IV. ПРЕСТУПНИК ПОСЛЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ДО ПРИГОВОРА

Поведение преступника после преступления для криминальной психологии так же важно, как во время совершения преступления. Stern (456) пытался экспериментально выяснить, думает ли человек вообще при совершении им преступления или после него о последствиях для пострадавшего, пли же только о последствиях, угрожающих ему самому. При его попытке выяснилось, что преступник обычно думает о себе и, большей частью, вовсе не думает об объекте своих действий. Совершенно непонятны два случая, наблюдавшихся Lindau (299), где двое убийц после своего страшного дела заботились о ребенке и канарейке, чтобы те не умерли от голода. В большинстве случаев убийцы обнаруживают необычайную тупость и безразличие. Так, многие отлично едят и спят после убийства. Reukauff (401) рассказывает об одной проститутке, которая в течении двух месяцев спала и жила с трупом убитого ею возлюбленного (она показывала, что привыкла к близости трупа, хорошо проветривала и не топила помещения); далее, он же рассказывает о слабоумном работнике, который ел свой обед возле трупа убитой им мачехи. Fessier (376) сообщает об одном человеке, имевшем половое сношение со своей возлюбленной тотчас же после убийства ее мужа в постели убитого, что Reukauff прямо рассматривает, как насильственное разряжение высокого душевного напряжения (401). Лишь аффективные преступники бывают возбуждены после дела (307) и часто добровольно отдаются в руки полиции. В то время, как профессиональные воры-мошенники бывают осторожны после преступления, неохотно показывают свои ценности даже товарищам, хотя бы они и платили за них деньги (253), — у других преступников, особенно у бандитов, мы видим чувство уверенности, как будто они думают, что после удачного дела с ними ничего уже не может случиться. Они щедро раздают деньги, хотя бы это и не соответствовало их прежней жизни (133); они легкомысленно обнаруживают ограбленные вещи, особенно, если первая осторожно обставленная продажа сошла благополучно (384). Лишь об одной мере для безопасности думают сравнительно часто — это об установлении своего «alibi»; трудно поверить, с каким хладнокровным спокойствием добиваются его даже после убийства ближайших родственников (278). Иногда можно наблюдать, как тщеславие губит человека, например, у упоминаемых Bosetti (55) воров, которые снялись в позе, как один похищает у другого кошелек.

При преступлениях против нравственности после поступка нередко бывает резкое отвращение к своему образу действий, сознание низости своего поступка, противоречий, действовавших в нем: так, Liman (298в) рассказывает об одном педерасте из порядочной семьи, который сам объяснял, что он в ужасе от живущих в нем противоречий: наряду с любовью ко всему красивому и благородному, у него стремление к сношению с мужчинами из низших слоев.

Поведение преступника после совершения преступления нисколько не зависит от его совести (372), т.е. по выражению Gerland’a (117) от его социального чувства, восстающего против поступка, который вредит или должен повредить окружающим. Oppenheim (372) определяет совесть, как факт оживления наших нравственных представлений и чувств в связи с действиями, уже совершенными нами или предположенными к совершению, или еще совершающимися. Совесть может проснуться и до преступления; она может до акта говорить иным языком, чем после него (305). Как велика власть совести, видим мы из примеров, приведенных Lohsing’oм (305). Если совесть заговорит, преступник может раскаяться в своем поступке, т.е. у него появляется психическая депрессия от того, что он убедился в неправильности действия по его последствиям (117). Раскаяние есть чувство неприятного, которое направляется против самого виновника происшедшего (295, 457). Иногда приступы раскаяния, будучи вызваны внешними обстоятельствами, бывают лишь очень кратки. В других случаях речь идет только о кажущемся раскаянии, между тем, как фактически страх перед наказанием является причиной внешне выраженного раскаяния (479). Некоторые преступники вообще не способны чувствовать раскаяние; для этого они слишком тупы; они — не достаточно альтруистичны (502); совершенно не понимают неправильности своего поступка, например, малолетние, которые совершают преступления из-за тоски по родине (242). У образованных людей крайне редко наблюдается раскаяние по поводу обманов при уплате пошлин и налогов. Поэтому ничего удивительного нет в том, что во время войны похищение государственного имущества считалось вполне естественным и не давало повод к раскаянию. Вообще проступки против собственности являются менее характерными, более безобидными; чаще наблюдается раскаяние при преступлениях против личности (226). Крайне редко сожалеют о своих действиях гомосексуалисты; один учитель, имевший склонность к сношению с мальчиками, говорил мне, что, хотя он отдает себе отчет в тяжести своих поступков, однако, он, никогда не чувствовал раскаяния, самое большее — сострадание и сожаление в отношении детей.?

Нередко преступником овладевает чувство стыда. Это — неприятное чувство, возникающее вследствие последовавшего или возможного осуждения поступка со стороны третьих лиц (117). Чаще, чем ревность и стыд, встречаем мы депрессию и отчаяние по поводу поступка из чисто эгоистических соображений.

При аресте защищаются лишь немногие преступники. Чем тяжелее совершенное преступление, чем меньшим, следовательно, рискует преступник, прибавляя к прежнему преступлению новое, тем легче решает он избежать тюрьмы, не останавливаясь ни перед какими средствами; кроме того, легко возбудимые люди, особенно под действием алкоголя, склонны сопротивляться аресту.

Поведение преступника при допросе чрезвычайно разнообразно. По манере держаться, можно, хотя и с большой осторожностью, сделать -некоторые выводы. Особое значение имеют признания. Если таковое уже имеется, то надо всегда исследовать его мотивы (305). По Gross’y мотив не всегда бывает налицо (134), что Lohsing оспаривает (305). Причины, вызывающие признание, очень многочисленны. Lohsing делит их на четыре различных группы (305). К первой относятся эстетические мотивы: совесть, раскаяние, религиозные мотивы, любовь, соображения дружбы и товарищества, патриотизм и национальное чувство, наконец, чувство чести, — все они могут явиться мотивами к признанию; однако, такие случаи сравнительно редки. Чаще действуют не этические мотивы — месть, хвастовство, оппортунизм. Особенно большую роль играет последний; часто преступник медлит с признанием, пока он не убеждается, что доказательства настолько сильны, что лгать бесполезно; тогда он принимает другую тактику — хотя и признается, но пытается выдать себя за душевнобольного, как убийца из сладострастия Dittrich, который с этой целью приписал себе еще другие убийства, которых он не совершал (367). К третьей группе Lohsing относит некоторые другие поводы признания: раскаяние без этической основы, покорность судьбе, смущение и принуждение. Физическое принуждение давно уже не применяется; психическое также запрещено; однако, оно еще применяется чаще, чем полагают. Обращение допрашивающего может благоприятно подействовать на психику преступника, так что он признается в преступлении. Но допрашивающий не должен всеми способами использовать психическое состояние преступника для достижения своей цели (436); мы вернулись бы тогда к психической пытке, которая ни для кого не выгодна (469). Еще менее следует добиваться признания путем гипноза. Так называемая диагностика обстоятельств дела, неоднократно испробованная экспериментально (492, 104, 181, 19, 250), не должна применяться на практике, так как, вставляя уже в стороне сомнительность результатов (450, 159), допрашивающий при этом не держится откровенно с обвиняемым (182). Сомнительно также, правильно ли настойчиво утверждать перед обвиняемым, что он участвовал в деле, хотя бы сам допрашивающий еще не был убежден в этом. Если допрашивающий приводит ложные данные, то обвиняемый из ярости и возмущения, возражает и позволяет вынудить у себя признание (376). В последнюю группу Lohsing помещает признание по психопатическим основаниям. Сравнительно часто ведет к признанию воспроизведение происшедшего на месте преступления и присутствие при вскрытии трупа (376); не следует приписывать такому признанию этическую основу; по-видимому, большей частью ведет к признанию внутреннее побуждение, как мы это видим у магазинных воровок (74). В общем мистика также играет определенную роль. Под влиянием суеверия делают признание (167); потрясающее впечатление при допросе, как похоронная процессия с траурной музыкой (116), побуждает преступника сообщить правду о деле.

Когда делается признание, то это еще не значит, что преступник говорит правду. Во-первых, он может добиваться более мягкой оценки своих действий признанием в преступлении, но отрицанием побочных обстоятельств дела. С другой стороны, бывает, что побочные дела скрываются по совершенно непонятным причинам, например, из тщеславия (134) или стыдливости, которые прежде не замечались у преступника (376). Часто отрицается сексуальный момент, между тем, как все остальное подтверждается. Особенно часто встречаем мы упорную ложь у преступников, впервые предстающих перед судом, так как они стыдятся сознаться в своем поступке или же не отдают себе отчета в своем положении. Поэтому неправильно при определении наказания руководиться фактом признания или лжи. (177).

Бывают и совершенно ложные признания. Обычно причиной являются душевные болезни (436), как меланхолия, dementia praecox или другие душевные расстройства, главным образом истерического характера, с Pseudologia phantastica. Другие причины очень редки (87). Они наблюдаются из хвастливости, чтобы добиться какого-либо приюта, чтобы быть приговоренным к смерти, из хороших мотивов, как лейтенант de la Ronciere (214), наконец, под давлением со стороны допрашивающего (182); подобный случай описал Kroch (279). Полицейский сказал служанке, что лишь она одна могла совершить данную кражу; из страха она не отпиралась; позднее она не взяла обратно своего признания, считая, что это бесполезно: Karman рассказывает о таком интенсивном психическом воздействии на преступника, которое достигло своей высшей точки с угрозой заставить обвиняемого стать подле трупа, что тот, наконец, сознался в преступлении, которого оп не совершал. Малолетние значительно более внушаемы, чем взрослые (242) и хуже осведомлены о предписаниях закона, так что их легко можно запугать; обыкновенно бывает достаточно угрозы полицейского чиновника не отпустить его домой, если не расскажет о деле, чтобы вынудить признание.

При рассмотрении показаний обвиняемого очень важна его способность воспоминания. После аффективных преступлений виновник едва сохраняет точное воспоминание о деле. Как правило, наблюдается неполное воспоминание (480). Уже внимание, как указал Pick (379), настолько поглощается преобладающей идеей, что не приходится ожидать точного воспоминания: Sturm (461) обратил внимание на то, что далеко не безразлична тема показания; например, опознание людей легче, чем вещей, даже бывших в ежедневном употреблении. Особенно разнообразна репродукция при психических расстройствах. Известно, как плохо психопаты рассказывают о пережитом ими; среди них попадаются такие, которые верят сами в свои неправильные показания после того, как они многократно рассказывали их другим (464). При обильном употреблении алкоголя (271) и сотрясении мозга (379, 433), как правило, наблюдается расстройства памяти.

Внешнее поведение человека нередко позволяет судить о психических процессах. Kiesel (255) полагает, что мимика выразительнее, не так сложна и, следовательно, быстрее, чем слова и действия; он, однако, не отрицает, что вследствие субъективной оценки выражения лица, всегда имеется опасность ложного понимания. Несомненно, здесь нужна большая осторожность. Однако, из-за этого не следует отказываться от оценки мимики.

Margulies (528) предлагает для суда двух протоколистов, одного для регистрирования словесных и фонетических явлений, другого — для моторных, в узком смысле слова, а также, прежде всего, мимических проявлений. Учение о выражений душевных переживаний сделало большой шаг вперед благодаря Darwin’y (67), который установил три принципа: целесообразных, ассоциированных привычек, принцип контраста и прямой деятельности нервной системы. При рассмотрении черт лица мешает, конечно, влияние застывшей формы, прежде всего костяка (507).

Надо отличать мимику от физиономики; мимические движения могут переходить в физиономические черты, и тогда по ним можно узнать о длительных настроениях и темпераменте (266).

Skraup (445) издал руководство, на основании которого можно судить о характере человека по его внешнему виду. Kruckenberg (281) составил руководство специально для выражения лица. Gross также дает многочисленные разъяснения (134). Здесь следует спросить себя, часто ли обвиняемые ведут себя неправильно, в состоянии ли они скрывать свои чувства, не проявляя их внешне. Nacke описал подобный случай (364), в котором приговоренная к смерти умела маскировать свои чувства вплоть до конца.?

Трудно понять также спокойствие, с каким Грета Бейер приняла смертный приговор и пошла на место казни; Nerlich считает это неподдельным (368). То же наблюдалось у Анны Маргариты Цванцигер (87). Gross полагает, что жесты гораздо реже обманывают, чем слова, потому что, по словам Kleemann’a (266), гораздо легче лгать, чем обуздывать мимику, которая покоится на психофизических законах; уже выбор выражений представляет затруднения. Если хотят уловить выразительность движения при приговоре, надо уметь, конечно, и правильно оценить их. Так, могут наступить состояния возбуждения при аресте, хотя арестованный и не является виновным (391); Karman (252), например, рассказывает об одном человеке, который был заподозрен в убийстве, в действительности же был невиновен: — он, при помещении его в тюрьму, угрожал застрелиться, если ему придется идти по улице с полицией. Из покраснения лица тоже нельзя заключить об участии в преступлении. Заподозренный в преступлении и раньше не имевший дела с судом, конечно, не останется равнодушным, но будет интенсивно реагировать на обвинение — состоянием ли возбуждения, или покраснением, бледностью, дрожью и т. д. Как трудно правильно оценивать жесты, видно из следующего примера. При неоднократно упоминавшемся уже процессе Рейна допрашивалась одна девушка, которая была в связи с обвиняемым, и, быть может, принимала участие в преступлении. При допросе она спокойно оглядывалась по сторонам и держала себя так, как будто она ко всему этому не имеет никакого отношения. Отсюда один эксперт заключил, что девушка вовсе не была в связи с виновным, потому что поведение ее было совершенно непринужденным. Другой, напротив, счел это поведение наглым и нахальным, и предположил поэтому, что девушка хотела таким путем скрыть свои отношения с обвиняемым. Gross (134) указывает, что особенно важно при опросе наблюдать за выражением лица говорящего. Есть, однако, люди, особенно психопаты, которые своим выражением лица и жестами могут влиять на настроение, и благодаря подражательному комплексу определенных внешних моментов, могут вызвать соответствующие внутренние движения. При Pseudologia phantastica не существует никакого противоречия между ложным показанием и жестами, так как эти люди сами верят тому, что говорят, или, по крайней мере, настолько уговорили себя в этом, что они как бы вновь переживают свой рассказ.

Признаком отсутствия раскаяния является сожаление о неудаче дела, или злословие, издевательства над жертвой (306). Некоторые преступники указывают имена своих соучастников, хотя могли бы и скрыть их, частью из зависти, частью из мести (134). Но, несмотря на это, не следует отрицать у преступника, даже профессионала, всякое понятие о чести. Большинство считает подлым подводить своих товарищей или выдавать их (261).?

Liebermann v. Sonnenberg полагает, что невыдача товарищей является не проявлением порядочности, а умным поступком, так как иначе обвиняемый лишается всяких связей; он рассказывает даже об одном случае, где человек взял на себя вину и получил 2 года тюрьмы (293). Бывают преступники, которые оскорбляются, если им указывают на ошибки, допущенные ими при совершении преступления (134). Зато тюремное заключение считается у них вполне почетным (261), и чем больше лет преступник просидел в тюрьме, тем большим весом и уважением он пользуется (253). Эту точку зрения можно было бы сравнить со взглядом военнопленных, которые не видели ничего для себя некрасивого в арестах, налагаемых на них врагами, особенно французами; наоборот, считали тех, кто еще не подвергался наказанию, людьми мягкотелыми.

Неосторожность имеет место не только тотчас после преступления, но и позднее; не одному преступнику стоила тюрьмы его общительность. В частности, слишком много доверяют товарищам по заключению (11, 462).

Некоторые обвиняемые стараются во время судебного разбирательства воздействовать на свидетелей взглядами или вопросами, устрашить их; это особенно те, которые привыкли морочить, людей при мошенничествах.

На малолетних обвиняемых при некоторых обстоятельствах судебное разбирательство может действовать неблагоприятно; судья должен поэтому иметь право удалять их из залы суда, когда того требуют соображения воспитательного характера (59).?

---