных деяниях людей, есть разум, споспешествуемый опытом. Ясно, что опыт, наиболее способный помочь судьям в разрешении дел, порождаемых общественною жизнью, есть именно тот опыт, который получается из ближайшего знания людей, их быта и обычаев. Не менее ясно и то, что приложить к делу такой опыт, такое знание наиболее способен ум, не отягченный техническими и искусственными правилами, которыми постоянный трибунал наклонен руководствоваться при решении вопросов факта(7).

II. Мы показали, что умственные процессы при исследовании фактической достоверности в науке и в жизни одни и те же. Для более точной характеристики уголовно-судебной достоверности необходимо показать черты различия между исследованием судебным и научным.

a) В научных исследованиях число существенных для дела фактов обыкновенно неограниченно и может быть в громадном числе случаев увеличиваемо посредством эксперимента. В судебных исследованиях число фактов ограничивается существенными обстоятельствами данного случая и, понятно, не может быть увеличено с помощью эксперимента. Раз уголовный случай не оставил следов доказательств, недостаток в них никогда уже не может быть выполнен. Совершенное преступление, как и всякий исторический факт, составляющий предмет исследования, уже не может более повториться; если бы преступление и повторилось, то это был бы уже другой факт, другое происшествие, для другого исследования. Напротив, многие естественнонаучные факты, повторяющиеся бесконечное число paз могут быть, кроме того, воспроизведены искусственно, что и дает возможность наблюдать их не только при обычных их условиях, но и при других, нарочно созданным ученым исследованием.

b) Научное исследование может длиться столько времени, сколько это нужно для получения полных доказательств добытого результата. Этот результат может быть вновь проверен, если бы открыты были новые существенные факты или сделаны были возражения против способа разработки вопроса. В судебных исследованиях обязательна известная скорость в решении дел: живой человек, ожидающий решения участи не научный вопрос, который может и действительно ждет порешения в течение десятков лет. Гуманность, польза общественная и интересы правосудия с одинаковою настойчивостью требуют, чтобы состояние подсудимости прекращалось по возможности скорее.

с) В научных вопросах факты устанавливаются обученными наблюдателями; ошибки в наблюдениях могут быть открыты; недобросовестность в исследовании разоблачается критикою, не только всегда возможною, но и составляющею conditio sine qua non науки. Напротив, в судебных исследованиях факты собираются и устанавливаются большею частью людьми, необученными и непривыкшими к наблюдению и описанию наблюдений. Эти факты в высшей степени возбуждают самые разнообразные страсти *(2). Свидетели знают, для какой цели oт них отбираются показания; знают, каково может быть последствие того или другого их свидетельства. Такое возможное предвидение последствий влияет на характер показания. Хотя свидетель и обязан давать только факты, но все-таки и в этих пределах он является отчасти решителем судьбы подсудимого, и такое сознание не может не влиять на объективность его показания.

III. Нам следует еще остановиться на характеристике исторической достоверности и доказывании ее, чтобы точнее очертить пределы и особенности уголовно-судебной достоверности. Историческая достоверность и судебная имеют много общего. Как в истории, так и в суде, очевидность есть только нравственная, а не физическая; достоверность, по выражению Бэна, здесь достигается путем сочетания вероятностей. Корнваль Льюис в своем сочинении "On the methods of observation and reasoning in politics" посвятил большую главу характеристике способов исследования исторической достоверности. Пользуюсь ею для обозначения главнейших моментов в исследованиях этого рода.

Предмет истории изложение фактов, событий, имевших место в жизни человечества. Первая задача истории, говорит Льюис, быть достоверною. В изложении современных событий историк может основываться как на личных своих наблюдениях, так и на первоначальных документах, почерпнутых из достоверных источников. Но понятно, что значительная часть даже современной истории опирается на рассказы свидетелей. Историк, пишущий не на основании своих собственных наблюдений, может получать доказательства прошедших событий только из: а) вещественных остатков от прежних времен памятников, монет, развалин, и б) из показаний свидетелей. При проверке достоверности утверждаемого исторического факта необходимо обследовать два вопроса: 1) существует ли показание свидетеля в аутентической форме и 2) верно ли это показание? Первый вопрос касается точной передачи свидетельского показания, второй достоинства самого показания. Свидетель исторического факта оценивается, как и свидетель на суде, со стороны его правдивости, способности к наблюдению и суждению. Различие между судом и наукою в том, что историк имеет дело с мертвым свидетелем, судья с живым человеком.

Основной принцип в учении о достоверности исторической заключается в том, что свидетельство должно быть современное, полученное от современников непосредственно или через достоверную традицию. Сведение свидетельства к первоначальному источнику составляет главный прием при установлении его достоверности. Правило это имеет эксклюзивное значение, т. е. все, что выдерживает испытание посредством этого правила, включается в число свидетельств достоверных. Но эксклюзивное значение этого правила не составляет общепринятого начала. Иные отделы древней истории, на основании этого значения упомянутого правила, были бы совершенно отброшены. Все вообще исторические свидетельства, говорит Льюис, должны быть проверяемы общею вероподобностью данного явления. Эта проверка одинаково присуща как историческим, так и судебным исследованиям. Чем вообще невероподобнее рассказанное событие, тем сильнее должны быть доказательства его. Правила, изложенные у Маскардуса, имеют здесь применение: "Testis, deponens non verisimilia, non probat, sed est admodum de falso suspectus. Quod enim non est verisimile, non est credibile, nес considerabile. Verisimilit udo cognata naturae et contra non verisimile naturae adversatur. Id enim quod distal a verisimili imaginem habet falsitatis".

Существенное различие между исследованиями достоверности в исторической науке и в уголовном суде сводится к следующим чертам:

1) Крупнейшие исторические события, наиболее важные для науки, оставляют такие разнообразные и многочисленные следы, что историк почти всегда имеет больше данных для восстановления прошлого, чем судья при исследовании преступления, которое, по самому существу своему, стремится поглощать и искажать свои следы.

2) То, что принимается в деле свидетельства исторического за первоначальное доказательство, считается на суде доказательством второстепенным, производным. На суде историческом письменное свидетельское показание есть доказательство первоначальное на этом суде не может быть устных показаний; на суде уголовном письменное свидетельcкoe показание есть доказательство второстепенное. Первоначальным доказательством судебным считается устное показание свидетеля на суде, где его могут проверить перекрестным допросом и в случае надобности подвергнуть преследованию за ложь или клятвопреступление.

3) История не знает правил, исключающих те или другие доказательства; на суде истории выслушиваются всевозможные показания, хотя и не всем дается одинаковая вера. На суде уголовном не все может быть читано, не все говорено, не каждый свидетель может быть выслушан. По различным соображениям, многие доказательства исключаются из доказательственного материала как негодные источники доказательности.

4) Правила о собирании и проверке доказательств на суде строже и представляют ряд начал, выработанных в течение веков, на почве страданий и бесконечных наблюдений. Правила об исторической достоверности не отличаются ни такою строгостью, ни такою осмотрительностью. Льюис совершенно справедливо замечает, что если бы практические последствия приговоров историка имели решительное значение, например, для жизни человека, подобно решению уголовного суда, то историки, конечно, строже применяли бы правила о достоверности, соблюдаемые в судебных исслeдoвaнияx. Во всяком случае, с положительностью можно сказать, что правила об исследовании судебно-уголовной достоверности осмотрительнее и целесообразнее тех правил, которыми руководятся историки. Но историк имеет то преимущество пред судьею, что он не должен постановлять приговора в сравнительно короткий промежуток времени, что его следственная камера всегда открыта, что наука не знает res judicata, и что потрясающие исторические события оставляют такие неизгладимые следы во внешнем мире и памяти людей, что спорные вопросы касаются большею частью подробностей, мало задерживающих познание прошлой жизни человечества. Впрочем, вопрос о достоверности в истории значительно теряет в своем значении с тех пор, как эта наука сделалась социологической. Социологические же выводы истории должны основываться на такой массе однородных фактов, что вопрос о достоверности отдельного события сохраняет свое значение лишь в единичных эпизодах, где интересно установить точно существование мелких фактов.

Определение второе

Внутреннее убеждение как мерило уголовно-судебной достоверности означает, что последняя обыкновенно есть только нравственная очевидность, т. е. та высокая степень вероятности, при которой благоразумный человек считает уже возможным действовать в случаях, когда судьба собственных и самых высших его интересов зависит от решения вопроса о достоверности фактов, обусловливающих самый акт решимости.

Основания

В нашем определении судебно-уголовной достоверности внутреннее убеждение выставлено мерилом достоверности фактов, на которых судебный приговор должен основываться. Термин "внутреннее убеждение" нами применяется как общеупотребительный(8). Принцип внутреннего убеждения, во-первых, характеризует судебно-уголовную достоверность как нравственную очевидность и, во-вторых, определяет характер отношения законодательства к уголовным доказательствам.

(1) Миттермайер (Die Bewеislehre, p. 72) дает почти такое же определение достоверности: "То состояние убеждения, когда кто-нибудь на основании совокупности оснований, исключающих противоположное предположение, признает факт истинным". Вероятность Миттермайер ставит ниже достоверности исторической, что совершенно произвольно с его стороны, тем более что сам же он говорит: "Друг истины признает, что достоверность (историческая), которою он довольствуется, не свободна от человеческого несовершенства; что противоположность тому, что он считает верным, всегда остается мыслимою, и скептик со смелою фантазией может выставить против достоверности в области возможностей, тысячу сомнений, ибо в каждом случае можно представить себе необыкновенную комбинацию обстоятельств, разрушающую то, что мы считаем достоверным". Цахариэ (Handbuch des deutschen Strafprozesse, II, p. 338), трактуя об уголовно-судебной достоверности, между прочим говорит: "Она (историческая достоверность) не исключает возможности или мыслимости противоположного заключения. В этом отношении, мы имеем полное основание сказать, что всякая эмпирическая достоверность есть только высокая степень вероятности". Дальше Цахариэ замечает: "Достоверность представляет всегда нечто субъективное уже потому, что она обусловлена убеждением субъекта, познающего истину". Гейер (Holtzendorf's Handbuch des deutschen Strafprozesses, p. 191) определяет юридическую достоверность как такую "высокую вероятность, что было бы неразумно следовать противоположному заключению, так как правильность этого последнего предполагала бы весьма невероятное исключение из обыкновенного, опытoм (посредством индукции) констатированного хода вещей". Называя уголовно-судебную достоверность только высокою степенью вероятности, мы, конечно, считаем достоверностью только такое положение, когда противоположное реально, даже немыслимо. Preuss. Grim. Ordnung признавал тогда достоверность, "когда в пользу истинности известного обстоятельства существуют вполне убедительные основания и по обыкновенному ходу вещей не представляется важного основания в пользу противоположного". Но всякий согласится, что это есть определение не достоверности, а только высокой степени вероятности. Вероятность, в том же кодексе, принималась тогда, "когда существуют важные основания в пользу истинности какого-либо положения, но, однако же, есть и основания против него, не уничтожаемые первыми". Для каждого ясно, что здесь дано только определение известной степени вероятности. Vargha (Die Vertheidigung in Strafsachen, p. 459): "В деле познания фактов человек ограничен пределами так называемой эмпирической или исторической достоверности, которая представляет только высокую степень вероятности" (probability the judge's science). Вюртембергский устав уголовного судопроизводства 1843 года, содержащий одну из наиболее удачно выработанных формальных теорий доказательств, так определяет достоверность факта, art. 285: "При pешении вопроса о том, следует ли считать факт доказанным, не принимается во вниманиe остающаяся возможность противоположного". Кодекс, таким образом, считает судебно-уголовную достоверность только высшею степенью вероятности.

(2) Нужно признаться, что в этом направлении немецкая юриспруденция сделала очень мало. Попытки построить учение о судебной достоверности на прочных основаниях логики сделаны впервые в Англии, юридическая литература которой представляет богатейший отдел, посвященный разработке law of evidence. Сочинения эти нелегко поддаются пониманию континентального читателя, вследствие многих особенностей английской юриспруденции. Но в последнее десятилетие появилось уже несколько работ по учению law of evidence, в которых авторы стремятся свести материал к основным принципам. Не говоря уже о превосходной работе Бэста, более или менее известной на континенте по переделке Марквардзена, нельзя не обратить особенного внимания на попытку кодификации law of evidence, сделанную с большим умением Стивеном в его "A digest of the law of evidence". Сам автор заявляет, что его опыт основан на логике Милля так точно, как сочинение Джильберта было основано на логике Локка. Правда, Бентам и другие делали подобные же попытки, но не с такою полнотою, как это удалось Стивену в предисловии к его "Indian Evidence Act.". Считаем, однако, долгом заявить, что попытка Стивена как первая далеко не отличается, в свою очередь, тою обстоятельностью, которая могла бы вполне удовлетворить. Недостаточно обращаться к логике для разъяснения учения о судебной достоверности, необходимо обратить еще внимание на психологию и риторику. Только при таких пособиях можно всесторонне оценить истинное значение судебной достоверности как убеждения судьи. Для отчетливого понимания элементов человеческого убеждения, условий, при которых образуется это последнее, недостаточно знать логические методы, нужно еще принять во внимание влияние, оказываемое на наш интеллект другими психологическими моментами.

(3) Вain, Logic, v. I, p. 32; Korcher (Die Straferkenntniss, eine Begrunn-dung des Strafbeweises in der Denklehre, 1856, B/L S. 123) в следующих тезизах установляет учение о достоверности вообще: Die Uebereinstimmungder Vorstellung mit dem vorgestellten Sinn heisst die Wahrheit. Die Begrundung der Wahrheit der Vorstellungen, durch welche eine Erkenntniss begrundet wird aus der Anschauung, heisst der Anschauungsbeweis. Die Begrundung der Wahrheit der Vorstellungen, durch welche eine Erkenntniss begrundet wird aus der Vernunft, heisst der Vernunftsbeweis. Die Begrundung der Wahrheit der Vorstellungen. Durch welche eine Erkenntniss begrundet wird aus der Erfahrung, heisst der Erfahrungsbeweis. Таким образом, Кэрхер различает три вида достоверности: 1) чувственную очевидность; 2) логическую достоверность и 3) эмпирическую достоверность.

(4) Слово "факт" употребляется в различных значениях. Для нашей цели следует заметить, что необходимо различать факт как известное обобщение, как результат сравнения целого ряда отдельных наблюдений и факт как индивидуальное событие. Естественнонаучные факты представляют часто примеры, когда фактом называется результат целого ряда наблюдений; исторические события представляют пример индивидуальных фактов. Фактом индивидуальным представляется также преступление, совершенное А. над В. Конечно, из целого ряда отдельных преступлений, имевших место, можно вывести общее заключение; но задача уголовного процесса - установление индивидуального преступного события, имевшего место в прошлом. Но так как непосредственное наблюдение прошлого факта невозможно, то судья может иметь о нем только посредственное знание, т. е. знание при помощи целого ряда источников познания.

(5) Вain, Logic, V. II, р. 90: "Вероятность выражает состояние ума, а также положение объективных фактов. Как состояние ума вероятность есть степень силы убеждения. Высшая степень убеждения есть достоверность (certainty); низшая степень есть суть степени вероятности (probability) . Психологический критерий силы убеждения есть готовность действовать (readiness to act). Как положение объективных фактов вероятность указывает на наш опыт, свидетельствующий о повторении известных явлений, с большим или меньшим однообразием. Что совершается при известных условиях постоянно, например, восход солнца, смерть, то считается достоверным: наше убеждение в этом случае достигает высшей силы. Что совершается, но не всегда, а только иногда, то недостоверно. Как появление факта, так и непоявление его в этом случае недостоверно. Такому именно положению соответствует понятие вероятности". Мы привели эту цитату из логики Бэна для того, чтобы больше осветить высказанную мысль о том, что уголовные доказательства дают только вероятность. Глобит (Theorie der Wahrscheinlichkeit, 1806, т. I, p. 5) так определяет вероятность: "Она есть такое положение, которому больше верят, чем противоположному, хотя это последнее все-таки мыслимо и ничего противоречащего в себе не содержит". Савиньи в своем интересном мемуаре "Ueber Schwurgerichte und Beweistheorie im Strafprozesse", напечатанном в Goltdammer's Archiv, 1858 (p. 485), замечает, что наука не может дать законодателю всеобщих и исчерпывающих правил о силе доказательств, так как большею частью дело идет только о вероятности.

(6) Нам необходимо заметить, что, говоря о "фактической достоверности", мы не противополагаем ее математической как отличную по методу исследования. Различие - в степени нашей уверенности. Всякое доказательство, основывающееся на аксиоме или на непреложном законе природы, дает несомненную очевидность. Напротив, доказательство, имеющее в своем основании эмпирический закон или же только приблизительное обобщение, дает одну вероятность, т. е. положение, не исключающее возможности противоположного. Но и фактическая достоверность иногда достигает такой несомненности, что равняется аксиоме. Например, можно не быть лично в Америке и безусловно верить в ее существование. Достоверность ее существования равняется аксиоме. Что Наполеон I существовал на свете, это так же достоверно, как и то, что прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками. Таким образом, фактическая достоверность явления или события бывает иногда такою же очевидностью, как и математическая аксиома. Вглядываясь в эти случаи фактической достоверности, видим, что они констатируются таким бесконечным числом вполне согласных свидетельств, такою массою вещественных доказательств, что для нас, не бывших в Америке или не видевших лично Наполеона, не представляется ни одного противоположного довода, ни одного противоположного свидетельства. Вероятность несуществования Америки или Наполеона равняется нулю. Hужно вспомнить, что и математическая аксиома есть просто фактическая достоверность, основывающаяся на непосредственном восприятии, подтвержденном всеобщим и нераздельным признанием человечества. Вероятность в области фактов существует тогда, когда возможны шансы для положения, противного тому, которое нами признается достоверным. Говоря о фактической достоверности, Э. Навиль (Seances et travaux de l'Academie des sciences morales et politiques, 1873, p. 578) замечает: "Существование Лондона так же достоверно для француза, никогда не переезжавшего канала, как и существование Парижа, который он видел собственными глазами. Исторической критике приходится контролировать многие сведения в наиболее распространенных рассказах даже о самых новейших событиях; но человек, который бы сомневался в достоверности осады Парижа пруссаками, должен бы сомневаться во всем без всякого исключения. Судебные доказательства часто крайне недостоверны; но юристы, разрабатывавшие учение о судебной достоверности до мельчайших подробностей, обыкновенно начинают с признания некоторых фактов общеизвестными (notoriete), не требующими никаких доказательств, так как эти факты основываются на единогласном и всеобщем свидетельстве, которое само по себе составляет абсолютное доказательство. Эта достоверность свидетельства в известных случаях равняется очевидности аксиом математических и непосредственных восприятий наших чувств и сознания. Достоверность факта, достоверность демонстрации разума и достоверность веры (la certitude de fait, la certitude de raison et la certitude de foi, en entend ant par foi la confiance, accordee au temoignage) различаются по своим объектам, а не по силе нашего убеждения. Достоверность применяется к различным родам утверждений, но нет различных видов достоверности, так точно, как зрение наше распространяется на различные предметы, а между тем нет различных родов зрения для различных предметов.

(7) Cohn, Voraussetzungen und Ziele des Erkennens, 1908, s. 301, дает xopoший термин: "Erlebnisswirklichkeit". Этим термином желательно, по возможности, исключить из человеческого знания то, что принадлежит индивиду, его особенностям и, кроме того, его времени, идеям и предрассудкам последнего. Кокк хорошо говорит: "Добытая переживанием действительность" (Erlebnisswirklichkeit) содержит в себе всегда и части, зависящие от особенностей индивида переживающего. Это сделается вполне ясным, когда обратим внимание на перемены, совершающиеся с "пережитою действительностью" в разные эпохи истории. Привидения и ангелы, колдуны и ведьмы, черти и чудеса всегда принадлежали к "пережитой действительности средневекового человека". Понятно, что житейский опыт человека, применяемый при оценке доказательств, на суде всегда вносит в дело индивидуальные особенности человека, накопляющего этот опыт. Но в суде, в оценке доказательств участвуют многиe, поэтому получается многосторонний житейский опыт. Тем не менее эпоха с ее идеями, предрассудками, мировоззрением, с ее типами понимания человеческой судьбы отдельного лицa или целого народа всегда окажутся субъективными элементами в оценках доказательств судьями, сколько бы число этих не было в деле. Вот это-то обстоятельство и делает из человеческого правосудия нечто условное, очень далекое от той абсолютной достоверности, о которой мечтает человечество в возвышенных своих грезах.

(8) Термин "внутреннее убеждение" (intime conviction) мы удерживаем, потому что он кажется нам довольно выразительным. Он, по-нашему, довольно удачно выражает характер нравственной достоверности. Внутреннее убеждение вовсе не значит безотчетное убеждение, инстинктивное убеждение, оно убеждение по крайнему разумению, данное по совести в том смысле, что никакие посторонние побуждения и соображения не влияли на судью свободно, без всяких формальных мерок, оценившего силу доказательств.

*(1) Выражение "фактическая достоверность" нами употребляется для выражения достоверности, не основывающейся на аксиоме математической. Авт.

*(2) Те же страсти искажают и мемуары, на которых строятся многие приговоры исторической науки. Авт.