Криминолог Яков Гилинский — о том, как преступность ушла с улиц в интернет, о тюрьме, в которой заключённым дают ключи от их камер, и о том, почему некоторые люди постоянно становятся жертвами

Яков Гилинский — один из самых известных криминологов в современной России. Притом что он недавно отметил 80-летие, Гилинский имеет живой и небанальный взгляд на темы, связанные с преступностью. Например, считает, что необходимо легализовать марихуану, ни в коем случае нельзя вводить смертную казнь, а в тюрьме человека следует держать никак не дольше пяти лет, а лучше и вовсе не сажать. The Village поговорил с профессором о том, почему за последние семь лет уровень преступности заметно упал, а также узнал, считают ли себя злодеями настоящие бандиты.

О СПАДЕ УРОВНЯ ПРЕСТУПНОСТИ

— Правда ли, что сейчас уровень преступности идёт на спад, причём не только в России, но и во всём мире?

— Да. Давайте обратимся к статистическим данным МВД, которые опубликованы с 1961 года и по 2013-й включительно. За двумя небольшими исключениями всё время происходил рост уровня преступности — в расчёте на 100 тысяч населения. В 1961 году в СССР совершалось 446 преступлений на 100 тысяч, к 2006 году в России их было уже 2 700 (это максимум). Процесс постоянного роста количества преступлений, уровня преступности и отдельных видов преступлений был нарушен лишь два раза: в период хрущёвской оттепели и горбачёвской перестройки. В это время уровень снижался, потому что сколько бы наши люди ни тосковали по дешёвой колбасе и водке, глотки свободы, надежда на изменения к лучшему всегда приводили к сокращению преступности. Начиная с 2007 года уровень преступности вновь снижается: в 2013-м он составил 1 539 преступлений на 100 тысяч населения.

А теперь посмотрим на преступления, которые представляют наибольшую угрозу. Убийства: максимальный уровень в России был в 2001 году — 23 на 100 тысяч (в это время в Европе был примерно 1–1,5).

— 2001 год? То есть не 90-е?

— 90-е — хорошие годы, почему они вас пугают? Лучшие годы в этой стране! Впервые страна рванула вперёд, на Запад. Появилась возможность всюду кататься, свобода слова… Я не отходил от телевизора (сейчас не смотрю уже с десяток лет). Жизнь тогда была, а не мертвечина!

Но давайте продолжим. Обратите внимание: после 2001 года начинается снижение количества убийств — в 2013 году это уже 8,6. Это тоже много по европейским меркам, но это почти в три раза меньше, чем в 2001-м. Или возьмём разбойные нападения: максимум — в 2005 году — почти 45 на 100 тысяч населения. А в 2013-м — уже 11,5.

Как это пытались объяснить в России? Дело в том, что тогдашняя милиция, нынешняя полиция, старается не регистрировать преступления — это было и в советское время, есть и сейчас. И мои коллеги пытались объяснить тенденцию тем, что полицейские стали ещё больше преступлений скрывать от регистрации. Сначала я думал, что это действительно так. Но прошло больше 10 лет, и я стал сравнивать ситуацию с зарубежными странами. Так вот, выяснилось, что с конца 1990-х — начала 2000-х во всём мире сокращается уровень преступности. Во всех странах Европы, Азии, Африки, в Австралии и Новой Зеландии, в Северной и Южной Америке — и только в Центральной Америке осталась пара государств, где пока не снизился уровень преступности.

ПРИ ЧЁМ ЗДЕСЬ ИНТЕРНЕТ?

— Почему так происходит?

— Есть ряд гипотез. Сперва — мои. Одна — самая общая: преступность как сложное социальное явление развивается по своим собственным законам, наплевав на полицию и уголовную юстицию. Она развивается так, как ей, преступности, надо. Как все процессы в мире — биологические, физические, социальные, — преступность изменяется волнообразно. Всё дело в том, что с 50-х годов и до конца 90-х преступность росла во всём мире без исключения. То есть мы видим волну.

— Прямо как циклы Кондратьева в экономике.

— Или как солнечная активность. Но это самая общая гипотеза. Вторая — моя же, она намного конкретнее. Дело в том, что в общем объёме зарегистрированной преступности максимальная доля — так называемые «уличные преступления», street crime (кражи, грабежи, разбои, изнасилования). Субъект этих преступлений — молодёжь. А что происходит с подростками, с молодёжью? Они ушли из нашего мира в мир интернета. В виртуальном мире они встречаются, любят друг друга… Я сейчас часто спрашиваю у студентов, рожают ли они уже в интернете. Там они решают творческие задачи и там же — убийства (игры-«стрелялки»), там же — взломы сайтов и банков, грабежи, кражи, мошенничество. Значительная часть преступлений, которые совершала молодёжь, ушла в мир интернета и остаётся незарегистрированной.

Для молодёжи — как и для любого, впрочем, человека — важна самореализация. Но с возрастом потребность в самоутверждении у многих исчезает. А у молодёжи она между тем очень высока. И это очень хорошо. Но те, кто не могут самоутвердиться в творчестве, самоутверждаются посредством кулака и пистолета. И вот сейчас потребность в самоутверждении в значительной степени ушла в виртуальный мир.

Третья гипотеза: переструктуризация преступности. В последние годы очень активно, независимо от той же молодёжи, развивается киберпреступность. В мировой криминологии это сегодня одна из первых проблем. Она очень плохо изучена.

На конференции криминологов в Бильбао выдвинули ещё одну гипотезу — о повышенной секьюритизации. В современном мире технические средства позволяют лучше охранять частную собственность — это всевозможные защитные электронные устройства, видеонаблюдение и прочее.

Есть ещё несколько гипотез. Одну выдвинул мой украинский коллега из Луганска Василий Поклад (от института, в котором он работал, сейчас, видимо, ничего не осталось).

Это сложная идея о сокращении аномии (от французского anomie — «беззаконие, безнормность». — Прим. ред.), которая исходит из теории Эмиля Дюркгейма о том, что в каждом обществе сохраняется примерно один и тот же уровень преступности, самоубийств до тех пор, пока не начинаются бурные процессы изменения — экономические, социальные и политические. Тогда наступает состояние аномии и всё растёт. С точки зрения Поклада, рост преступности до конца 90-х годов был связан с состоянием аномии. А сейчас в странах худо-бедно ситуация стабилизировалась, поэтому аномия исчезает и, соответственно, сокращается уровень преступности.

МИР ПОСТМОДЕРНА

— Логичный вопрос: что дальше? В фильме «Шерлок Холмс. Двадцатый век начинается» герой Соломина говорил герою Ливанова, что все эти душегубы и злодеи, с которыми они до сих пор имели дело, кажутся невинными младенцами по сравнению с нынешними преступниками. Потому что одно дело отравить дядюшку, чтобы прикарманить его миллионы, а другое — развязать войну. Как изменится преступность?

— Что будет с преступностью дальше, вам никто не скажет, а если скажет, то не верьте. Очевидно лишь, что некоторое время преступность продолжит снижаться. Возможно, дальше мы начнём лучше регистрировать виртуальную преступность. И надо иметь в виду вот что: мы же живём в совершенно новом мире так называемого постмодерна, о чём подавляющее большинство населения не задумывается. А мир постмодерна чрезвычайно сложен. Прежде всего он характеризуется глобализацией всего и вся: экономики, транспорта, средств связи и так далее. Что связано с постоянными потоками миграции: мигранты из любой страны в любой другой стране — всегда некоторая проблема, потому что это люди, оказавшиеся не в своей среде. Мы знаем не только по России — по Франции, Германии, Великобритании — о проблемах с приезжими. Дело не в том, что приезжие — все плохие, а в том, что происходит столкновение культур — это объективный процесс.

Затем — то, что я называю виртуализацией глобализации: опять же мир интернета. Мы можем прямо сейчас связаться по скайпу с моим другом из Анголы и с ним поболтать, причём бесплатно. Дальше, современное общество – это общество потребления, консюмеризм — значит «всё на продажу», только деньги имеют значение. Отсюда различные манипуляции, в том числе криминального характера, связанные с движимым и недвижимым имуществом, небывалый для России расцвет проституции… Я думаю, что пока вы шли сюда, видели десятки надписей про «Раю», «Любу», «малышек».

 

ЛЕГАЛИЗАЦИЯ МАРИХУАНЫ

— Кстати, за последние пару лет этих объявлений стало разительно больше.

— Да, но проституция была всегда, с моей точки зрения, это нормальное явление, гораздо хуже проституирование политиков, журналистов. Продажность — это плохо.

Но вернёмся к теме. Ещё одна тенденция — растёт наркотрафик. Причём во всём мире начинают понимать, что делать, а Россия идёт своим путём: под видом усиления противодействия мы делаем страшные вещи. Марихуана легализована в Нидерландах, в трёх штатах Америки... Поезжайте в Копенгаген, зайдите в Христианию — и курите там сколько хотите. В центре Амстердама продаётся рассада марихуаны и рекомендация, как её выращивать: саму книжечку я с собой привёз, а марихуану побоялся, потому что не знал, будут ли собачки на границе. В Христиании же я купил носки с изображением марихуаны, не знаю, могу ли я в них ходить в Петербурге: вдруг осудят за пропаганду наркотиков. Во всей Европе существует заместительная терапия. А в России мы с чем столкнулись?

В Крыму, когда он был в составе Украины, была легализована заместительная терапия. Примерно полторы тысячи наркозависимых её получали. А как только Крым стал нашим — это немедленно стало преступлением, и эти люди оказались беззащитными.

— То есть что, по-вашему, нужно сделать в России?

— Да много чего. Легализовать производные каннабиса, заместительную терапию. Сейчас Управление ООН по противодействию наркотикам и преступности выносит на Генеральную Ассамблею вопрос о легализации производных каннабиса во всём мире. Ведь понимаете, с чем мы сталкиваемся: у нас в отдельных регионах ФСКН перекрывает героиновый поток. Замечательно! А в регионе сразу появляется «крокодил», изготавливаемый в домашних условиях. Он приводит к смерти в несколько раз чаще, чем героин. Свято место пусто не бывает! Человечество пытается изменить психику посредством табака, алкогольных изделий, медицинских средств с первых дней своего существования. Это свойственно и животному миру. Дайте кошке валерьянки — она будет в кайфе валяться лапками кверху. Человечество всегда использовало наркотики. Это плохо, это убивает людей, разрушает семьи, но это факт. И с ним надо считаться, применяя разумные меры противодействия.

НАУКА О ЖЕРТВЕ

— Есть такая интересная сфера знаний виктимология — о жертве. Для начала хотелось бы понять: это настоящая или лженаука?

— Это часть криминологии. До второй половины ХХ века наука изучала только преступника, а затем занялась и жертвой. Есть множество книг по виктимологии. Наряду с Международным обществом криминологов имеется Международное общество виктимологов. Это не моя специализация, тем не менее я однажды из интереса посетил международную конференцию виктимологов в Амстердаме — было познавательно.

— А правда, что бывают более и менее виктимные люди?

— Да, есть понятие виктимности. Я не буду говорить о персоналиях — это скорее к психологам. Но совершенно очевидно, что в части половых преступлений виктимность 90 % у женщин. Повышенная виктимность — у лиц пожилого возраста. Естественно, повышенная виктимность у детей. По очень многим видам преступлений — особенно насильственного характера (побои, причинение вреда различной степени тяжести) — наиболее виктимна, как ни странно, молодёжь, то есть те, кто активно участвует в уличных разборках.

— То есть зависимость есть только в том смысле, что ты принадлежишь к уязвимой социальной группе? Просто ведь бывают люди — самые обычные, не старики, не дети, — которые постоянно попадают в неприятности, причём без видимых причин: их каждую неделю грабят, например…

— Это индивидуальные особенности. Криминология — всё-таки социология преступности, не психология. Почему Иванов скорее совершит преступление, чем Петров, а Сидоров с большей вероятностью окажется жертвой, чем Васильева — это уровень психолога. Наверняка некоторые черты характера повышают виктимность. Например, одна моя приятельница — не жертва преступлений, но жертва собственного характера. Она постоянно теряет ключи и паспорта. Уж сколько паспортов она уже сменила, я не знаю! Её ключи запасные на всякий случай висят у нас.

ЭТИКА ПРЕСТУПЛЕНИЙ

— Как работает психика среднестатистического преступника? Он же не может сам для себя в душе быть злодеем.

— Очень по-разному. Есть группа преступников — представители ОПГ, — которые гордятся этим. Возьмите всю систему воров в законе. Для них же это высочайшая честь! Зачем же им самооправдываться? То же самое — человек, стукнув кого-нибудь, считает себя правым, потому что его, может, оскорбили и обидели.

— Это как-то связано с тем, что у нас в принципе люди не очень умеют просить прощения?

— Конечно, мы же и «извините», и «пожалуйста» не умеем говорить. Во Франции невозможно к кому бы то ни было обратиться, не сказав «силь ву пле» и «мерси». Совершенно другой менталитет. А в Японии? Вы посмотрите на полицейского — он тут же начнёт вам кланяться.

— Вы за это Японию любите?

— Не только. Там и суси хорошие, и много чего. Ну и, конечно, максимальный уровень жизни и минимальная преступность: в 2004 году уровень убийств — 0,6, к 2011-му — 0,3.

ПРО ПЫТКИ

— Мой знакомый, преподавая на юрфаке СПбГУ, любил озадачить своих студентов таким вопросом: допустимо ли пытать террориста, если известно, что из-за него могут погибнуть тысячи людей?

— Абсолютно исключено по отношению к кому бы то ни было. Пытки недопустимы.

— Но почему? Ведь если не выбить показания — умрёт много людей.

— А если выбьете — он же скажет неправду. Скажет то, чего сам не знает. Пытки — страшная беда нашей полиции. Какие там террористы! У нас пытают направо и налево, на каждом шагу.

— Вот, кстати, почему, притом что всюду сейчас огромное количество техники — от видеокамер до металлодетекторов, — основным методом получения показаний является выбить показания?

— Это связано со многими причинами, в том числе невысокой квалификацией. Вот наши результаты исследования пыток в России (показывает монографию, датированную 2007 годом. — Прим. ред.). Исследовали в пяти регионах: Петербург, Псковская область, Республика Коми, Читинская область и Нижний Новгород с областью. В Петербурге опросили две тысячи человек — это вполне репрезентативный опрос. Что меня удивило: во всех пяти регионах доля населения, подвергавшегося пыткам за последний год, в среднем 4 %. Определение пыток мы взяли из Конвенции ООН: от побоев до «слоника» (на человека надевают противогаз и перекрывают доступ воздуха. — Прим. ред.). А в колониях, где мы тоже проводили опросы, таких от 40 до 60 %: их пытали до оглашения приговора. Это катастрофа для России. Конечно, по морде бьют и в других странах — плохо, ну, бывает. Но настоящие изощрённые пытки сегодня мало где бывают. Они есть в странах Африки, Юго-Восточной Азии и в России.

— Вы не смотрели американский сериал «Настоящий детектив»? Там главные герои для того, чтобы эффективно расследовать убийства, вынуждены выйти за рамки системы и в том числе использовать, скажем так, неформальные способы получения информации.

— И всё же это абсолютно недопустимо в любой стране. Кстати, я не считаю США цивилизованной страной, пока там существует смертная казнь и пока они — обогнав Россию — занимают первое место по количеству заключённых на 100 тысяч населения.

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ

— Почему вы против смертной казни? Я тоже против, но могу понять аргументы оппонентов: действительно, страшных преступников фактически содержат на деньги налогоплательщиков.

— За деньги налогоплательщиков мы содержим правящую элиту, тратя на это всё. На бедных заключённых остаются копейки. Сечин 4,5 миллиона рублей в день зарабатывает! Вот здесь почему-то народу не жалко. А на заключённых жалко.

О недопустимости смертной казни писал ещё Чезаре Беккариа в XVIII веке. Великобритания поставила эксперимент где-то в 70-е годы: смертную казнь отменили на пять лет — и вели учёт преступлений. Количество не увеличилось, и Великобритания отменила смертную казнь. Не может государство бороться против убийств убийствами. Ещё Бернард Шоу говорил: «Худший вид убийства — убийство на эшафоте». Государство убивает человека беззащитного — в кандалах, повязанного по рукам и ногам. Это самый худший пример для населения. Как государство может возражать против убийств, избиения, если оно само это делает?

ИДЕАЛЬНАЯ ТЮРЬМА

— Вы говорили, что сложившаяся система наказаний несовершенна. Почему? И что нужно поменять?

— Смертную казнь выносим за скобку — она недопустима. Теперь что касается остального: лишение свободы. Оно не выполняет своих функций. Никого ещё не удавалось исправить наказанием. Функция предупреждения преступлений тоже бессмысленна. Как показал норвежский криминолог Матисон в книге 1974 года, доля рецидива во всех странах относительно постоянна. Функция общего предупреждения — чтобы другим неповадно было... Так история показывает, что повадно! Мало того, что лишение свободы не выполняет своих функций, — оно ещё и ухудшает ситуацию. Психологи доказали, что изоляция на срок свыше пяти лет приводит к необратимым изменениям психики. И мы из мест лишения свободы получаем худших людей — по сравнению с тем, какими они были, когда их сажали. Более того, впервые совершившие преступление и оказавшиеся в местах лишения свободы учатся криминальному поведению. Профессиональные преступники повышают свою квалификацию.

Не может быть идеального наказания, после которого люди не будут совершать преступления. Речь идёт скорее о том, чтобы снизить издержки того же лишения свободы. Что делают в цивилизованных странах? Во-первых, стараются не сажать — в Великобритании очень любят общественные работы, в Японии — выписывать штрафы (там, кстати, к лишению свободы приговаривают 3,5–4 % осуждённых, 85 % — штрафы). Во-вторых, если сажать — то на как можно более короткие сроки, пока не наступили необратимые изменения психики. В Германии, Швеции 80 % лишённых свободы — срок до двух лет. Да, есть преступления — убийства, изнасилования, разбойные нападения, — по поводу которых общество сегодня не знает, что делать, кроме как лишить свободы. Но надо, чтобы люди, выйдя из тюрьмы, вернулись к нормальной жизни. Но ведь то, что вытворяют в России, немыслимо. Нынешний Уголовный кодекс неизмеримо репрессивнее сталинского! По Уголовному кодексу 1926 года максимальная мера наказания — лишение свободы на 10 лет (другое дело, что 10 лет без права переписки означали расстрел). По кодексу 60-го года максимальный срок лишения свободы был 15 лет. У нас сейчас 20 лет, по совокупности преступлений — 30, по совокупности приговоров — 35 лет. Полное безумие!

И третье, что очень важно, — режим отбывания наказания. В странах Западной Европы всё делают для того, чтобы — выражаясь словами начальника тюрьмы в Турку, с которым я беседовал, — сохранить человеческое достоинство заключённых. И начальник тюрьмы мне говорил: «Мы недавно ввели новое правило — каждому даём ключи от камеры». Кстати, это тюрьма усиленного режима. Это не исключает «шмона», но помогает сохранить чувство собственного достоинства. Я в ирландской тюрьме — километров 20 от Дублина — спрашивал у начальника: «Сколько человек у вас в камере находится?» Он не мог меня понять, а потом ответил: «По одному. Не могут же двое незнакомых жить в одной комнате».

Источник: The Village.