Классики юридической психологии

Общая часть.
Книга первая. Уголовно-судебная достоверность. (Окончание)

---

Отделение второе. Внутреннее убеждение как начало, определяющее отношение законодательства к уголовным доказательствам.

1. Логика уголовного процесса. Первая задача уголовного процесса заключается в установлении прошедшего факта в существенных его чертах, необходимых для правовой квалификации, с целью подвергнуть преступника законному наказанию. Вторая задача процесса, состоящая в применении закона к деянию, не оказывает творческого влияния на формы уголовного судопроизводства: крупнейшие вопросы в этом отделе сводятся почти исключительно к характеру действующего Кодекса уголовных законов. Напротив, установление прошедшего факта как первостепенная цель судопроизводства имеет формирующее значение не только для начала процесса, но и для судоустройства. Бэнтам справедливо сказал, что искусство процессуальное есть, в сущности, не что иное, как искусство орудования доказательствами. "Так как достоверность прошедшего факта", писали мы в своем сочинении "О суде присяжных", устанавливается посредством расследования доказательств, то весь уголовный процесс, собственно говоря, сводится к способам собирания и эксплуатации доказательств, с целью восстановить пред судьею прошедшее событие в наивозможно верных и подробных чертах. И действительно, возьмите какой-нибудь Кодекс уголовного судопроизводства и прочтите его внимательно: вы найдете, что за вычетом постановлений, касающихся подсудности и разных отношений, возникающих вследствие совокупной деятельности целого ряда органов, весь Кодекс посвящен правилам о собирании и пользовании доказательствами для восстановления прошлого факта, составляющего предмет судебного исследования. Бэнтам просто и прекрасно выразил эту идею в следующих словах (Traite des preuves, р. 342): "О чем идет дело в суде уголовном? О том, чтобы решить доказан ли факт, называемый преступлением, или нет, и должен ли, следовательно, обвиняемый человек подвергнуться наказанию или нет? Обязанность судьи заключается, таким образом, в собирании доказательств со всех сторон и в наивозможно лучшей форме, в сличении их и затем в решении дела, сообразно их доказательной силе". Правила о том, как должны быть собираемы доказательства и как ими следует пользоваться судье, для того чтобы он мог вернейшим путем достичь истины в деле исследования прошедшего факта, составляют содержание логики уголовного процесса. Эта логика, в свою очередь, определяет содержание уголовно-процессуального Кодекса. Из сказанного само собою вытекает, что законодательство установляет метод исследования достоверности прошедшего факта, составляющего предмет процессуальных исследований. Ясно, следовательно, что в каждом процессуальном Кодексе существует известная теория доказательств. Предположение, что в современном процессе, отвергнувшем "формальную теорию доказательств", нет совсем никакой теории последних, указывало бы на непонимание сущности дела. Эта теория доказательств, присущая каждому процессуальному Кодексу, может или а) установлять только способы собирания и эксплуатации доказательств, предоставляя определение силы последних внутреннему убеждению судьи, или б) может определять и саму силу доказательств, сделав подобные определения обязательными для судьи. В последнем случае мы имеем формальную теорию доказательств. Она в настоящее время подверглась всеобщему осуждению и устранена из европейских законодательств. Ныне, можно сказать, всеми признано, что законодательство должно установить способы исследования доказательств и что оно не может без прямого вреда для дела заменить внутреннее убеждение судьи обязательными правилами о силе доказательств.

2. Формальная теория доказательств. Основная идея, на которую опирается формальная теория доказательств, заключается в том, что приговор судейский должен основываться на юридической достоверности. Юридическая достоверность, по мнению прежних защитников формальной теории доказательств (Zachariae, Die Gebrechen und die Reform des deutschen Strafverfahrens, 1846, p. 196), есть та правовая достоверность вины, которая опирается на общепризнанных и обязательных основаниях, вследствие коих она приобретает объективную определенность. По причине этой объективности она перестает быть плодом неопределенных субъективных чувств решающего дела судьи. Защитники обязательных правил о силе доказательств шли дальше; они утверждали, что сделать intinie conviction (внутреннее убеждение) мерилом достоверности значит исключить уголовный приговор из области права и, так как "сущность судебного решения по началам права и в противоположность субъективному и, следовательно, произвольному суждению, заключается в подведении отдельного факта под общее правовое или законодательное положение". Наконец, защитники формальной теории доказательств спрашивали: "Неужели можно отбросить без ущерба для дела опыт длинного ряда столетий об условиях достоверности судебных доказательств, о гарантиях правильного приговора в деле фактической достоверности?" Все эти вопросы в настоящее время можно считать упраздненными, так как логика уголовного процесса вовсе не требует замены судейского убеждения слепым исполнением законодательного повеления, а лишь такого способа исследования истины, который дал бы возможность судье получить все необходимые материалы для составления правильного убеждения. Истина в уголовном суде может быть обеспечена только правильным способом исследования, вытекающего из свойств уголовно-судебной достоверности, а не законодательными положениями о силе доказательств, не могущими защитить истины в отдельном случае, представляющем по своей индивидуальности ему только одному свойственные черты. Имея методологическое основание установлять те или иные способы исследования доказательств, определяя допустимость тех или других доказательств, законодательство, однако, ничем не может заменить внутреннего убеждения судьи, этого единственного годного мерила силы доказательств, допущенных законом и разработанных на основании способа, освященного Кодексом. В настоящее время осознано, что формальная теория доказательств, как положительная, так и отрицательная, не только не достигает своей цели, но прямо ей противодействует. Посредством отрицательной теории хотели создать оплот для подсудимого, но успели только обессилить правосудие. Гейер (Holtzendorf's Handbuch des Strafprosesses, p. 195) дает следующий правдивый приговор о формальной теории доказательств: "Уже a priori оказывается несостоятельною так называемая положительная формальная теория, предписывающая суд признавать факт достоверным, при существовании известных, законом определенных предположений, причем судья должен признать такую достоверность даже и в том случае, когда, невзирая на существование законных признаков, он вовсе не убежден в верности факта. Но и так называемая отрицательная теория доказательств, т. е. воспрещение признавать факт достоверным, если нет законом определенного minimum'a доказательства, ведет к несправедливости и нелепости. Положительная теория освящает систему неправды, можно сказать лжи, так как она принуждает судью признавать, вопреки убеждению, факт достоверным и роковым образом уничтожает чувство ответственности в том, кого она сделала своим рабом. Отрицательная теория облегчает менее добросовестному судье возможность останавливаться на полпути и успокаиваться на признании того, что закон считает вообще достаточными признаками истины. Профессиональный судья, и без того нередко наклонный относиться невнимательно к особенностям отдельного случая, еще более поощряется формальною теорией в этой вредной наклонности. Живое, цельное восприятие единичного случая погибает в подборе определенного числа внешних признаков и в подведении их под закон.

В результате оказывается, что формальная теория доказательств создавала какое-то искусственное убеждение для судьи. Неверность этого метода слишком очевидна, чтобы распространяться о ней. Установление факта есть дело логических операций, а не законодательных велений. Предоставляя определение достоверности факта убеждению судьи, законодатель вовсе этим не исключает приговора из области права. Область права характеризуется не установлением фактов это дело логики, а подведением установленных фактов под признаки состава преступления. Для того, чтобы читатель мог иметь материал, чтобы он мог себе составить определенное и самостоятельное мнение о формальной теории доказательств, представим здесь несколько образцов ее из различных законодательств. Представим, прежде всего, редакцию положительной и формальной теории доказательств нашего прежнего судопроизводства, во 2-й части XV т. Cвятого закона глава о силе доказательств и улик (ст. 304 348) открывается общим положением: "Никто не должен быть присужден к наказанию без точных доказательств и явных улик". Доказательства вообще разделяются на совершенные и несовершенные. Доказательствами совершенными считаются те, которые исключают всякую возможность к показанию невиновности подсудимого. Это определение выражено слишком абсолютно и могло вводить в заблуждение, так как возможность невинности подсудимого в редких только случаях вполне исключается. Одного совершенного доказательства достаточно для признания осуждения несомнительным (ст. 306). Cудье, таким образом, предписывается исключить всякое сомнение, хотя бы оно у него на деле и имелось. Доказательство почитается несовершенным, когда оно не исключает возможности к показанию невинности подсудимого. Одно несовершенное доказательство виновности вменяется только в подозрении; несколько несовершенных доказательств, совокупно взятых, могут составить совершенное доказательство, когда они исключают возможность недоумевать о вине подсудимого. При суждении о том, составляют ли доказательства несовершенные, совокупно взятые, доказательство совершенное, надлежит иметь в виду: зависит ли достоверность многих доказательств от несомненности одного или нет; в первом случае число всех их не умножает и не уменьшает вероятности действия, поелику с опровержением одного уничтожились бы все прочие; во втором же случае вероятность действия умножается с числом доказательств, поелику недействительность одного не влечет за собою недействительности других. Вообще, при исследовании силы доказательств нужно наблюдать, что чем более тяжко обвинение, тем сильнее должны быть и доказательства. Если доказательства недостаточны для совершенной достоверности в вине подсудимого, то не осуждать его к тому наказанию, которое закон определяет за доказанное преступление по тому общему правилу, что лучше освободить от наказания десять виновных, нежели приговорить невинного. Нигде, быть может, формальная теория доказательств не выставила так рельефно своих недостатков, как в ст. 312, установляющей, как должно быть доказываемо изнасилование: "При суждении об изнасиловании уголовный суд должен определять положенное законом наказание не иначе, как: 1) при точном удостоверении в действительности насилия; 2) когда свидетели будут, что изнасилованная криком своим призывала на помощь посторонних; 3) когда у нее или обвиняемого, или у обоих окажутся кровавые знаки, синие пятна или изорванное платье, свидетельствующее о сопротивлении; 4) когда объявление о том подано будет тотчас или до истечения дня". Переходя к определению силы отдельных доказательств и улик, закон дает следующие определения.

Собственное признание. Оно лучшее свидетельство всего света и считается совершенным доказательством при следующих условиях: 1) когда оно учинено добровольно; 2) когда оно учинено в судебном месте пред судьею; 3) когда оно совершенно сходно с происшедшим действием; 4) когда показаны притом такие обстоятельства действия, по которым о достоверности и истине оного сомневаться невозможно. Если признание найдено будет во всем сообразным предшедшим пpaвилам, тогда не требуется уже дальнейших доказательств и судья не может опасаться учинить по делу приговор (ст. 318). К собственному признанию надлежит приводить обвиняемого увещаниями и уликами, но не домогаться оного как единственного способа к обвинению; ибо обвинение может быть основано и на других ясных доказательствах, хотя бы не было собственного признания (ст. 319). Если при учинении признания представляются такие обстоятельства, с которыми происшедшее действие несходно, тогда признание не составляет совершенного доказательства и суд в сем случае изыскивает другие (ст. 320). Признание, учиненное в суде, почитается недействительным; но если оно удостоверяется сверх того свидетелями, заслуживающими вероятия, тогда оно составляет половинное доказательство (ст. 323).

Письменные документы, признанные действительными тем, против кого они были представлены, составляют совершенное доказательство как относительно события преступления, так и виновности преступника (ст. 324). Письменный акт, в котором содержится ссылка на другой, доколе не будет предъявлен и сей последний, совершенным доказательством признан быть не может, исключая, если в первом акте содержатся все обстоятельства, нужные к делу (ст. 325).

Личный осмотр, учиненный на месте преступления и удостоверенный в действительном оном событии, имеет такую же силу, как и свидетельство посторонних лиц, когда не будет представлено достаточных причин к его опровержению.

Свидетельство сведущих лиц: свидетельство медицинских чиновников приемлется совершенным доказательством, когда cиe свидетельство было учинено на законном основании, содержит ясное и положительное удостоверение об освидетельствованном предмете и не противоречит обстоятельствам дела (ст. 328).

Свидетельство посторонних людей. Свидетельство двух достоверных свидетелей, не отведенных подсудимым и совершенно согласных в своих показаниях, составляет совершенное доказательство, если против оного не будет представлено подсудимым достаточных опровержений (ст. 329). Показание одного свидетеля считается недостаточным доказательством, исключая: 1) когда будут притом и другие неоспоримые доказательства; 2) когда учинена общая ссылка на одного; 3) когда показание учинено отцом или матерью против их детей (ст. 330). Если общая ссылка состоит из трех лиц и по учинении допроса двое из них обличают одного в лживом показании, то надлежит решить дело по показанию двух, а свидетельство одного отставить (ст. 331). Если показания свидетелей противоречат между собою, то принимать к доказательству свидетельство тех из них, кои по числу и вероятности показываемых ими обстоятельств имеют решительный перевес (ст. 332). При равной степени достоверности законных свидетелей, в случае противоречия их, давать преимущество: 1) мужчине пред женщиною; 2) знатному пред незнатным; 3) ученому пред неученым; 4) духовному пред светским (ст. 333). Эта статья представляет разительный пример того, до каких ложных правил доходила формальная теория доказательств. Слабое предположение играет роль непогрешимого признания там, где одно только логическое обсуждение дела может решить вопрос! Показания свидетелей вовсе не имеют силы доказательства: 1) когда они учинены без присяги; 2) когда они основаны не на личных удостоверениях свидетелей, но по слуху от других (ст. 334). Свидетельства, данные на письме, не прежде признаются пред судом действительными, как когда тот, кто их представляет на суде за правдивые, объявит и на то присягу учинит (ст. 333).

Оговор подсудимым посторонних лиц приемлется доказательством несовершенным (ст. 336). Cила оговора уменьшается, если подсудимый до отыскания оговоренного отправлен будет в ссылку или умрет, так что невозможно будет удостовериться в справедливости оговора чрез очную ставку (ст. 338). Оговор почитается недействительным, когда подсудимый, сделав оговор в самом начале следствия, в продолжение оного постоянно его оговаривает или отрицает оговор, или когда умирающий преступник, страшась суда Божия, с раскаянием признается, что оговор учинил напрасно, по наущению его или принуждению других (ст. 338).

Повальный обыск о поведении подсудимого не приемлется совершенным доказательством учиненного преступления, но служит только подкреплением других доказательств (ст. 339). Из показаний обыскных людей большая половина обыскных голосов имеет перевес над меньшею, исключая, если на очной ставке меньшая половина уличит в лживом показании большую (ст. 340).

Улики или признаки преступления сами по себе не составляют совершенного доказательства, но сила их увеличивается: 1) когда многие признаки соединяются вместе: 2) когда подсудимый не представляет на них никакого уважительного опровержения (ст. 341). Cила улик, напротив, уменьшается, когда опровержения подсудимого найдены будут более уважительными, нежели улики, обвиняющие его (ст. 342). К числу улик или признаков преступления, по закону принадлежат следующие обстоятельства: 1) когда обвиняемый в нанесении обиды находился с обиженным прежде во вражде или ссоре; 2) когда обвиняемому от совершения преступления последовать могла прибыль; 3) когда обвиняемый прежде того равные же чинил преступления; 4) когда обвиняемый был с другими преступниками в связях сообщества; 5) когда глас народа винит подсудимого в преступлении (худая молва, злые слухи); причем наблюдать надлежит, чтобы тот слух был правдоподобен, невымышлен из злого умысла, вражды, ненависти или мщения; 6) когда обвиняемый пред тем чинил угрозы совершить то преступное деяние, в коем обвиняется; 7) когда обвиняемый похвалялся совершением преступления; 8) когда обвиняемого видели во время совершения преступления на том месте, где оно учинено; 9) когда обвиняемого видели c оружием во время совершения преступления на том месте, где оно учинено; 10) когда обвиняемый пойман с поличным; 11) когда у обвиняемого отысканы какие-либо инструменты, которые к учинению преступления необходимы, и если притом инструменты сии для него не будут обыкновенные, как, например, инструменты к подделке монет, кредитных билетов или печатных паспортов; 12) когда обвиняемый бежал или бежать вознамерился; 13) когда обвиняемый учинил вне суда признание в преступлении; 14) когда на обвиняемого учинено было одним свидетелем показание; 15) когда обвиняемый учинил двоякое показание и свои слова толковал превратно (ст. 343). Наконец, II ч. XV т. давала очистительную присягу, когда невозможно было определить истину, а подсудимый находился в подозрении. Подсудимый, учинивший присягу, от подозрения освобождался, неучинивший же оной оставлялся в подозрении (ст. 346).

Существование понятия несовершенных доказательств влекло за собою absolutio ab instantia, оставление в подозрении. Cт. 313: "Если против подсудимого, при недостатке полных доказательств, есть, однако же, некоторые улики, то, судя по важности обвинения и улик, или 1) оставлять его просто в подозрении, более или менее сильном, или 2) отдавать его под надежное поручительство в добром впредь поведении, не освобождая его, однако, вовсе от подозрения, ибо впоследствии времени могут открываться против него новые улики, по коим поручители должны быть обязаны представлять его к суду, или же 3) давать ему присягу для очищения подозрения; если же суд найдет, что по опасности клятвопреступления присяги дать нельзя, то предавать дело воле Божией".

После только что приведенной формальной теории доказательств представим перевод статей Вюртембергского уголовного судопроизводства 22 июня 1843 года, в которых изложена хорошо выработанная формальная теория доказательств (ст. 284 339).

Общие определения. Присуждение к наказанию тогда только имеет место, когда посредством законных и в актах изложенных доказательств установлена достоверность, что судимое преступление действительно совершилось и что обвиняемый в нем виновен в качестве главного виновника или же участника (ст. 384). При решении вопроса следует ли считать факт достоверным, не принимается во внимание остающаяся простая возможность противоположного (ст. 285). Достоверность, в уголовных делах может быть добыта как непосредственными доказательствами тех фактов, от коих зависит решение дела, так и посредством доказательств других фактов, из которых можно с верностью заключать к тем обусловливающим решение фактам (стечение улик). Для этой цели судья пользуется личным осмотром и показаниями сведущих людей, сознанием подсудимого, свидетельскими показаниями и документами (ст. 286). Ни одно доказательство, по которому не выслушан подсудимый, не может быть принято к решению дела (ст. 287). Обстоятельства, служащие к защите подсудимого, могут быть доказываемы таким же способом и такими же средствами, как и обстоятельства, приводимые к его изобличению (ст. 288). Формальные недостатки не отнимают у оправдательного доказательства его силы, если эти недостатки не могут уже быть более устранены. В этом смысле внесудебные признания, свидетельские показания, данные без присяги или не пред надлежащим судебным составом, могут быть приняты в качестве действительных (ст. 289). Приводимые в оправдание обстоятельства принимаются во внимание и в том случае, когда они представляются только вероятными (ст. 290).

Личный осмотр и заключения сведущих людей. Факт, для разъяснения которого не требуется знаний сведущих лиц, может считаться доказанным посредством законного личного осмотра, если сей последний произведен имеющими на то право учреждениями и лицами. Если судья удостоверился в каком-либо факте внесудебным способом, то его показание имеет только значение свидетельского показания (ст. 291). Факт, для наблюдения и обсуждения которого требуются знания по науке или искусству, выходящие из круга профессиональных сведений судьи, не может почитаться доказанным без заключения сведущих лиц (ст. 292). Для полной доказательной силы такого заключения требуется: 1) чтобы сведущие лица имели признаки достоверных свидетелей и дали свои заключения под присягою; 2) чтобы заключение подтверждено было основаниями, только при оценках это условие зависит от обстоятельств; 3) чтобы заключение это не содержало в себе противоречий, неопределенностей и не предполагало недоказательных фактов. Эти условия должны совпадать с теми, кои обозначены в статье 291, для того, чтобы личный осмотр с участием сведущих лиц имел значение полного доказательства (ст. 293). Если призванные, вследствие разногласия во мнениях сведущих лиц, новые сведущие лица не придут к соглашению, то решает мнение, наиболее благоприятное для подсудимого. Таким же образом разрешается вопрос и в том случае, когда основания нового заключения сведущих лиц не в состоянии были устранить сомнения судьи (ст. 294). Если врачи отрицают вменяемость подсудимого или сомневаются в ней, то судья связан этим заключением, когда это последнее основано на данных из области медицины (ст. 295). Когда оценка, произведенная сведущими лицами, возбуждает в судье сомнение, или когда заключения сведущих лиц между собою не согласны, то он призывает новых сведущих лиц, если во втором из указанных случаев судья не мог остановиться на средней сумме. Если вновь призванные сведущие лица согласны только между собою, то судья может принять или эту последнюю оценку, или же среднюю сумму всех произведенных оценок. Эту среднюю сумму судья обязан принять, если вновь призванные сведующие лица не могли прийти к соглашению (ст. 297).

Сознание подсудимого для полной доказательной силы должно: 1) быть дано пред надлежащим судом; 2) быть отчетливо, определенно и обстоятельно; 3) не только не должно быть в противоречии с собою, но и не должно противоречить собранным и достоверным сведениям об обстоятельствах преступления; 4) наконец, не должны быть основания для того, чтобы можно было приписать учиненное сознание ошибке или умыслу ввести в заблуждение (ст. 298). Если сознание подсудимого было последствием принуждения, недозволенных обещаний или других противозаконных средств, то оно тогда лишь может получить полную доказательную силу, если повторено подсудимым в то время, когда уже он не подвергался незаконным влияниям и когда его повторное сознание, сверх того, удовлетворяет прочим условиям достоверности, указанным в предшедшей статье (ст. 299). Cознание, имеющее все признаки полного доказательства, может служить достоверным доказательством как виновности подсудимого, так и действительности события преступления. Однако во втором случае предполагается: 1) что из свойства преступления или из других доказательств, помимо сознания, явствует, почему именно событие преступления не могло быть доказано иным путем; 2) что дело касается таких обстоятельств, для уразумения коих не требуется сведений, которых в сознавшемся нельзя подозревать (ст. 300). Если сознание дано с ограничением, коим часть обвинения отвергается, то оно имеет силу только с указанным ограничением, доколе неверность сего последнего не поставлена вне сомнения. Если подсудимый дал полное сознание в преступлении, но ссылается при этом на обстоятельство, коим наказуемость совсем или отчасти отменяется, то такая оговорка имеет силу, если она достаточным образом подкреплена (ст. 301). Взятие назад сознания не уничтожает его доказательной силы, если приведенные в пользу этогоотказа обстоятельства не установили, по крайней мере, вероятности, что сознание то было действительно неверно. Такая вероятность имеет место, если представлены удовлетворительные причины, по коим дано было ложное сознание, и когда при этом показано, что обстоятельства, представленные для подтверждения ложного сознания, вовсе не существуют, неверны, или если доказано, что сознание несогласно с другими достоверными обстоятельствами (ст. 302).

Свидетельские показания. Cвидетельское показание тогда только может быть рассматриваемо как полное доказательство, когда: 1) оно под присягою дано пред надлежащим судебным учреждением или же пред полициею, на точном основании закона; 2) когда оно отчетливо и точно основано на личном восприятии и не стоит с самим собою в противоречии: 3) когда по личным свойствам и обстоятельствам свидетеля нет основания опасаться, что свидетель не может или не желает показывать правдиво (ст. 303). Негодными свидетелями признаются: 1) лица, ко времени совершения судимого преступления или же ко времени свидетельствования находившиеся в состоянии, в котором они не могли пользоваться рассудком или необходимым для наблюдений органом; 2) те, кои за дачу показания, благоприятного или неблагоприятного для подсудимого, что-либо получили или приняли какое-либо обещание, если при этом не поставлено вне сомнения, что данное или обещанное не есть простое вознаграждение свидетеля за понесенные издержки. В последнем случае показание свидетеля должно быть рассматриваемо как подозрительное (ст. 304). Подозрительными свидетелями признаются: 1) те, коим ко времени, когда они были свидетелями чего-либо, не минуло еще 16-ти лет; 2) те, кои страдают слабостью органа, необходимого для наблюдения, и те, о которых имеются доказательства, что их память слаба; 3) присужденные к заключению в цухтгаузе, рабочем доме или крепости, или к лишению прав гражданских или служебных, или же осужденные за лжесвидетельство; 4) находящиеся с подсудимым в указанном законом родстве (ст. 305). Усмотрению судейскому предоставляется судить о том, насколько заслуживают дoвеpия свидетельские показания лиц, которые за преступления в предшедшей ст. 305, п. 3, указанные, оставлены в подозрении, или находятся еще только под следствием, или же подверглись осуждению за другие проступки. Равным образом судье предоставляется решить, насколько уничтожается или уменьшается доказательная сила показаний лиц, состоящих с подсудимым в личных отношениях или связях дружбы, вражды, общего хозяйства, частной и государственной службы (ст. 306). Доказательная сила показаний свидетелей, давших только торжественное обещание по ст. 312, должна быть оцениваема с особою рачительностью (ст. 307). Если свидетель, в рассказе об обстоятельствах, которые по самому свойству дела он должен бы был воспринять, сам себе противоречит или изобличается во лжи, то решение вопроса о том, насколько достоверность показания уничтожается или только уменьшается и в других пунктах, предоставляется усмотрению судьи. Неправильные показания или противоречия свидетеля по обстоятельствам, которые могли ускользнуть от его внимания, равным образом колебания и нерешительное поведение при даче показания, если нет удовлетворительного объяснения упомянутых недостатков, превращают свидетельство в подозрительное показание (ст. 308). Лица, которые от исхода следствия могут ожидать значительных выгод или вреда, рассматриваются или как невыгодные, или как подозрительные свидетели, смотря по тому, насколько велики, непосредственны и достоверны ожидаемые выгоды или вред (ст. 309). Объявитель допускается достоверным свидетелем, если по старательному расследованию не откроется подозрение в мотиве, ослабляющем достоверность его объявления. Правительственные служители не рассматриваются как подозрительные свидетели потому только, что часть их содержания составляется из платы за донесения (ст. 310). Cледует ли рассматривать показание потерпевшего лица как полное доказательство, решает судья, смотря по личности свидетеля и обстоятельствам (ст. 312). Оговор подсудимого рассматривается как подозрительное свидетельство, если обстоятельствами дела доказана его полная недостоверность (ст. 312). Cвидетельские показания могут составить полное, непосредственное доказательство, если два достоверных свидетеля, давших показания под присягою, согласны в существенных пунктах об исследуемом факте. Таким же образом может быть установлена и достоверность события преступления, насколько предположения, указанные в пп. 1 и 2 ст. 300, имеются налицо. Cвидетельства, исходящие из учреждений или от отдельных особо для того уполномоченных чиновников по делам служебным, могут составить полное доказательство (ст. 313). Показания подозрительных свидетелей в большем числе, чем это требуется для достоверных, могут тогда только составить полное доказательство, когда показания эти согласны во всех существенных обстоятельствах и когда такое согласие находит единственное объяснение в правдивости самих показаний. Если число таких подозрительных свидетелей не превышает трех, то они должны быть приведены к присяге. В случае, когда приговор постановляется на таких основаниях или же на основании одного достоверного свидетеля и нескольких подозрительных, назначается, вместо заслуженной смертной казни, непосредственно за нею следующее наказание (ст. 314). Показание одного достоверного свидетеля, а также показания нескольких подозрительных свидетелей, в статье 314 указанных, составляют только предположение, большая или меньшая доказательная сила которого обсуждается по обстоятельствам (ст. 315). Если показания различных свидетелей противоречат между собою, то вопрос разрешается согласно личной достоверности свидетелей, по их согласию с собою и с другими обстоятельствами. Если ни на одной стороне нет перевеса, то приговор должен основываться на показании, наиболее благоприятном для подсудимого. Во всяком случае, если подсудимый изобличен на основании свидетельских показаний, которым отдано предпочтение пред другими, им противоречащими, то при постановлении приговора о наказании применяется постановление ст. 314 п. 3, что имеет место и в том случае, когда достоверным свидетелям противоречат подозрительные (ст. 317). Если свидетели противоречат друг другу в таких пунктах, которые они по обстоятельствам случая должны были воспринять одинаковым образом, то достоверность таких свидетелей даже в том, что они показывают согласно и что не зависит от пунктов разногласия, уменьшается или уничтожается (ст. 318). Cвидетель, представляющий только отрицательное показание, тогда только рассматривается в отношении утверждающего противоречащим свидетелям, когда отрицательное показание настолько обусловлено местом, временем и обстоятельствами, что можно сделать заключение, что свидетель воспринял бы спорный факт, если бы последний действительно случился (ст. 319).

Письменные документы. Письменный документ, коим совершено само преступление, например, пасквиль, подложный акт и т. п., составляет сам по себе доказательство преступления, насколько состав последнего явствует из содержания документа (ст. 320). Документ тогда только может быть рассматриваем как доказательство против подсудимого, когда предварительно доказано, что документ от него исходит (ст. 321). Подлинность документа может считаться доказанною, если подсудимый в суде признал себя автором документа. Если подсудимый признал подпись, но при этом отрицает, что содержание документа им составлено или было ему известно, то достоверность такого возражения определяется судом (ст. 322). Подлинность документа может быть вполне удостоверена и другими доказательствами, показывающими, что подсудимый изготовил документ или подписал его, или же склонил к изготовлению его третье лицо. Однако сличение рукописи давшими присягу экспертами, или присяжное показание лиц, знакомых с почерком подсудимого, что они узнают его руку в рассматриваемом документе, установляет только более или менее сильное предположение (ст. 322). Документ, подлинность которого поставлена вне сомнения, составляет полное доказательство против составителя, что от него исходит содержание документа. Насколько такой документ может быть доказательством обвинения, решается по ст. 320, по правилам о сознании подсудимого и об уликах. Доказательная сила документа, составленного третьим лицом, обсуждается по правилам о свидетелях и уликах (ст. 324). Письменный документ, хотя бы он исходил от подсудимого, может по содержанию своему служить и к оправданию, если время его изготовления известно и если нет основания подозревать обман (ст. 325). Доказательная сила публичных документов обсуждается по правилам, изложенным в п. 3, ст. 313 (ст. 326).

Доказательство посредством улик. К фактам, порождающим подозрение, относятся следующие: 1) обстоятельства, дающие основания предполагать принятое решение совершить преступление (предшествующие улики), например, важный интерес в совершении преступления, имевшего место; предшествовавшие заявления о намерении совершить преступление; приготовительные к преступлению действия; 2) обстоятельства, из которых можно заключить, что преступление было совершено подсудимым (современные улики), например, присутствие на месте совершения преступления с орудиями; следы преступления на платье и орудиях и т. п.; 3) обстоятельства, которые должны быть рассматриваемы как последствия преступления (последующие улики), например, оставление лицом обычного места жительства вскоре после того, как преступление совершилось или сделалось известным, причем никакого другого объяснения найти нельзя, кроме сознания лицом своей виновности; попытки уничтожить следы преступления; крайняя заботливость об отклонении подозрения от себя и набрасывание последнего на другого; владение вещами, находившимися до времени совершения преступления у потерпевшего лица, причем владетель не может указать законного способа приобретения их (ст. 327). Факты, обыкновенно вызывающие только предположение, например, дурная слава, понесенное за подобное же преступление наказание, сношения с преступниками, не дают еще основания для законного подозрения, но служат к подкреплению существующего уже законного подозрения или направляют следствие судьи на известные предположения. Подобное значение имеет и поведение лица, которое может быть приписано как испугу и страху перед незаслуженным наказанием, так и сознанию виновности, например, заподозренный меняется в лице, дрожит, заикается и т. д. (ст. 328). Для определения веса улик и степени вытекающей из них вероятности судья должен обращать свое внимание, с одной стороны, на доказанность фактов, из которых выводится заключение, а с другой на связь их с преступлением (ст. 329). Улика проявляет тогда только полную свою силу, когда она подтверждена полным посредственным или непосредственным доказательством. Не вполне доказанная улика тем слабее, чем больше недостает ей в полноте доказанности (ст. 330). Улика тем сильнее, чем обычнее связь факта, составляющего улику, с преступлением, и чем менее связь эта может быть объяснена чем-либо иным, кроме преступления (ст. 331). Подозрение подкрепляется стечением различных улик, которые связаны между собою, друг друга подкрепляют и все вместе ведут к одному и тому же предположению (ст. 332). При определении силы улик виновности подсудимого судья должен принимать также во внимание улики, указывающие на его невиновность. К последнего рода уликам относятся: отсутствие у подсудимого интереса в совершении преступления; прямое противоречие между преступлением и интересом; трудности и препятствия к совершению преступления, преодоление коих подсудимым представляется невероятным; поведение по совершении преступления, несовместное с виновностью. Общие благоприятные предположения, основанные на добром поведении, хорошем характере и известном образе жизни человека, по которым от него нельзя ожидать преступления, оказывают те действия, что там, где они имеются, требуются более сильные доказательства виновности, чем там, где их нет, или где оказываются противоположные предположения (ст. 333). Улика вызывает сильное подозрение и называется близкою, когда указывает на определенную связь лица с преступлением, из которой может быть сделано заключение о превозмогающей вероятности совершения преступления тем лицом. Это имеет место в случае, когда объяснение предлежащей улики, при данных обстоятельствах оказывается невероятным и если при этом судья не исходит от предположения виновности (ст. 334). Напротив, улика порождает только отдаленное подозрение, если она или не стоит с подсудимым в особой связи, или если при данных обстоятельствах она легко может быть объяснена и другою причиною, кроме совершения преступления (ст. 335). Различные улики могут составить полное доказательство как события преступления, так и виновности подсудимого, а также и обстоятельств, определяющих вменение, если они, связываясь между собой и поддерживая одна другую, стекаются таким образом, что их согласие не может быть разумно объяснено ничем, кроме действительности фактов, составляющих предмет исследования. Для того, чтобы на основании такого стечения улик могла быть доказана виновность лица, необходимо, чтобы, по крайней мере, одна улика была подкреплена полным доказательством и чтобы она была близкою (ст. 336). Во всяком случае, если виновность лица доказывается стечением улик, то при определении наказания имеет силу п. 3, ст. 314.

Cмешанное доказательство (zusammengesetzter Beweis). Доказательства различного рода, в отдельности недостаточные для установления полной достоверности, дают последнюю своим стечением, если сомнения, оставляемые отдельным доказательством, рассеивается присоединением другого доказательства. Однако одними и теми же свидетелями, которыми удостоверено действие подсудимого, не могут быть доказываемы внесудебное признание или улика (ст. 338). В случае осуждения подсудимого на основании предшедшей статьи, при назначении ему наказания имеет применение п. 3, ст. 314.

Представленная здесь формальная теория доказательств может считаться очень полным и связным изложением правил о силе доказательств. В общем за исключением некоторых случаев, она заменяет убеждение судьи применением признаков достоверности, предписанных законом. Полному падению формальной теории доказательств предшествовала в некоторых европейских кодексах попытка сочетать свободное убеждение судьи с отрицательною теорией доказательств, и на эту отрицательную теорию смотрели как на оплот подсудимого от возможных судебных ошибок. Чтобы дать читателю возможность судить о достоинствах отрицательных теорий доказательств, мы представим перевод Правил о доказательствах из "Allgemeine Strafprozessordnung, von 20 Juli 1853, fur das Kaiserthum Oesterreich". Правила эти тем более интересны, что они действовали в процессе, основанном на началах устности и состязательности; они помещены в Австрийском кодексе в отделе "О юридических доказательствах" и открываются общим положением, что судья должен в точности взвесить имеющиеся по делу доказательства; только то при обсуждении почитается верным, что юридически доказано (ст. 258). При обсуждении суд принимает во внимание не только доказательства, представленные в устном заключительном производстве (на судебном следствии), но и те, которые открыты на предварительном следствии, насколько ими пользовались в заключительном производстве и насколько этим последним их доказательная сила не была уничтожена или ослаблена (ст. 259). Юридическая сила доказательств обсуждается по нижеследующим правилам (ст. 261 282); однако ни одно доказательство не должно быть рассматриваемо только само но себе, в отдельности, а непременно в связи с целым следствием и судебным производством. Поэтому доказательство теряет свою силу, если беспристрастие свидетелей оказывается сомнительным вследствие личных отношений, если обстоятельство опровергается противоположными данными или своею невероятностью по обычному и естественному ходу событий, взятых в их совокупной связи. Ослабленное таким способом доказательство не может уже быть рассматриваемо как юридическое. Таким образом, невзирая на указанные в настоящих правилах признаки достоверности отдельных видов доказательств, судья не обязан признавать подсудимого виновным, если при внимательном обсуждении всех обстоятельств он не придет к убеждению в виновности его, а напротив, по данным, которые должны быть в точности приведены в приговоре (ст. 292, lit. g), будет питать сомнение. Основанием такого сомнения не должны быть, однако же, предположения или данные, которые законом прямо отвергаются (ст. 3 и 233 Уголовного кодекса) или же не имели места на суде (ст. 260). Юридическое доказательство может быть дано: 1) судейским осмотром; 2) заключением сведущих лиц; 3) сознанием подсудимого; 4) показанием свидетелей, в том числе потерпевшего от преступления и сознавшихся соучастников; 5) письменными документами; 6) стечением нескольких несовершенных доказательств или нескольких улик (смешанное доказательство, zusammengesetzter Beweis) (ст. 361).

Судейский осмотр тогда только почитается доказательством, когда он учинен в законной форме (ст. 362). Заключение нескольких сведущих лиц или, смотря по обстоятельствам, даже одного, может почитаться юридическим доказательством того, что этим заключением установлено в законной форме (ст. 263). Сознание подсудимого тогда только может быть против него приведено как юридическое доказательство, когда: 1) оно определенно, отчетливо, выразительно, а не выводится из двусмысленных жестов и знаков; 2) когда оно дано в полной памяти и здравом уме; 3) когда оно основано на самостоятельном и обстоятельном рассказе, а не на утвердительных только ответах на предложенные вопросы; 4) когда оно согласно в существенных пунктах с имеющимися данными о преступном деянии; 5) когда оно дано или на судебном следствии, или на предварительном, или предполицейским учреждением, в случаях, когда последнее по закону имеет право на производство известных следственных действий (ст. 264). Обставленное таким образом сознание подсудимого не теряет своей силы и в том случае, когда нет уже возможности исследовать признанное деяние во всех его подробностях; достаточно, если оно подтверждено хотя бы некоторыми обстоятельствами и если в деле нет ничего такого, что делало бы сознание невероятным. Но если, кроме сознания, не имеется никаких дальнейших следов, которые могли бы подтвердить деяние (ст. 265). Cознание не признается юридическим доказательством, если оно вопреки закону вынуждено обещаниями, угрозами, насилием или какими-либо другими недозволенными средствами. Но если такое сознание повторено впоследствии, когда подсудимый был уже вне противозаконных влияний, если это повторное сознание содержит в себе факты, которые согласны с обстоятельствами дела и не могли бы быть известны подсудимому, не будь он виновником, то оно может иметь силу юридического доказательства (ст. 266). Если подсудимый берет назад сознание, имеющее все законные признаки, то от этого оно не теряет своей силы, за исключением случая, когда он представит убедительную причину, почему им дано было ложное сознание, или изложит такие обстоятельства, которые по собранным данным действительно опровергают правдивость первоначального сознания (ст. 267). Если подсудимый признает совершение деяния, но при этом утверждает, что действовал не в злом умысле или что имел в виду меньшее, чем воспоследовало, зло, то его утверждение тогда только может считаться верным, когда деяние совершилось внезапно, когда зло не заключается уже в самом деянии или когда по естественному ходу вещей, оно не должно было необходимо от него получиться, или обыкновенно от него не получается. Но если подсудимый подготовил удобный случай и средства для совершения деяния или старался устранить препятствие к тому, то его можно считать изобличенным и в злом умысле, разве бы открылись обстоятельства, доказывающие другое побуждение (ст. 268).

Свидетельские показания. Для того, чтобы факт мог считаться доказанным свидетельскими показаниями, обыкновенно требуется, чтобы он был удостоверен согласным показанием, по крайней мере, двух свидетелей, и чтобы показание это удовлетворяло следующим условиям: 1) оно не должно быть вложено в уста свидетелю ни стачкою, ни подстрекательством, ни обморочиванием, ни надувательством, ни подкупом, ни наградою, ни угрозою, ни насилием; 2) оно должно содержать отчетливое, выразительное и определенное изложение утверждаемого факта; 3) оно должно основываться на собственном восприятии свидетеля, полученном в состоянии сознательном, а не на слухах, предположениях, вероятностях или умозаключениях; 4) оно должно быть дано под присягою; 5) оно не должно возбуждать сомнения в своей достоверности ни личными свойствами и обстоятельствами свидетеля, ни собственным содержанием; 6) оно должно быть с другими имеющимися данными настолько согласно, чтобы, по крайней мере, не было противоречия; 7) оно должно быть дано или, по крайней мере, подтверждено на судебном следствии или прочтено в случаях, когда на суде, по закону, можно ограничиться прочтением показаний, данных на предварительном следствии (ст. 269). В следующих случаях юридическое доказательство может быть установлено и одним свидетелем, если он обладает указанными в ст. 269 условиями: 1) показание потерпевшего лица, при неимении других доказательств, может служить юридическим доказательством свойства деяния и отдельных отягощающих обстоятельств виновности подсудимого, сознавшегося или изобличенного в деянии другими данными. Однако, вопрос, совершено ли, и какое именно наказуемое деяние подсудимым, не может быть решен одним показанием потерпевшего, за исключением случая, приводимого в п. 2 настоящей статьи. 2) Размер вознаграждения за повреждение имущества может считаться юридически доказанным на основании показания потерпевшего лица или хранителя имущества. 3) Показание одного свидетеля может служить подтверждением, необходимым для того, чтобы сознание подсудимого получило юридическую силу. 4) Если преступление было несколько раз повторено, или длилось продолжительное время, или продолжалось отдельными актами, то такие повторительные или отдельные акты могут быть особо доказываемы показанием одного свидетеля, если все вообще деяние подтверждается бoльшим числом свидетелей, чем два, если показания свидетелей согласны и утверждаемые ими факты находятся во взаимной связи (ст. 270). Оговоры соучастников могут служить юридическим доказательством против несознающегося преступника, если его согласно оговаривают два соучастника в том же преступлении и если такие оговоры сделаны подсудимому в лицо, на судебном следствии. Вместе с тем оговоры эти должны: а) отвечать условиям, указанным в 269 ст.; b) если оговорщики вполне согласно отвечали на вопросы об обстоятельствах, связанных с общим преступлением, вопросы, постановки которых они не могли предвидеть до допроса; с) если оговоры настолько подтверждены другими обстоятельствами, что нет основания предполагать стачку или вообще сомневаться в справедливости утверждения (ст. 271).

Письменные документы. Если документ или рукопись содержат в себе само преступление, например, пасквиль или воззвание к совершению незаконного действия, то они могут служить юридическим доказательством самого деяния, когда удостоверено, что они исходят от обвиняемого и нет других каких-либо сомнений по этому делу (ст. 272). Насколько другие документы и рукописи, исходящие от подсудимого, могут считаться сознанием или свидетельскими показаниями, если они составлены третьими лицами, разрешается по правилам о смешанном доказательстве (ст. 273). Если подлинность документа и рукописи отвергается, то она должна быть доказана. Насколько сличение почерков дает юридическое доказательство, решает судья по усмотрению согласно обстоятельствам. Если подсудимый признает подпись за свою, но отвергает, что содержание документа исходит от него или ему известно, то судья решает о степени правдивости такого утверждения (ст. 274). Cвидетельства, почерпаемые из регистров о рождениях, браках и смертях, и другие публичные документы рассматриваются как юридические доказательства содержащихся в них утверждений, если дающий справки чиновник не может от того ожидать выгоды или убытков и если нет других каких-либо основательных сомнений насчет достоверности тех справок (ст. 275). C только что указанными ограничениями протоколы следователя и суда почитаются юридическим доказательством описанных в них действий (ст. 277). За исключением случаев, указанных в двух предшедших статьях, показания отдельных чиновников о действиях или обстоятельствах, имевших место на следствиях предварительном и судебном, имеют только значение одного свидетельского показания (ст. 277).

Cмешанное доказательство. Обстоятельство может считаться юридическим доказательством, если на него согласно указывает стечение двух несовершенных доказательств (ст. 278). Отвергающий деяние подсудимый может тогда только считаться юридически изобличенным посредством стечения улик (Verdachtsrunde), когда имеются в наличности следующие три условия: 1) деяние со всеми обстоятельствами, определяющими его наказуемость, должно быть юридически доказано; 2) против подсудимого должно иметься cтечение трех улик, указанных в ст. 138 140 *(4); 3) из сочетания собранных улик, фактов и данных должна вытекать такая близкая связь между деянием и подсудимым, чтобы по обыкновенному ходу вещей не оставалось причины сомневаться в том, что деяние совершено им (ст. 279). Обыкновенно для такого доказательства достаточно стечения трех улик. Каждая улика должна содержать отдельный факт. Вообще, каждое обстоятельство может быть идти в счет только один раз; оно не может составлять столько улик, сколько вызывает заключений (ст. 280). Однако юридическое доказательство может быть дано: 1) двумя несовершенными доказательствами, если они между собою согласны; а также 2) одною или двумя уликами, если а) противоположное тому, что подсудимый представил против улик, доказано, когда следующее его оправдание оказалось ложным; б) если независимо от обвинительных улик из дела видно, что подсудимый личность, которая, по своей жизни или репутации, отношениям, душевным качествам или по некоторым свойствам, склонна к такого рода деянию, в каком обвиняется. Как обстоятельства, на которых основываются только что изложенные предположения, могут быть рассматриваемы следующие: прежняя подсудность, окончившаяся освобождением от суда, или осуждение за такое же или подобное преступление; близкие отношения и подозрительные связи с людьми, подсудимому известными за преступников, или пользующимися дурною славою; не указание подсудимым, при обвинениях по преступлениям из корысти, честных способов к пропитанию. Если указанные, в настоящей статье, под пп. 1 и 2 условия имеются в наличности, то присоединения одной улики достаточно для юридического доказательства факта (ст. 281). Улики, на основании которых подсудимый может быть изобличен, должны быть доказаны, каждая в отдельности; они не должны быть ослабляемы или подвергаемы сомнению ни оправданиями обвиняемого, ни противоречащими данными или обстоятельствами, говорящими в пользу невиновности обвиняемого. Если несколько отдельных обстоятельств, стечение которых составляет только одну улику, подтверждаются несколькими (хотя и не каждое обсто- ятельство особым) свидетелями, то, в случае последние обладают указанными в ст. 269 271 условиями вытекающая из упомянутых обстоятельств улика может считаться юридически доказанною. Если против подсудимого имеется бульшее, чем требуется законом, число улик, то ими может быть доказано и самое событие преступления. Для этого нужно, чтобы улики, взаимно одна другую поддерживающие, в целом подкреплялись более чем двумя свидетелями, обладающими условиями, указанными в 269 271 ст. Отдельные улики могут при этом быть удостоверены и отдельно стоящими свидетелями.

Мы представили образцы законной теории силы доказательств для того, чтобы читатель мог судить, насколько она, сама по себе, без правильных способов исследования фактов, может ограждать достоверность в судебных делах. Прежде всего при оценке формальной теории доказательств не следует еще приписывать ей тех недостатков прежнего следственного судопроизводства, которые падают на счет неправильных методов изыскания истины. Так, в письменном процессе доказательства не предъявлялись решающему судье в их первоначальной форме, и последний был таким образом лишен возможности непосредственно оценивать доказательства. Он не видел и не слышал дающих показания лиц. Эти последние не подвергались допросу сторон, да и сторон не было, которые могли бы разрабатывать доказательства. Принцип непосредственности, в силу которого судья на судебном следствии приходит в прямое соприкосновение с доказательствами, не был проведен в письменном процессе. Cпособы пользования доказательствами были, таким образом, неверны. При оценке возможной пользы от формальной теории доказательств следует представить себе суд, производящий судебное следствие и оценивающий доказательства по правилам законной теории. Так как формальная теория доказательства, даже в своей положительной форме не в состоянии совершенно устранить усмотрение судьи, то, конечно, вред ее сказался бы, главным образом, там, где она бы прямо воспрещала судье принимать во внимание конкретное впечатление от представленных на суде данных. Понятно, что при начале устности, правила о силе доказательств никогда бы не были так вредны, как в процессе письменном. Но они бы не приносили никакой пользы, а только вредили бы своими воспрещениями, быть может, вообще и основательными, но в отдельном случае неприложимыми. Притом, они могли бы мешать и даже сбивать при составлении свободного убеждения. В защиту закона о силе доказательств приводится обыкновенно два довода: 1) нельзя пренебрегать тысячелетним опытом человечества и ставить судейское убеждение выше этой седой мудрости; 2) английская теория доказательств представляет будто бы блестящий пример правил, под влиянием которых действует лучшее в Европе судопроизводство.

Рассмотрим эти два возражения:

1) Насколько формальная теория доказательств действительно представляет результат векового опыта? Прежде чем ответим на поставленный вопрос, заметим, что формальная теория доказательств есть только одна из стадий в историческом развитии отношения человеческого разума к способам доказывания прошлого преступного события. Ферри в доказательственной эволюции различает четыре периода:

1) первобытный когда доказывание было предоставлено грубому эмпиризму личных восприятий;

2) религиозный когда посредством ордалий или поединка дело решалось Богом;

3) юридический формальная теория, определявшая наперед силу доказательств;

4) период сантиментальный внутреннего убеждения наша современная эпоха, когда решение вопроса о силе доказательств предоставляется общему впечатлению присяжных, полученному от разбора доказательств на суде.

По мнению Ферри, за нашей эпохой последует период научного доказательства, под которым он разумеет все научные приемы установления фактов. Подразделения Ферри верны; мы действительно переходим к новым приемам доказывания фактов, но едва ли мы достигнем устранения житейского опыта, который нам помогает при оценке свидетелей и вообще доказательств, не основанных на науке.

Что правила формальной теории доказательств представляют результат векового опыта человечества, в этом, конечно, не может быть сомнения. Если мы даже признаем, что вся формальная теория доказательств состоит из одних только логических начал, то и в таком случае мы не можем не согласиться, что она плод длинного векового опыта. Самое понятие закона причинности, по мнению многих, есть не более как результат опыта. Формальная теория как ряд логических положений не может не быть плодом бесконечного опыта. Но дело заключается в том, насколько этот вековой опыт дает правила, которые могут защитить нас от ошибок? Вопрос этот разрешается при ближайшем рассмотрении сущности правил формальной теории доказательств. Все они представляют только приблизительные обобщения, допускающие множество исключений. Поэтому возведение в обязательные для судьи правила, такая же нелепость, как если бы законодатель признал для поведения людей обязательными пословицы, также составляющие наследие веков. Все приблизительные обобщения более или менее верны, их можно привлекать с правом совещательного голоса; но сделать их обязательными, наперекор прямому убеждению того, кто составил себе по делу живое убеждение, значит законным приказанием заменить работу ума и совести. Аналогия положений формальной теории доказательств и пословиц вовсе не есть произвольная наша мысль. Мы можем сейчас же представить целый ряд немецких юридических пословиц, достоинство которых никак не ниже приведенных нами правил формальной теории доказательств. Вот некоторые прекрасные немецкие юридические пословицы о силе доказательств. Ungewisse Geschichte glaubt man nicht (недоказанному делу веры не дают). Behaupten ist nicht beweisen (утверждать не значит доказывать). Wer da sagt und setzt, der muss beweisen (кто утверждает, тот должен и доказывать). Dem Klager geburt der Beweis (истец должен доказать свой иск). Beweis geschieht des Richters willen (доказательство представляется для судьи). Nach Zeugen und Urkunden wird jeder Streit gerichtet (на свидетелях и документах основывается решение каждого спора). Gutes Zeugniss vertreibt alles Bose (хорошее свидетельство прогоняет все зло). Was nicht scheint, gilt nicht (что не видно, что не представлено, то не имеет силы). Die Luge beschamt sich selbst (ложь сама себя позорит). Vst nicht ganz erdicht, was der Pubel spricht (людские толки не совсем выдумка). Gemein Gerucht ist selten ganz erlogen (народная молва редко целиком выдумана). Ein Zeuge ist genug mit einem bosen Geruchte (одного свидетеля, при народной молве, достаточно). Argwohn ist kein Beweis (подозрение не доказательство). Argwohn betrugt den Mann (подозрение обманывает). Sichere Vermuthung last den Richter allzeit Urtheil finden (основательное предположение всегда ведет судью к решению). Augenschein ist aller Welt Zeugniss. Augenschein ist der beste aller Zeugen (очевидность лучшее всего света доказательств). Zwei Mannersind eines Mannes Zeugen. Ein Mann kein Mann. Ein Zeuge ist kein Zeuge (один свидетель не свидетель). Ein Zeuge wie Keiner, zwei wie zehn (один свидетель не свидетель, два как десять). Eines Mannes Zeugniss taugt nicht und ware es ein Bischof (показания одного, хотя бы епископа, недостаточно). Eine Stimme ist so viel wie keine und ware es ein geschworner Richter (свидетельства одного, хотя бы присяжного судьи, недостаточно). Durch zwei Zeugen Mund wird allerwarts die Wahrheit kund (двумя свидетельскими показаниями дается правда). In dreier Leute Mund liegt die Wahrheit (в устах трех свидетелей истина). Selbst kann der Klager kein Zeuge sein (истец не может быть свидетелем). Ein armer Mann kann kein Zeuge sein (бедный человек не может быть свидетелем). Keine Frau kann mеhr bezeugen als Nothzucht und Ehe (женщина может только свидетельствовать об изнасиловании и браке). Zeugen vom Horensagen gilt im Richte nicht (свидетельство по слуху не имеет силы в суде). Hurensagen ist halb gelogen (свидетельство по слуху наполовину враки). Ein Augenzenge gilt mehr als zehn Ohrenzeugen (один видок важнее десяти послухов). Einmal sehen ist besser denn zehnmal huren (раз видеть лучше, чем десять раз слышать). Die Augen glauben sich selbst, die Ohren andern Leuten (глаза верят себе, уши другим людям). Briefe sind besser als Zeugen (документы лучше свидетелей). Mit genugendem Beweis kann man des Kaisers Zeugniss uberwinden (достаточным доказательством можно пересилить свидетельство императора) и т. д.

Мы, конечно, привели только некоторые из немецких юридических пословиц, касающихся доказательств, но и тех совершенно достаточно, чтобы показать, что пословицы эти нисколько не уступают правилам формальной теории доказательств ни в верности, ни в точности выражений(20). Никто не усомнится, что подобные пословицы плод вековых наблюдений; но можно ли их облечь в форму закона, поможет ли это суду? Превращая приблизительное обобщение в закон, мы придаем ему такую силу, какой он в действительности не имеет, так как он всегда допускает массу исключений. Так, самое верное, по-видимому, положение формальной теории, что согласие свидетелей доказывает правдивость их показаний, не может быть возведено в обязательное положение, ибо такое согласие может быть последствием стачки, подкупа и других подобных причин. Отчетливое, определенное, данное в надлежащем судебном месте сознание подсудимого, совершенно согласное с обстоятельствами дела, может быть и ложно. Подтвержденные необходимым числом свидетелей улики, взаимно одна другую поддерживающие, могут быть плодом ловко подготовленной интриги. Нет надобности здесь вычислять возможные исключения из приблизительных обобщений о силе доказательств. Мы охотно признаем, что правила о силе доказательств должны служить вспомогательным материалом для судьи; признаем, что подобные правила могут предостерегать; но не можем не повторить здесь, что единственное мерило достоверности в делах уголовных свободное убеждение судьи, лично выслушавшего все доказательства. Говоря о недостатках формальной теории доказательств, нельзя не вспомнить, что даже в тех законодательствах, где она выработана была самым удачным и искусным образом, ее положения тем не менее отличались отрывочностью и неполнотою. Это совершенно понятно. Вполне удовлетворительное вычисление правил, которыми должен руководиться судья при исследовании фактической достоверности, должно было бы представлять, во-первых, изложение основных начал логики и, во-вторых, старательное, исчерпывающее вычисление условий достоверности различных видов доказательств. Постепенно правила о доказательствах превратились бы в учебник, изданный законодателем для исполнения по всем параграфам. Не говоря уже о том, что идеальная полнота никогда не была бы достигнута, она нисколько не помогла бы делу, никакая обстоятельность формальной теории доказательств не обеспечит истины. Что уместно и полезно в учебнике, то бесполезно, а иногда даже вредно в Кодексе. Верность положения: "omnis definitio periculosa est" нигде не высказывается так ярко, как в правилах о доказательствах. Это понимают отлично в английской и американской судебной практике. Положения, совершенно уместные в ученом трактате, почитаются опасными в наставлении судьи (charge) для присяжных. В одном деле в Америке присяжным дано было следующее наставление: "Разумным сомнением называется такое состояние, когда по обсуждении и сравнении всех доказательств, присяжные не получают прочного (abiding) убеждения, достигающего нравственной достоверности в том, что обвинение справедливо. Cомнение не должно быть инстинктивное, смутное. Безусловная достоверность в суде редко достигается и никогда не требуется. Если доказательства, представленные на суде, таковы, что благоразумный человек действовал бы на их основании, в особенных своих делах величайшей важности, значит в деле не остается разумного сомнения по смыслу закона"(21). Высший суд нашел, что последняя фраза в наставлении ошибочна, так как разумное сомнение может все-таки оставаться, хотя бы доказательства были настолько сильны, что благоразумный человек решается на их основании действовать в своих собственных делах высочайшей важности. В наставлении судьи не было ничего неправильного, признак, им данный, совершенно верен, но сентенция его могла быть не правильно понята присяжными. Насколько опасны определения о силе доказательств, видно, между прочим, из того, что в английской и американской практике не установилось до сих пор определения таких, например, общих понятий, как "разумное сомнение" (reasonable doubt). В одном деле судья так определил разумное сомнение: "Разумное сомнение в виновности подсудимого есть такое состояние, когда по обсуждении и сравнении всех доказательств присяжные не чувствуют, чтобы они имели прочное убеждение, восходящее до нравственной достоверности, в том, что обвинение верно (they cannot say, they feel an abiding conviction to a moral certainty of the truth of the charge). По делу Вебстера судьею дано было такое определение разумного сомнения: "То, что есть только возможность, предположение или догадка, не есть разумное сомнение. Сомнение, которое должно удержать присяжных от осуждения, есть то, которое вытекает на известных основаниях из доказательств, рассмотренных перед присяжными". (Proffat, Trial by jury, _ 332). В одном деле высший суд нашел, что гораздо целесообразнее в наставлении присяжных употреблять термин "разумное сомнение", чем выражение "нравственная достоверность". Вместе с тем суд признал, что давать определения термина "разумное сомнение" не следует. Cуд при этом заметил: "Все подобные определения, в лучшем случае (to say the best for them), небезопасны, слишком смелы, гораздо больше запутывают и сбивают присяжных, чем помогают им, и могут привести к осуждению там, где должно быть оправдание, и обратно". Как же должна быть опасна целая теория доказательств, составляющая закон, обязательный для судьи! Лекция по логике, превращенная в прямое или косвенное повеление убеждаться или не убеждаться на основании отрывочных и смелых правил! Как, например, смело употребляет Австрийский кодекс 1853 г. слово "вероятность", нисколько не заботясь об определении такого шаткого термина! В ст. 135 136 два раза употреблено слово "Wahrscheinlichkeit", как будто это слово имеет одинаковое и определенное значение в глазах каждого судьи! Как будто уголовно-судебная достоверность обыкновенно не есть только высокая степень вероятности!

В английской и американской практике не установилось до сих пор определения таких, например, общих понятий, как "разумное сомнение" (reasonable doubt). В одном деле судья так определил разумное сомнение: "Разумное сомнение в виновности подсудимого есть такое состояние, когда по обсуждении и сравнении всех доказательств присяжные не чувствуют, чтобы они имели прочное убеждение, восходящее до нравственной достоверности, в том, что обвинение верно (they cannot say, they feel an abiding conviction to a moral certainty of the truth of the charge). По делу Вебстера судьею дано было такое определение разумного сомнения: "То, что есть только возможность, предположение или догадка, не есть разумное сомнение. Сомнение, которое должно удержать присяжных от осуждения, есть то, которое вытекает на известных основаниях из доказательств, рассмотренных перед присяжными". (Proffat, Trial by jury, _ 332). В одном деле высший суд нашел, что гораздо целесообразнее в наставлении присяжных употреблять термин "разумное сомнение", чем выражение "нравственная достоверность". Вместе с тем суд признал, что давать определения термина "разумное сомнение" не следует. Cуд при этом заметил: "Все подобные определения, в лучшем случае (to say the best for them), небезопасны, слишком смелы, гораздо больше запутывают и сбивают присяжных, чем помогают им, и могут привести к осуждению там, где должно быть оправдание, и обратно". Как же должна быть опасна целая теория доказательств, составляющая закон, обязательный для судьи! Лекция по логике, превращенная в прямое или косвенное повеление убеждаться или не убеждаться на основании отрывочных и смелых правил! Как, например, смело употребляет Австрийский кодекс 1853 г. слово "вероятность", нисколько не заботясь об определении такого шаткого термина! В ст. 135 136 два раза употреблено слово "Wahrscheinlichkeit", как будто это слово имеет одинаковое и определенное значение в глазах каждого судьи! Как будто уголовно-судебная достоверность обыкновенно не есть только высокая степень вероятности!

Говоря о том, что правила о силе доказательств представляют опыт веков, имеют, конечно, в виду те общие положения, которые составляют содержание формальной теории. Они настолько общи, что встречаются уже в очень древних законодательствах; в этом отношении на них, кажется, правильнее смотреть как на общечеловеческие логические начала, чем на специальный судейский опыт. Уже в сборнике Ману, относящемся к пятому веку до Р. X., мы встречаем довольно подробные правила о доказательствах, в особенности о свидетелях. Не только встречается определение достаточного числа свидетелей, но и весьма подробный список причин, по которым те или другие лица не допускаются к свидетельству. "Если человек был вызван в суд истцом по делу о собственности, но на предложенный вопрос не отвечает, то брамин, представляющий короля, должен решить дело, по выслушании, по крайней мере, трех свидетелей" (The Institutes of Menu by Jones, 1853, Chap., VIII, _ 60. Cм. также Thonissen, Ftudes sur 1'historie du droit criminel, Y. I). Когда дело идет об убийстве, о событиях, совершенных в лесу или в глухом месте, тот, кто видел факт, может быть свидетелем, кто бы он ни был. То же правило распространяется на все те случаи, где необходимость заставляет допустить свидетеля, кто бы он ни был, так как нет других средств для исследования истины. В этом случае судья, конечно, имеет право оценивать моральную достоверность свидетеля. Но эти исключения должны оставаться в пределах, обозначенных в законе. Ману говорит: "Нужно выбирать свидетелей из людей, достойных доверия, знающих свои обязанности, некорыстолюбивых, а других не допускать. Главы семейства люди, имеющие детей мужского пола, жители той же местности, принадлежат ли они к классу воинов, купцов или рабов, могут быть допускаемы к свидетельству, а не первые попавшиеся, за исключением случаев необходимости". Cписок лиц, неспособных к свидетельству, довольно велик. Не допускаются к свидетельству находящиеся под влиянием денежного интереса, друзья, слуги, враги, люди заведомой недобросовестности, больные; люди, способные на преступление. Нельзя позвать в суд свидетелем ни короля, ни рабочего низшего класса, ни ученика, ни аскета, отрешенного от всех мирских отношений, ни человека в скорби, ни пьяного, ни сумасшедшего, ни человека в гневе, ни вора, ни голодного, ни жаждущего, ни влюбленного, ни старика, ни ребенка, ни занимающегося запрещенным делом, ни человека, имеющего жестокое ремесло, ни человека, вполне зависимого. Ману отвергает короля, ибо он, не говоря уже о возвышенном значении судьи, не должен быть в толпе подданных; отвергает ученика, ибо он еще легкомыслен по характеру; старика, ибо его органы чувств чересчур ослаблены; аскета, ибо отрешенность от мира лишила его понимания интересов гражданской жизни, влюбленного, ибо его душа не находится в спокойном состоянии; человека голодного и жаждущего, ибо нужда делает его доступным подкупу. Cвидетельство одного признается, по Ману, недостаточным доказательством. Определив способы призыва и причины отводов свидетелей, Ману преподает судье советы для ведения дела. Так как процесс был устный и состязательный, то судье предлагается открывать при помощи внешних признаков мысли то, что происходит в душе свидетеля, при помощи звука его голоса, манеры держаться, взглядов и т. д.; ибо по манере, словам, движениям глаз и лица можно отгадать внутреннюю работу духа. Это постановление замечательно. Мотивы его те же, которые служат одним из главных оснований для начала устности в современном уголовном процессе. Индейский комментарий на это постановление Ману говорит следующее: "Те, которые переступают с одного места на другое, облизывают языком углы рта, лицо которых покрывается потом и меняется в цвете, которые отвечают медленно, голосом дрожащим и обрывающимся, шевелят губами и не отвечают ни голосом, ни взглядом и которые непроизвольно проявляют подобные изменения в деятельности духа, тела и голоса, те подозреваются в лживости жалобы или свидетельства".

Далее, судья не должен обращать внимания на свидетельство того, кто показывает под влиянием какого-нибудь мотива. Он не должен давать никакой веры свидетельству, побуждение которого дружба, страх, вражда, гнев и т. п. Cудья должен принять показания большинства, если свидетели разделились; если они поделились поровну, он должен принять показание тех, которые отличаются достоинством; если они все достойны отдавать предпочтение рожденным от первых трех классов. Еще замечательные постановления о доказательствах, содержащиеся в индийской книге законов "naradiya Dharmasastra", относящейся ко времени от IV до V в. по Р. X., следовательно, представляющей результат тысячелетнего развития начал Many Joly, Naradiya Dharmasastra London. 1876, перевод Нарады). Нарада заявляет, что письменные доказательства и свидетели два средства, к которым следует прибегать для определения спорных фактов" (_ 4). "Закон основывается на истине; спорное дело зависит от показаний свидетелей: поведение сторон делается ясным на суде; решение короля зависит от его усмотрения" (_ 12). Порядок суда описан таким образом: "Сначала спорщики являются пред судом; излагается их спор; затем начинается допрос; наконец дается решение" (_ 32). Cуд должен вестись с соблюдением священных и светских правил; когда между ними сказывается разногласие, отдается предпочтение правилам священным. "Закон повелевает руководствоваться логикой, когда священные правила не могут быть применены; ибо в судебном деле доказательства имеют более решительное значение, чем закон, и имеют преимущество" (_ 35). Мысль этого правила та, что доказательства в деле выше правил о силе доказательств. "Никто не может изменять обвинения, которое он представил в суд; кто переменяет основания своего первоначального обвинения, проигрывает дело" (_ 51). Нарада объявляет, что, по окончании дела, доказательства уже не имеют значения. "Даже ложные показания обсуждаются, если они сделаны вовремя, но что осталось несказанным, не имеет силы, хотя бы оно было справедливо" (_ 57). Королю предписывается различать истину и ложь. "Есть люди, ложно показывающие из корысти; есть и другие порочные люди, которые изготовляют фальшивые документы" (_ 62). "Поэтому документы и свидетели должны быть старательно обследованы королем, первые по их состоянию, вторые по содержанию их показаний" (_ 63). "Есть искусные люди, подделывающие почерк других; поэтому тождество почерка не есть достоверное доказательство" (_ 64). "Лжецы могут иметь вид правдивых людей и правдивые люди могут показаться лжецами. Люди вообще представляются в самом различном виде, поэтому нужна осторожность(22). Необходимо точно исследовать факты, хотя бы они и случились на глазах у исследователя". Нарада дает довольно подробные правила об условиях достоверности доказательств; приводим из этих правил только некоторые: "Если существует сомнение насчет подлинности документа, она должна быть доказана почерком самой стороны, доказательствами контракта, изложенного в том документе, характерными знаками и логическими заключениями". В другой статье Нарады сказано, что документ стоит выше свидетелей. О свидетелях находим в этом интересном сборнике следующие положения: "В сомнительных случаях, в споре двух сторон факты должны быть определены показанием свидетелей о том, чтo они видели, слышали или узнали. Тот должен считаться свидетелем, кто воспринял что-нибудь своими ушами или глазами; ушами, если совершивший деяние говорил глазами, если он совершил какое-либо деяние". Cледует вычисление лиц, неспособных быть свидетелями: "тот, кто является без зова давать показания, считается, по законам, шпионом; он недостоин быть свидетелем". Нарада содержит в себе постановления и об уликах. "Мудрец указал шесть случаев, в которых свидетели не имеют места; очевидные знаки заменяют в этих случаях показания свидетелей (_ 29, V). Пойманный с огнем в руках, очевидно, есть поджигатель; пойманный с орудием в руках убийца; если мужчина и чужая жена играли волосами друг друга, то этот мужчина прелюбодей. Кто расхаживает с дубиной тот разрушитель мостов; кто носит с собою топор тот порубщик. Кто покрыт знаками, например кровяными, тот преступник. Во всех этих случаях свидетели излишни. Только в последнем случае, касающемся насилия, необходимо точное исследование. Иной может покрыть себя знаками для того, чтобы повредить врагу. Следовательно, люди острой наблюдательности должны расследовать такие случаи". Нарада лишает, подобно Ману, большую категорию лиц права свидетельствовать. Лживыми свидетелями, между прочим, признаются следующие: "Кто, угнетенный сознанием своей виновности, смотрит как бы больным, постоянно переходит с места на место и бегает за каждым; кто кашляет без всякой причины, вздыхает, двигает ногами(23), как будто ими пишет, машет руками; кто меняется в лице; чье лицо потеет, а губы сохнут; кто смотрит вверх и по сторонам, кто много болтает без удержу, как человек в спехе, отвечает без cпpocy. Однако все эти лица, а также рабы и тому подобные люди, тем не менее должны быть допускаемы к свидетельству, причем их показания должны быть надлежащим образом оцениваемы. Если свидетели разногласят, то показание большинства решает дело; если свидетели поделились поровну, то ответчик освобождается". Здесь мы уже видим проявление принципа: in dubio mitlus. Об уликах мы находим следующие правила "Если корова или какая-либо другая собственность пропала, то пусть опытные люди изыскивают следы вора. Если следы ведут к деревне, или к пастбищу, или к пустырю, то этот участок должен возместить украденное, если следы не идут далее от участка. Если след занесен, или прерван углублением, или следами других людей, то отвечают деревня или пастбище, находящиеся в ближайшем расстоянии. Если найдены следы двух человек по одной и той же дороге, то из двух, в большинстве случаев, оказывается преступником тот, кто уже прежде обвинялся в других преступлениях или кто бывает в дурном обществе". Мы привели все эти выписки из Ману(24) и Нарады для того, чтобы показать, что общие положения о силе доказательств весьма древнего происхождения, что в этом деле европейская формальная теория доказательств почти ничего нового не сказала. Европейский прогресс в развитии учения о доказательствах замечается не в общих положениях о силе их, ибо эти положения представляют просто начала логики, а, в научном доказывании фактов, все более и более развивающемся на судебном медицинском основании и естественнонаучном. Cудебная медицина, включая сюда и химию, выработала много чрезвычайно действительных и точных способов исследования. Чтобы увидеть разницу между древнеиндийским способом исследования истины и современным европейским, нужно вспомнить, что в Индии применялись еще ордалии, в Европе судебно-медицинское установление фактов все более и более преуспевает. Cправедливость, однако, требует заметить, что и в Нараде встречаются уже попытки установить судебно-медицинские признаки некоторых фактов. Так, говоря о том, что только сильный мужчина имеет право на выбор девушки в жены, Нарада описывает признаки крепкого телосложения и, между прочим, говорит: "Если экскременты мужчины не тонут, а держатся на поверхности воды, если его семя и моча пенятся, он имеет характеристические признаки мужской силы; в противном случай, он импотент" (XII, 11).

Результат нашего рассуждения по поводу поставленного вопроса, насколько формальная теория доказательств представляет результат векового опыта, сводится к следующим мыслям. Нет никакого сомнения, что общие положения о силе доказательств составляют плод вековых наблюдений человечества. Но формальная теория, с одной стороны, никогда их не выражала с истощающею полнотою; с другой стороны, общие положения о силе доказательств, насколько они прямо чего-нибудь не воспрещают, представляют логические положения общечеловеческого опыта. Прочтя любую из приведенных нами формальных теорий доказательств, можно убедиться, что их положения, по существу своему данные ежедневного опыта. О них, по всей справедливости, можно сказать словами Фауста: "Was man nicht weiss, das eben braucht man; und was man weiss, kann man nicht brauchen". (Что нам неизвестно, в том именно мы и нуждаемся, а что нам известно, в том мы и не нуждаемся). Что же касается содержания логики уголовного процесса как метода исследования истины, то она предмет юридической науки. Cобраны ли и разработаны ли доказательства, с соблюдением правил, установленных законом для обеспечения истины, это вопрос, разрешение которого предполагает специальные знания. Обратимся теперь ко второму из постановленных нами вопросов.

2) Представляет ли английская теория судебных доказательств правила о силе последних? Английскую теорию доказательств мало знают и много хвалят. Во всяком случае ее гораздо больше рекомендуют, чем изучают. Из этого незнакомства и проистекает, что в ней видят какое-то замечательное собрание правил, обеспечивающих истину, о ней говорят с какою-то завистью, как о чем-то, очень желательном для всякого законодательства. Нет никакого сомнения, что сочинения о доказательствах в английской литературе отличаются богатством идей, тонкостью наблюдений и трезвостью взглядов. Но для правильной оценки английской теории доказательств нужно обратить внимание на то, что эта теория, говоря вообще, не содержит в себе правил о силе доказательств. Английская теория доказательств есть метод исследования истины, а не совокупность правил, определяющих наперед признаки достоверности. В этом отношении она может быть названа просто логикой уголовного процесса, теорией, определяющей метод разработки доказательств. Общий обзор английской теории доказательств (evidence) подтвердить справедливость этого положения.

Правила о доказательствах, law of evidence, по определению Cтивена (A digest of the law of evidence, 1877, p. IX), есть часть процесса, решающая следующие вопросы:

1) Какие факты должны быть доказываемы?

2) Какого рода доказательства могут быть представляемы для подтверждения фактов, подлежащих доказанию?

3) Кем и в каком виде должны быть представляемы доказательства, коими подтверждаются искомые факты (facta probanda)?

Что касается первого вопроса, то решение его определяет границы судебного исследования, thesis probanda. Такое определение thesis probanda не есть какая-то особенность английской теории доказательств. В каждом законодательстве эти пределы установляются с точностью уже тем, что суд расследует отдельное преступление, имеющее свой состав. В английской теории доказательств, учение о thesis probanda известно под названием учения об относимости фактов (relevancy) к делу. Факты, подлежащие доказыванию, разделяются на две категории: 1) факты, составляющие предмет самого иска, facts in issue, и 2) факты, от существования которых могут быть делаемы заключения к спорным фактам (facts relevant to the issue). Английская теория доказательств исключает четыре категории фактов из разряда двух упомянутых классов thesis probanda. К relevant facts относятся:

a) Факты, подобные, но специфически несвязанные между собою (Res inter alios actae) *(5).

b) Факт, что лицо, не вызванное в свидетели, подтверждает какое-либо обстоятельство (свидетельство по слуху, hearsay) *(6).

c) Факт, что какое-либо лицо держится мнения, что данное обстоятельство существует или не существует (мнение, opinion) *(7).

d) Факт, что репутация лица такова, что делает предполагаемое его поведение вероятным или невероятным (character).

Все эти четыре правила допускают весьма важные исключения, которые и поименовываются в law evidence. Каждый согласится, что первая категория правил английской теории доказательств по континентальному воззрению, собственно, относится к процессу, так как она определяет границы судебного исследования предметом самого спора и степенью связи каких-либо фактов с составными элементами этого спора. Конечно, точное определение thesis probanda придают английскому процессу отчетливость, определенность и простоту. Но такое обозначение пределов процессуального исследования относится к логике уголовного процесса. В разветвлениях своих учение об относимости фактов дает, конечно, драгоценные указания, определяет ближайшим образом соответствующие источники достоверности, но сила доказательств этим вовсе не предустановляется. Она только косвенно намечается допустимостью данного источника достоверности, связью его с предметом исследования.

Второй вопрос в учении о law of evidence решается правилами о том, какими доказательствами должна быть доказываема thesis probanda. Некоторые факты вовсе не нуждаются в доказательствах, ибо они общеизвестны, поэтому суд ограничивается справкою "takes judicial notice of them", суд их знает. Всякий факт, нуждающийся в удостоверении, может быть доказан устным или письменным доказательством. В этом отделе излагается учение о различных видах доказательств, которые одни и те же повсюду, у всех народов.

Третий вопрос в law of evidence разрешается правилами о том, кто представляет доказательства и какой способ доказывания должен быть применен? Cюда относится учение о бремени доказывания, о допросе, учение о допустимости свидетелей, о способе исследования их достоверности. Конечно, вопрос о допустимых свидетелях есть вопрос из учения о доказательствах, но весь вообще настоящий отдел относится к логике уголовного процесса, так как в нем определяются способы пользования доказательствами. Вот и все существеннейшее содержание английской теории доказательств(25). Правил о силе доказательств она в себе не содержит, хотя многие условия достоверности тех или других доказательств сами собою вытекают из логики уголовного процесса. Но это не составляет особенности английского законодательства, а касается свойств разработки процесса на практике судьями и учеными юристами. Определение силы допущенных судом доказательств всецело отдано присяжным, их свободному убеждению. "Что касается до количества (quantity of evidence) доказательств, необходимых для подтверждения или отрицания факта, замечает Бэст (Principles of the Law of evidence, p. 744), то этот вопрос разрешается принципом, что закон не установляет наперед определенного количества доказательств". И один свидетель может вполне удовлетворить присяжных. Ponderantur testes, non numerantur. Это отсутствие правил о силе доказательств было давно особенностью английского права, в то время, когда в Европе господствовала формальная теория доказательств, создавшая особый род механических решений по числу доказательств и независимо от их действительного веса. Из правила о том, что по английскому праву не требуется узаконенного числа свидетелей, делаются некоторые исключения, именно: по делам о высокой измене (high treason) никто не может быть обвиняем, судим или осужден как только на основании двух компетентных свидетелей, давших свои показания под присягою; далее, по делам о клятвопреступлении, если имеется один только свидетель и показание его не подтверждено обстоятельствами, то подсудимый имеет право быть оправданным. Но хотя английское право и требует в этих случаях узаконенного доказательства, но этим оно не создает формальной теории доказательств, в положительном смысле этого слова. Присяжные, в упомянутых случаях не имеют права осудить человека без законного количества доказательств; но они не обязаны осудить его, хотя бы и имелось большое число свидетелей, ибо свободная оценка показания этих последних составляет их неотъемлемое право. Таким образом, упомянутые исключительные правила о числе свидетелей составляют правило, которое на континенте было бы наименовано отрицательною теорией доказательств. Из сказанного об английском law of evidence ясно, что правила его составляют начала, определяющие представление и эксплуатацию уголовных доказательств. Понятно, что не правилам о силе доказательств обязана Англия хорошим судопроизводством, а многим условиям, в том числе отчетливому применению принципов судопроизводства, построенного на устности и состязательности. Cамый способ исследования доказательств на суде таков, что содействует простоте и отчетливости производства. По этому порядку все судебное следствие распадается на два следствия: обвинительное и защитительное.

Обвинитель открывает свое обвинение речью, в которой он обозревает свои доказательства. Обвинитель допрашивает своих свидетелей, подвергающихся затем перекрестному допросу и передопросу.

Защитник открывает свою защиту речью, в которой обозревает свои доказательства. Защитник допрашивает своих свидетелей, которые потом могут быть перекрестно допрошены и передопрошены.

Обвинитель делает реплику.

Доказательства, таким образом, располагаются в две группы: обвинительную и защитительную; такая правильная группировка придает всему обсуждению дела простоту и ясности(26). Речи сторон, крепко привинченные к представлению доказательств, этим отрезвляются и удерживаются в пределах фактического исследования(27). Хорошо выработанное и строго соблюдаемое учение о границах thesis probanda упрощает процесс, избавляет его от уклонений, не только запутывающих дело, но и нередко вводящих присяжных в заблуждение. Далее, при старательной разработке юристами логики уголовного процесса получается много положений, косвенно определяющих силу доказательств. Но это правила методологические, а не приблизительные обобщения, возведенные актом законодателя в обязательные правила. Так, правило о том, что в каждом деле должно быть представляемо лучшее доказательство, какое только возможно по природе дела, есть положение, почерпнутое из метода исследования. Второстепенным доказательством (secondary evidence) в противоположность источнику (primary) называется такое, которое допущено, вследствие доказанного неимения первоначального. Лучшим доказательством содержания документа есть самый документ. Но если его нет, если он не может быть добыт, то его содержание позволяется удостоверить другими доказательствами, какими не определяется, так как степеней второстепенного доказательства не существует.

Понятно, однако, что, смотря по свойству этого второстепенного доказательства, будет рассматриваться и степень доказанности содержания документа. Таким образом, это не правило о силе доказательств, а начало, вытекающее из принципа: лучше исследовать источники, чем притоки. Далее, свидетельство, например, по слуху не допускается как доказательство производное (со вторых рук, second hand evidence), по чисто методологическим соображениям. Свидетельство, передаваемое по слуху, есть собственно бесприсяжное свидетельство; сверх того, заинтересованная сторона не может перекрестно допросить свидетеля, от которого слух передается на суд. Так, оказывается, по рассмотрении дела, что английская теория доказательств не есть собрание законов о силе доказательств, а совокупность принципов допустимости доказательств и способов исследования фактов. Принципы эти относятся к логике уголовного процесса и потому должны иметь силу везде, где начала устного и состязательного судопроизводства нашли свое право гражданства.

 

3. Принцип внутреннего убеждения.

Из всего изложенного на предшествовавших страницах ясно, что принцип внутреннего убеждения есть единственно правильное начало для определения отношения законодательства к доказательствам. Законодательство не в состоянии и не должно наперед определять силу доказательств; оно должно предоставить это свободному убеждению судей, будут ли это ученые судьи или присяжные заседатели. Внутреннее убеждение как критерий, определяющий отношение закона к доказательствам, был уже довольно выразительно определен в римском праве. Известно, что во времена римской республики, при господстве Quaestiones perpetuae, отчасти напоминающих суд присяжных, не было никаких правил о силе доказательств. Свобода судейского убеждения ничем не была связана, и она проявлялась с большою несдержанностью, если взять во внимание, что во время Quaestiones perpetuae обращалось преимущественное внимание на личность и характер подсудимого. Правда, в императорский период, начало вырабатываться нечто вроде законной теории доказательств, но отрицательной и довольно скудной по содержанию. Основным же принципом для суждения о силе доказательств считалось внутреннее убеждение судьи. В рескрипте Гадриана этот принцип высказан вполне определенно: "Quae argumenta ad quem modum probanda cuique rei sufficiant, nullo certo modo satis definiri potest. Hoc ergo solum tibi rescribere possum summatim non utique ad unam probationis speciem cognitionem statim alligari debere, sed ex sententia animi tui te aestimare oportere quid aut credas, aut parum probatum tibi opineris". В английском процессе принцип внутреннего убеждения как мерило силы доказательств существовал издревле, и в то время, как в Европе господствовал тайный и письменный процесс, Англия имела уже прочно сложившееся учреждение жюри. Во время великой Французской революции начала уголовного процесса были изменены, и принцип внутреннего убеждения (intime conviction) был провозглашен, после того, как формальная теория доказательств признана не только нелепою, но и прямо вредною, обессиливающею правосудие и опасною для невинного. Известна инструкция, которую прочитывает присяжным их старшина, на основании 342 Code d'instruction criminelle, и которая, кроме того, висит на видном месте в совещательной комнате: "La loi ne demande pas compte aux jures des moyens par lesquels ils se sont convaincus; elle ne leur prescrit point de regles des quelles ils doivent faire patriculierement dependre la plenitude et la suffisance d'une preuve; elle leur prescrit. de s'interroger eux meme dans le silence et le recueillement, et chercher dans la sincerite de leur conscience, quelle impression ont sur leur raison les preuves rapportees contre l'accuse et les moyens de sa defence. La loi ne leur dit point: Vоus tiendrez pour vrai tout fait atteste par tel ou tel nombre de temoins: elle ne leur dit pas non plus: Vous ne regarderez pas comme suffisammeut etablie toute preuve qui ne sera pas formee de tel proces verbal, de tant de temoins ou de tant d'indices; elle ne leur fait que cette seule question, qui renferme toute la mesure de leurs devoirs: Avez vous une in.time convic tiоn?" "Закон не требует от присяжных отчета в данных, послуживших основанием для их убеждения; он им не предписывает правил в руководство при определении полноты и достаточности доказательств; закон предписывает им, чтобы они, духовно сосредоточившись, исследовали в глубине своей совести вопрос: какое впечатление произвели на их разум доказательства, представленные против обвиняемого, и данные его защиты? Закон не говорит им: "Вы будете считать истинным факт, удостоверенный таким и таким-то числом свидетелей", он им также не говорит: "Вы не будете считать достаточно подтвержденным факт, который не представляет такого-то протокола, таких-то документов, такого-то числа свидетелей и улик; он им ставит один только вопрос, исчерпывающий всю меру их обязанностей: имеете ли вы внутреннее убеждение?" Этим объявляется упраздненною всякая положительная и отрицательная формальная теория доказательств. Трудно картиннее и вместе с тем точнее выразить, что мерило достоверности фактов на суде есть свободное убеждение судьи. Forum conscientiae est forum verae justitiae!

Нельзя, однако, не признать, что именно выписанная нами французская статья и послужила основанием для смутной идеи, крепко связавшейся с учреждением присяжных, будто присяжные обладают каким-то инстинктом правды. Эта же смутная идея составляет, быть может, подпочву и того взгляда, что присяжные имеют право действовать совершенно произвольно и даже миловать, когда им это угодно. Мы, конечно, не станем здесь вдаваться в избитые рассуждения о том, что присяжные, решая дело по внутреннему убеждению, должны иметь в виду положительные основания, доказательства для вердикта *(8). Авт.". Исторический опыт показывает, что, где учреждение присяжных выросло и окрепло, там не говорят об инстинкте, а о доказательствах как необходимых основаниях судебного приговора. Даже римский обвинительный процесс, где неограниченность произвола судей (judices) достигла крайних пределов, привел в конце концов к мысли о необходимости выработать некоторые правила о силе доказательств в руководство судьям. Уже во время республики, в апогее развития Quaestiones perpetuae, пробивалась иногда мысль, что суду необходимо руководствоваться некоторыми правилами о силе доказательств. "Что один свидетель, говорит Цумпт (ib., p. 371), недостаточное доказательство, это замечали уже старые юристы, но римлянам и в голову не приходило сделать из этого положения законное постановление. Когда знаменитый римский юрист Cцевола явился единственным свидетелем против подсудимого в одном уголовном деле, то он закончил свое показание напоминанием присяжным, что нельзя осуждать человека на основании единого свидетельского показания". Вообще, приговор римских присяжных был во всех отношениях ничем не ограничен и совершенно справедливо замечает Цицерон, что власть богов передана присяжным или, по крайней мере, последние ее делят с богами.

 

4. Теория доказательств в Уставе уголовного судопроизводства императора Александра II.

К числу главных начал нашего нынешнего уголовного судопроизводства, принятого в Уставе уголовного судопроизводства 20 ноября 1864 года, отнесено следующее: "Теория доказательств, основанная единственно на их формальности, отменяется. Правила о силе доказательств должны служить только руководством при определении вины или невинности подсудимых по внутреннему убеждению судей, основанному на совокупности обстоятельств, обнаруженных при производстве следствия и суда". Вследствие этого начала, принятого в основных положениях судебного преобразования, в Уставе уголовного судопроизводства проведено правило, по которому судьи и присяжные заседатели определяют вину или невинность подсудимого по внутреннему убеждению, основанному на обсуждении в совокупности всех обстоятельств дела(28). Принятие этого начала за основу отношений законодательства к уголовным доказательствам и определяет сущность теории доказательств, содержащейся в Уставе уголовного судопроизводства и выражающейся в следующих положениях:

1) Определения закона о силе доказательств отменены.

Опыт нашего прежнего следственного и письменного процесса убедил законодателя, что формальная теория доказательств не обеспечивает исследования истины на суде. Вот как описывают мотивы к Уставу уголовного судопроизводства (т. II издания Государственной Канцелярии, с. IV) формальную теорию доказательств: "В уголовном судопроизводстве по своду 1857 г. принята теория доказательств, основанная единственно на их формальности. Она требует для осуждения виновных совершенного доказательства, которое исключало бы всякую возможность к показанию невиновности подсудимого. Такое условие, несогласное со свойством уголовно-юридической достоверности, которая не может иметь характера математической несомненности, почти неисполнимо и крайне стеснительно для совести судьи. Teopия эта при определении силы доказательств не принимается вовсе в расчет личного убеждения судьи и, на сем основании, оценивая доказательства не столько по их убедительности, сколько по их внешним качествам, почитает совершенными лишь некоторые роды доказательств, как-то: личный осмотр и удостоверение сведущих людей, признание подсудимого, письменные документы и показания свидетелей... Последствия теории законных доказательств крайне неудовлетворительны. Весьма часто, несмотря на всю достоверность вины подсудимого и на полное убеждение, суд, не имея в виду такого доказательства, которое закон признает совершенным, должен ограничиться оставлением явного преступника только в подозрении, более или менее сильном. Неоднократные примеры сего рода колебали и уничтожали в народе доверие и уважение к уголовному суду. Частные лица, потерпевшие от преступлений не весьма важных, или сами расправляются с виновными, или оставляют их без преследования, зная из опыта, что хлопоты и беспокойства, сопряженные с уголовными исками, приводят большею частью только к оставлению обвиняемых в подозрении. Иногда простолюдины даже просто боятся начинать уголовный иск в том соображении, что освобожденный от суда преступник может из мести поджечь их дом или целую деревню, как тому бывали примеры. Cлучается, что сами полицейские чиновники советуют обиженным не начинать дела, объясняя, что при нашем порядке судопроизводства без свидетелей ничего нельзя сделать против запирающегося преступника, хотя бы даже при нем найдено было поличное, которое ему нетрудно отвести какою-либо придуманною ложью о покупке, находке и т. д.

Оставляемые в подозрении по преступлениям составляют язву общества, наполняя его множеством самых порочных людей. Правительство вынуждено принимать против них энергические меры: в 1851 и 1853 гг. состоялись узаконения о том, что мещане и крестьяне всех ведомств, оставленные судебными приговорами в подозрении по преступлениям, влекущим за собою лишение прав состояния или всех особенных прав и преимуществ, когда они притом на повальном обыске в поведении неодобрены, переселяются в Сибирь, если общества по большинству 2/3 голосов не согласятся принять их к себе. Меры этого рода лучше всего свидетельствуют, в каком неудовлетворительном состоянии находится уголовное судопроизводство: по Своду 1857 г., теория законных доказательств приводит часто к оставлению безнаказанными таких подсудимых, которые при лучшем порядке судопроизводства не избегнули бы осуждения, а эта безнаказанность заставила правительство в заботе его об охранении общественного порядка установить наказания для тех, которые судебною властью признаны неизобличенными в преступлениях, и таким образом отправлять суд, во имя государства, не правительственными органами, а судом частных обществ... Независимо от сего, нельзя не заметить, что теория доказательств, основанная лишь на их формальности, имеет не только тот недостаток, что от правосудия ускользают опытные и искусные злодеи: она, вместе с тем, не предотвращает и несправедливых осуждений". По всем изложенным основаниям принято было начало внутреннего убеждения для оценки силы доказательств: оно выражено в следующих статьях Устава уголовного судопроизводства: 119, 766, 804. В Уставе уголовного судопроизводства не встречается статей, определяющих силу доказательств; но доказательство отвергает некоторых свидетелей, показания которых или могут ввести в заблуждение, или же могут идти вразрез с интересами какой-либо институции, в государстве необходимой (ст. 704).

Раз в законодательстве принято начало внутреннего убеждения как мерило достоверности, весь процесс принимает характер, определяемый этим началом. Внутреннее убеждение вызывает необходимость судебного следствия, производимого предрешающими дело судьями. Это рассмотрение пред теми, кто решает дело, всего собранного доказательственного материала. При господстве формальной теории доказательств судебного следствия нет; судьи, решающие дело, живых доказательств не видят; они имеют только акты следствия; их источники второстепенные. Cудебное следствие не есть только поверка предварительного, а, напротив, совершенно самостоятельное исследование истины не только по доказательствам, собранным следователем, но и представленным сторонами на суде. Предварительное следствие не есть даже необходимый момент процесса, вытекающий из логики последнего; это требование практики. Центр уголовного процесса рассмотрение доказательств пред судьями, решающими дело; предварительное следствие просто удобство. Это высказано и в мотивах к ст. 545, по которой по некоторым делам может быть преступлено к судебному производству и без предварительного следствия. Вот что сказано в этом мотиве: "Коллегиальный состав суда может способствовать лишь зрелому обсуждению обстоятельств, а отнюдь не изысканию их, или так называемому розыску, успех которого часто зависит от прозорливости следователя и от единства, быстроты и даже внезапности в его действиях, т. е. от таких условий, которые более соответствуют деятельности одного распорядительного следователя, чем деятельности целого суда, стесненного в своих распоряжениях разнообразием взглядов членов суда на один и тот же предмет и самим механизмом коллегиального производства. Кроме того производство предварительного следствия на суде потребовало бы по одному и тому же делу многих заседаний и притом не сряду, а по мере открывающихся обстоятельств".

Но отсутствие правил о силе доказательств не означает, что в нынешнем общеевропейском уголовном процессе совсем нет правил, исключающих то или другое доказательство как негодный источник достоверности. По тем или иным основаниям, иногда не стоящим даже в связи с условиями правильного исследования материальной истины, законодательством воспрещаются некоторые доказательства. Здесь речь идет не об отрицательных правилах о силе доказательств, а об исключении некоторых доказательств. Вопрос этот представляет немало трудностей для правильного разрешения. Интересы государства, государственной службы, церкви и разных учреждений вызывают устранение из дела верного доказательства, которое могло бы пролить свет на обследование виновности или невиновности человека. Возьмем для примера ст. 704 Устава уголовного судопроизводства. Она гласит: "Не допускаются к свидетельству: 1) безумные и сумасшедшие; 2) священники в отношении к признанию, сделанному им на исповеди; 3) присяжные поверенные и другие лица, исполнявшие обязанности защитников подсудимых, в отношении к признанию, сделанному им доверителями во время производства о них деле". Не касаясь первого пункта этой статьи, исключающей свидетелей, не имеющих необходимого для наблюдений психического здоровья, мы видим, что устраняется выдавание тайн, доверенных священнику или защитнику. Разрешите показания священников и защитников о том, что им сообщено при исполнении ими обязанностей, выдавание доверенных им тайн, и вы уничтожите возможность искренней исповеди и правдивого рассказа защитнику со стороны подзащитного. Из сказанного видно, что здесь получаем собственно две причины для исключения доказательств:

а) для ограждения истины исключаются некоторые доказательства, могущие ввести в заблуждение суд, и

б) исключаются доказательства, допущение которых способно погубить целое учреждение или важный обряд.

Вне этих причин мы не видим оснований для исключения доказательств. В жизни государственной и общественной легко, в угоду тому или другому интересу, накопляются исключения и монополии. Но в вопросе о воспрещении доказательств, ради щажения тех или других интересов, нужно быть скупым на исключения. Поэтому мы не совсем правильным считаем давать такое общее решение вопросу, какое дает Цахарие: "Исследование материальной истины настолько должно иметь место, насколько это совместимо с другими правовыми и моральными требованиями". Принимая во внимание, что материальная истина в уголовном суде расследуется для решения вопроса, наказывать; или нет человека, мы полагаем, что воспрещения доказательств могут иметь место лишь для ограждения невиновности человека. Лишать человека доказательства, спасающего его от незаслуженной муки, нельзя по самому существу уголовного правосудия: карать преступников, а не людей неповинных. Для спасения невиновного государство должно делать все, что лишь возможно, ибо всякое деяние здесь будет нравственно.

2) Cудебное следствие, т. е. разработка собранных по делу доказательств пред решающими судьями, основывается на трех началах, которые составляют коренные принципы теории доказательств, принявшей внутреннее убеждение мерилом достоверности.

Эти начала суть:

а) Принцип непосредственности.

Принцип непосредственности состоит в том, что судья, решающий дело, должен черпать доказательства из их первоначальных источников, т. е. выслушивать показание от самого свидетеля, обозревать самые вещественные доказательства. Каждой посредник между первоначальным источником доказательства и судьею увеличивает поводы для ошибок. Если свидетель А. показывает лично на суде, то мы можем быть введены им в заблуждение, которое обозначим цифрою 1; но если показание А. передается нам не лично им, а В., слышавшим от него, то шансы на ошибку увеличиваются, мы уже имеем 1 + 1 = 2. Принцип непосредственности выражается, во-первых, в начале устности (ст. 625 Устава уголовного судопроизводства), которая есть только одна сторона непосредственности, и, во-вторых, в том, что вещественные доказательства обозреваются судьями лично (ст. 696, 689 Устава уголовного судопроизводства). Начало устности касается только свидетелей и экспертов, а не сторон. Устность сторон не вытекает из доказательственного права, а есть необходимое условие их деятельности на суде.

б) Принцип состязательности.

Он состоит в том, что в разработке доказательств пред решающими судьями участвуют две стороны: обвинитель и защитник. Cостязательное рассмотрение доказательств обеспечивает всестороннее их обсуждение. Cостязательность выражена в 630 ст. Устава уголовного судопроизводства.

в) Принцип непрерывности.

Принцип непрерывности (ст. 633 Устава уголовного судопроизводства) состоит в том, что внимание судей, решающих дело, не должно быть отвлекаемо для другого дела, дабы цельность впечатления, полученного от рассматриваемого дела, ничем не была нарушена. В мотиве к ст. 633 так очерчено начало непрерывности: "Понятие о непрерывности суда в том смысле, какой ему придают некоторые иностранные законодательства, не заключает того стеснительного условия, что суд не может быть прерван по встретившимся к продолжению его препятствиям или для собрания каких-либо дополнительных сведений. Единственное условие, которое заключается в этом понятии, состоит в том, что не должно смешивать рассмотрение одного дела с рассмотрением другого. Прервав судебное заседание по одному какому-либо делу и обратившись к рассмотрению другого дела, суд может приступить к решению первого из них не иначе, как по возобновлении судебного следствия с самого начала, несмотря на то, что часть его была уже произведена при первоначальном рассмотрении дела. Условие это есть необходимое следствие решения дел по внутреннему убеждению, основанному на обсуждении в совокупности всех обстоятельств дела. Если судьи и присяжные должны произносить решение по тому впечатлению, которое произвела на них вся совокупность обстоятельств, разобранных пред ними на судебном следствии, то, очевидно, что для сохранения силы и целостности этого впечатления, судебное следствие должно быть производимо или непрерывно, в буквальном смысле этого слова, или только с небольшими промежутками, во время которых судьи и присяжные не должны обращаться к рассмотрению других дел, дабы не отвлекать своего внимания от начатого уже ими судебного следствия: рассмотрение вперебивку нескольких дел не только ослабило и раздробило бы впечатление по каждому из них, но, сверх того, могло бы иметь последствием смешения обстоятельств одного дела с обстоятельствами другого".

Ввиду того, что правила о силе доказательств по современному научному воззрению не могут составлять предмета законодательных предопределений, возникает вопрос: уместна ли инструкция о силе доказательств, выработанная законодателем для судей? Вопрос этот поднимаем был в литературе и практике по тем соображениям, что французская система инстинктивного всеведения присяжных многими считалась опасною, и потому-что желали с помощью инструкции достигнуть хотя бы отчасти тех выгод, какие доставляются law of evidence в английском судопроизводстве. Вопрос об инструкции в особенности уместен там, где закон возлагает на председателя обязанность дать присяжным наставление о юридических основаниях к суждению о силе доказательств. Наконец, он еще и потому может быть возбуждаем, что в делах, решаемых без участия присяжных заседателей, судьи обязаны мотивировать свои приговоры, что, конечно, требует изложения и тех соображений, по которым те или другие факты признаны достоверными. О выработке инструкции была речь в Австрии в 1851 и 1852 годах, о ней также поднимались много раз толки в Германии; но дело кончилось ничем. Причины неудачи весьма понятны. "Инструкция" составляла бы нечто среднее между законом и официальноизданным учебником. Такое неопределенное юридическое значение инструкции послужило бы причиною больших затруднений и недоразумений. Одни судьи смотрели бы на нее как на нечто необязательное; другие признавали бы ее просто законом. Она стесняла бы судью, освящала бы ошибки и ослабила бы самодеятельность судей в выработке практического учения о силе доказательств. Польза, которую могла бы принести хорошо составленная и полная инструкция, скорее будет достигнута свободною научною обработкою предмета. Нужно только, чтобы в науке старательно разрабатывалось учение о доказательствах и чтобы судьи не были чужды ни участия в подобной работе, ни знакомства с результатами ее. В комиссии, составлявшей наш Устав уголовного судопроизводства, также обсуждался вопрос об инструкции и разрешен был отрицательно. "Сколь бы ни было определительно выражено, читаем в мотивах к Уставу уголовного судопроизводства (стр. 281), что наставление это не должно стеснять внутреннего убеждения судей и присяжных заседателей, но такое стеснение было бы неизбежно, коль скоро правила о доказательствах были бы формулированы законодательною властью. Правила эти были бы установлены если не силою законодательных велений, то силою авторитета законодательной власти. Такое наставление имело бы то вредное последствие, что открывало бы судьям и присяжным заседателям легкий способ постановления решений подведением обстоятельств дела под известные и единожды навсегда установленные формы без самостоятельного разбора значения каждого обстоятельства и без тщательного соображения силы всех обстоятельств в совокупности. Между тем, правила о доказательствах, сколь бы они ни представлялись верными, не могут быть почитаемы непреложными в применении ко всем случаям многообразной действительности, потому что никаким правилом, в какой бы полной и обдуманной форме оно ни было постановлено, нельзя заменить живого воззрения на то, что справедливо или истинно в каждом данном случае".

Перейдем теперь к рассмотрению вопроса о том наставлении, которое дается председателем присяжным о силе доказательств.

Инструкция присяжных в английском процессе. Обыкновенно указывают на речь английского судьи (charge) как на образец инструкции о силе доказательств. Действительно, значение английской charge вообще очень велико, если взять во внимание, что в английском процессе постановки вопросов для присяжных не существует, следовательно речь судьи должна точно установить пункты, подлежащие решению присяжных. Что же касается собственно инструкции о силе доказательств, то она, конечно, дается, но значение ее на континенте в значительной степени преувеличено. В своей речи о доказательствах судья обязан изложить присяжным существующий закон, насколько он касается доказательств, все равно делает ли этот закон излишним доказывание какого-либо факта, или придает особый вес какому-нибудь виду доказательств, или требует особого способа доказывания каких-нибудь обстоятельств. Cловом, судейское наставление о доказательствах имеет чисто правовое значение, оно настолько обязано касаться доказательств, насколько из закона вытекают те или другие условия достоверности источников судейского убеждения. Так, судья должен точно определить значение каждой презумпции, могущей иметь применение к обстоятельствам дела, должен установить различие между презумпциями, допускающими опровержение и не допускающими его. Он должен пояснить присяжным, что между презумпциями, допускающими опровержение, есть такие, которые должны быть приняты присяжными, если нет опровергающего доказательства, и которые могут быть приняты присяжными, если это не противно их убеждению. Так, если по общему или статутному праву, документ, подлинность которого доказана, считается полным доказательством содержащихся в нем фактов, то судья должен объяснить присяжным, что они не могут не признать существования обстоятельств, изложенных в документе, и что единственный вопрос, подлежащий их решению, состоит в том: установлена ли подлинность того документа? Так, если одно свидетельское показание считается по закону недостаточным доказательством, как, например, по делам о высокой измене и клятвопреступлении, судья должен объяснить присяжным содержание этого правила. Так же точно, если против лица, обвиняемого в преступлении, имеется только оговор соучастника, ничем и ни в одном существенном пункте не подтвержденный, судья обязан предостеречь присяжных, что небезопасно осуждать человека на основании одного только такого доказательства, хотя они и имеют на то законное право(29). Помимо подобных наставлений, извлекаемых собственно из законов о доказательствах, судьи высказывают и мнения о силе доказательств, почерпаемые из собственного опыта или из речей каких-либо авторитетов судебной практики; но подобные соображения нисколько необязательны для присяжных. Cудьи при этом иногда высказывают личное свое мнение о силе доказательств по данному делу, но это не есть их право или обязанность. В большинстве случаев, по мнению некоторых писателей, такие советы, основанные на богатом судейском опыте, могут быть только полезны, тем более, что присяжным всецело принадлежит право оценивать силу доказательства. Напротив, в американской практике, как уверяет Проффатт (A treatise оn trial by jury, _ 322), высказывание судьею мнения о силе доказательств по делу считается злоупотреблением, запрещенным авторитетами или даже прямыми статутами. "Опыт показал нам, говорит этот юрист, что если право судьи высказывать свое личное мнение о силе доказательств по делу может быть полезно в одном случае, то в десяти случаях оно может вредить сторонам. Поэтому в Америке мы строго держим судью в известных пределах и полагаем, что он присваивает себе права присяжных, если решается высказывать личный взгляд на силу представленных в суде доказательств. В большинстве штатов это прямо воспрещено статутами, в других местах судебная практика признает высказанное судьею мнение о силе доказательств поводом для кассации приговора".

Из сказанного о наставлении английского судьи ясно, что единственная обязанность последнего изложить действующий закон о доказательствах. Рассуждения о силе доказательств, по строгому праву, имеют место настолько, насколько эта сила определяется в законе или косвенно вытекает из тех или других постановлений о способе добывания и эксплуатации доказательств. Общегерманский Устав уголовного судопроизводства, в ст. 300, о заключительном слове председателя, постановляет следующее: "Председатель, не входя в оценку доказательств, дает присяжным наставление о правовых точках зрения, которые они должны принять во внимание при разрешении возложенной на них задачи". Таким образом, немецким присяжным дается только юридическое наставление, и мы имеем полное право сказать, что инструкции о доказательствах немецкие присяжные не получают. Мы не можем признать такое положение дела правильным. Нет никакого сомнения, что сила доказательств должна быть обсуждаема присяжными по внутреннему убеждению. Но оставить присяжного без всякого совета по вопросу об условиях достоверности доказательств значит оставить их без всякого предостережения и не придавать уже никакого значения ни опыту судей, ни работе науки. Общегерманский кодекс устранил из речи председателя наставление о доказательствах на том основании, что такое наставление тогда только имело бы цену, если бы председатель имел право высказать свое личное мнение о силе представленных доказательств; но такое влияние на мнение присяжных, замечает Гейер (Lehrbuch des gemeinen deutschen Strafprozesses, 1880, p. 757), противоречит нашему немецкому правосознанию. Можно только позавидовать немецкому правосознанию, которое так отчетливо, что имеет даже определенный догмат о пределах председательского наставления. Мы полагаем, что председатель может дать присяжным ценное наставление об условиях достоверности доказательств, не высказывая своего личного мнения о силе представленных по делу доказательств. По нашему законодательству, председатель, в заключительной своей речи объясняет на основании ст. 801 Устава уголовного судопроизводства присяжным "общие юридические основания к суждению о силе доказательств, приведенных в пользу и против подсудимого". Cт. 803 дополняет характеристику этой части председательского наставления таким образом: "Общие основания к суждению о силе доказательств объясняются председателем суда не в виде непреложных положений, но лишь в смысле предостережения от всякого увлечения к обвинению или оправданию подсудимого". Для уяснения себе характера этого председательского наставления нужно себе поставить вопрос: что разумеет наш Устав уголовного судопроизводства под словами "общие юридические основания к суждению о силе доказательств?" Из проекта инструкции о силе доказательств, которую предполагалось внести в Устав, мы получаем ключ для решения этого вопроса, так как предполагавшаяся инструкция заменена в Уставе уголовного судопроизводства наставлением председателя. Вот эта инструкция:

1) Cудьи и присяжные заседатели определяют вину или невинность подсудимого по внутреннему убеждению, основанному на обсуждении в совокупности всех обстоятельств дела. Причем, однако, соблюдаются следующие правила:

2) Подсудимый признается невинным, доколе противное не будет доказано. Всякое сомнение о вине или о степени виновности подсудимого объясняется в его пользу.

3) Никто не может быть признан виновным, если нет положительного удостоверения в том, что cиe преступление действительно совершено.

4) Освидетельствования и осмотры, не требующие особых технических знаний, почитаются достоверными, когда они произведены установленными властями и с соблюдением предписанных на то правил.

5) Предмет, для точного исследования которого необходимы особые сведения или опытность в какой-либо науке, искусстве или ремесле, не почитается доказанным до истребования о нем мнения сведущих людей в установленном порядке.

6) Cобственное признание подсудимого не принимается в уважение: а) когда оно несогласно с обстоятельствами дела; б) когда оно вынуждено насилием, угрозами, обещаниями, ухищрениями и тому подобными мерами.

7) Признание подсудимого может иметь силу доказательства только по тем обстоятельствам, к коим оно положительно относится.

8) Признание подсудимого не может быть принято за основание обвинительного приговора, если, кроме этого признания, нет иного удостоверения в том, что преступление действительно совершилось.

9) Показания свидетелей не принимаются в уважение: а) когда показание основано лишь на догадке, предположении или на слуху от других; б) когда свидетель имеет такие телесные или умственные недостатки, при которых он не мог иметь ясного представления о предмете свидетельства; в) когда оно вынуждено насилием, угрозами, обещаниями, ухищрениями и тому подобными мерами; г) когда оно несогласно с обстоятельствами дела.

10) Письменный документ может иметь силу доказательства лишь тогда, когда нет сомнения, что он вышел из рук писавшего в том самом виде, в каком он представлен к делу.

11) Cознание подписи под документом не составляет доказательства в сознании всего документа и не устраняет отзыва об употреблении подписи во зло.

12) Акт или протокол, составленный в присутственном месте или у должностного лица установленным порядком, почитается достоверным в отношении ко всем действиям и обстоятельствам, о коих присутственное место или должностное лицо свидетельствует по личному удостоверению, доколе противное не будет доказано.

13) Cвидетельство о преступлении, сделанное в частной переписке или на бумаге, поданной в присутственное место или должностному лицу, не прежде признается действительным, как по подтверждении свидетелем своего показания на допросе в суде.

14) Уликою почитается всякое обстоятельство, из которого можно вывести заключение или о событии преступления, или о вине подозреваемого лица.

15) Те только улики могут быть приняты во внимание при решении дела, которые имеют несомненную связь с предметом суждения.

16) Ни собственное признание подсудимого, ни показание свидетелей не принимаются в уважение, если оно сделано не на суде, а при предварительном следствии, без присутствия при том посторонних лиц.

Вглядываясь в эту инструкцию, мы видим, что она излагает правовые условия достоверности доказательств, т. е. те юридические признаки, по которым мы можем признать данное обстоятельство удовлетворительным в судебном отношении. Общим юридическим основанием к суждению о силе доказательства следует считать его соответствие правовым и логическим требованиям. Правовыми условиями следует почитать те условия собирания и эксплуатации доказательств, которые установлены в данном Кодексе; логическими те критерии, которые выработаны человеческим опытом об источниках фактической достоверности. Таким образом, на наш взгляд, 801 ст. Устава уголовного судопроизводства не имела в виду разрешать председателю в заключительной речи говорить присяжным о степени силы имеющихся по делу доказательств, а только об условиях достоверности доказательств вообще. Наставление председателя должно иметь в виду не данное доказательство, а известный вид доказательств. В этом отношении его наставление вполне возможно и без обнаружения личного мнения, которое было бы неизбежно, если бы он имел право входить в обсуждение степени подтвержденности доказательств, представленных по делу.

Наш кассационный суд не так смотрит на дело. Из имеющихся кассационных решений *(9) видно, что, по взгляду Cената, председателю по 801 ст. принадлежит право входить в обсуждение степени подтвержденности представленных по делу доказательств. В кассационных решениях 1867, n 492, Cенат высказал следующее положение: "На основании 801 ст. Устава уголовного судопроизводства, председатель имеет неотъемлемое право объяснять присяжным заседателям юридические основания к суждению о силе показаний экспертов как доказательств, служащих в пользу или против подсудимого. Для оценки этих мнений по существу ему не может быть возбранено указывать и на такие обстоятельства, которые подкрепляют и опровергают заключения эксперта". Нельзя не заметить, что это решение Cената отступает от прямого смысла 801 ст. Устава уголовного судопроизводства, которая имеет в виду общие юридические основания к суждению о силе доказательств, а не разбор степени их подтвержденности в данном случае. Необходимым следствием такого взгляда на заключительную речь председателя является как бы косвенное дозволение председателю высказать свой взгляд на силу имеющихся по делу доказательств. Такой результат, во всяком случае, противоречит Уставу уголовного судопроизводства, если бы мы даже по существу ничего против него не имели(30).

 

Определение тpeтьe

Уголовным доказательством называется всякий факт, имеющий назначением вызвать в судье убеждение в существовании или несуществовании какого-либо обстоятельства, составляющего предмет судебного исследования.

Основания

Мы дали такое определение доказательства, которое наиболее подходит к определению, принятому Бентамом (Rationale of evidence, v. I, p. 24). Знаменитый юрист так определяет доказательство: "Доказательство есть общее название, даваемое каждому факту, когда он представляется на рассмотрение судьи с целью вызвать в последнем убеждение в существовании факта, долженствующего послужить основанием для судебного приговора" (evidence is a general name, given to any fact in contemplation of its producing in the jurge's mind a persuasion concerning the existence of some other fact; of some fact, which supposing the existence of it established, a decision to a certain effect would be called for at his hands). Ливингстон (The works, v. II, p. 460) в своем "Кодексе доказательств" дает такое определение доказательству: "Доказательством называется то, что приводит разум судьи (или тому содействует) к правильному убеждению в истинности или ложности какого-либо факта, утверждаемого или отрицаемого" (Art. 13. Evidence is that, which brings or contributes to bring the mind of the judge to a just conviction of the truth or the falsehood, of any fact asserted or denied). Определение это не может быть признано удовлетворительным, так как и то обстоятельство, которое не привело бы к правильному убеждению, все-таки по существу своему не может не быть признано судебным доказательством. Гринлиф (A treatise on the law of evidence, v. I, p. 4) так определяет доказательство: "Слово "доказательство" обнимает все средства, при помощи которых какой-нибудь cnopный факт, составляющий предмет исследования, установляется или опровергается". В данном нами определении (_ 3) мы не поставили доказательства в зависимость от достоверности его, как это делает Ливингстон, а приняли только во внимание назначение, даваемое факту, допущенному на суде, для удостоверения какого-либо обстоятельства. Уголовное доказательство получает значение судебного, когда оно имеет юридические признаки, требуемые законом. Taкиe признаки вовсе не составляют принадлежности одной только формальной теории доказательств; они, как уже было указано, присущи и кодексу, основанному на принципе внутреннего убеждения.

Такие признаки даются установленными способами собирания и эксплуатации доказательств. Cудебное доказательство не следует смешивать с предустановленным, т. е. с таким, которое установляется законодательством наперед как единственное допустимое доказательство известного факта. Область предустановленных доказательств гражданское право, в котором предопределенные законом формы юридических отношений, пользующиеся судебною защитою. Вместе с тем обыкновенно составляют и доказательства имевших место правовых фактов. В уголовном процессе, стремящемся к материальной истине, предустановленных доказательств быть не может. Если какое-либо обстоятельство, имеющее отношение к уголовному процессу, и подтверждается предустановленным доказательством, то последнее имеет силу, доколе противное не доказано. Единственный след предустановленного доказательства, какой можно найти в нашем Уставе уголовного судопроизводства, это статья 413, но и та не установляет безусловно обязательной силы неопровержимости документа. Cтатья эта гласит: "Когда возраст обвиняемого может иметь влияние на вменение ему содеянного в вину или на определение ему наказания, то показание его о летах поверяется справкою из метрических книг, а за неимением их из ревизских сказок или других документов; за невозможностью же сих справок возраст обвиняемого определяется посредством освидетельствования его чрез врача". Эта статья распространена Cенатом и на определение возраста потерпевшего лица, когда от возраста этого последнего зависит свойство виновности подсудимого. Однако Cенат смотрит на указанные в 413 ст. документы, как на имеющие обязательную силу, ибо по делу Данненберга (кассационные решения 1870, n 65) им высказано: "Так как достоверность возраста основывается на документах, именно означенных в законе, то она не подлежит ни разрешению, ни утверждению присяжных, и вопрос этот им предлагаем быть не может". Понятно, что это последнее положение противоречит принципу внутреннего убеждения, принятому в Уставе, по которому никаких предустановленных доказательств в суде уголовном быть не может *(10). Вопрос о достоверности показаний о возрасте, откуда бы эти последние ни были почерпнуты, составляет вопрос, подлежащий решению присяжных заседателей. В этом едва ли возможно сомневаться.

Обращаясь к слову "факт", введенному в наше определение, мы должны заметить, что под это понятие подходит:

1) всякая вещь, состояние вещей, соотношение вещей, словом всякое явление, которое может быть воспринято нашими чувствами;

2) всякое психическое состояние, могущее быть предметом нашей сознательности.

Что существуют предметы, расположенные в известном порядке, есть факт; что человек видел или слышал что-нибудь, есть факт; что человек сказал слово или целый ряд слов, есть факт; что человек держится известного мнения, имеет известное намерение, действует добросовестно, любит, ненавидит, сознавал в данное время данное состояние, был в известном состоянии здоровья, имел такую-то репутацию, все это факты (Stephеn, Indian Evidence Act., p. 148). Все, что наполняет мир вещественный, все, что может быть нами воспринято из мира духовного, может составлять уголовное доказательство.

В этой части нашего сочинения, где дело идет только об уголовно-судебной достоверности вообще, мы не войдем в рассмотрение подразделения доказательств на отдельные виды. Вопрос, который нам здесь нужно рассмотреть, касается значения известного деления доказательств на обвинительные и оправдательные.

a) Обвинительные доказательства должны быть настолько убедительны, чтобы судьи получили несомненное убеждение в виновности подсудимого. Понятие полного обвинительного доказательства не может быть определено с точностью a priori, при отсутствии идеи о plena probatio, встречавшейся в законной теории доказательств.

б) Оправдательные доказательства. К оправдательным доказательствам не следует относить предъявления тех сомнений, которые подкапывают здание обвинения. На подсудимом не лежит обязанность представлять оправдательные доказательства; он имеет полное право ограничиться ослаблением обвинительных данных. Достаточно, если он покажет, что обвинительные доказательства не только не представляют достоверности, но даже высокой вероятности. (Еriеdmаnn, Systematisches Handbuch der Vertheidigung im Strafverfahren, 1878, s. 502). Что касается собственно до оправдательных доказательств, представление которых принято на себя подсудимым, то они, в отличие от обвинительных, должны быть настолько удостоверены, чтобы показана была только их вероятность, между тем как обвинительные доказательства должны стоять на степени уголовно-судебной достоверности. Такое, более благоприятное условие оправдательного доказывания в старинной литературе учения о доказательствах называлось favor dеfеnsiоnis. При господстве законной теории доказательств, favor defenslonis был настолько широк, что оправдательные доказательства не теряли своего значения даже в том случае, когда не имели формальных условий достоверного доказательства вообще. На чем основывается favor defensionis, выражающийся в настоящее время в том, что оправдательные доказательства могут ограничиваться высокою вероятностью, стоящею ниже уголовно-судебной достоверности? Государство, являющееся обвинителем, должно доказать виновность подсудимого. Подсудимый ничего не обязан доказывать. Всякое сомнение в виновности подсудимого толкуется в его пользу. Cледовательно, оправдательное доказательство, раз оно представляется, должно быть лишь настолько сильно, чтобы возбуждать разумное сомнение. Но для такого разумного сомнения достаточно бывает и слабой вероятности оправдательных доказательств. При этом следует заметить, что неподтвержденность оправдательного доказательства не уничтожает слабости обвинительных доказательств(31); обвинение может быть сильно только своими собственными и независимыми прочными основами. Говоря о степени подтвержденности оправдательных доказательств, мы, конечно, не имеем в виду тех случаев, когда на подсудимого падает доказывание exceptio veritatis. Exceptio veritatis налагает на подсудимого onus probandi, и представленные доказательства не могут ограничиваться возбуждением сомнения, а должны дать уголовно-судебную достоверность.

 

Определение четвертое

Судья составляет ceбе убеждение, необходимое для решения вопроса о достоверности обстоятельств дела, исключительно на основании доказательств, представленных на суде.

Основания

За исключением фактов общеизвестных, вообще не доказываемых на суде, судьи нe должны решать дел на основании внесудебного личного знания дела(32). Cудьи должны знать дела только из судебных источников: "non refert quid notum sit judici, si notum non sit in forma judici". Это же начало выражается и в следующих положениях: "de non apparentibus et non existentibus eadem est ratio...." "Quod non apparet non est". "Incerta pro nullis habentur". Cмысл всех этих положений заключается в том, что доказательства должны достигать судей только по известным каналам, законом установленным, и при известных условиях, составляющих приемы уголовного процесса. В присяге своей присяжный заседатель говорит: "Подам решительный голос, согласно с тем, что увижу и услышу на суде" (ст. 666 Устава уголовного судопроизводства). Всякое сведение, доходящее до присяжных не в виде допущенного на суде доказательства, не есть доказательство. Впрочем, иногда сведение, не имеющее значения доказательства, может быть драгоценно в том отношении, что оно указывает на существование доказательства по делу. На своем настоящем месте, в процессе, такое указательное сведение может повести к открытию доказательств. Бентам (Rationale, v. III, p. 554) называет такое сведение indicative evidence и так его определяет: "Под именем indicative evidence я не разумею особенного вида доказательства, но всякое вообще доказательство, имеющее специальный результат, заключающийся в том, что оно указывает на существование какого-либо доказательства. Указательное доказательство (indicative evidence) есть доказательство доказательства (evidence of evidence)". Выражение доказательство доказательства неудачно, ибо доказательство доказательства не есть указание на существование неизвестного еще доказательства, а подтверждение уже добытого. Указательные доказательства, хотя и не пользуются значением судебного материала, могут, однако, как мы сказали, вести к открытию новых источников достоверности. Так, в ст. 300 Устава уголовного судопроизводства читаем: "Безыменные пасквили и подметные письма не составляют законного повода к начатию следствия; но если они заключают в себе указание на важное злоупотребление или преступное деяние, угрожающее общественному спокойствию, то служат поводом к полицейскому розыску или дознанию, могущему повлечь за собою и самое следствие". По ст. 718 допрос свидетелей на суде "начинается предложением свидетелю рассказать все, что ему известно по делу, не примешивая обстоятельств посторонних и не повторяя слухов, неизвестно от кого исходящих". Но если свидетель может указать, откуда данный слух исходит и если слух важен, то здесь есть указание на новое доказательство, которое и может быть добыто как новое доказательство из надлежащего источника в порядке, установленном законом. Народная молва часто бывает указательным доказательством, служащим поводом к раскрытию истины. Cт. 253 говорит: "Когда преступления или проступки сомнительны или когда о происшествии, имеющем такие признаки, полиция известится не по слуху (народная молва) или вообще из источника, не вполне достоверного, то, во всяком случае, прежде сообщения о том по принадлежности, она должна удостовериться чрез дознание: действительно ли происшествие то случилось и точно ли в нем заключаются признаки преступления или проступка?"

 

Определение пятое

Обстоятельство, доказательства которого на суде оставили в уме судьи сомнение, почитается недоказанным.

Основания

Cтифен в своем Indian Evidence Act, Art. 3 поместил следующее правило: "Факт считается доказанным, если суд, по обсуждении доказательств признал его достоверным или признал его существование настолько вероятным, что благоразумный человек, поставленный в данные условия, должен был бы решиться действовать на основании такого признания. Факт считается опровергнутым, если суд по обсуждении доказательств признал, что факт не существует, или признал его несуществование настолько вероятным, что благоразумный человек, поставленный в условия данного случая, должен был бы решиться действовать на основании такого признания. Факт считается недоказанным, если он не доказан и не опровергнут".

Правило, изложенное в определении пятом, есть последствие основного начала уголовного процесса: "Подсудимый признается невиновным, доколе противное не будет доказано. Всякое сомнение о вине или степени виновности подсудимого объясняется в его пользу". Несомненным применением этого основного принципа является у нас пятое определение. Правило, что факт, о котором после доказывании его осталось сомнение в уме судьи, есть искусственное правило юридическое. В научном исследовании факт, вызывающий сомнение, оставляется без решения до представления дополнительных доказательств. Никакие обязательные предположения не могут иметь места в научном исследовании. Но в процессе, основанном на принципе, что виновность подсудимого должна быть доказана, если его хотят наказать, сомнение в достоверности истолковывается в пользу мысли о недоказанности: in dubio mitius. Принцип этот, вытекающий из материального уголовного права, проводится и в нашем Уставе уголовного судопроизводства; например, в ст. 813 "при разделении голосов присяжных заседателей поровну, принимается то мнение, которое последовало в пользу подсудимого". In dubio mitius нашел также свое выражение в известном юридическом завете, что лучше освободить десять виновных, чем осудить одного невинного.

 

Определение шестое

Факт, состоящий в том, что какое-нибудь лицо на суде высказывает такое-то мнение о существовании или несуществовании обстоятельства, составляющего предмет исследования, не есть доказательство. Мнения на суде не допускаются. Из правила этого дозволяются следующие исключения:

a) На суде допускаются мнения сторон, подкрепленные данными судебного исследования, о существовании или несуществовании обстоятельств дела.

б) Равным образом допускаются на суде мнения сведущих людей (экспертов), когда для точного уразумения встречающегося в деле обстоятельства необходимы специальные сведения или опытность в науке, искусстве, ремесле, промысле или каком-либо занятии.

Однако показание эксперта о существовании или несуществовании фактов, на которых основывается его мнение, тогда только есть доказательство, когда оно, по существу своему, имеет значение свидетельского показания. В тех случаях, когда свидетельское показание, по предмету своему, близко граничит с мнением, оно должно быть, по возможности, сведено к фактам, на которых построено.

Основания

Убеждение в достоверности фактов, составляющих предмет судебного исследования, вырабатывается судьею или присяжными на основании фактов, указываемых свидетелями, письменными документами и другими источниками достоверности. Cоставить себе мнение о доказательном значении этих фактов дело судей. Назначение, таким образом, свидетелей на суде давать факты, а не мнения. Не для чего присяжным быть судьями по вопросу о достоверности фактов, не для чего заботиться о том, чтобы на суд попадали только лучшие, т. е. первоначальные доказательства, если позволять свидетелям высказывать мнения. В самом деле, допущение на суде мнений свидетелей не имеет никакого основания. Если такие мнения не основываются совсем на доказательствах или основываются на недостоверных доказательствах, то они неосновательны и совсем не должны быть выслушиваемы; если же они основываются на положительных данных, то суду должны быть представлены эти последние. Cуд, во всяком случае, не менее свидетелей способен вывести те заключения, какие могут и должны быть сделаны для целей правосудия. "Testes rationem scientiae reddere teneantur". "Omne sacramentum debet esse certae scientiae". Бэст (ib. 649) приводит старинную аргументацию высказанной мысли: "Свидетель не выполняет своей задачи, если он высказывает свои мнения, и это по двум основаниям. Во-первых: судья должен дать решительный приговор, а для этого он нуждается в более твердой основе, чем мнение. Во-вторых: свидетель, высказывающий мнение, не может быть преследуем за клятвопреступление". Однако положение, что свидетель не должен излагать мнение, следует применять разумно и осторожно. Оно не должно заграждать на суде дорогу доказательствам. Правило это означает только, что свидетелям не следует предлагать вопросов, ответы на которые ставили бы их в положение присяжных. Далее, в тех случаях, когда свидетельское показание по существу своему близко граничит с мнением, свидетель должен быть побуждаем свести свое показание к фактам. Cвидетель, например, показывает, что супруги дурно жили. Это мнение. Cвидетель должен дать факты, ему известные, из которых уже судьи сделают свое заключение. Cвидетель показывает, что подсудимый употребил известное слово в таком-то условном смысле. Cвидетель обязан показать, почему именно, по обстоятельствам, при которых сказано было слово, он полагает, что оно было употреблено в условном смысле. Cвидетель показывает, что подсудимый вообще вспыльчивого характера: он обязан представить факты, ему известные, из которых сделан был вывод. Мнение на суде может быть высказано: 1) сторонами и 2) экспертами. Cтороны, обвинитель и защитник, не имеют права давать свидетельские показания или вообще факты, им лично известные. Это противоречило бы основному положению, что никто не может в одно и то же время быть и свидетелем, и стороною на суде. Но сторона имеет право высказать свое мнение на основании фактов судебного следствия о достоверности тех или других обстоятельств. В этом ведь заключается сущность обвинения и защиты: представляются два мнения на основании фактов судебного следствия. Мнения сторон на суде необходимы для того, чтобы присяжные могли группировать доводы "за" и "против" с большею полнотою и отчетливостью. Но присяжным должно быть известно, что между фактом и аргументом (на основании этого факта) есть существенное различие. Еще греческие риторы строго различали аргумент и доказательство. Доводы сторон тогда только уместны на суде, когда они черпаются из фактов судебного следствия(33) и не принимают характера мнения эксперта, основанного на личном опыте, опирающемся на материалах, чуждых судебному следствию. Мнения экспертов на суде, когда они приглашаются для объяснения каких-либо обстоятельств, составляют доказательство, потому что в редких только случаях эксперт может изложить, а присяжный понять все основания данного заключения. Мнение эксперта, потому что оно исходит от специалиста, составляет доказательство. Однако, когда эксперт свидетельствует о каких-либо фактах, им виденных, он является свидетелем. Так, медик-обдуцент по отношению к эксперту, вызванному на суд для подачи заключения на основании протокола и показаний обдуцента, есть свидетель. Конечно, обдуцент не есть обыкновенный свидетель, ибо, давая свои показания, он делает научную квалификацию явлений. В этом отношении граница факта и мнения часто нарушается по самому существу дела. Но нарушение этой границы неизбежно даже в обыденных свидетельских показаниях и едва ли может быть вполне устранено.

 

Определение cедьмое

Мнения ученых авторитетов науки по вопросам об условиях достоверности фактов на суде допускаются в качестве довода стороны, имеющей право высказывать свой взгляд на значение данной совокупности доказательств или отдельного их вида.

Основания

Стивен в своем Indian Evidence Act. art 51 выставляет следующее правило: "Когда допускается мнение, дозволяется также изложение его оснований". Сторона имеет полное право подкреплять свой взгляд на значение доказательств дела ссылками на ученые авторитеты по всем вопросам, касающимся достоверности фактов. Так, оценивая какую-нибудь совокупность улик, сторона имеет право разъяснить присяжным значение улик в процессе, анализировать слабость или силу косвенного доказательства вообще, выставить те условия, при наличности которых доказательства могут почитаться достоверными и убедительными(34).

 

Определение восьмое

Эксперт, высказывая свое мнение на суде, имеет право ссылаться на мнения авторитетов по специальному вопросу.

Основания

Это вытекает из права эксперта высказывать свое мнение по тому обстоятельству, для разъяснения которого он призван. Cсылка на мнение ученого авторитета есть один из мотивов эксперта(35), дающего свое научное заключение. Но стороны не имеют права приводить мнения из ученых сочинений в качестве опровержения эксперта, давшего заключение на суде. Во-первых, сторона не призвана в качестве эксперта для разъяснения известного обстоятельства; во-вторых, приводя мнение авторитета, например, из области медицины, сторона вводит нового эксперта, который дает свое заключение без присяги и не подвергается перекрестному допросу. Cтороны имеют право опровергать мнение одного эксперта мнением другого, давшего заключение по тому же делу и при тех же условиях.

 

Определение девятое

Доказательством первостепенным называется такое, которое представлено суду в первоначальном источнике. Доказательством второстепенным называется такое, которое представлено суду в источнике второй руки.

Основания

Подразделение доказательств на первостепенные и второстепенные (первоначальные и производные) проходит красною нитью через всю теорию судебной достоверности. О важности этого деления едва ли есть надобность долго говорить. Как при исследовании научной истины, так и в уголовном суде, первоисточник должен составлять нормальное средство для добывания истины; второисточник может быть только терпим как неизбежное исключение. Указанное деление коренится не в принципе непосредственности, составляющем отличительную черту правильного уголовного процесса. Cогласно этому принципу судье должны быть представлены первоначальные источники достоверности, на основании которых он мог бы составить себе наиболее верное представление о деле. Принцип устности, осмотр вещественных доказательств и места происшествия судьями, устранение свидетельства по слуху все эти правила и приемы суть лишь последствия начала непосредственности. Cлучаи, когда мы имеем дело со второстепенным доказательством, суть следующее: а) когда вместо устного показания свидетеля мы получаем на суде чтение его письменного показания, данного на следствии; b) когда свидетель показывает не то, что ему лично известно, а то, что ему известно по слуху от другого; с) когда содержание документа делается доступным суду из свидетельских показаний лиц, которым известен был документ, а не из самого документа, не представленного по какой-либо причине на суд; d) когда вещественные доказательства не представлены на суд, а сделались известными из описаний свидетелей (reported real evidence).

Второстепенное доказательство, по самому существу своему слабее первостепенного: оно не дает надлежащих гарантий истины. Условия, при которых второстепенное доказательство может быть допускаемо на суде, будут рассмотрены в особенной части нашего труда в учении об отдельных видах доказательств.

 

Определение десятое

Доказательством прямым называется такое, которое основывается на чувственном восприятии, непосредственном (судьи) или посредственном (других людей, сообщенном судье); доказательством косвенным, уликою, называется такое обстоятельство, из которого делают заключение к искомому факту (factun i probandum).

Основания

В доказательстве прямом содержание его получается или не посредственным чувственным восприятием судьи (личный осмотр), или непосредственным чувственным восприятием других людей свидетелей, авторов письменных документов, самого подсудимого.

При прямом доказательстве судья воспринимает его содержание так, как оно дается, например, подсудимым или свидетелем. Логическая деятельность судьи направляется не на создание содержания доказательства, а на определение достоверности источника последнего. Эта логическая деятельность представляется в виде следующего силлогизма: человек, имеющий такие и такие-то качества, есть достоверный свидетель; свидетель А. имеет такие и такие-то качества; следовательно, он достоверный свидетель.

Совершив такую логическую операцию, судья уже воспринимает прямо то, что говорит свидетель А., и этим заканчивается его операция, если сюда не относить еще сравнения одного свидетельского показания с другим. Но и при этой последней поверке дело идет об определении достоверности источника доказательства. Напротив, в доказательстве косвенном при улике, умозаключение судьи составляет самое содержание доказательства. Вот пример силлогизма, совершаемого при доказательстве посредством улики. На людей, у которых во владении находят, вскоре после случившейся кражи, уворованные вещи, может падать подозрение в воровстве; у В. вскоре после случившейся кражи нашли украденное кольцо; следовательно, на В. может упасть подозрение в совершении воровства. Здесь умозаключение судьи создает самое доказательство: оно получается не прямо, как рассказ свидетеля, а путем умозаключения, рождающего его.

Разделение доказательств на прямое и косвенное определяет два рода их в системе уголовных доказательств.

Прямое доказательство представляет несколько видов. Виды эти остепеняются на основании следующих соображений. Основное назначение уголовного доказательства, по справедливому замечанию Гейера (Lehrbuch des gem. deutsch. Strafproc. 1880, p. 693), состоит в том, чтобы заменить собою для судьи непосредственное восприятие тех моментов прошлого события, относительно которых непосредственное восприятие совершенно невозможно. Некоторые следы прошлого события поддаются непосредственному восприятию судьи, например, местность, где совершилось преступление, орудия последнего, corpus delicti и т. д. Но как совершено было преступление, различные эпизоды этого совершения, все это, как потонувшее в прошлом не может быть более предметом чувственного восприятия судьи.

Таким образом, на первом месте в системе уголовных доказательств должен быть поставлен личный осмотр судьи, как дающий, при нормальных условиях наблюдения, высшую достоверность чувственную очевидность. Вспомогательным, хотя и вполне самостоятельным средством для этого вида доказательства, является заключение сведущих людей, объяснение того, что судьею было усмотрено лично.

Далее, когда средства личного осмотра судейского исчерпаны, приходится восстановлять моменты прошлого события путем других средств, при помощи показаний людей, а также заключений от фактов известных к неизвестным, искомым.

На первом плане здесь можно поставить собственное признание подсудимого; затем свидетельские показания, наконец, письменные документы, также относящиеся к разряду человеческих показаний.

Из всего сказанного следует, что система уголовных доказательств представляет следующую классификацию:

Первый род доказательств: прямые.

I. Чувственная очевидность: личный осмотр и экспертиза.

Виды:

II. Cобственное признание подсудимого.

III. Показания свидетелей.

IY. Письменные документы.

Второй род доказательств: улики.

 

Определение одиннадцатое

Доказательственным правом определительным называется совокупность законодательных постановлений, указывающих способы установления и пользования уголовными доказательствами с целью добыть достоверность фактов, составляющих предмет процессуального исследования.

Основания

Подробная мотивировка этого определения, после всего сказанного о сущности судебно-уголовной достоверности, представляется ненужною. Доказательственное право, составляя главное содержание уголовного процесса, определяет не только порядок судопроизводства (modus procedendi), но отчасти судоустройства. C отказом законодательства от определения силы доказательств Судопроизводственный кодекс сводится к системе судебных действий, указывающих, как установлять доказательство и как им пользоваться. Изложение способов установления и пользования различными видами доказательств в уголовном процессе составит предмет особенной части настоящего сочинения. Здесь заметим только, что в доказательственном праве относительно каждого отдельного доказательства следует различать следующие элементы:

Вo-первых, судебное действие, коим установляется доказательство. Например, допрос свидетеля (441 ст. Устава уголовного судопроизводства).

Во-вторых, установление доказательства например, составление протокола показания свидетеля (ст. 453, 408 и 409 Устава уголовного судопроизводства).

В-третьих, пользование доказательством. Cюда относятся все постановления, имеющие в виду обеспечить истину, например, относительно свидетелей, следующие статьи Устава уголовного судопроизводства: 442 (о присяге свидетелей); 446 (допрос свидетелей порознь); 447 (характер вопросов свидетелю); 448 (предложение свидетелю новых вопросов по предложению обвиняемого, которому прочтено показание свидетеля); 452 (очные ставки) и т. д.

 

Определение двенадцатое

Доказательственным правом охранительным называется совокупность законодательных постановлений, определяющих принудительные меры, коими располагает судебная власть как для обеспечения доставления доказательств третьими лицами, так и для ограждения достоверности этих доказательств.

Основания

Всякое право содержит в себе санкцию принуждения, исходящего от государства; доказательственное право было бы какою-то академическою методологиею, если бы судебная власть не имела в своем распоряжении мер принуждения по отношению к третьим лицам, которые могут, но не желают доставить доказательства судебной власти. Поэтому, в доказательственное право входит значительная доля принуждения, падающая тяжелым, но неизбежным бременем на общество. Cмотря на то, как на суде распинают допросами ни в чем не повинного свидетеля, невольно думаешь, не в этой ли моральной пытке осуществляется ответственность общества за преступление, нашедшее в его грехах свою благоприятную почву, а в его равнодушии к нравственному злу свое поощрение?

Доказательственное право охранительное будет излагаться в учении об отдельных видах доказательств. Здесь же, для примера, приведем какую-нибудь ст. Устава уголовного судопроизводства, в которой содержится принудительная мера. Cт., например, 438 гласит в случае неявки свидетеля без представления законных причин, указанных в ст. 388, судебный следователь налагает на него денежное взыскание не свыше пятидесяти рублей и посылает к нему вторичную повестку. Если и затем свидетель не явится в срок и не представит законных к тому причин, то он приводится к следствию". Здесь, таким образом, принуждение направляется на то, чтобы доставлено было доказательство. Далее, свидетель приводится к присяге; если он не желает принять ее, то он привлекается за это к ответственности.

Доказательственное право охранительное не столько интересно теоретически, сколько важно в практическом отношении. Падая большою тяжестью на общество, оно достойно особенного внимания законодателя как задача довольно трудная: необходимо согласить интересы правосудия с возможно большим щажением свободы и спокойствия частных лиц, несущих повинность на пользу юстиции.

 

 

---

 

(20) На основании помещенных в упомянутом сборнике пословиц можно составить довольно полную теорию доказательств. Меткость многих пословиц поразительна. Чувственная очевидность, как ясно из множества пословиц, считается лучшим доказательством; это выражено, например, в следующем двустишии: "Die Wahrheit darf Beweises nicht, die man hort, greift und sieht", т. е. что можно слышать, осязать и видеть, не нуждается в доказательствах. Лучшие свидетели поведения человека окольные люди: "Wer will wissen, wer er sei, Frag' der Nachbarn zwei bis drei, Sollten's ihm die drei vertragen, Wird es der vierte sagen", т. е. не один, так другой сосед скажет правду. Можно пожалеть, что русские юридические пословицы еще не получили такой прекрасной обработки, как немецкие. Большинство встречающихся у Даля пословиц рисует безотрадное положение юстиции. "Тем только и дышим, что знать не знаем, ведать не ведаем". "На себя не наговаривай, а с друга сговаривай". "Попался да отмолчался". "В суд ногой - в карман рукой". "Ах судья, судья, четыре полы, восемь карманов". "Эта вина стоит полведра вина". "Наши правы, а сто рублей дали". "Знает и сила правду, да не любит сказывать". "Судья что плотник: что захочет, то и вырубит". "Суд прямой - да судья кривой". "Пути ясны, да очи слепы". "Судья праведный - ограда каменна".

(21) Настоящее правило выработано в Англии, где уравновешенный (благоразумный) человек есть правило, а не исключение, как во многих местах на континенте, но число 12 (присяжных) до известной степени все же гарантирует благоразумие.., по крайней мере, в спокойные времена, когда общество не охвачено аффектом.

(22) При этом дается следующее поэтическое сравнение: "The sky seems tobe a roof, and fire-fy appears to be a fire; yet there is no roof to the atmosphere, nor fire in fire-fly". "Небо кажется сводом, а светящаяся муха - огнем; но в атмосфере нет свода и нет огня в светящейся мухе".

(23) "Я всегда,- говорил один адвокат Cтивену (Indian Evidence Act, p. 43),- имею обыкновение смотреть на ноги свидетелю при перекрестном допросе. Я заметил, что, как только свидетели начинают врать, они всегда переминаются с ноги на ногу".

(24) В законе Хамураби также встречаются правила о доказательствах (ордалии, свидетели, присяга), ясно показывающие, что, наряду с ордалиями, уже действовали правила о доказательствах, основанных на опыте. (Cм. Hamurabi's Gcsetz, von I. Kohlеr und F. Peiser, 1904).

(25) Все вообще правила law of evidence могут быть названы правилами о допустимости (admissibillity) доказательств. Но в каждом уголовно-процессуальном кодексе имеются наставления о допустимости уголовных доказательств. О допустимости доказательств судят судьи, о силе допущенных доказательств - присяжные заседатели.

(26) В своем сочинении "Суд присяжных" мы доказывали очень подробно, что английский порядок ведения судебного следствия отличается целесообразностью. Речи сторон, предпосылаемые следствием обвинительному и защитительному, представляют как бы конспекты того, что должно воспоследовать на самом следствии. Понятно, что сторона в этой речи будет стараться о том, чтобы в кратком очерке приготовить присяжных к рассмотрению доказательств. Cтороне желательно будет возбудить внимание присяжных, наметить те пункты, которые она постарается сейчас доказать. Таким образом, поддерживается постоянная связь между эксплуатацией доказательств и прениями сторон. Заключительные прения сторон в русском уголовном суде, оторванные от разбора доказательств, легко уклоняются в сторону от фактов судебного следствия.

(27) Миттерман, Golddammеr's Archiv, Bd. VI, s. 157, между прочим замечает о прениях сторон в английском процессе: "На характер судебного следствия в Англии и прения сторон решающим образом влияет строго соблюдаемый принцип, что стороны должны приводить только то, что может считаться доказательством. Уверения обвинителя, что он "глубоко убежден" в виновности подсудимого и, vice versa, трогательные утверждения защиты о степени ее глубокой убежденности в невинности подсудимого не могут иметь места в английской судебной речи. Если и бывают такие случаи, то судья в своем заключительном слове непременно выскажет строгое порицание неуместной декламации ораторов.

(28) Общегерманское уголовное судопроизводство 1877 г., ст. 260 гласит: "Ueber das Ergebniss der Beweisaufnahme entscheidet das Gericht, nach seiner frein, aus dem Inbegritfe der Verhand lung geschopften Ueberzeugung", т. е. результат исследования доказательств суд определяет по своему свободному убеждению, вынесенному из всего судебного разбирательства.

(29) Cм. Тауlоr, A treatise on the Law of evidence, p. 37. Stephen, A digest of the law of evidence, Art 121. Приведенное предостережение против осуждения на основании ничем не подтвержденного оговора есть предостережение, освященное law of evidence.

(30) В превосходном своем заключении по делу Cаратовско-Симбирского банка обер-прокурор А. Ф. Кони поддерживает приведенный взгляд правового Cената: "Правильно понимающий свои обязанности председатель не только может, но в известных случаях, обусловленных составом присяжных, неравенством сил сторон или способом установки на суде того или другого доказательства обязан высказать присяжным свое мнение об относительной силе каждого из главнейших доказательств".

(31) Пользуясь тем, что уголовно-судебная достоверность есть достоверность историческая, лишь высокая степень вероятности, обвинители, делая какое-нибудь вероятное предположение, сваливают коварно onus probandi на подсудимого. Иногда защитники легкомысленно принимают на себя бремя доказания и тем ставят в опасное положение не только подсудимого, но и самое правосудие. Так, обвинитель часто не считает нужным доказать достоверно присутствие подсудимого на месте преступления, а защитник легкомысленно берет на себя доказательство alibi. Неудача в таком доказывании дает в глазах присяжных силу обвинения, между тем как это последнее пользуется только неудачею защиты. Иногда ложь невинного человека, попавшего под суд, делается предметом доказания защиты, конечно, неудачного, и все дело направляется по ложному пути. Логика уголовного процесса требует, чтобы обвинение было самостоятельно доказано, а не ограничивалось промахами бестактной, неопытной или легкомысленной защиты.

(32) Это прямо вытекает из того, что судьи постановляют приговор по внутреннему убеждению, основанному на обсуждении в совокупности всех обстоятельств дела (ст. 766 и др.). Внутреннее убеждение должно быть основано на обстоятельствах, добытых судебным разбирательством, а не иных каких-либо сведениях, см. кассационные решения 71/299 Митрофанова; 71/1187 Бухвостовых.

(33) (с. 141) Нет ничего неправильнее и противнее правилам адвокатской морали, как ссылки защитника на то, что у него составилось полное убеждение в достоверности того или другого пункта в деле. Cсылка на убеждение неуместна, потому что роль защитника - роль аргументатора на основании фактов, имевших место на суде. Всякая ссылка на убеждение без приведения оснований его выводит адвоката на дорогу "авторитета", которому верят. Защитник может пользоваться установленными на суде обстоятельствами со всею силою логического анализа; но он не имеет права ссылаться на свое "убеждение", на свою "совесть", на свой "опыт". Баллантайн (Some experiences of a barrister's life, v. I, p. 93) замечает, что защитник по самому существу своей обязанности ни при каких обстоятельствах не должен ссылаться на свое "собственное убеждение" (It is of the essence of advocacy that counsel should under no circumstances convey his оwn belief or use expressions to bo so). Priedmann (ib., p. 378) также замечает, что содержанием защитительной речи может служить только то, что имело место на суде. Конечно, сказанным мы не желали проводить мысли, что защитник - машина без убеждения. Но пусть, если у защитника имеется сильное и искреннее убеждение, оно выразится в точном анализе доказательств, в мощном слове, пусть оно объективно выразится в его речи.

(34) Здесь идет речь не только об общих соображениях касательно силы доказательств вообще, но и об особенностях доказательств различных видов преступлений. Мы, далее, не должны забывать, что существует масса остроумных соображений о достоверности, выработанных в судебной медицине и не имеющих специально-медицинского характера. Изнасилование, например, кроме медицинских доказательств (в особенности в случаях, связанных с растлением), имеет свои доказательства, носящие типический характер.

(35) Положение это принято и в нашем Врачебном уставе. Медицинское свидетельство, как известно, состоит из четырех частей: введения, исторической части, мнения и заключения. О мнении Врачебный устав говорит: "Мнение cиe должно быть подтверждаемо достаточными и ясными доказательствами, согласно правилам анатомии, физиологии, патологии и химии, не менее того и здравым суждением и заключением, основанным, если можно, на несомненных опытах и наблюдениях классических по сему предмету авторов" (ст. 1753). По учению английской теории доказательств, факт, вообще не находящийся в связи с обстоятельствами дела (irrelevant), почитается находящимся в таковой связи (relevant), если он поддерживает или опровергает заключение эксперта, представленное на суде (Stephen. A digest of the law of evidence, Art. 50). Например: вопрос заключается в том, был ли А. отравлен известным ядом? Факт, что другие лица, подвергшиеся отравлению тем ядом, представляли такие-то болезненные симптомы, признаваемые или не признаваемые экспертом по делу, считается находящимся в связи с обстоятельствами разбираемого случая (relevant).

 

*(4) В этих статьях Австрийского кодекса вычислены улики, дающие право начать следствие. Несколько обстоятельств по этим статьям часто составляют одну улику (einen Verdachtsgrund). Авт.

*(5) Дело, производившееся между другими (inter alios), не имеет отношения к рассматриваемому, хотя бы оно и было подобно. Авт.

*(6) Cвидетель, показывающий на суде по слуху от других, передает чужое показание. На суде является, таким образом, показание лица, не вызванного в качестве свидетеля. Авт.

*(7) Cвидетели на суде дают только факты. Авт.

*(8) Сказанным не исключается, однако, психологическое значение общего впечатления при образовании убеждения присяжных. Авт.

*(9) Кассационные решения 1867 г. n 492; 1872 г. n 350. Авт.

*(10) Cюда, конечно, не относится справка о судимости как факт, судебным порядком установленный (res judicata). Авт.

 

---