Хрестоматия по юридической психологии. Особенная часть.
КРИМИНАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Глава III. МОТИВАЦИЯ ТЕРРОРИЗМА

1. Личность террориста. Нарциссизм и групповые влияния.  

I.

К сожалению, в настоящее время отсутствуют развернутые характеристики личности террориста на достаточно репрезентативном уровне. Поэтому мы можем располагать лишь отдельными, даже разрозненными сведениями по этому поводу, имеющему весьма важное значение для понимания мотивации терроризма.

И.В. Линдер и С.А. Титков приводят некоторые интересные сведения о личности террориста, но, к сожалению, не указывают, из каких источников, кем и какими методами они получены. Они считают доказанным, что большая часть террористов - люди, обделенные в детстве материнским вниманием. У них очень часто встречаются заболевания среднего уха. Есть определенные закономерности: недостаточное развитие, детский травматизм, какие-то (?) врожденные заболевания. Часть из них люди с ярко выраженным дефектом личности, многие же - абсолютно адекватные, хорошо закамуфлированные люди с актерскими данными. Есть такие, которые «больны» сверхидеей и осознанно идут на совершение террористического акта, прекрасно осознавая все его последствия для себя. Указанные авторы акцентируют внимание на том, что среди террористов много лиц, которые в детстве, молодости подвергались унижениям, не могли самоутвердиться. Потом, выйдя на следующий уровень развития, они поняли, что могут отомстить, причем не только своим обидчикам, но и всему обществу. Это люди, которые не смогли реализовать свои идеи. Такое положение вызывает неудовлетворенность и желание любым способом самоутвердиться, доказать свое «Я». Человек подчас не осознает, что не мог реализовать это в свое время не потому, что ему не дали, а потому, что он вообще не мог этого сделать - ему это было не дано. Но он не может или не хочет себе в этом признаться. Ему кажется, что общество недооценило, неправильно обошлось с ним. И достаточно часто такие рассуждения имеют под собой почву.

Очень многие террористы - это люди, которые в свое время, выступая за какие-то права и свободы, были осуждены государством, выброшены, поставлены за черту закона, и для них терроризм становится социальной местью этому государству. Это люди, хорошо мотивированные, те же, которые борются с терроризмом, часто мотивированы хуже и подвержены фрустрациям. Фрустрация у последних связана с недостатком материальных благ и риском.

Большинство террористов (по данным И.Б. Линдера и С.А. Титкова) составляют мужчины, хотя много и женщин, роль которых в террористических организациях очень высока. С начала терроризма в России XIX века женщинам в нем отводилась важная роль, многие были идеологами, сами осуществляли террористические акты. Такие террористические организации, как Ирландская революционная армия, Красные бригады, латиноамериканские группы и т.д., активно используют женщин в агентурных и боевых целях¹.

По данным Дж. Поуста, террористы не попадают в специфическую диагностико-психиатрическую категорию. Хотя был установлен некоторый ряд от нормального типа до психопата, большая часть сравнительных исследований не обнаружила никакой явной психической ненормальности в большинстве случаев. Тем не менее индивиды со специфической личностной предрасположенностью становятся на путь терроризма. Суэллволд наблюдал значительную долю озлобленных паранойяльных индивидов среди членов террористических групп. Общая черта многих террористов - тенденция к экстернализации, поиску вовне источников личных проблем. Хотя эта черта не является явно паранойяльной, имеет место сверхсосредоточенность на защите «Я» путем проекции. Другие характерные черты - постоянная оборонительная готовность, чрезмерная поглощенность собой и незначительное внимание к чувствам других. На основе психодинамически ориентированных интервью с небольшой группой захваченных террористов из Фракции Красной Армии (РАФ) Боллингер обнаружил психодинамику, сходную с той, которая была обнаружена в случаях, пограничных с нарциссическими. Особое впечатление на него произвела история нарциссических травм, которые ведут к недостаточному чувству самоуважения и неадекватной интеграции личности. Террористы, которых он интервьюировал, обнаружили черты расщепления, характерные для индивидов с нарциссической и пограничной личностью. Он выявил, что они отщепляют низкооцениваемые части самих себя и проецируют их на истеблишмент, который является угрозой для их агрессивности. Индивиды, вошедшие в террористические группы, рекрутируются из всех профессий, из всех слоев общества. Они представляют собой самые разнообразные культуры и национальности, поддерживают широкий спектр идеологических направлений².

Личностные особенности террористов будут заметно разниться в зависимости от конкретного вида террористической активности. Политические и «идеалистические» террористы заметно отличаются от националистических, религиозных и тем более криминальных. Однако не следует думать, что специфика каждого однозначно явственна, что любой, к примеру, политический террорист более развит и интеллектуален, чем националистический, участвующий в разбойничьи-устрашающем набеге на соседний народ. Конечно, современный политический террорист должен быть более образован, тактически и технически подготовлен, чем любой другой, особенно если он действует в группе, созданной, оснащенной и поддерживаемой тоталитарным государством. Но не каждый даже политический экстремист должен обладать названными качествами, уметь профессионально анализировать информацию, прогнозировать и планировать свои и чужие действия - он может быть и простым исполнителем. Даже руководители политических террористических групп будут существенно отличаться друг от друга в зависимости от идеологической основы своего функционирования, состава группы, масштаба и целей ее действий, технической оснащенности, конкретных целей и т.д.

Терроризм, по мнению В.В.Витюка, опирается на извечные свойства человеческой натуры, которые доминируют в психологии и определяют менталитет не очень большой группы лиц, но в той или иной мере присущи многим, если не всем людям. Готовность к насилию вообще и террористическому, в частности, корнями уходит в органически присущую человеку склонность к агрессивности и разрушительным инстинктам. Качества эти с различной силой выражены у разных людей и в той или иной мере обузданы существующими правовыми и нравственными нормами, воспитанием и культурой. Но не в одинаковой мере и не одинаково эффективно. Лица того психического склада, для которого характерны примат эмоций над разумом, непосредственных активных реакций на действительность над ее осмыслением, предвзятость оценок, низкий порог терпимости и отсутствие должного самоконтроля, достаточно легко и естественно сживаются с идеей насилия. То же самое относится и к лицам вполне рационалистического склада, которые отличаются завышенными самооценками, жаждой самоутверждения, властолюбием, презрением к людям или политическим фанатизмом³.

Все эти характеристики лиц, склонных к насилию, верны. Действительно, примат эмоций над разумом (импульсивность), предвзятость оценок, низкий порог терпимости (раздражительность, возбудимость), отсутствие должного самоконтроля и другие достаточно точно описывают личность насильственного преступника и вписаны в мотивацию его поведения. Однако среди перечисленных черт нет таких, или, точнее, сочетания таких, которые отличали бы именно террористов. Между тем их поиск составляет основную задачу научного объяснения мотивации террористического поведения, как, впрочем, и любого другого человеческого поведения. Указание на «извечные свойства человеческой натуры, которые доминируют в психологии», здесь ничего не проясняет, поскольку непонятно, о каких свойствах в данном случае идет речь. Трудно предположить, что какие-то психологические свойства без указания на то, что они собой конкретно представляют, действительно детерминируют террористическое поведение. Я полагаю, что по своим психологическим особенностям террористы особенно близки должны быть убийцам, поскольку терроризм в первую очередь и в основном - это убийство. Точнее - его особая разновидность, когда посягательство на чужую жизнь чаще происходит не из-за ненависти или вражды к данному конкретному человеку, а в связи с тем, что он является представителем какой-то социальной группы, исполнителем определенной социальной роли. Это, за исключением нападений на государственных и общественных деятелей, так сказать неличностные преступления. Если вернуться к «обыкновенным», «нетеррористическим» убийцам, то их, согласно нашим исследованиям, отличают такие черты, как подозрительность, злопамятность, отчужденность, мстительность, эмоциональная холодность, отсутствие эмпатий. Некоторых из таких убийц характеризует высокая уязвимость, ранимость, болезненная восприимчивость в области межличностных отношений.

Все эти личностные особенности можно обнаружить и среди террористов-убийц.

Есть основание считать достоверным существование террористического типа личности, как есть причины, причем очень веские, говорить вообще о преступниках как об определенном типе личности. В этом нас убеждают многие социологические и психологические исследования конкретного характера. Но есть, конечно, и другое мнение по этому поводу, основывающееся больше на абстрактных размышлениях, чем на эмпирических данных.

Так, применительно к «левому» терроризму В.В. Витюк и С.А. Эфиров в 1987 г. писали, что само понятие «экстремистский тип личности» или «экстремистский тип сознания» выглядит весьма расплывчатым, неоднозначным и вряд ли поддается строгому определению. Пытаться установить единый психологический и интеллектуальный прототип экстремиста - неблагодарная, вероятно, даже безнадежная задача. Уже одно число попыток такого рода, их разнообразие, а часто и несовместимость красноречиво свидетельствуют об этом. Террористов квалифицировали как идеалистов и как шизофреников, как фанатиков догмы и как садистов, как людей ущербных, закомплексованных, самоутверждающихся, пожираемых личными амбициями и властолюбием либо отчаянием и жаждой уничтожения, как людей морально глухих и как мучеников высшего морального императива, как преступников и как героев.

Указанные авторы приводят мнение некоторых западных специалистов, которые считают, что легче описать то, что не характерно для террориста, чем то, что для него характерно. В целом террористы - это не трепетные искатели, не психопаты, не высоко идейные личности, не люди низкого соцэкономиче-ского статуса и не исключительные люди. Террористическое движение содержит в равной мере альтруистических идеалистов и безнравственных богохульников, писал Н.Ливингстоун, прожектеров и негодяев, умеренных и экстремистов, тех, кто ищет удобного случая, и тех, кто спасается бегством от банкротства, сторонников авторитарной власти и противников всяческой устоявшейся власти. Богатые, как и бедные, оказываются рекрутированными в террористические организации, ученые наравне с неграмотными, те, кто побуждается личными амбициями, а также и те, кто движим идеологическими мотивами.

В.В. Витюк и С.А. Эфиров, несмотря на весь свой скептицизм по поводу возможности определения типа личности рецидивиста, тем не менее утверждают, что они имели возможность убедиться, что террористам присуща предельная нетерпимость к инакомыслию и фанатизм, порожденные максималистским идеалистическим утопизмом, ненавистью к существующему строю или обостренным чувством отверженности. Им свойственна твердая вера в обладание абсолютной, единственной и окончательной истиной, вера в мессианское предназначение, в высшую - и уникальную - миссию во имя спасения или счастья человечества. Вера в названную миссию может быть «темной», чисто эмоциональной, а может основываться на «рациональных», идеологических постулатах, но ее наличие отличает истинного экстремиста от «попутчиков» и людей, по тем или иным причинам случайно оказавшихся в экстремистских группах. В них могут быть и просто проходимцы, темные, неосведомленные или недалекие люди, попавшие под чье-то влияние.

Описываемый тип личности - «закрытый» тип - так считают В.В. Витюк и С.А. Эфиров, видимо, забыв собственное утверждение о невозможности определения типа личности террориста. «Закрытый» он потому (с этим нельзя не согласиться), что исключает всяческую критическую мысль, свободу выбора, несмотря на то что видит мир только в свете предустановленной «единственной истины», хотя она, быть может, не имеет никакой связи с реальностью или давно ее утратила. Логичным следствием «закрытости» и фанатизма является поразительная, подчас парадоксальная узость, односторонность, ведущая к максималистской абсолютизации частного, вырванного из общей системы связей. В силу этого мир в результате трансформации в таком сознании теряет реальные очертания, само же сознание становится мифологизированным⁴.

Я намеренно привожу столь многие соображения В.В. Витюка и С.А. Эфирова потому, что из их описаний вытекает противоположное тому, что они же отрицали, а именно, тип личности «левого» террориста. Как оказывается, создание такого типа отнюдь не неблагодарная и не безнадежная задача, если, конечно, не исходить из того, что какой-то данный тип должен обладать только теми чертами, которые не присущи никакому иному. Понятно, что этого просто не может быть. Если бы было так, типологические научные исследования просто прекратились бы. Вместе с тем грубой ошибкой выглядела бы попытка типологизировать личность террориста независимо от типа самого терроризма и объединить в одну типологическую группу, например, партизан, «левых» и «правых» террористов с вымогателями из преступных организаций, прибегающих к террору для запугивания предпринимателей или своих конкурентов из других банд. Естественно, что политические террористы будут иметь мало общего с партизанами или организованными преступниками. Соображения же исследователей, что политическими (в данном случае «левыми») террористами являются закомплексованные, самоутверждающиеся, морально глухие, фанатично настроенные и т.п. люди, являются, по-моему, достоверными.

Ниже мы сможем убедиться, что террористам присущи и некоторые другие, весьма важные личностные особенности, которые имеют первостепенное мотивационное значение. Многие из них связаны с тем фактом, что террорист непосредственно соприкасается со смертью, которая, с одной стороны, влияет на его психику, поступки и на события, в которые он включен, а с другой - его личностная специфика такова, что он стремится к ней. Террорист начинает соответствовать ей, разрушает последние преграды, отделяющие от нее, позволяет ей непосредственно влиять на себя. Смерть отпечатывает на нем свой образ, начинает говорить с ним не на человеческом, а на своем языке, и ее речь приносит то понимание, которое не может дать никакой другой человек. Террорист не защищен от нее задачей выживания, чаще всего он и не ставит таковой перед собой, приходя по своей воле в зону смерти, от которой обычно стремится держаться подальше любое живое существо. Раз приблизившись к смерти, такой человек начинает приобретать опыт, который либо осознается и становится основой внутреннего развития, либо не осознается и на уровне личностного смысла определяет поведение, в том числе через потребность вновь и вновь испытать дрожь соприкосновения с тем, что находится за гранью. Наркотическая для них атмосфера близости смерти может толкать на совершение и других убийств, не обязательно террористических, например, на участие в разных военных конфликтах. Среди террористов встречаются люди разных возрастов, и многое зависит от того, какое место занимает конкретное лицо в иерархии террористической организации. Руководителями и организаторами терроризма чаще бывают лица старших возрастов, исполнителями - молодые. Их век недолог, именно они наиболее уязвимы и для пуль стражей порядка, и для уголовной юстиции.

Женщины, конечно, составляют меньшинство среди террористов, но среди них встречаются весьма яркие личности. Например, Ульрика Майнхоф, одна из руководителей Фракции Красной Армии, ведущий теоретик терроризма и преданная ему до испепеляющего фанатизма, до абсолютно тотальной ему верности. Это ей принадлежит утверждение: «Мы заявляем, что тот, кто носит униформу, - свинья, т.е. он уже не является человеческим существом: таково наше решение проблемы. С этими людьми вообще нельзя говорить, и выстрелы здесь само собой разумеются». Ради революции она отказалась от своих двух детей; покончила самоубийством в возрасте 42 лет, что еще раз подтверждает неискоренимое влечение террористов к смерти - к своей и чужой.

На Арабском Востоке известность получила Лейла Халед, чья красивая внешность стала дополнительным фактором для ее популярности как террористки.

Характер терроризма в целом, как и смысл отдельных террористических актов определяются не только сегодняшними социально-политическими, национальными и иными реалиями и противоречиями: он уходит своими корнями в глубь человеческой истории, в самые древние, даже первобытные времена, в дорелигиозные и религиозные представления, определяется мироощущением человека, его отношением к обществу и самому себе, его вечным и бесплодным поиском защиты и справедливости. Наряду с социальными факторами, детерминирующими террористические проявления, особого внимания заслуживают психологические аспекты проблемы. Это необходимо для объяснения не только конкретного террористического акта и его причин, но и всего явления терроризма в целом. Знание психологии терроризма позволяет также понять, от кого можно ожидать соответствующих действий, что представляет собой террорист как личность, как предупреждать и расследовать преступления, связанные с террором, как наказывать виновных.

Основу психологического познания терроризма составляет анализ мотивов этого преступления. Имеются в виду, конечно же, не внешне видимые причины поведения отдельных лиц, совершающих террористические акты, а собственно мотивы - как смысл, субъективное значение такого поведения. Главный вопрос, возникающий здесь, видится в следующем: в чем выигрыш, в первую очередь психологический, от совершения соответствующих действий для самого виновного, в том числе и в тех случаях, когда он действует за материальное вознаграждение. Последнее обстоятельство выделено в связи с тем, что корыстные стимулы лишь внешне выглядят единственными мотивами, а под ними, в глубине, на бессознательном уровне, функционируют еще и другие, не менее мощные побуждения, которые достаточно часто являются ведущими мотивами. Следовательно, мотив - это не то, что лежит на поверхности, не то, что может объяснить сам преступник, и не то, разумеется, что указано в приговоре.

Терроризм представляет собой порождение деструктивных сил в обществе и человеке, отражает культ насилия и всемерно способствует его усилению и распространению, обесценивая человеческую жизнь. Терроризм резко снижает значимость законов и возможность компромиссов, которые являются непременным атрибутом цивилизации, в то же время возводя наглую и жестокую силу в ранг едва ли не главного регулятора жизни, в том числе международной. В этой последней сфере он порождает серьезные затруднения в деле сотрудничества и взаимопонимания разных стран, иногда даже ставя под сомнение возможность их сосуществования.

Терроризм способен приводить к свертыванию политических, правовых, этических, экономических и социальных гарантий прав и свобод человека, так как нередко вызывает со стороны государства ответные меры, не всегда согласующиеся с буквой закона. В некоторых случаях сам терроризм выступает в качестве главного разрушителя гарантий. Он разрушителен и потому, что вызывает ответные оборонительные агрессивные действия со стороны тех, кто стал непосредственным объектом террористических домогательств, что приводит к длительным межнациональным и межконфессионным конфликтам. В процессе их развития нередко забывается их источник и взаимные обиды и мщения начинают нагромождаться друг на друга.

И.Е. Задорожнюк, выступая за «круглым столом» журнала «Государство и право» в декабре 1994 г., справедливо отметил, что с психологической точки зрения важно не только выявить склонность кого-то к терроризму, но и подчеркнуть абсолютную социальную деструктивность этого явления, ибо терроризм - это почти всегда тенденция к саморазрушению носителей протеррористического поведения, которое не может наступить, если сохраняется общество или общность. Террорист (или группа таковых) всегда слеп в постановке и осуществлении своих целей, даже в случае тщательной проработки самого акта террора. Это принципиальный момент. Один из важнейших параметров такой слепоты - расхождение мотивов, когда малая гомогенная (этнически, социально, религиозно и т.д.) группа как бы навязывает свою волю сообществу, которое гетерогенно, т.е. отличается плюрализмом в постановке и осуществлении своих целей. Метафорически выражаясь, террористы «производят» свои цели, исходя из завышенной самооценки своей гомогенности, считая себя «самыми-самыми» и делая потому то, что никто другой не посмеет.

На последнем моменте я хотел бы остановиться. Представление о себе как о «самом-самом» - самом справедливом, самом храбром, самом значительном и т.д. - есть не что иное, как нарциссизм. Его проявления в форме самолюбования, утверждений об исключительности и особых правах своей национальной, религиозной или классовой группы и ее представителей, о собственных выдающихся способностях и др. можно обнаружить у большинства террористических объединений, например, чеченских и ирландских. Между тем нарциссизм в аспекте терроризма еще не исследовался, хотя Э.Фромм специально анализирует это явление в причинном комплексе человеческой деструктивности, составной частью которой терроризм не может не быть.

Э.Фромм определяет нарциссизм «как такое эмоциональное состояние, при котором человек реально проявляет интерес только к своей собственной персоне, своему телу, своим потребностям, своим мыслям, своим чувствам, своей собственности и т.д. В то время как все остальное, что не составляет часть его самого и не является объектом его устремлений, - для него не наполнено настоящей жизненной реальностью, лишено цвета, вкуса, тяжести, а воспринимается лишь на уровне разума. Мера нарциссизма определяет у человека двойной масштаб восприятия. Лишь то имеет значимость, что касается его самого, а остальной мир в эмоциональном отношении не имеет ни запаха, ни цвета; и потому человек-нарцисс обнаруживает слабую способность к объективности и серьезные просчеты в оценках»⁵.

Совершенно обоснованно Э.Фромм отмечает, что нередко человек-нарцисс достигает чувства уверенности вовсе не ценою своих трудов и достижений, а благодаря тому, что он субъективно убежден в своем совершенстве, в своих выдающихся личных качествах и превосходстве над другими людьми. Нарцисс-террорист черпает силы не только в статической уверенности в том, что он «самый мудрый», «самый дальновидный», «самый храбрый» и т.д., но и в том, что доказывает это себе и другим, совершая дерзкие нападения и пренебрегая общепринятыми ценностями. Но дело не только в этом: он исключителен и достоин восхищения еще и по той причине, что представляет тоже исключительную же и единственно «правильную» национальную (религиозную, политическую, иную) группу, питается ее соками, ее ореол светится и над его головой. Групповая проповедь своего несомненного превосходства и «успехи» собственно терроризма рождают нарциссическую эпидемию, которой рядовому обывателю очень трудно противостоять. Агрессивный нарциссизм обычно встречает сопротивление, что часто может представлять собой угрозу витальным интересам соответствующих личностей, а поэтому должен быстро и эффективно подавляться с помощью тех же террористических методов. Такое насилие тем беспощаднее, чем больше ущемлены в своем нарциссизме конкретные личности, тем более лидеры или группы.

Террористы часто нуждаются в огласке своих действий и по той психологической причине, что в реакциях средств массовой информации, политических и государственных деятелей и других людей они, как в зеркале, видят свое признание и подтверждение своей исключительности. Поэтому можно говорить о своеобразной, но несомненной и скрытой связи между обществом и терроризмом. Средства массовой информации, торгуя Деяниями столь экстраординарных людей, как террористы, с одной стороны, удовлетворяют жгучий интерес обывателей в сенсациях и «звездах», а с другой - нарциссические потребности самих таких преступников. Можно предположить, что многие террористы прекратили бы свою деятельность, если она не находила бы никакого отражения в средствах массовой информации и репрессии в отношении них осуществлялись бы тайно. Следовательно, в определенных пределах само общество порождает терроризм.

Поскольку нарциссизм означает сосредоточение на самом себе, своих интересах и переживаниях, нарциссическая личность бывает дезадаптированной вне своего нарциссического окружения - национального, кланового, религиозного и др. По этой причине подобная личность будет: 1) весьма агрессивной по отношению ко всем тем, кто находится вне ее группы, а поэтому способен снизить самооценку. Агрессивность может и не проявляться во вне; 2) предпринимать все усилия для того, чтобы сохранить свою групповую принадлежность, поскольку, особенно если человек ничтожен и мелок, если он в действительности не удовлетворен жизнью, на этом зиждется его представление о своем превосходстве. В таких случаях иногда формируется фанатизм, присущий некоторым террористам-самоубийцам и являющийся характерной чертой нарциссизма.

По мнению Э.Фромма, те, чей нарциссизм касается в большей мере группы, чем себя лично, весьма чувствительны, и на любое явное или воображаемое оскорбление в адрес своей группы реагируют весьма бурно. Эта реакция часто бывает гораздо интенсивнее, чем у нарциссов-индивидуалистов. Индивид еще может усомниться, глядя на себя в зеркало. Участник группы не знает таких сомнений. А в случае конфликта с другой группой, которая также страдает коллективным нарциссизмом, возникает жуткая вражда. В этих схватках обычно возвеличивается образ собственной группы и принижается до крайней точки образ враждебной группы.

Групповой нарциссизм представляет собой один из главных источников человеческой агрессивности⁶.

Здесь групповое террористическое насилие может достигать необыкновенной интенсивности, порой граничащей с патологией. Такое можно было наблюдать во время столкновений мусульман с индуистами в Индии, тамилов и сингалов в Шри Ланке, армян и азербайджанцев в Закавказье. Заметим, что крайняя ярость часто наблюдается в тех межнациональных и межрелигиозных конфликтах (порой переплетающихся), сторонами в которых выступают беднейшие группы населения. Я полагаю, что проявляемая ими неистовая жестокость есть и протест против своего трагического положения, и бессознательное желание защитить то наиболее ценное, что они называют своим национальным или религиозным достоинством и что служит одной из главных гарантий их сохранности.

Психологическую основу группового нарциссизма составляет кичливость из-за принадлежности к определенной стране, нации, религии, иной социальной группе, восхваление их, восхищение ими, что нередко воспринимается как патриотизм, убежденность, лояльность, твердая жизненная позиция. При этом упускается из виду, что национальная, классовая или религиозная кичливость всегда и неизбежно предполагает сравнение с другими нациями, классами и религиями, но всегда и неизбежно не в пользу последних. Это уже значительно облегчает совершение насильственных действий, если такое потребуется, в отношении представителей других народов и классов или верующих в иных богов, тем более, что нарциссическая личность всегда разделяет общие для своей группы ценности и готова на все ради их защиты. То, что в действительности представляет собой лишь фантазию, причем иногда довольно опасную, для нарциссической личности реальность, в которую она свято верит, а эта вера подкреплена групповой солидарностью.

Нарциссически ориентированный человек, признанный своей группой, может особенно гордиться своей персоной, а если ему еще придется пострадать за свою верность, гордиться будет вдвойне. Чем больше он неудовлетворен своей реальной жизнью, тем крепче его приверженность группе и готовность ради нее на все.

Нарциссические настроения и эмоции можно встретить у представителей и больших, и малых (по численности)народов. В 90-х годах мы часто наблюдаем самолюбование некоторых кавказских наций, и особенно главарей террористических групп, составленных из их представителей.

В группе террорист не только укрепляет свой нарциссизм, но и достигает личностной идентичности, полностью спрятавшись в ней. Для многих террористов, особенно молодых, группа выполняет роль коллективного отца, обеспечивающего своим детям прибежище и защиту. Потребность в идентичности может быть весьма сильна у тех, кто в силу своей маргинальности в той или иной форме был отчужден от среды, терпел неудачи в трудовой деятельности, при получении образования, в личной жизни либо в иных сферах жизнедеятельности.

Поскольку такой террорист предан группе, групповые нормы и цели идеализируются, становясь всеобщими и обязательными, а все остальное отменяется. Отсюда нетерпимость к любому инакомыслию, отсутствие колебаний и сомнений, враждебность к тем, кто придерживается иных взглядов, и готовность подавить таких людей любой ценой. В то же время сопротивление, оказываемое террористической группе или группе, готовой к террористическим действиям, или тому более крупному объединения, которое любая из первых двух представляет, укрепляет их, уменьшает внутригрупповые противоречия, способствует оправданию самых бесчеловечных шагов.

 

 

II.

Нахождение в социальной группе способствует возникновению определенных мотивов поведения, их конкуренции, вычленению ведущих мотивов в данном виде деятельности, постановке новых целей и отпадению старых, смещению мотива на цель и т.д. При формировании мотивов и целей террористической активности в группе может происходить обмен мнениями, знаниями, опытом, а также взаимное убеждение и внушение, ускоряющее решимость совершить данное преступление. Характер мотивации поведения каждого члена и всей группы в целом различается по силе и направленности. Сила зависит от взаимного влияния участников группы, их консолидации. Поскольку террористические группы, как правило, сплоченные, происходит усиление мотивированности поведения каждого участника. Направленность мотивации выражается через ориентацию на личный и групповой успех, на выполнение общего дела. Это весьма важно, так как в отрицательном случае для каждого члена наступит катастрофа, поскольку любое государство реагирует на террористические акты очень остро. Поэтому при большой взаимосвязанности увеличивается мотивация группы на общую эффективность совместных усилий.

Автономные террористические группы чаще бывают эталонными, т.е. такими, чья система взглядов, ценностей и представлений, направленность деятельности рассматривается данным человеком как эталон. Это порождает и исключительную преданность террористов своей группе, их переживания в случае утраты связи с ней. В подобных группах мотив нередко перемещается на саму деятельность - показать свою силу, бесстрашие, находчивость, умения.

Дж. Поуст различает среди европейских террористов две группы: первую составляют те, которые ставят целью разрушить мир отцов, их посягательства - это акты возмездия за действительные или воображаемые обиды, акты, направленные против общества их родителей; ко второй относятся те (в основном, национал-сепаратисты), которые осуществляют миссию отцов, мстят обществу за обиду, нанесенную их родителям. Таким образом, в первом случае имеют место (на символическом уровне) акты протеста против родителей; во втором - акты лояльности и защиты последних. Я полагаю, что для террористов первой группы должно быть характерно раннесемейное неблагополучие в форме неприятия их в детстве родителями, даже эмоционального отвергания, что особенно травматично, если оно исходит от матери. Это повлекло за собой ответную реакцию отвергания родителей и, следовательно, неприятия их мира и их ценностей. Мотивация поведения подобных людей есть, образно говоря, отсроченный ответ собственным родителям на бессознательном, конечно, уровне. Такую мотивацию поведения я многократно наблюдал у «обыкновенных» убийц, которые сводили счеты с родителями, иногда на символическом, психологическом уровне, в других случаях - непосредственно совершая агрессивные действия против отца (матери) или обоих. В первую же группу должны быть отнесены все те, которые по разным причинам воспитывались вне семьи или рано потеряли ее. Во второй группе психологическая связь индивида с родителями, напротив, должна быть очень прочной или представляться ему таковой, он полностью и без остатка принимает их, а значит, их культуру и систему ценностей.

Иными словами, через любящих и любимых отца и мать субъект воспринимает свою нацию и ее культуру, свою землю, привычную с детства природу как единственно возможные, только свою родину как свою защитницу и естественную сферу обитания как источник его жизни, без которых его существование бессмысленно. Поскольку это так, любое посягательство на них ощущается как угроза бытию данного человека, которое необходимо защищать любыми способами, лучше всего упреждающе-агрессивными. Возможен и такой вариант: индивид был отвергнут родителями или они были равнодушны к нему или вообще не сыграли для него даже в детстве сколько-нибудь заметной роли из-за его, например, самодостаточности и аутичности. В этом случае он ищет признания, защиты и понимания в малых социальных группах, которые играют для него роль коллективного отца и матери и уже через подобные группы воспринимает культуру и психологию своего народа, которые компенсируют ему то, что он не получил от своих родителей. Так или иначе существует симбиотическая связь с родителями как конкретными людьми, и с родителями как символами родины и народа, причем, что очень важно, названная связь по архетипическим каналам уходит в глубочайшую древность.

Сама национальная культура, включая сюда и национальную психологию, может стимулировать террористическое поведение, особенно если эта культура агрессивная, если она опирается на свою необычность, избранность и исключительность, несомненное превосходство над другими народами; если в национальном характере ярко выражены нарциссические черты, если данный характер отличает ригидность, т.е. застреваемость, когда давние обиды вновь и вновь актуализируются, несмотря на заметно изменившиеся внешние условия. У народа с такими чертами террористическое убийство всегда будет расцениваться как героизм: гнусный убийца Басаев стал национальным героем чеченцев после набега на г. Буденновск в 1995 г. и имел шансы стать их президентом. Это не случайность, это закономерность для всех стран с националистическим терроризмом.

Как и во многих других случаях, членство в террористической группе обладает достаточно мощным и автономным мотивационным эффектом. Прежде всего это относится к так сказать закрытым группам, которые занимаются политическим и «идеалистическим» терроризмом: их члены ведут нелегальное существование, их связи с обществом оборваны или существенно ограничены, что, как правило, компенсируется самим фактом членства в группе. Как справедливо отмечает Дж. Поуст, дело группы - «идеология» - имеет большое значение, но оно не является ведущим мотивом вступления в группу. Оно служит скорее логическим обоснованием, сознательно и открыто выражаемым мотивом. Главный мотив вступления в нее носит гораздо более личностный характер и коренится в индивидах, в их стремлении к укреплению личностной идентичности и, что особенно важно, к принадлежности к группе. Обследование членов западногерманских и итальянских террористических групп обнаружило у них низкую самооценку, неадекватную интегрированность личности, склонность проецировать на общество свои неудачи, которых было немало и которые они болезненно переживали. Для таких одиноких и отчужденных личностей террористическая группа должна была заменить семью, которой у них никогда не было⁷.

Убийца Плеве террорист Сазонов называл Боевую организацию эсеров, членом которой он состоял, «возлюбленной матерью» и всегда писал о ней в выспренном стиле. Руководителя Боевой организации в 1901-1903 гг. Гершуни он считал «воплощением того, чем человек должен стать... через сотни лет», образцами для подражания для него были террористы Мария Спиридонова, Иван Каляев, Борис Савинков, последнего Сазонов считал «чудесным цветком, откуда-то занесенным». Он чрезвычайно болезненно воспринял разоблачение Азефа, руководителя Боевой организации, как предателя, что, как полагают некоторые исследователи, особенно в связи с общим кризисом партии эсэров и свертыванием террора активно способствовало ухудшению психического здоровья и самоубийству Сазонова в 1910 г. Организация для него была его семьей.

Террористические группы могут состоять не только из давних неудачников, неуверенных в себе и страдающих неполноценностью лиц, но и из умных, волевых, уверенных в своих силах. Первые, как уже отмечалось, ищут в группе признание и психологическое убежище, вторые, если они становятся лидерами, отличаются тенденцией к доминированию и управлению окружающими. Если это так, то, по-видимому, за указанной тенденцией стоит высокая тревожность, поскольку человек, наделенный волевыми качествами, стремится управлять другими и организовывать их на самую жестокую агрессию в связи с тем, что в ином случае он бессознательно опасается сам стать объектом насилия. Чаще именно такие личности (они могут действовать не только в составе группы, но и в одиночку) являются творцами идеологии терроризма либо, усвоив, приняв чье-то чужое учение, активнейшим образом поддерживают его и варварскими методами пытаются внедрить в жизнь.

Естественно, что опасность для террористической, как и любой другой преступной группы, со стороны в первую очередь государственной власти вполне реальна, но группа редко признает, что именно она породила такую реакцию своими общественно опасными действиями. Образ же врага группа создает еще в самом начале, когда она только формируется - это ее исходная позиция на грани паранойяльности: враг должен быть, чтобы было кого сокрушать и тем самым дать выход всей накопившейся деструктивной энергии. Если бы врага не было, агрессия была бы направлена на другие такие же или иные преступные группы. Хотя накопившийся разрушительный потенциал при достижении определенного уровня должен найти выход, т.е. внешнюю цель, для самого его накопления нужно некоторое время, а само накопление складывается из выбросов отдельных соучастников и сами выбросы обретают новое качество. Группа нуждается во внешнем поступке для того, чтобы (кроме других очень важных целей) снижать свою внутреннюю направленность, оправдать свое существование и поддержать социально-психологическую сплоченность.

Когда «официально» декларируемые цели достигнуты, для отдельных террористов может наступить личная катастрофа - я имею в виду тех, которые начали заниматься терроризмом из некрофильских или игровых побуждений, из желания идентифицироваться в группе и получить ее психологическую поддержку, которые во всем винят других и готовы мстить всему миру, которым, наконец, лучше всего удается то дело, когда нужно пользоваться оружием, и они не смогут найти себя в мирном труде. Выходы: определение новых целей для террористической активности, наемничество, обыкновенный бандитизм, изредка прикрываемый цветастыми «левыми» или «правыми» фразами. Естественно, все это выходы для тех, кто не погиб во время террористической акции и не попал в тюрьму. Кстати, из тюрьмы тоже можно руководить террором.

Принадлежность к таким референтным группам, причастность к ее «героическим» делам, а тем более активное участие в них, значительно повышают самооценку личности, снижают тревожность по поводу своих социальных и социально-психологических статусов, формируют смысл жизни. Психологическая зависимость индивида от группы будет еще сильнее, если он ведом игровыми мотивами, склонен к участию в ситуациях высокого, даже смертельного риска, если он живет наиболее полной жизнью в острых, эмоционально насыщенных обстоятельствах, а их терроризм как раз предоставляет в изобилии. Чем больше преступлений совершает группа, тем жестче его привязанность к ней, поскольку теперь она выступает главной и даже единственной защитницей от весьма реальных внешних опасностей. Иногда лидеры толкают группу на совершение какого-нибудь тяжкого и даже нетеррористического преступления, например убийства (так поступали некоторые дореволюционные российские террористы), чтобы еще теснее связать ее членов, сцементировать внутригрупповую солидарность. Колеблющиеся и сомневающиеся не нужны такому неформальному объединению, тем более, если оно законспирировано и ведет нелегальное существование; от таких необходимо избавляться любым способом. Есть и добровольный исход, когда некоторые люди сами прекращают участие в террористических формированиях, но это связано не столько с их «умудрением», сколько со сменой индивидуальных жизненных циклов.

Хотя решение вступить в националистическо-сепаратистскую группу носит, по мнению Дж. Поуста, менее глубокий характер и не представляет собой полного разрыва с обществом, здесь также желание вступить в группу вполне может возникать из чувства отчуждения. Страна басков в Испании примечательным образом однородна. Только 8% семей являются смешанными испано-баскскими, и дети из этих семей презираются и отвергаются. Однако целых 40% членов террористической организации ЭТА, цель которой состоит в установлении отдельного баскского государства, происходят из таких смешанных семей. Не принадлежа к определенной группе, находясь на обочине общества, они стремятся стать «басками из басков». Они преувеличивают свою политическую идентичность с целью достигнуть социально-психологической идентичности. Потребность принадлежности к группе свойственна террористам во всем мире, какими бы различными ни были их идеологические цели. В основе такой потребности лежит неполная или раздробленная социально-психологическая идентичность, так что единственное, благодаря чему индивид чувствует себя достаточно целостным, является связь с группой, принадлежность к ней становится важным компонентом его самопознания и фундаментом социально-психологической идентичности⁸.

Конечно, группа идеализируется ее преданным членом или мечтающим в нее попасть, ее стандарты становятся стимулами поведения субъекта, но то, что она говорит, полностью соответствует его «Я», то, что она требует, желаемо им самим. Ему комфортно и потому, что на все свои вопросы, порой мучительные, жизненно значимые, он почти наверняка найдет ответы у нее, причем очень часто готовые. Все, что вне ее или вне той социальной общности, которую она так достойно представляет, все чуждо, непонятно, враждебно, а поэтому должно быть отвергнуто, а если нужно - уничтожено.

Важным способом обеспечения внутригрупповой сплоченности и подчинения каждого общим интересам - это формирование образа беспощадного, коварного, на все готового врага в лице общества, государственной власти, социальной группы, другой религии, другой нации и т.д. При этом должно быть обеспечено черно-белое видение мира в том смысле, что «все не наше - плохое, все наше - хорошее». «Всем плохим» в более редких случаях может быть весь мир, как и «всем хорошим» - только группа, и тоже в более редких случаях.

Названные представления находят живой отклик, особенно у неофитов, которые всегда смутно ощущали, что их жизненные неудачи и провалы произошли не потому, что они неверно или безнравственно поступали, а потому, что к ним все были несправедливы, их без всяких оснований преследовали и т.д. Только здесь, среди смелых и решительных людей, готовых на все, они нашли, наконец, признание и поддержку. Отныне ненависть к обществу (власти, строю, социальной группе и др.) будет скреплять их вместе. Как только враг определен, какой-либо нравственный самоупрек исчезает, поскольку уничтожить, пусть и весьма жестоким образом, этого ненавистного противника, ответственного за все беды, совсем не аморально.

Названными характеристиками в большей мере обладают автономные террористические группы, чем те, которые составляют часть большой террористической организации или намеренно создаются государством для, например, международного терроризма. В последнем случае она может включать в себя кадровых сотрудников спецслужб и больше походит на военную единицу. В ней споры о лидерстве практически не возникают, поскольку ее возглавляет тот, кто назначен вышестоящим руководством. Но вообще строгая дисциплина, подчинение приказу или указанию командира (лидера, главаря), соблюдение конспирации, четкое взаимодействие и т.д. являются условиями выживания любой такой группы и важным моментом ситуационной мотивации.

 

2. Типология мотивов терроризма

 

I.

Действия террористов, даже политических, националистических и «идеологических», обычно кажутся рациональными, продуманными, хорошо подготовленными, не случайно обнаружить и задержать преступников бывает очень трудно; вроде бы не должно вызывать сомнений то, что перед нами разумные, знающие свои цели и движимые ясными мотивами люди. Однако, как совместить светлые идеалы и нечеловеческую жестокость террористов, высоту их помыслов и примитивность взглядов и знаний, готовность к самопожертвованию ради людей и уверенность в допустимости уничтожения многих из них ради торжества своих замыслов. Поэтому можно сказать, что впечатление понятности и ясности мотивов террористических актов весьма обманчиво. Как и множество других человеческих поступков, мотивация терроризма носит сложный, многоуровневый, неоднозначный характер, сами мотивы в значительной мере бессознательны и их необходимо различать в зависимости от видовой принадлежности конкретного преступного акта.

Сложность обнаружения подлинных мотивов терроризма связана с тем, что у него имеется два аспекта - рациональный и иррациональный. Рациональность заключается в том, чтобы с помощью чрезвычайного насильственного акта, который настолько выходит за рамки социальных норм, что заставляет Систему идти на уступки террористам, достигнуть конкретной цели: признания требуемых политических или национальных свобод, выпуска на свободу других террористов, подрыва стабильности в обществе и т.д. Очень часто эти рациональные цели достигаются, но эффект от них остается очень локальным как по времени, так и по социальному объему. Застигнутая врасплох Система, как справедливо отмечает Н.Мелентьева, вначале может подчиниться террористам, но затем исподволь и постепенно исправляет негативные последствия подрывных действий. Иррациональный аспект терроризма включает в себя экзистенциальный опыт, который переживает его участник. При террористическом акте создается уникальная психологическая ситуация, в которой люди начинают действовать по совершенно иным законам, нежели в обычной жизни, в системе принятых связей. Например, в ситуации «террорист - заложник» драма приобретает особый, глубинный, почти онтологический смысл, поскольку наиболее поверхностные слои личности мгновенно смываются перед лицом вполне реальной и объективированной смерти. Сам террорист становится как бы субъектом смерти: с одной стороны, он вызывает на себя всю гигантскую разрушительную мощь Системы, а с другой - получает мимолетное, но крайне острое осознание абсолютного превосходства над заложниками и власти над их жизнями.

Здесь есть и мазохизм, граничащий с религиозным мученичеством, поскольку террористу грозит смертью Система, есть и садизм, поскольку он получает удовлетворение от господства над заложниками. В целом же опыт террора возвращает участников к некоторым глубинным, базовым уровням существования, о которых в нормальной жизни подавляющее большинство людей даже не подозревает, но которые невидимо и неосознано влияют на весь строй человеческой жизни. Этим объясняется так называемый «стокгольмский синдром», т.е. добровольное отождествление заложника с террористом и принятие его стороны. Дело тут не только в защитном механизме психики: жертва действительно может быть благодарна палачу за урок психологии пограничных состояний и глубинной антропологии, что подчас позволяет человеку спонтанно осознать собственную природу⁹.

Типология мотивов терроризма неоднократно обсуждалась в научной печати, поскольку эта проблема имеет первостепенное значение для науки и практики. Соображения по этому поводу, естественно, высказывались самые разные.

С.А. Эфиров называет следующие мотивы терроризма: самоутверждение, самоидентификация, молодежная романтика и героизм, придание своей деятельности особой значимости, преодоление отчуждения, конформизма, обезлички, стандартизации, маргинальности, пресыщения и т.п. Возможны корыстные мотивы, которые могут вытеснять идейные или переплетаться с ними. Кроме того, кого-то нанимают для совершения террористических актов.

Самым основным мотивом С.А. Эфиров считает «идейный абсолютизм», «железные» убеждения в обладании единственной, высшей, окончательной истиной, уникальным рецептом спасения» своего народа, группы или даже человечества. Такая ментальность присуща, разумеется, не только террористам, но нередко политическим и религиозным лидерам, проповедникам, полководцам и др. В отличие от них, у террориста, поймавшего «синюю птицу» абсолютной истины, возникает естественное желание приобщить к ней других или устранить несогласных. Любой ценой! Так «идейный абсолютизм» органично перерастает в терроризм. Важно отметить при этом, что, хотя все абсолюты, как правило, рушились, всякое новое мессианство - политическое, национальное, религиозное - всегда считает себя уникальным, последним, окончательным («Круглый стол» журнала «Государство и право», 1994).

С большинством приведенных здесь соображений следует согласиться, но, конечно, каждый из названных мотивов требует обстоятельного анализа. В качестве общего замечания необходимо отметить, что, во-первых, мотивы заметно отличаются в конкретных видах террористического поведения; во-вторых, даже в рамках одного и того же преступного акта разные его участники могут стимулироваться разными мотивами.

Прежде всего нужно отметить несомненность такого мотива как самоутверждение, который часто переплетается с желанием доминировать, подавлять и управлять окружающими. Такая потребность бывает связана с высокой тревожностью, которая :имается в случае господства в социальной среде, причем господство может достигаться с помощью грубой силы, уничтожения неугодных. Данный мотив обнаруживается в любом виде террористического поведения, тем более, что подавление других часто обеспечивает и личную безопасность. Банда лесных разбойников, держащих в страхе всю округу, и их главарь, командир даже небольшого оккупационного воинского подразделения будут чувствовать себя относительно защищенными, если все время смогут терроризировать население. В самом террористическом акте преступник демонстрирует то, на что способен и что хотел бы показать другим (ум, бесстрашие, ловкость, технические навыки и т.д.) и тем самым самоутвердиться, т.е. в первую очередь доказать самому себе, что все эти качества и у него есть. Сам такой акт может совершаться именно ради этого.

Представляется несомненным и существование такого мотива терроризма, как молодежная романтика и героизм, придание своей жизни и деятельности особой значимости, яркости, необычности. Во многом это уход в миф и сказку, в которых действуют бесстрашные герои, несущие людям добро и силой, порой ценой немалых жертв, устанавливающие справедливость. Это уход и в защищенное детство, в котором было так спокойно и хорошо и верилось, что все желаемое достижимо. Террорист своими поступками идентифицируется с легендарным (сказочным) персонажем и тем самым тоже утверждается и самоутверждается.

Слияние с образом положительного героя вовсе не обязательно, может быть влечение и к злому персонажу. Такой вариант имеет место, когда требуется отомстить своим врагам, обычно не имеющим конкретного лица, людям вообще, своим обидчикам и врагам. В этом случае наличествует общее враждебное отношение к жизни и даже, не исключено, отвращение к жизни.

Поиски романтики и героики, весьма, впрочем, своеобразных, переплетаются у террориста с игровой мотивацией, потребностью в риске, опасных для жизни и свободы операциях, ощущении себя в необычных ситуациях. Готовясь к террористическому акту, планируя его, подыскивая технические средства или соучастников, совершая сами террористические действия и уходя от преследования, преступник живет полной жизнью. Игра проявляется и в том, что террорист вступает в определенные отношения с обществом, не характерные для других преступлений, - с властью, правоохранительными органами, средствами массовой информации. Беря на себя ответственность за совершенное злодеяние, террорист тем самым сообщает какую-то информацию о себе и с этого момента начинает новую игру, полную для него героики. Его положение становится особенно щекотливым и острым, поскольку против него объединилось все общество той страны, где он совершил террористический акт. Ему поэтому приходится максимально мобилизовывать свои силы и проявлять себя, тем самым вновь самоутверждаясь; а то, что против него действуют необъятные силы, придает ему в собственных глазах еще больше значимости и весомости.

Можно исходить из того, что мотивом террористического акта выступает самоутверждение себя в ближайшей среде, прежде всего в референтных группах. Можно предположить также, что террористами движет некая всепоглощающая, фанатичная идея, которой они безмерно преданы, например, коренной перестройки общества и даже всего мира или «спасения» своей нации. Еще одна гипотеза заключается в том, что терроризм может диктоваться потребностью получения значительных выгод для своей социальной, особенно национальной, группы или для себя лично. Такая выгода может носить и чисто денежный характер.

Между тем высказанные предположения относительно стимуляции терроризма, в том числе за плату, неизбежно вызывают весьма важный вопрос: почему для достижения своей цели террорист избирает смерть, уничтожение и устрашение, а не какой-нибудь иной способ, в том числе вполне законный? Например, задачи перестройки общества, равно как и получения выгод для своей нации, можно решать путем вполне легальной политической борьбы. Фанатизм может толкать человека в неистовую религиозность или мистику, но без взрывов бомб. Деньги тоже могут быть получены без учинения преступных действий, например путем коммерции, что тем более верно, поскольку в терроризме часто участвуют и достаточно обеспеченные люди. Стало быть, возникает необходимость найти главное или даже единственное, что порождает только терроризм или иные действия, весьма сходные с ним по своей природе и основным характеристикам, подчас сходные до того, что их трудно отделить от него - я имею в виду и правовую квалификацию. Одна из главных задач науки о человеке как раз и заключается в поиске того уникального мотива, который порождает именно данное поведение.

Я полагаю, что одним из таких мотивов, если иметь в виду терроризм, влекущий человеческие жертвы, выступает влечение отдельных людей к смерти, к уничтожению, столь же сильное, как и влечение к жизни. Иного и не может быть, поскольку влечения к смерти в известном смысле адекватно влечению к жизни, а у конкретного человека они могут наличествовать оба как амбивалентные тенденции. Влечение к смерти (некрофилия) объединяет значительную группу людей, которые решают свои главные проблемы, сея смерть, прибегая к ней или максимально приближаясь.

Некрофилия, как писал Э.Фромм, родственна фрейдовскому анально-садистскому характеру и инстинкту смерти, но лишь родственна, а не адекватна. Некрофилы живут прошлым и никогда не живут будущим, считал Э.Фромм, и это находит свое достоверное подтверждение особенно у националистических террористов, которые так любят восхвалять героическое прошлое своего народа и без остатка преданны традициям. Для некрофила характерна также установка на силу, как на нечто, что разрушает жизнь. Применение силы не является навязанным ему обстоятельствами преходящим действием - оно является его образом жизни. «Как для того, кто любит жизнь, основной полярностью в человеке является полярность мужчины и женщины, так для некрофилов существует совершенно иная полярность - между теми, кто имеет власть убивать, и теми, кому эта власть не дана. Для них существуют только два «пола»: могущественные и лишенные власти, убийцы и убитые. Они влюблены в убивающих и презирают тех, кого убивают. Иногда такую «влюбленность в убивающих» можно понимать буквально: они являются предметом сексуальных устремлений и фантазий... Влияние людей типа Гитлера и Сталина также покоится на их неограниченной способности и готовности убивать. По этой причине они были любимы некрофилами. Одни боялись их и, не желая признаваться себе в этом страхе, предпочитали восхищаться ими. Другие не чувствовали некрофильного в этих вождях и видели в них созидателей, спасителей и добрых «отцов»¹⁰.

Террорист делает смерть своим фетишем, тем более, что сам террористический акт должен внушать страх, даже ужас. Здесь угроза смерти и разрушения, вполне возможных в будущем, надстраивается над уже свершившимся, образует пирамиду, которая вдвойне должна устрашать. Конечно, страсть к кровавому насилию присуща не одним террористам, но и наемным убийцам, военным наемникам, сексуальным маньякам-убийцам, всем тем, кто лишает жизни другого не «случайно», под сильным давление обстоятельств, не в неистовстве или в состоянии эмоционального потрясения, не единожды, а постоянно и постепенно, начиная с мелких актов насилия, кто, уничтожая, именно в этот момент, живет наиболее полной жизнью. Очень важно подчеркнуть, что данный мотив, как и большинство других, существует на бессознательном уровне и крайне редко осознается действующим субъектом. Он часто бывает ведущим, что не исключает наличия других, дополнительных мотивов, например корыстных.

Некоторые террористы, особенно террористы-самоубийцы, буквально зачарованы смертью, но в то же время своей добровольной гибелью пытаются обессмертить себя и этим способом преодолеть собственный страх смерти. Дело в том, что сеяние смерти есть один из способов снятия страха перед ней, поскольку она тогда психологически максимально приближается к человеку, становится более понятной. Террорист-самоубийца - это личность с очень высоким уровнем тревожности, а поэтому он постоянно, хотя и на бессознательном уровне, ищет то, что вызывает у него тревогу, и находит это в смерти. Отнюдь не случайно те террористы, которые после совершения террористического акта остались в живых, продолжали стремиться к смерти. Мария Спиридонова, совершив убийство Луженовского, «усмирителя» крестьян, никем не была задержана, но сама же стала кричать в толпе. Отказываясь подавать аппеляцию, поясняла, что ее смерть нужна для счастья народа. Созонов, убийца Плеве, на каторге все-таки покончил с собой.

Мотивация террористических самоубийств весьма сложна, поскольку в них переплетаются мотивы и терроризма, и самоубийства. Названные мотивы чаще проявляются при сочетании националистических стимуляций с религиозным фундаментализмом. Но это в основном внешне: я нисколько не преуменьшаю значения воспитания личности в духе фанатизма и экстремизма, традиций вековой ненависти к другим народам и их религии; вместе с тем, хотелось бы отметить, что у террориста-самоубийцы должна быть личностная, субъективная предрасположенность к подобного рода самоубийству. Когда он готовится к нему, а тем более совершает, его психика находится в ином, качественно отличном от обычного измерении, он уже существует как бы не в здешней жизни. Его самым мощным образом притягивает смерть - своя и чужая, а поэтому с большой степенью вероятности можно говорить о таком самоубийце, как о некрофильской личности. Данное предположение уместно и в том случае, если смерть представляется ему чем-то прекрасным¹¹.

Если страстное влечение к кровавому насилию присуще и другим опасным насильственным преступникам, то чем же от них отличаются террористы? Во-первых, тем, что целью и содержанием террора является устрашение (внушение ужаса), стремление к тому, чтобы таким путем парализовать противника. Во-вторых, террорист, в отличие от наемного убийцы, разбойника или сексуального убийцы-маньяка может решать не только свои, сугубо субъективные проблемы, но и общественные, связанные с интересами его нации, религии, секты, социальной группы. Поэтому можно сказать, что некоторые террористы в известном смысле часто бескорыстны, это как бы преступники- « идеалисты ».

Такими «идеалистами» могут быть отдельные руководители деспотических государств, искренне убежденные в том, что они, даже развязывая геноцид против собственного народа, действуют только ради высших и благородных целей, ради достижения некоего идеала, например, построения коммунизма. Чем чище в этом плане помыслы любого террориста, в частности, государственного, чем больше он предан идее и в то же время чем больше психологически отчужден от людей, тем больше он опасен. В этом убеждает жизнь и личность многих дореволюционных российских террористов из привилегированных слоев общества. Подпольная террористическая деятельность, конечно, лишала их привычных материальных и духовных благ.

Поскольку терроризм многолик, мотивация отдельных его проявлений носит отпечаток того типа, к которому относится данный террористический акт. Нельзя понять, например, терроризм, связанный с национализмом, если не учитывать роль и значение родины, нации в жизни человека. Многие люди бессознательно переносят на свой род, племя, нацию, религию, на землю и природу в целом свое отношение к матери как к кормилице и защитнице, которая поймет, обласкает и защитит.

Весьма красноречивые доказательства этого можно найти в таких выражениях, как «мать-земля», в обозначении, например, родного языка или столицы страны, поскольку в этих обозначениях присутствует слово «мать» (например, в английском и грузинском языках). Поскольку рожает только женщина, ее образ отождествляется с плодородием и дарами природы, с самой природой, от которой благополучие людей полностью зависит и сейчас, хотя такое отношение к ней опосредовано теперь многими порождениями культуры. По этой причине женщина давно стала символом земной жизни и материального благополучия людей, иными словами - их божеством. Богиня-мать - не только супруга божественного творца, но она олицетворяет и женское творческое начало в природе. Хотя вначале ее функции иногда распределялись среди мифологических фигур, но набор этих функций был единым.

Чрезмерная симбиотическая связь с родом, расой, иной социальной группой или религией столь же опасна, как и подобная же связь с реальной матерью. И в этом случае жесткая привязанность лишает человека свободы, делает его глухим и слепым, препятствует его развитию, являясь мощным источником национализма, расизма, шовинизма, религиозной и политической нетерпимости, всякого рода фанатизма, хотя и прикрываемого звонкими фразами и внешне привлекательной символикой. Логика жесткой зависимости человека от «объединенной» матери такова, что он отнюдь не желает сбросить сковывающие его психологические путы, а, напротив, стремится к укреплению контактов с ней, к еще более полному вхождению в ее лоно. Если он поступит иначе (а это была бы иная личность), то останется одиноким, беззащитным, предоставленным лишь своим слабым силам, что означает значительное повышение его тревожности, даже до уровня страха смерти. Такой же страх выступает в качестве одного из самых мощных стимулов террористического поведения инфантильных личностей.

С этих позиций ясно, что национальная группировка или партия политических или религиозных единомышленников, неистовых и бескомпромиссных, «пламенных» патриотов или фанатичных националистов состоит, собственно, из одиноких и психологически слабых людей, которые могут чувствовать себя сильным только в толпе. Они от этого не менее опасны, поскольку неосознаваемая ими угроза остаться один на один с окружающим миром и с травматичными внутриличностными проблемами, в том числе сексуальными, делает их особенно агрессивными. Межнациональные распри и националистические движения в республиках бывшего СССР своими глубинными корнями уходят в бездну отношений к «просто» матери, матери-родине, нации, природе, тому, что, пользуясь понятиями К.Г. Юнга, можно назвать архетипом «Великая Мать». Активизация этих движений вызвана распадом СССР, когда не стало «Великого Отца» - мощной центральной власти.

Основываясь на приведенных обстоятельствах, можно сделать вывод о том, что стремление к идентификации с матерью-родиной, нацией и т.д., является глубинным мотивом террора, связанного с национализмом.

Сама смерть выступает у них в качестве простого и нравственно приемлемого способа решения сложнейших проблем, тем более что жизнь представителя иной нации или религии не представляется фанатичному и сверхрадикальному взгляду слишком большой платой. Это, собственно, черно-белое отношение к жизни, четкое разделение на своих и чужих и противопоставление их друг другу.

Немалую роль играют традиции, обычаи, вся история данного народа или данной религии, их психология, их приверженность к тем либо иным формам поведения. Почти всегда идеологию и психологию нации, как известно, в значительной мере определяет религия.

Психоанализ связывает неодолимое влечение к смерти с самым ранним этапом психического развития, который приходится на первые год-два жизни. Его называют предэдипальной фазой, поскольку он предшествует появлению открытого З.Фрейдом комплекса Эдипа. На этом этапе младенец неотделим от матери, он к ней абсолютно, полностью привязан и его отделение от нее для ребенка катастрофично. В последнем случае, как отмечают многие психоаналитики (например, А.И. Белкин), в своем бессознательном он навсегда останется в плену мучительных, с трудом поддающихся расшифровке переживаний, связанных с тоской по невозвратному состоянию полной взаимной принадлежности и желанием воспроизвести ситуацию новорожденного, еще лучше - нерожденного, связанного с матерью пуповиной. Родиться обратно, желанием «не быть».

О влечении к небытию и смерти нередко можно услышать от убийц, многих из которых властно влечет к себе смерть. Вот что говорил мне обвиняемый в пяти убийствах: «Смерть - это когда исчезает фактор времени. Она мне интересна, я бы ее исследовал, но у меня сейчас нет наркотиков, а то бы я их принимал и приближался к смерти. Ребенок в утробе матери ведь не понимает, что он родится, а то бы он отказался это сделать. В утробе хорошо, его там кормят, там тепло. Жизнь выталкивает в другую жизнь, где нет времени. Жизнь вне утробы есть смерть. Я помогал смерти. Мне помогало зло, и мне с ним было хорошо. Мне страшно без зла, кто я, в сущности, без него? Я хотел бы вернуться в детство, но не в утробу, потому что с сознанием там невозможно быть. Если бы меня лишили сознания, я бы согласился уйти в утробу. Мне сознание, угрызения совести и переживания ни к чему. Нужен покой. Мне хорошо и в тюремной камере, не нужно бояться, светло, снаружи охранник. Хочу ли я на свободу? А кто меня будет охранять, кто будет кормить. Хорошо, чтобы о тебе забыли».

В этих весьма образных, даже афористических высказываниях молодого полуграмотного человека («Смерть - это когда исчезает фактор времени» - великолепно!) вполне отчетливо звучит влечение к смерти, небытию, стремление вернуться в безопасное материнское лоно и вместе с тем страх перед жизнью. Но ведь смерть это безопасное лоно, в которое можно спрятаться от этой пугающей и непонятной жизни.

А.И. Белкин внимательно проанализировал изданную в 20-х годах книгу «Последние слова казненных» - о наиболее ярких персонажах добольшевистского этапа русской революции. Желябов, Перовская, Ульянов, Каляев - их речи на суде, переданные из тюрьмы предсмертные записки. В каждой из них есть упоминание о матери: видно, какое огромное место занимает она в мыслях, когда человек спешит высказать самое главное. Но это не та реальная женщина, которая страдает и будет еще более жестоко страдать после исполнения приговора, о которой нужно подумать и позаботиться. Иногда даже было непонятно, жива ли она вообще, эта мама, или присутствует только в воспоминаниях. В любом случае это скорее символический образ, лишенный конкретных земных черт, но обладающий огромной внутренней силой. И легко прослеживается, как он плавно перетекает в другой, еще более объемный и значительный - образ страны, земли, родины. Она несчастна, оскорблена, поругана; ей не на кого больше рассчитывать, кроме меня; тем, что я делаю, - ее защищаю, спасаю; ей не придется больше плакать¹².

Террористы-одиночки встречаются относительно редко, чаще террористы объединяются в группы, в которых весьма велика роль лидера. Это можно наблюдать в религиозных и сектантских образованиях, причастных к террору, например, в «АУМ Синрике». Если это террор государства, то его лидер (вождь) обладает неограниченной властью, он организует и направляет весь государственный террор. Все движения в группе, даже гигантской, социально-психологическое взаимодействие в ее руководящем ядре, внутренняя иерархия в нем зависят от его воли. Власть его не только абсолютна, от него ждут чуда и он сам верит в свои магические способности, как это было с Гитлером и Сталиным, а поклонение такому идолу не знает границ. Поэтому есть все основания считать, что тоталитарный лидер есть прямой психологический наследник первобытного Отца-бога-вождя-мага, мудрого, справедливого, заботливого, хотя и жестокого предводителя и покровителя древней орды. Магическими свойствами наделяют и лидеров сектантских террористических организаций, того же «АУМ Синрике».

Тщательная конспирация террористических групп и постоянные ощущения враждебности среды определяют строгую дисциплину ее членов, жесткую и четкую иерархию и распределение ролей, безусловное подчинение приказам и общим решениям. Психологическая взаимосвязь участников подобных групп очень велика, что не может не влиять на сами мотивы и процесс мотивации. Выражается это, например, в конформном подчинении группе и стремлении утвердить себя в ее глазах, т.е. на социально-психологическом уровне.

Сказанное не исчерпывает психологических характеристик терроризма, оказывающих влияние на формирование и реализацию мотивов. Террористам, как и другим наиболее опасным насильственным преступникам, свойствен отказ от общечеловеческих ценностей, высокий уровень агрессивности и жестокости, убежденность в своей исключительной правоте и, конечно, полное отсутствие сопереживания жертвам. Потерпевшие, особенно если их много, как бы не имеют человеческого лица, это размытая масса, лишь очень смутно напоминающая людскую. В то же время террористы очень стремятся к манифестации, огласке своих действий, после нападения обычно заявляют, что именно ими был совершен террористический акт. Это напрямую тоже связано с устрашением, являющимся наиболее существенным элементом терроризма. Названное стремление указывает и на то, что среди террористов, в том числе террористов-исполнителей, много истеричных личностей, часто за рамками психической нормы.

Многие террористы конформны, т.е. их агрессивные действия порождаются не разрушительными устремлениями, а тем, что им предписано поступать именно так и они сами считают своим долгом подчиняться указаниям. Неподчинение требованиям представляет опасность, от которой защищаются тем, что выполняют их. Конформизм характеризует в основном исполнителей террористических актов, но их подчинение не является вынужденным при активном внутреннем сопротивлении, напротив, их воспитание, социальное формирование предопределяют подчинение. Солдаты, расстреливающие по приказу командира мирное население, совсем не обязательно руководствуются деструктивностью и жестокостью, при отсутствии приказа они, вероятно, вообще не стали бы так поступать. Они это делают, привычно подчиняясь и не задавая вопросов, в связи с чем редко испытывают угрызения совести. Молодой парень, участвующий в набеге на население другого племени, отнюдь не хочет показаться трусом в глазах своих соплеменников, даже если убийства и грабежи ему совсем не по нутру.

Итак, психологические корни терроризма находятся в предыстории человечества, они связаны, в частности, с архетипами Матери и Отца; террористическая группа отличается сложной структурой и спецификой групповой динамики; отдельные террористы обладают такими характеристиками, как агрессивность, жестокость, фанатическая убежденность, психологическая отчужденность от людей, а также конформность и нарциссизм. Среди них немало некрофильских личностей.

 

 

II.

Как уже отмечалось, террористические акты иногда могут совершаться не ради устрашения населения вообще, а только его конкретных социальных групп. Например, возможны убийства вымогателями предпринимателей не только для того, чтобы наказать за несговорчивость, но чтобы устрашить и других деловых людей, которых тоже обложат данью.

Во многих же других случаях устрашение не является самостоятельным мотивом, а имеет другой смысл и преследует другую цель: добиться, например, изменения политики государства или его отдельных органов, в том числе в отношении регионов страны. Такой мотив движет чеченскими террористами, террористами из Ирландской республиканской армии, добивающимися выхода Ольстера из состава Великобритании, баскскими и тамильскими экстремистами и некоторыми другими, которые добиваются изменения государственного статуса своей родины. Российские террористы во второй половине XIX в., не считаясь с объективными обстоятельствами, тоже требовали немедленного изменения политики государства по ряду узловых вопросов.

Впрочем, надо заметить, что некоторые российские террористы прошлого (как и в современном мире) не всегда даже сами ясно понимали, что им нужно от государства. «Просто» таким способом они вели войну с ненавистной властью, которой приписывали свои беды, подобным путем выражали бессознательное неприятие окружающего мира, мстили за действительные или мнимые обиды, личные поражения и несбывшиеся мечтания. Вообще война с помощью террора всегда была достаточно распространена, и она имеет место тогда, когда силы, от лица которых действуют террористы, не могут справиться с властью иным способом - достаточно вспомнить Чечню и Алжир. То, что террор есть часть войны, убедительно продемонстрировали практически все участники второй мировой войны, когда террор использовался в исключительно больших масштабах (воздушные бомбардировки, уничтожение мирного населения и т.д.).

Нельзя, конечно, исключать случаи, когда террористическая война с властью ведется для того, чтобы самим захватить власть, постепенно расшатывая государственные институты и структуры.

В печати были высказаны обоснованные соображения, что именно этот мотив присутствовал в преступных действиях религиозной секты «АУМ Синрике».

Я хочу особо обратить внимание на то, что это один из самых распространенных мотивов терроризма, причем он раз за разом может, как показывает история, порождать террористические акты на протяжении десятилетий, как, например, в Великобритании. Поэтому соответствующая категория терроризма должна привлекать первостепенное внимание.

В других случаях террористы требуют не глобального изменения политики государства или предоставления независимости отдельным регионам страны, а решения более частных вопросов. Их аппетиты тогда несколько скромнее и направлены на изменение некоторых конкретных решений законодательной, исполнительной или судебной власти. Так, террористические убийства, похищение людей и т.д. могут совершаться ради получения значительных материальных выгод - именно ради этого боролась колумбийская наркомафия с властями. Те же действия могут диктоваться желанием добиться освобождения из заключения соучастников. Подобные требования, как известно, часто выдвигали арабские экстремисты.

В действиях террористов, даже казалось бы самых бескорыстных и действующих лишь по идейным соображениям, очень часто явственно виден и мотив мести. Иногда это месть ненавистным политическим, государственным или религиозным деятелям в связи с их государственной, религиозной или общественно-политической деятельностью, но бывает так, что это месть простым людям, представляющим нацию, которой принадлежит государственная власть, или нацию, с которой ведется борьба, скажем, за спорную территорию. Объектом мести могут выступать верующие, принадлежащие к другой конфессии, их церкви, священные символы и т.д. Во всех случаях мести простым людям жестокость обычно не знает границ и попираются любые правовые, нравственные и религиозные установления, как это было, например, в 1995 г. в Буденновске. Создается впечатление, что убийства и другие насилия сами по себе являются скрытым, но мощным мотивом террористических действий, что весьма ярко характеризует самих террористов как некрофилов, т.е. людей, главным побуждение которых является уничтожение жизни. Если эти преступления сопровождаются грабежами, то сюда следует присовокупить и корыстные побуждения.

Еще одну группу мотивов можно бы назвать идеалистическими. Я имею в виду стремление отдельных людей к самоутверждению путем насильственной реализации своих или прочно усвоенных чужих идей и замыслов политического, религиозного, идеологического или иного характера. Эти «идеалисты», поглощенные фанатической приверженностью своим убеждениям и, как им кажется, безупречным построениям, могут быть исключительно опасны, не останавливаясь ни перед какими жертвами. Они могут организовываться в группы, в том числе мистического или полумистического характера, либо выступать в одиночку, но для всех них идея - все, способы ее реализации - ничто. Конечно, среди них немало психически больных людей, но это ни в коей мере не снимает проблемы изучения мотивов их поведения, а тем более предупреждения и пресечения их террористических действий.

Попытка утвердить, проявить себя, доказать себе и другим ценность собственной личности, уйти от серости и невзрачности своего существования также может порождать террористические акты. На это обычно идут неудачники или те, которые ощущают себя таковыми. Террор для них имеет смысл мгновенного привлечения внимания к своей персоне и своим проблемам, а тем самым повышения самовосприятия. Причем влечение к этому столь велико, что даже вполне реальная опасность быть убитым при совершении такого преступления их не остановит. Конкретное исследование причин захвата заложников в местах лишения свободы, в котором я принимал участие, показало, что в отдельных случаях подобное насилие порождается именно желанием привлечь внимание к себе и переживаемым трудностям. Чеченские террористы весьма охотно раздают интервью и позируют перед кинокамерами, более того, требуют этого.

Стремление привлечь к себе внимание и тем самым утвердиться может мотивировать террористические действия некоторых политических организаций или групп, претендующих на роль таких организаций, которые иным путем просто неспособны не только захватить власть, но и сколько-нибудь заметно повлиять на общественно-политическую обстановку в стране. Не случайно они подстрекают на агрессивные действия наиболее экзальтированные слои общества, в том числе маргинальные.

Еще один мотив способен породить террористический акт: я имею в виду желание покончить жизнь самоубийством, ведь террористы-самоубийцы, как показывает печальный опыт, например, Индии и Израиля, отнюдь не редкость. Данный мотив реализуется в следующих вариантах: субъект стремится к гибели при учинении данного преступления и все делает для этого, причем он может хотеть такой «славной» смерти, чтобы напоследок привлечь к себе внимание, которого он до этого был лишен; человек вполне понимает, что обязательно погибнет, но сознательно жертвует собой ради «высокой» идеи. Индивид идет на весьма рискованное для него террористическое преступление, но его сознание не охватывает реально существующий мотив самоубийства.

Как и любое человеческое поведение, террористическое может определить не один, а несколько мотивов сразу, хотя удельный вес каждого из них в большинстве случаев различен. Так, мотив, заключающийся в стремлении изменить решение суда, может сочетаться с желанием заполучить еще и материальные ценности, а мотив реализовать свои идеи и тем самым самоутвердиться - с привлечением к себе внимания.

Терроризм многолик. Столь же разнообразны порождающие его мотивы, многие из которых наполнены страстями и бурными эмоциями, которые обусловливают и неотвратимость террористических актов, и их особо разрушительный, кровавый характер. Ненависть и безусловная уверенность в своей правоте всегда будут вызывать к жизни такие преступления.

В литературе не первый год обсуждается вопрос о том, можно ли говорить об идеологических мотивах как самостоятельных и достаточно мощных стимулах террористической активности, особенно политической и «идеалистической». Я не думаю, что это так, скорее так называемые идеологические мотивы представляют собой рационализацию других, бессознательных личностных мотивов и являются по существу мотивировками. Что собственно такое восприятие конкретным индивидом идеологии? Она, образно говоря, становится его глазами, той конструкцией, без которой он не может смотреть на мир и оценивать его. Естественно, что данная идеология должна полностью соответствовать его личности, его потаенным влечениям и даже вожделениям, его бессознательным ощущениям себя и окружающих. Человек «берет» данную идеологию как если бы он покупал себе костюм в магазине - по росту, объему, цвету, эстетическим и функциональным характеристикам; она должна соответствовать его прожитой жизни, его опыту, он предуготован к принятию именно этой, а не какой-нибудь другой идеологии. Именно она открывает ему глаза, делает мир понятным, позволяет найти свое место в жизни и в конкретной системе отношений, обрести себя и обеспечить самоприятие.

Некоторые авторы (Б.Г. Чурков) выделяют невротическо-психопатологический тип мотивов террористических поступков, что представляется недостаточно обоснованным, поскольку любые расстройства психической деятельности сами по себе не являются мотивами поведения. Однако они способны существенно влиять на него, если препятствуют адекватной оценке действительности в целом или отдельных событий и лиц, налаживанию и поддержанию обыденных связей и отношений в малых социальных группах, если способствуют импульсивным, скоропалительным решениям, если участвуют в формировании и проявлении таких личностных черт, как повышенная восприимчивость, агрессивность, подозрительность, злопамятность, ранимость, уязвимость при низкой самокритичности. Следует указать и на то, что психические аномалии и болезни препятствуют усвоению нравственных норм, регулирующих человеческое общение и содержащих запрет на неправомерное применение насилия.

Мотивация современного, в том числе международного терроризма существенно отличается от мотивации терроризма в годы второй мировой войны и терроризма тоталитарных государств. Сейчас специфика мотивации в немалой степени определяется тем, что к такому виду насилия обычно прибегают численно небольшие группы, хорошо законспирированные, обученные и вооруженные, для воздействия на национальные и межнациональные учреждения и институты. Некоторые из них формируются и поддерживаются государствами, как правило, тоталитарными. Содержание мотивов и интенсивность их проявления в террористических действиях группы зависят и от того, какие силы стоят за ней и питают ее, насколько она самостоятельна, какие конкретные цели ставит перед собой, какова та основа, которая объединяет ее членов, какова структура группы и кто ее возглавляет. Исключительно важна идеология группы и той более могучей силы, которая вызывает ее к жизни.

Террорист, как и многие другие насильственные преступники, причины своего участия в террористических действиях склонен видеть не в самом себе, даже если это и очевидно, а во внешних обстоятельствах, поведении других людей и целых народов, в действительной или мнимой угрозе, которая ощущается как исходящая от них. В этом психологическом аспекте можно утверждать, что террористический акт представляет собой попытку защититься.

Весьма важным моментом является то, что, прибегая к террору, т.е. уничтожая других людей, материальные и духовные ценности, человек ощущает, предчувствует, что иным путем ему не добиться успеха. Иногда жертвы - тысячи, сотни тысяч, миллионы людей. Я хотел бы высказать следующее предположение: террор, когда гибнут люди, есть не что иное, как жертвоприношение. Террорист (государственный, политический, религиозный и т.д.), обращаясь к высшей силе, управляющей миром, будь то Бог, провидение или нечто, не имеющее у него точного наименования, подобным способом пытается умилостивить эту силу, чтобы она пошла навстречу его желаниям. Конечно, обращение к ней и весь приведенный здесь «расчет» не носят у него строго рационального характера, и он вовсе не рассматривает все это как жертвоприношение. В таких действиях можно видеть возвращение древнейшего человеческого опыта принесения людей на алтарь грозного и могущественного божества, чтобы исполнились самые заветные желания. Думаю, что происходит это помимо сознания человека по механизмам коллективного бессознательного.

Члены общества Фуле, идейного предтечи гитлеровского нацизма, обязывались приносить человеческие жертвы. Ж.Бержье и Л.Повель полагают, что отталкивающе бессмысленное уничтожение 750 тысяч цыган не имело, похоже, никаких иных причин, кроме «магических». Вольфрам Зиверс, один из эсэсовских главарей, был назначен исполнителем, жрецом-жертвователем, ритуальным убийцей. Высшие руководители верили, что человеческими жертвоприношениями можно победить равнодушие «могуществ» и завоевать их благосклонное внимание. В этом и заключается магический смысл человеческих жертв. Все то же от древнейших времен до нашего близкого «вчера», от ацтеков до нацистов. В ходе Нюрнбергского процесса очень часто и очень многие удивлялись совершенному безразличию верховных распорядителей неистовой бойни к содеянному по их воле и приказу. Палачи каждый раз забывали свои жертвы, погружаясь в мрачный восторг таинства¹³ .

С древнейших времен жертвоприношение составляло очень важную часть отношений человека с Богом (божеством) и всегда носило смысл его умилостивления ради достижения успеха или (и) благодарности за уже сделанное. Виднейший дореволюционный русский богослов А.П. Лопухин писал, что чувствуя свое ничтожество и свою полную зависимость от высшего существа, человек старается умилостивить его в случае бедствия или возблагодарить в случае благоденствия, равно как и просто выразить чувства своей преданности ему и вследствие этого жертвовать ему такое, что дорого и приятно ему самому, в предположении, что то же самое будет приятно и божеству. При необычайных событиях жертвы иногда приносились в огромных количествах. Так, библейский Соломон по случаю освящения храма принес в жертву 22 тыс. волов и 120 тыс. овец¹⁴.

Террористы любого ранга - от религиозных террористов-самоубийц до коммуно-фашистских диктаторов - всегда ощущали глубокий, смутный, диффузный страх за успех своего дела и за себя, в связи с чем им очень нужна удача, поддержка невидимых, но мощных сил. Не случайно многие из названных лиц очень суеверны и верят в приметы. Терроризм в их действиях становится как способом устранения и устрашения конкурентов, так и, вероятно, жертвоприношением. Уничтожение тысяч людей при государственном терроре может быть объяснено не только возможностями тоталитарного государства творить насилие в таких масштабах, но и тем, что такое государство тем самым решает грандиозную задачу - сохранить свою систему власти.

Совсем необязательно, чтобы в жертву приносился самый дорогой и близкий человек, как, например, в случае Авраама, который готов был пожертвовать своим сыном. Многие народы, например, индейцы в доколумбовый период, приносили в жертву взятых в плен. Это была благодарность богом за дарованную победу и мольба, а может быть, и плата наперед за те блага, в частности, за новые воинские победы, которыми небесные властители их одарят в будущем. Принесенные жертвы Богу или отдельным святым широко практикуется в наши дни - от свечки перед иконой и богатых даров церкви до заклания животного. По-видимому, это цивилизованное продолжение тех очень важных обычаев кровавых даров, которые приносили богам наши далекие предки.

Можно полагать, что гипотеза о жертвоприношении может многое объяснить, особенно в случаях, когда в результате террора гибнут люди, не имевшие к конфликту никакого отношения, и их убийство ни с какой «рациональной» точки зрения не должно приносить выгоды.

По мнению Б.Г. Чуркова, у религиозного фанатика, готового совершить самоубийственный террористический акт, возможно, наиболее рельефно проявляется то, что условно можно обозначить как «экстремистское сознание». Оно может присутствовать и в социально-политическом и этнополитическом видах терроризма. В нем мотивационной доминантой является вера в обладание высшей единственной истиной, уникальным рецептом «спасения» своего народа, социальной группы или всего человечества. Поэтому террористов можно рассматривать как абсолютистов и «истинно верующих». Такая вера задает тип ценностных и поведенческих моделей террористических групп; императив единственной истины своего крайнего выражения достигает сейчас в религиозном фундаментализме.

Б.Г. Чурков совершенно верно отмечает, что указанной мотивационной доминанты недостаточно для обращения к терроризму. Людей убежденных, что они достигли высшей и единственной истины немало в самых разных сферах, и лишь немногие прибегают к террору. Необходимым условием является крайняя нетерпимость к инакомыслию, ко всякого рода сомнениям и колебаниям, перерастающая в убеждение, что нормальный, полноценный человек не может видеть вещи в ином свете, чем тот, который открывается благодаря обладанию абсолютной истиной. Поскольку на практике исключить инакомыслие невозможно, возникает другой компонент мотивации - идея обращения инакомыслящих в единственно истинную веру. Ее реализация возможна путем мирной пропаганды или миссионерской деятельности либо с помощью насилия. Второй путь ведет к терроризму. В свою очередь это связано с отказом от общечеловеческих ценностей и крайней агрессивностью в сочетании с убеждением, что цель оправдывает средства. Фанатичная убежденность в высшей правоте может вытесняться соображениями практического интереса, корыстными мотивами, стремлением захватить и удержать власть. Фанатики-идеалисты превращаются в прагматиков и циников или устраняются последними. Особенно важна для первых убежденность в собственной правоте¹⁵ .

Необходимо отметить, что религиозный терроризм стимулируется не только сознанием того, что данное лицо обладает высшей истиной, лежащей, естественно, в русле исповедываемой религии. Такой человек может прибегнуть к экстремистскому насилию и потому, чтобы спасти свою религию, свою церковь, защитить их даже ценой собственной жизни, тем более, если он надеется на вечное блаженство после смерти. Подобную надежду можно вселить (или укрепить) с помощью наркотиков или гипнотического внушения. Религиозные фанатики способны прибегнуть к террору и потому, чтобы еще больше возвеличить, утвердить свою религию. Многие исламские фундаменталисты, например, убеждены, что неверных и еретиков необходимо обратить в истинную веру или уничтожить. Это убеждение как раз и проистекает из уверенности в обладании высшей и единственной истиной. Названная уверенность весьма характерна и для политического, «идеалистического» и, конечно, государственного терроризма. Большевики, те, которые еще были идеалистами, и особенно Ленин, истово верили в непреложность и истинность марксистских догм и пророчеств, они, и особенно Ленин, были абсолютно нетерпимы к чужому мнению, они, и особенно Ленин, готовы были на любое насилие ради торжества идеи. Но они (во всяком случае в немалой своей части), и Ленин в их числе, не были корыстны в материальном плане. Те, которые не стали прагматиками и циниками, были затем уничтожены прагматиками и циниками, которых вызвал к жизни Сталин.

Я полагаю, что фанатизм отнюдь не является особенностью, присущей любому террористу, и думать так - значит сильно упрощать проблему. Его нет у криминально-корыстных террористов, партизан, лиц, участвующих в государственном терроре - невозможно представить, например, что Берия был истовым марксистом. Многие политические и религиозные террористы отличаются не фанатизмом, а повышенной внушаемостью и подчиняемостью, другие жаждут власти, третьи испытывают потребность в уничтожении жизни и т.д. Нужно обратить внимание и на то, что «теории» отдельных террористических групп (например, в Латинской Америке) крайне примитивны и убоги, это, в сущности, просто лозунги, причем не всегда до конца продуманные. Эти группы движимы не фанатизмом, а элементарным поиском социальной справедливости.

Вместе с тем необходимо обратить внимание на то, что террористические группы довольно часто заимствуют левые и правые революционные теории, осмысливают их по-своему и доводят до крайних пределов. Эта максимализация искажает, причем очень грубо, социальную действительность, которую террористы затем начинают воспринимать в уже таком искаженном виде. Мифологизированная по своим представлениям реальность вызывает негодование, вражду, ненависть, стремление раз и навсегда покончить с ней. Но экстремистская мифология не всегда и не совсем беспочвенна, она может иметь объективные основания, но эти основания доводятся до абсурда, когда, например, развитые страны представляют средоточием зла, а их культуру - только как тоталитарный контроль. Мир оказывается поделенным на две части: абсолютного зла и абсолютного добра.

Итак, террористы - это особый класс людей. В своей значительной части это своего рода подвижники с отрицательным знаком, отмеченные избранностью, и амбивалентным, двойственным отношением к жизни: с одной стороны, они хотят ее сделать справедливой и правильной, а с другой - уничтожают ее, убивая многих для достижения своих идеалов. Вместе с тем у них вполне явственно проявляется стремление выйти за рамки своего повседневного, будничного существования, наполнить его яркими красками, необычными событиями, риском, острыми переживаниями, наконец, что особенно важно, соприкоснуться со смертью, даже уйти в нее. Соответствующий психологический эффект достигается двояким путем: когда экстремист рискует своей жизнью, ставя ее на грань небытия, и когда он убивает. Контакт со смертью представляет собой преодоление ограниченности своего бытия и выход за его пределы в бесконечное, ибо смерть и есть бесконечное. Пребывание в нем, хотя бы и путем уничтожения другого, определяет то особое, никак не сравнимое с обычным состояние психики, нахождение ее в специфическом измерении, что наблюдается практически у всех убийц, которые убивали неоднократно. В бесконечном, т.е. в смерти другого, индивид живет своей еще непрожитой жизнью и насколько эта часть собственного существования представляется наполненной негативными переживаниями, настолько вероятны деструктивные устремления.

В акте убийства человек ставит себя над жизнью, бессознательно ощущает себя ее хозяином - хотя бы и одной единственной. Тем самым он преодолевает свою ограниченность, но это не есть только утверждение себя как личности, не есть проверка себя на то, что «я могу или не могу», чем так мучился Родион Раскольников. Это именно преодоление ограниченности, присущей человеку как природному существу, это выход в бесконечное.

Можно согласиться с Э.Фроммом, что разрушительность - вторичная потенциальная возможность, коренящаяся в самом существовании человека и обладающая такой же силой и властью, как и любая другая страсть. Однако разрушительность всего лишь альтернатива созидательности. Созидание и разрушение, считает Э.Фромм, не являются инстинктами, существующими независимо друг от друга. Стремление к разрушению неизбежно возникает в тех случаях, когда не удовлетворяется стремление к созиданию¹⁶. Я не думаю однако, что террористы убивают потому, что не удовлетворяется их потребность в созидании справедливого общества. Если бы такое общество было построено, террористы, во всяком случае большинство из них все равно продолжали бы убивать, поскольку они, как я отметил выше, составляют совершенно особый класс людей. Эту их особость можно назвать некрофильностью.

 

---

1. Линдер И.Б., Нечипоренко О.М., Титков С А. По ту сторону зеркала. С. 61-63.

2. Поуст Дж. Мы против них: групповая динамика политического терроризма. // В сб.: Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технология разрешения. Вып. 4. Терроризм. М., 1993. С. 31-32.

3. Витюк В.В. Некоторые проблемы терроризма в аспекте современных конфликтных ситуаций (соображения террологов). // В сб.: Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технология разрешения. Вып. 4. Терроризм. С. 53.

4. Витюк В.В., Эфиров СА. «Левый» терроризм на Западе: история и современность. М., 1987. С. 257-259.

5. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. С. 175.

6. Там же. С. 178.

7. Поуст Дж. Мы против них: групповая динамика... С. 34-35.

8. Там же. С. 34.

9. Мелентьева Н. Размышления о терроризме. // «Элементы» Евразийское обозрение. 1996. № 7. С. 19-20.

10. Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 31-32.

11. Чурков Б.Г. Мотивационные и идейные основания современного терроризма. // В сб.: Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технология разрешения. Вып. 4. Терроризм. С. 49.

Б.Г. Чурков приводит следующие данные, опубликованные в западной печати: опрос 26 шиитских террористов показал, что все они готовы совершить самоубийственные террористические акты.

12. Белкин А. Террористы. // Культура. 1996. 30 апреля.

13. Повель Л., Бержье Ж. Утро магов. Киев, 1994. С. 323-324.

14. Энциклопедический словарь «Христианство». М., 1993. С. 540-541.

15. Чурков Б.Г. Мотивационные и идейные основания современного терроризма. С. 49-50.

16. Фромм Э. Здоровое общество. // В кн. Психоанализ и культура. М., 1995. С. 304.