Хрестоматия по юридической психологии. Особенная часть.
КРИМИНАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

<...>
    Проведенное нами разноаспектное исследование указанной проблемы дало основание сделать вывод, что криминологическое объяснение обусловленности применения особой жестокости при совершении преступлений подчинено нескольким взаимосвязанным и вместе с тем самостоятельно значимым закономерностям.
    Первая из них состоит в том, что особая жестокость при совершении преступления, как правило, непосредственно связана с основным мотивом последнего, чем предопределяется ее функциональная роль и специфичность. Так, чаще всего она применялась не с самостоятельной целью причинения дополнительных страданий потерпевшему или его близким, а в качестве средства его устрашения, подавления для достижения той цели, которой подчинено само преступление (45,5). Такая ее мотивация, называемая инструментальной, наиболее характерна и объяснима при разбойных нападениях, многих изнасилованиях, но довольно часто и при умышленных убийствах (32,6), у которых мотив лишения жизни тоже очевидно не был основным либо смерть стала следствием "неумеренного" применения насилия, в том числе инструментальной особой жестокости. В каждом четвертом изученном преступлении, в том числе в двух третях умышленных убийств, истязаний, причинения тяжких телесных повреждений, мотив особой жестокости соединялся с мотивом преступления, т. е. она выступала в качестве самоцели причинения мучения, страдания потерпевшему (21,6) или его близким (4,1), как результат враждебно-агрессивного отношения к ним. Подобная "целевая" жестокость получила название операциональной. Лишь в одном преступлении из десяти особая жестокость как бы не была связана с мотивом преступления и обусловливалась привычным поведением, садистскими наклонностями, аномалиями психики и др. Вторая закономерность указывает на то, что обусловливание непосредственной мотивации особой жестокости, охарактеризованной выше, определяется относительно устойчивым или близким к нему враждебно-агрессивным отношением к другим людям и формируется по некоему типичному механизму, который на определенной стадии, будучи усугублен соответствующими средовыми влияниями и индивидуальными особенностями субъекта, предопределяет его способность и готовность проявить особо жестокие поступки, в том числе при совершении тяжкого преступления. Этот типичный механизм и его реализация подлежат рассмотрению.
    Третья закономерность связана с тем, что указанный механизм формирования у индивида готовности к жестокому поведению и его реализации в криминальной форме слагается из многих звеньев и элементов различного уровня, содержания и происхождения, способными не каждый в одиночку, а лишь в совокупности объяснить обусловленность особой жестокости при совершении преступления.
    Исследование позволяет среди таких типичных звеньев выделить:

• развитие у ребенка в раннем детстве социально нежелательных психологических черт, предрасполагающих к враждебности к людям, как следствие недостаточности родительских чувств, негуманного отношения к человеку в социальной среде, а нередко - и психической патологии;
• формирование и реализация при сопутствующем воздействии среды и ситуации стереотипа враждебности к окружающим, привычки обращения к силе в решении жизненных проблем;
• дефицит социального развития при названных индивидуальных и средовых особенностях и, как следствие, - ограниченность самовыражения и утверждения в сферах обычных взаимоотношений, конфликтность, слабость социальных связей;
• антиобщественные связи, алкоголизм, агрессивно-жестокое поведение в качестве средств компенсации самоутверждения и преодоления трудностей;
• укоренение культа насилия, бессердечия и жестокости, готовности к их универсальному использованию "во всех случаях жизни", ее реализация в благоприятной обстановке, в том числе под влиянием алкогольной расторможенности.

    Перечисленные звенья и весь механизм типичны для формирования и реализации жестокости как в целом, так и для тех ее разновидностей, которые различаются выполняемой ею специфической функциональной ролью: инструментальной, операциональной, какой-то иной, не укладывающейся в две названные, что имеет место в ряде половых преступлений. Особенности данного процесса относительно указанных разновидностей будут отмечены при рассмотрении в дальнейшем типичных его звеньев. При этом следует подчеркнуть, что последние действительно обладают типичностью, а не общностью, т. е. они указывают лишь на закономерную тенденцию, сущность процесса и не обязательно должны одинаково проявляться в каждой разновидности и тем более в каждом случае особой жестокости при совершении преступления.
    Оценивая условия развития обследованных лиц в детстве, отметим прежде всего, что у многих из них (почти половина насильников, треть разбойников, четвертая часть убийц и истязателей) родительская семья была неполной. Каждый четвертый из них рос с одной матерью. Почти у каждого третьего насильника и разбойника, пятого убийцы, двух третей истязателей мать была с начальным образованием или малограмотной, у одного из пяти к тому же имела тяжелое соматическое заболевание. Очевидно, при таких условиях нормальное родительское участие в развитии рассматриваемых лиц не могло быть обеспечено.
    Не лучшим оно выглядит и у тех из них, детство которых проходило в присутствии отца. У большинства он тоже был недостаточно образован, у каждого четвертого-пятого имел инвалидность или тяжелое соматическое заболевание. Почти половина отцов часто употребляли спиртные напитки, а каждый четвертый - ежедневно, страдал алкоголизмом. На этой и иной почве между родителями половины насильников, третьей части убийц и истязателей, четверти разбойников постоянно существовали неприязненные и конфликтные отношения, систематически возникали ссоры. Две трети последних ограничивались словесной перебранкой, но каждая третья-четвертая переходила в рукоприкладство и драку. Пример решения конфликтов силой, физического унижения друг друга обследованные получали, таким образом, в период формирования самых первых представлений и от самых авторитетных в детстве людей. Характерно, что вследствие ранней девальвации ценности нормального, уважительного отношения между людьми, в том числе близкими, более половины обследованных, будучи ныне опрошенными, оценили обстановку в родительской семье как нормальную, не потеряли и сейчас уважительного отношения к родителям, в том числе к отцу. Вместе с тем почти две трети не отметили, что любили отца, многие заявили о безразличном или неприязненном отношении к нему, большинство разбойников - о конфликтных отношениях с ним. Не приходится сомневаться, что названные условия не только не создавали надлежащей семейной обстановки для проявления положительных родительских чувств, благоприятного нравственно-психологического формирования рассматриваемых лиц, но и способствовали развитию у них тревожности, настороженности, отчуждения, представления о незащищенности, которые, как установлено психологами, служат предпосылками ("создают преднастройку") к враждебности и агрессивности. Следует, конечно, иметь в виду, что проявление вовне такой внутренней "преднастройки" не имеет фатального характера. Ее сохранение, формирование и реализация зависят от многих дополнительных факторов, решающее значение среди которых принадлежит последующим социальным, в том числе микроусловиям, аналогичной настроенности среды, конкретной ситуации и др.
    Отмеченная ранняя "преднастроенность" обследованных реально подкреплялась тем, что многие из них с детских лет испытывали на себе физическое и психическое насилие родителей. Трое из четырех разбойников, двое из трех убийц и истязателей, каждый четвертый насильник периодически подвергались в этом возрасте их наказанию. К большинству родители применяли запретительные меры относительно занятий, имевших для них наибольшую ценность (не выпускали на улицу, ограничивали в общении со сверстниками и с собой, запрещали посещать кино и др.), а также физические наказания. Среди обследованных, особенно насильников, велико число подвергавшихся избиению родителями, при этом к каждому четвертому оно применялось периодически, для каждого шестого было очень сильным.
    Таким образом, наряду с преднастройкой к враждебности, у многих обслддованных вырабатывалось с детства и в юношеские годы отношение к силе не только как к вполне допустимому и привычному средству достижения результата во взаимоотношениях с окружающими, но и представление о праве использовать силу для удовлетворения своих потребностей, о возможности устранения ею возникающих при этом препятствий.
    Семейное неблагополучие сказывалось и на том, что крайне мало обследованных, например один из шести будущих жестоких насильников, хорошо учились в школе. В то же время каждый третий-четвертый не успевал, что не могло не ограничивать его развитие и возможности надлежащей социальной реализации в будущем.
    О последствиях такого формирования в детстве личности обследованных дает представление применение специальных тестовых психологических методик. Оно показало, что убийц, истязателей и насильников нельзя отнести к очень эгоистичным, завистливым людям, но вместе с тем им не свойственна и доброжелательность, рассудительность, лояльность к групповым стандартам, так необходимые в нормальном человеческом общении. У большинства из них отмечается готовность к применению физической силы к другим лицам, сочетающаяся с их общей недоброжелательностью, чувством гнева к окружающим, обидой и горечью по отношению к ним в связи с реальными или минимальными неудачами, а также стремление противостоять признанным авторитетам и нормам.
    Особо жестокие разбойники более эгоистичны, безразличны к интересам других людей. В отличие от осужденных за разбойные нападения без особой жестокости они реже "разряжаются" в трудной ситуации посредством словесных аргументов, хуже умеют переключаться при этом на какие-то поступки, приносящие успех в самореализации. У лиц данной группы в большей мере, чем у особо жестоких убийц и насильников, а также у осужденных за преступления без насилия, выражено нежелание сопоставлять свои трудности с трудностями других людей, они меньше заботятся о понимании последними их притязаний. К тому же у них отмечается застревание отрицательного аффекта и значительно менее выраженное стремление увидеть свою вину в наступлении трудной конфликтной ситуации.
    В целом можно отметить, что будущие особо жестокие убийцы и истязатели при выходе из детства в отношении окружающих были предрасположены к неприязни и враждебности, что они нередко и демонстрировали. Будущие особо жестокие разбойники и частично насильники, в отличие от них, в массе своей обычно не были враждебно настроены, однако с детских лет ориентированы на возможность использования силы в качестве универсального средства удовлетворения своих потребностей, которое нередко до поры до времени сохранялось в потенциальной готовности.
    Однако, прежде чем проиллюстрировать такое суждение, следует подчеркнуть, что было бы ошибочно объяснение обусловленности враждебно-силовой мотивации в отношении людей и жестокости как ее крайней формы сводить лишь к нарушению структуры, функций и взаимоотношений в родительской семье.
    Представляется, что и непосредственно через общественное сознание и практику, а также опосредованно через родительскую семью и ближайшее окружение сильное негативное воздействие на дегуманизацию индивидуального и коллективного сознания, девальвацию ценности жизни, здоровья и интересов человека оказало вырабатывавшееся десятилетиями в нашем обществе принижение административно-командной системой самостоятельного значения человеческой личности, сведение ее роли к беспрекословному подчинению и исполнительству в качестве простейшего и легко заменимого "винтика" в куда более ценной и значимой социально-государственной системе.
    <...>
    При совершении преступлений у обследованных убийц и истязателей чаще всего проявлялись <...> жестокость, агрессивность, грубость, злобность. Убийцы достаточно часто обнаруживали также цинизм, эгоизм, наглость. В волевом отношении половина рассматриваемых лиц отличалась настойчивостью, в эмоциональном - вспыльчивостью, но немало из них проявило н эмоциональную холодмость.
    Обусловливаемое предыдущим развитием и названными индивидуальными чертами неприязненно-враждебное отношение к людям обследуемые проявляли в различных сферах жизнедеятельности. Оно превращалось для них в привычный конфликтно-агрессивный стереотип, качественную особенность деформированного образа жизни. Так, в собственной семье подавляющего большинства убийц и истязателей тоже преобладали ссоры, в том числе у многих - периодические и постоянные. Каждая третья ссора превращалась в рукоприкладство и драку, при этом виновным в ней половина будущих убийц и пятая часть истязателей признали в процессе опроса себя. Во время ссор почти половина применяла силу (до 40,0), большинство других словесно "разжигали страсти" или уходили из дома, что чревато острой "разрядкой" на стороне по малейшему поводу.
    У каждого шестого будущего особо жестокого убийцы и истязателя враждебность периодически проявлялась и по месту работы, в том числе у некоторых доходила до рукоприкладства. Часть из них отрицательно характеризовалась по месту работы именно в связи с конфликтами, склоками, пренебрежительным отношением к сослуживцам.
    Ссоры были характерны для многих обследованных этой категории и в общении с друзьями, для половины достаточно частые. Одна из четырех-пяти ссор приводила к рукоприкладству, драке. В процессе последних каждый шестой будущий убийца и половина истязателей применяли силу. Каждый третий-четвертый допускал ссоры даже в отношениях с незнакомыми или малознакомыми людьми. Почти половина таких ссор доходила до рукоприкладства и драк. С такой же частотой обследованные применяли в них силу. Ссоры с незнакомыми, хотя и возникали по разному поводу, в том числе большинство на почве заступничества, оказания помощи тоже незнакомому, действительного или мнимого унижения обследованного, но в подавляющем большинстве - по его инициативе.
    О превращении драки в привычный для них образ поведения свидетельствуют и другие данные. Так, из двух третей убийц, принимавших участие в них, больше половины подвергались сильному избиению, но мстила обидчикам лишь одна треть. В процессе драки чувствовал себя возбужденным только один из пяти, а страх испытывали еще меньше. По словам обследованных, основная их часть одинаково реагировала на исход драки: при победе о ней быстро забывали две трети, при поражении - половина. Мысль об отмщении при последнем исходе вынашивала лишь одна треть.
    Характерно и то, что сферы общения по-разному выстраиваются в зависимости от убывания числа конфликтов, имевшихся в них у будущих убийц (семья, место работы, друзья, незнакомые люди), и уменьшения количества примененных в них остро-агрессивных форм поведения (незнакомые люди, друзья, семья, место работы). Очевидно остро-агрессивное поведение реализовалось под влиянием не только враждебно-конфликтного стереотипа, но и с учетом значимости для обследованного данной сферы общения. Не случайно, что в конфликтах с незнакомыми сила применялась половиной обследованных, а с друзьями - в 2,6 раза, в семье - в 5 раз меньшей их частью.
    Для будущих особо жестоких разбойников также характерно предшествующее остро-агрессивное поведение, но оно имеет ряд отличий от рассмотренной группы убийц и истязателей и, в первую очередь, является следствием не столько конфликтно-враждебного характера, сколько установки на силу в реализации своих притязаний. При относительно меньшей распространенности у них конфликтов, особенно в семье, по месту работы, они значительно чаще (в каждом четвертом) проявляли особую жестокость, не повлекшую ранее уголовной ответственности, а относительно незнакомых людей - в каждом втором. В этой группе еще резче, нежели в предыдущей, проявилась избирательность в обращении к грубой силе, рукоприкладству, другим агрессивным формам поведения в зависимости от сферы их применения: по отношению к незнакомым они использовались в 5-7 раз чаще, чем в семье, на работе, относительно друзей. Это свидетельство рациональной обусловленности применения силы и жестокости.
    Почти все будущие особо жестокие разбойники ранее участвовали в драках, у половины сопровождавшихся сильными побоями. В отличие от предыдущей группы они значительно чаще были инициаторами драки и вместе с тем проявляли злопамятность, мстили в случаях поражения. В процессе драки большинство из них оставались хладнокровными либо возбуждались не более привычного, одинаково реагируя и на победу, и на поражение.
    Еще одна особенность рассматриваемой группы состоит в том, что, обладая в большинстве своем теми же негативными качествами, что и предыдущая: жестокость, агрессивность, грубость, - у многих, кроме того, проявились жадность, наглость, цинизм и эгоизм. В эмоционально-волевой сфере наряду с настойчивостью и решительностью оказались распространенными способность подчинять своему влиянию и эмоциональная холодность.
    Привычность и подготовленность к силовым методам обращения с людьми сказались и на том, что почти каждый второй разбойник физически явно превосходил потерпевшего. Каждый четвертый настолько уверенно применял особую жестокость, что исследователи оценили это в качестве проявления криминального профессионализма.
    Особенно формирования установки на силу в общении с окружающими и ее предшествующей реализации проявились и в группе насильников. Эта реализация преимущественно была устремлена в сферу семейно-бытового окружения. Прежде всего обратило внимание, что у обследуемых данной группы она значительно чаще была неблагополучной. Да и в браке они состояли в два раза реже, нежели лица других групп, кроме истязателей. Две трети имевших семью оценили взаимоотношения в ней как безразличные или неприязненные, половина указала на периодические или постоянные ссоры в ней, в том числе каждый шестой на допускавшееся рукоприкладство. Вину за эти факты большая часть возложила на жену и других членов семьи. И обследование по методике УСК показало, что большинству из них свойственно перекладывание ответственности за неприятности, особенно в семейных взаимоотношениях, на других их участников, стечение обстоятельств и др. Характерно в этом отношении поведение обследованных по их собственной оценке во время семейных ссор. Только считанные единицы пытались помириться, что в 8-10 раз меньше, чем в других обследованных группах; лишь четвертая часть спокойно отстаивала свое мнение. Зато каждый пятый применял силу, а почти половина в процессе семейного конфликта уходила из дому. Такой способ его завершения, наиболее часто встречающийся именно у лиц, совершивших впоследствии особо жесткое половое преступление, очевидно имеет определенную связь с последним. Испытывая сильное психологическое напряжение и непризнание своей ведущей мужской роли, рассматриваемые лица использовали иную благоприятную возможность для восстановления своего "Я" и "разрядки" за счет другой женщины, путем ее подавления, унижения, демонстрации своей силы.
    Допуская реже других жестоких преступников допреступное агрессивное поведение, обследованные данной группы значительно чаще в таких случаях обращались к применению силы, развязыванию драк, проявлению жестокости, особенно к супруге, детям, иным лицам, а пятая часть - даже в отношении животных.
    У многих будущих жестоких насильников, как и у разбойников, выработалось, до поры до времени сдерживаемое воспитанием, условиями среды и др., довольно легкое отношение к жестокому избиению. В процессе исследования каждый пятый высказался о возможности избиения просящего пощады, малолетних, включая чужих детей, две трети - и тех, кто уже избит до крови, женщин. Очевидно подобное представление связано с тем, что три четверти из них сами подвергались жестокому обращению; в отношении почти половины оно допускалось многократно.
    Потенциал жестокости насильников значительно возрастает в связи с тем, что многим из них свойственно более частое, нежели в иных группах обследованных, застревание отрицательного аффекта, переживание негативных эмоций при изаиении, поражениях в драках. Исследованием добыт ряд данных, свидетельствующих, что реализация сформированной у них с детства и сохраняющейся потенциальной готовности к агрессивно-жестокой реакции связана, как правило, со сложной ситуацией. Последняя чаще всего обусловлена возникновением препятствия на пути самореализации, в том числе, и в сексуальных отношениях, включая затруднения реализации влечения, что стимулирует появление неадекватных, адресованных к женщине мотивов мести, унижения, переноса страдания, реализуемых особо жестокими способами.
    Осужденные за изнасилование с особой жестокостью в сравнении с насильниками без жестокости менее способны уходить от психотравмирующего фактора (неудачи, препятствия), Вместо переключения внимания, они тщательно, навязчиво анализируют свои трудности, более эмоциональны при этом - неудачу в сексуальном самовыражении остро адресуют либо к себе, либо жестоко реагируют относительно потерпевшей.
    Вместе с тем есть основания согласиться с мнением о том, что такой способ компенсации неудавшегося мужского самоутверждения чаще может иметь место, когда последнее затруднено в иных, несексуальных сферах (К. Имелинский, 1986), прежде всего в социальной.
    В этой связи следует подчеркнуть, что значительная часть и жестоких насильников, и других категорий обследованных, за исключением большинства разбойников, обладали явно ограниченными возможностями социального самовыражения, что обусловлено их недостаточным социальным развитием. Почти половина насильников, более трети убийц не имели среднего образования. Каждый третий-четвертый не имел специальности, каждый четвертый-пятый не работал. В числе работавших третья часть отрицательно характеризовалась в трудовом коллективе, не участвовала в общественной жизни, т. е. не могла самореализоваться в основной социальной сфере.
    Большинство обследованных были плохо адаптированы и в семейно-бытовой сфере. Две трети насильников и разбойников, половина убийц и истязателей не имели своей семьи, каждый второй, несмотря на возраст до 30 лет, - несовершеннолетних детей. Подавляющее большинство проживало не с семьей, не с родственниками. Значительная часть имела с ними негативные отношения.
    Крайне мало обследованных (насильник - один из десяти) были и в сфере досуга заняты деятельностью, создающей возможность для творческой самореализации, поднимающей личный престиж. Большая часть ограничивалась бесцельным времяпрепровождением, половина - в уличных компаниях, отдавала предпочтение пассивным развлечениям.
    Следует отметить, что большинство особо жестоких разбойников по основным параметрам социального развития не отличаются от контрольной группы. Их социальная дезорганизация, помимо отмеченной выше плохой адаптированности в семейно-бытовой среде, просматривается еще лишь в том, что каждый третий-четвертый не был занят общественно полезным трудом и даже тунеядствовал, причем не вследствие дефицита социально-профессионального развития. Каждый четвертый, кроме того, бродяжничал. Эти показатели еще выше среди участников групповых разбоев и особенно - у ранее судимых, охватывая две трети последних.
    Известно, что неудовлетворенность низкими возможностями самореализации в основных социальных структурах нередко ведет к замещению последних в порядке компенсации иными неформальными структурами, особенно сферой привычного общения, досуга. Для многих обследованных лиц, в первую очередь убийц, насильников и особенно разбойников, такой привычной средой стала группа антиобщественного поведения, чаще всего (у каждого четвертого) - алкогольная компания. В них каждый третий-четвертый играл ведущую роль "авторитета", а нередко - и лидера. Связь с асоциальным окружением не ограничивалась группой антиобщественного поведения, у каждого четвертого (разбойника - третьего) она поддерживалась и посредством контактов с ранее судимыми, у каждого пятого - с пьяницами. Такие контакты чаще всего были постоянными.
    Следует отметить, что подобная среда замещения не компенсировала недостатки социального развития и дефицит полезного общения, а усугубляла их. Особенно эта тенденция проявилась в наличии у многих из них (почти половины разбойников, трети насильников, четвертой части убийц) в окружении лиц, способствовавших формированию и проявлению жестокости, чаще всего в досуговых группах. Не случайно у каждого третьего убийцы и насильника, у четырех из пяти разбойников принадлежность к антиобщественной группе оказалась обстоятельством, способствовавшим совершению преступления с особой жестокостью.
    <...>
    Следует также отметить, что все приведенные показатели принадлежности к антиобщественной группе, ведущей роли в ней, использования ее в качестве сферы силового утверждения своего авторитета и др. имеют в 2 раза большее значение у тех насильников, которые применяли особую жестокость в инструментальных целях, т. е. использовали ее, как и силу в целом, для подавления сопротивления потерпевшей.
    Привычное социально-негативное окружение обследованных, укореняющиеся во взаимодействии с ним устойчивое конфликтно-враждебное отношение к людям и стереотип силы способствовали тому, что для многих изученных лиц стало обычным совершение антиобщественных поступков и правонарушений против окружающих. Каждый четвертый (истязатели - каждый третий) допускал семейно-бытовые конфликты, шестая часть - мелкое хулиганство, столько же - угрозы жизни и здоровью. В целом лишь только у одного из шести не отмечено предшествующего преступлению с особой жестокостью антиобщественного поведения.
    Подобный образ жизни не мог не вызывать соответствующего реагирования общества, в том числе путем применения уголовно-правовых санкций. Половина обследованных были до совершения преступления с особой жестокостью ранее судимы, в том числе каждый пятый (а истязатели и разбойники - каждый четвертый) - два и более раза. Наиболее распространенными предыдущими уголовными проявлениями оказались, как и следовало ожидать, для убийц, истязателей и насильников - преступления против жизни и здоровья граждан, для насильников - еще и половые, а для разбойников - корыстно-насильственные.
    Ближайшее антиобщественное окружение обследованных нередко превращалось в среду формирования и групповой реализации преступного умысла с применением особой жестокости. Четверо из пяти разбойников, почти половина убийц и насильников совершили свои преступления, включая применение особой жестокости, в группе. Преступные группы, особенно смешанные, часто приобретали криминальный характер путем последовательного усугубления и интенсификации антиобщественных поступков. При этом "предшественницей" группы убийц и истязателей зачастую становилась компания хулиганствующей молодежи, насильников - ватага пьяных подростков, разбойников - соучастники уличных грабежей, обворовывания мелких торговых точек. Почти каждая четвертая преступная группа обследованных, особенно насильников, ранее являлась досуговой антиобщественной. Групповому применению особой жестокости, как правило, не предшествовал предварительный сговор. Решение о нем принималось в процессе совершения преступления, но все же в каждом шестом случае договоренность имелась до него.
    Наиболее высокая корреляция принадлежности к антиобщественным группам, прежде всего ранее судимых, и групповым совершениям особо жестоких преступлений оказалась у разбойников. Признак группового совершения стал для них наиболее значимым среди способствовавших применению особой жестокости. Это означает, что у разбойников на стадии совершения особо жестокого преступления к ориентации на применение силы в реализации своих побуждений, в данном случае корыстных, присоединялся и становился ведущим фактор преступно-групповой принадлежности. Мотивообразующее значение последнего имело два основных варианта: а) мотив самоутверждения в группе и б) мотив конформного соответствия формам поведения, высокоценимым в группе.
    Свои особенности, помимо отмеченных выше, имеются и в групповом совершении особо жестоких половых преступлений. Эти, как и другие особенности насильников связаны с возрастом потерпевшей. Если в целом, как выше отмечалось, особо жестокие преступления в группе совершила половина насильников, то при возрасте потерпевшей 14-24 года - девять из десяти, при ее возрасте свыше 50 лет - один из четырех, а при малолетней - считанные единицы.
    Среди факторов, непосредственно обусловливавших применение особой жестокости, как и преступление в целом, необходимо рассмотреть роль конкретной ситуации его совершения. Во всех случаях она, естественно, была связана с потерпевшим. Но характер этой связи различен для разных категорий изучавшихся преступлений. Если у значительной части убийц и, особенно, истязателей, потерпевшими были родственники, знакомые, нередко и малолетние дети, а сама обстановка совершения преступления - зачастую знакомой, как и применение жестокости - привычным, то совершенно иная картина наблюдается у разбойников. Больше чем две трети их вовсе не знали своих потерпевших, а половина остальных была с ними малознакома. Обстановка совершенных ими преступлений оценивается как типичная только по своему "сценарию". Вместе с тем обстоятельства каждый раз менялись, к ним нужно было ситуативно приспосабливаться. Из десяти будущих особо жестоких насильников семь также были незнакомы или малознакомы с потерпевшей. Однако в двух случаях из трех она последовала за ним в квартиру, дом, где и было совершено рассматриваемое преступление.
    Несмотря на все отмеченные различия, обстановка изученных особо жестоких преступлений, особенно убийств, истязаний, сексуальных посягательств, чаще всего была благоприятной для преступника. Эта благоприятность нередко являлась следствием высокой виктимности потерпевших. Из их числа больше половины при убийстве, одна из четырех в половых преступлениях, один из трех при истязании - находились в нетрезвом состоянии, не оказывали сопротивления или оно было пассивным. Вместе с тем ситуация значительной части рассматриваемых преступлений, особенно изнасилований, разбоев, истязаний, была благоприятной благодаря "старанию" преступника, который ее создавал либо косвенно предопределял. Это касается выбора места преступления, каждое третье из которых исключало оказание помощи, и времени его совершения, делавшего ее маловероятной. Почти каждый второй насильник, каждый третий истязатель и разбойник физически явно превосходил потерпевших.
    Оценивая обусловливающую роль ситуации относительно применения особой жестокости, можно отметить, что в подавляющем большинстве изученных преступлений первая не содержала оснований для второй. Чаще всего, особенно при разбойных нападениях, изнасилованиях, потерпевшим достаточно было вполне правомерно отказаться от предлагаемого поведения, как они подвергались особой жестокости. Обследованные нередко прибегали к ней, а насильники в каждом втором случае, что далее будет отдельно рассмотрено, - без всякого на то повода. Изложенное дает основание сделать вывод, что ситуация совершения насильственного преступления чаще всего сама использовалась обследованными в качестве повода для реализации враждебно-агрессивного отношения к потерпевшему или своей силы для его устрашения, понуждения путем особо жестокого с ним обращения.
    Обстоятельством, бесспорно способствовавшим применению особой жестокости в рассматриваемых преступлениях и тоже связанным с самим преступником, было его состояние аклогольного опьянения в момент совершения каждых восьми-девяти из десяти таких посягательств, особенно истязаний и изнасилований. Важно и в плане рассмотрения пути, по которому шло обследованное лицо к своему особо жестокому преступлению, и в профилактическом отношении подчеркнуть, что его алкогольное состояние не было случайностью. Как минимум для половины из них (истязателей трех из четырех) оно стало следствием систематической алкоголизации, а для одного из пяти - результатом времяпрепровождения в пьяных компаниях, систематических контактов с пьяницами. Несомненно, что алкогольное опьянение растормаживало сдерживаемые в обычных условиях негативные привычки и стремления, являлось тем пусковым механизмом, который "оживлял" формировавшийся длительное время враждебно-агрессивный или силовой стереотип, приводил в действие неблагоприятные личностные и другие индивидуальные особенности, обусловливающие особую жестокость.
    Среди последних нужно указать и на аномалию психики пограничного характера. Она отмечалась еще до совершения исследованного преступления у каждого третьего будущего особо жестокого убийцы, четвертого такого же истязателя и насильника, а при операциональной особой жестокости - почти у половины последних. У каждого второго осужденного с данной патологией она имела давность выявления свыше трех лет. Судебно-психиатрическая экспертиза после совершения исследуемых преступлений выявила психическую аномалию у половины убийц, третьего-четвертого разбойника и насильника. Еще более высокие показатели ее диагностирования были зафиксированы при непосредственном психиатрическом обследовании данных лиц. При этом часто диагностировались именно такие формы пограничной патологии (психопатии, олигофрения и др.), клиническому проявлению которых присущи раздражительность, конфликтность, агрессивность, злобность, жестокость. Распространенность психической патологии среди особо жестоких преступников оказалась в целом существенно более высокой, чем у лиц, совершивших аналогичные преступления, но без особой жестокости. В силу изложенного есть основания утверждать, что в детерминации особо жестокого поведения при совершении многих преступлений заметное участие принимают аномалии психики пограничного характера.
    В заключение следует рассмотреть особенность обусловливания особой жестокости при совершении некоторой части половых преступлений. Выше отмечалось, что для каждого четвертого насильника (при малолетней потерпевшей - для двух третей) характерно применение особой жестокости с самоцелью: для причинения дополнительного страдания, не вызывавшегося сопротивлением, получения при этом сексуального удовлетворения. С этим согласуется и то, что половина насильников при малолетней потерпевшей, три из четырех при ее возрасте свыше 50 лет - применяли особую жестокость без очевидного повода. У таких насильников особая жестокость выполняла роль, близкую к операциональной.
    Специалисты в области сексопатологии рассматривают проявление сексуальной агрессивности и жестокости через категорию гиперролевого поведения, т. е. связанного с приданием чрезмерной значимости некоторым, в том числе сексуальным аспектам половой роли (Г. С. Васильченко, 1983; К. Имелинский, 1986). Данная индивидуальная особенность обычно охватывается понятием садизма. В нем видят отражение потребности индивида властвовать, доминировать, подчинять себе другого, включая и путем причинения ему физической боли. Одним из проявлений садизма, к которому нередко ошибочно сводят его в целом, является причинение боли и жестокости при половых взаимоотношениях, в том числе с получением при этом сексуального удовлетворения (алголагния). Вместе с тем обращается внимание на то, что последнее может иметь место, и это подтвердило наше исследование, вовсе не на почве садизма, а в результате какой-то особенной остро-эмоциональной реакции сочетания сладострастия и жестокости (П. Б. Ганнушкин, 1964). Некоторые авторы называют ее эротическим тиранизмом.
    Становление садизма протекает в основном по тому же пути, что и у рассмотренного выше стереотипа применения силы для удовлетворения своих потребностей, самоутверждения. К особенностям относится то, что проявление садизма нередко связано с затруднением нормальной реализации сексуального влечения, а в ряде случаев с аномалиями психики (органическая психопатия, олигофрения), задержкой умственного и полового созревания. <...>
    Что касается обусловливания особой жестокости в половых преступлениях по типу острой эротико-эмоциональной реакции, то наше исследование, к сожалению, вначале не было ориентировано на ее изучение и потому информацию для системного представления о ней не собрало. Вместе с тем получены некоторые данные, позволяющие судить о том, что особая жестокость у некоторой части насильников могла обусловливаться именно по данному типу.
    Приведем в связи с этим некоторые характеристики тех насильников, особая жестокость которых выполняла операциональную роль (в дальнейшем для краткости - операционалистов), в сравнении с другой группой насильников, условно называемых по этому же признаку - инструменталистами. Шесть из десяти операционалистов применяли особую жестокость без видимого повода (в 2,5 раза чаще, чем инструменталисты). Многие операционалисты не могли объяснить мотивы ее использования, заявляли, что не желали его, вообще плохо помнят свои действия в процессе преступления, подчинялись как бы самопроизвольному импульсу. Операциональная жестокость обнаружила высоко значимую факторную связь с мотивом озлобления. Однако для последнего в этих случаях не было объективного повода, а при малолетней потерпевшей (таковой она была у половины операционалистов и лишь у одного из пяти инструменталистов) отсутствовало или носило пассивный характер даже само сопротивление (у восьми из десяти операционалистов). Неудовлетворенность и вызываемое ею острое озлобление имели у операционалистов скорее всего иное происхождение. Очевидно они были обусловлены индивидуальными сексуальными особенностями насильника, но адресовались к потерпевшей. В связи с данным соображением представляет интерес то, что несмотря на превышение среди операционалистов в 2 раза состоящих в браке (зарегистрированном и незарегистрированном) и проживавших вместе с женой или сожительницей, семейно-брачные отношения у многих из них отличались неблагополучием и напряжением. В этой группе заметно чаще проявлялись безразличное, неприязненное, агрессивное отношение к супруге, семейные конфликты. При почти равной высокой распространенности в обеих группах прежнего применения особой жестокости, операционалисты в 2 раза чаще прибегали к нему в обращении с женами, сожительницами, детьми. Одна их треть проживала одиноко, что вовсе не отмечается среди инструменталистов. Очевидно в названных условиях операционалисты имели меньшие возможности для нормального удовлетворения своих сексуальных потребностей.
    К тому же лица данной группы отличаются меньшей образованностью (половина без средного образования), более стойкой асоциальностью (в 2 раза больше ранее судимых, в том числе половина - за насильственные преступления). Эти и другие обстоятельства затрудняли их нормальное самовыражение в других (несексуальных) сферах.
    Операциональная особая жестокость обнаружила также сильную связь с прежней судимостью, а поскольку последняя у половины операционалистов сопряжена с длительным отбыванием лишения свободы, то и с ним. Вместе с тем известно, что длительное лишение свободы нередко влечет психологические и психические нарушения в сексуальной сфере, ослабление сексуальной функции. На него-то и указывают сексопатологи в качестве фактора, обусловливающего тяжелое невротическое развитие и гиперролевое сексуальное поведение в форме алголагнии. Половина операционалистов вообще отличается физическим нездоровьем.
    Среди насильников данной группы в 2 раза больше распространены мотивы педовлечения, факты нахождения потерпевшей в беспомощном состоянии, явного физического превосходства над ними жестоких насильников. Лица данной группы заметно чаще, чем инструменталисты, при совершении преступления проявляли к потерпевшей обман, цинизм, эмоциональную холодность. Приведенные данные, на наш взгляд, дают некоторое представление о тех факторах, которые могут содействовать или сопутствовать острой эротико-эмоциональной реакции в виде особой жестокости при совершении полового преступления. В целом этот вопрос нуждается в дальнейшем более углубленном изучении.