Психологическая библиотека

5. ПРИЧИНЫ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ПРЕСТУПНОСТИ И УСЛО-ВИЯ, ЕЙ СПОСОБСТВУЮЩИЕ

РОЛЬ УГОЛОВНЫХ ТРАДИЦИЙ И ОБЫЧАЕВ В ВОСПРОИЗВОДСТВЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ПРЕСТУПНОСТИ

Общий подход к проблеме

Научное объяснение причин преступности относится, как отмечал академик В. Н. Кудрявцев, к наиболее сложной проблеме советской криминологии. Тем более это касается причин отдельных видов преступности и в особенности профессиональной, которая не изучалась как явление. Если для объяснения общих причин преступности анализируются определенные закономерности общественного развития и связанные с ними противоречия, порождающие негативные явления, то исследование причинной связи на уровне особенного требует известной детализации детерминант применительно к конкретным обстоятельствам. Именно здесь некоторые общие теоретические положения начинают терять свою убедительность. Так, применительно к преступности в целом может осознаваться, например, такая причина, как «отставание сознания от бытия». Что же касается рецидивной преступности, преступности несовершеннолетних, профессиональной преступности, то здесь еще нет достаточных эмпирических данных «и поэтому, — как справедливо замечает Г. М. Аванесов, — вместо серьезных дискуссий часто можно услышать общие бездоказательственные утверждения типа: причины преступности — в пережитках прошлого или «они связаны с действием объективного закона отставания сознания от бытия» и т. п.»¹ .

Некоторые неясности .возникают также при объяснении причин преступности посредством противоречий, появляющихся при социализме и порождающих отклонения от установленных норм поведения. Бытующее утверждение о том, что противоречия лишены какого-либо антагонизма, не дает достаточного понимания острых социальных конфликтов, возникающих в реальной жизни общества (рост преступности, нетрудовое обогащение, нравственная коррозия). Очевидно, все же следует исходить из концепции отсутствия антагонистических классовых противоречий и в этой связи преступлений, типичных для переходного от капитализма к социализму периода. Но такие противоречия, как сама преступность и ее наиболее опасные формы — расхищение государственного имущества, паразитирование тысяч людей и другие— вряд ли можно отнести к противоречиям неантагонистического характера, поскольку эти явления — антиподы социалистического образа жизни. Попытка М. Н. Руткевича показать это на уровне индивидуального антагонизма в целом верна, но приемлема, на наш взгляд, только для объяснения индивидуальных эксцессов, единичных и нетипичных случаев. Когда же мы имеем дело с явлениями массового характера, индивидуальный антагонизм как причина не дает ответа на вопрос об истинной причинной связи негативных социальных факторов. Поэтому совершенно верно отмечает А. П. Бутенко, что поскольку негативные явления базируются на реальных общественных процессах и поддерживаются определенными группами людей, то лежащие в их основе противоречия могут приобрести черты антагонистического характера. Данное положение в первую очередь касается поведения профессиональных преступников, мотивационная сфера которого выходит далеко за рамки бытовых отношений, приобретая соответствующую мировоззренческую установку.

Все это позволяет констатировать определенные сложности методологического характера в подходе к объяснению причин профессиональной преступности, тем более, что в истории советской криминологии точки зрения на причины преступности менялись неоднократно. Даже когда социальные корни преступности были признаны как объективная закономерность в развитии социалистического общества, в отношении отдельных видов преступлений (правонарушений) по-прежнему бытовала распространенная точка зрения об отсутствии причин для их возникновения в нашем государстве. Особенно ярко это проявилось во взглядах на причины наркомании, проституции, что только содействовало их распространению, а затем уже и признанию как относительно массовых явлений. Нечто подобное происходило с профессиональной преступностью, не говоря уже об ее организованных формах.

Однако признать явление — не значит быть готовым к эффективной борьбе с ним, которая требует научного подхода как в объяснении его причин, так и в поисках способов их устранения. Поэтому объяснение причин профессиональной преступности следует искать в самих процессах общественного развития, а не в искусственных пропагандистских конструкциях, особенно когда причины негативных явлений относят «на счет идейного влияния прошлого или же вражеских действий из-за рубежа. Вряд ли такой подход может дать нам полную истину по причине явного нарушения требований диалектико-материалистической методологии познания и объяснения явлений социальной действительности: ведь наше современное общественное сознание таким образом отрывается от нашего же современного общественного бытия»² .

Следует учитывать, что на фоне серьезных социальных просчетов преступность не могла и не осталась без изменений. Упущения в экономической, социальной, духовной сферах развития общества, деформация ленинского принципа обеспечения контроля за мерой труда и потребления в условиях построения социализма объективно привели к негативным изменениям ее структуры и динамики. При этом ослабление борьбы с преступностью, проявившееся в несовершенстве уголовного законодательства, кампанейщине в пенитенциарной политике под лозунгом гуманизации, но без учета реальной оценки социальной действительности, при устаревших формах и методах деятельности правоохранительных органов и многое другое приводили к тому, что преступность начинала, по словам Г. А. Аванесова, выступать в качестве своей собственной причины, воспроизводя себя, создавая и укрепляя почву, на которой произрастали преступления. Это в первую очередь касалось профессиональной преступности и ее организованных форм, поскольку именно здесь самопроизводство непосредственно связано с осознанной деятельностью людей — профессиональных преступников.

Если исходить из концепции причин преступности в социалистическом обществе, разработанной В. Н. Кудрявцевым, И. И. Карпецом, Н. Ф. Кузнецовой, А. Б. Сахаровым и другими советскими криминологами ³, можно сделать обоснованный вывод о том, что причины профессиональной и организованной преступности в целом вызываются теми же причинами, свойственными преступности как негативному социальному явлению. Вместе с тем на уровне особенного они, очевидно, имеют свою специфику. Однако разделяя вывод криминологов о том, что в нашей стране ликвидированы коренные причины преступности, отметим, что причины профессиональной преступности не могут в данных социальных условиях быть полностью искорененными, ибо, как писал В. И. Ленин, «в фантастическую быстроту каких бы то ни было перемен у нас никто не поверит»⁴ .

Поэтому очень важно найти и обосновать специфическую причину профессиональной преступности. Известно, что данное явление связано с корыстной преступностью, но объяснить его исключительно причиной корысти нельзя. Выдвинутая Н. Ф. Кузнецовой причина «корысть-стяжательство», свойственная, по ее совершенно обоснованному мнению, преступникам профессионального типа, объясняет лишь мотивацию индивидуального поведения, но не явления в целом. К тому же «корысть-паразитизм» наблюдается и у непрофессиональных преступников. Что же касается расслоения уголовной среды, ее специализации и квалификации, появления различных форм организации, а также неформальных норм поведения— факторов, свойственных специфике профессиональной преступности, то в их образовании, очевидно, участвует целый комплекс негативных обстоятельств.

На наш взгляд, корыстно-паразитическая психологи», лежащая в основе имущественных преступлений, порождает профессиональную преступность при наличии такой специфической причины, как существование криминальных (в данном случае уголовно-воровских) традиций и обычаев, роль которых в советской криминологии изучена недостаточно. Именно они, по мнению С. Я. Лебедева, являются предпосылкой воспроизводства криминального профессионализма.

Если рассматривать профессиональную преступность как подсистему преступности, то можно обнаружить, что устойчивость внутренних ее связей и элементов зависит от целенаправленной и сознательной деятельности определенного круга людей. Но, говоря так, следует частично согласиться с Н. Ф. Кузнецовой в том, что криминогенная система при социализме принадлежит к системам низкой степени и системности и, наоборот, противоположная ей система борьбы с преступностью отличается высокой целостностью, координацией и управляемостью, частично потому, что приведенные ею системы совершенно не могут быть сравнимы по координации и управляемости, так как одна из них — государственное образование, а другая стоит вне закона. Вместе с тем профессиональная (организованная) преступность имеет как система более тесную связь и управляемость, чем вся преступность, поскольку в ней действуют такие регуляторы, как неформальные нормы, традиции, обычаи и «законы» старого и нового преступного мира. Еще К. Маркс отмечал: «Если форма просуществовала в течение известного времени, она упрочивается как обычай и традиция»...⁵ .

Связь поколений преступников

Профессиональная преступность существует не один век. Она связана с деятельностью людей, передачей опыта поколений преступников, утверждением специфической субкультуры, закономерным стремлением ее носителей к выживанию в конкретных социальных условиях. Характерно, что выделенные ранее признаки криминального профессионализма применительно к воспроизводству профессиональных преступников преобразуются в специфические функции, с помощью которых они приспосабливаются к тем или иным социальным обстоятельствам. Данный вывод подтверждается вековым существованием определенных категорий профессиональных преступников, их стратификацией и стабильностью квалификаций. Поясним это на следующей таблице.

1. КЛАССИФИКАЦИЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ ПРЕСТУПНИКОВ

Как видим, сохраняются даже жаргонные обозначения тех или иных категорий. На протяжении больших исторических периодов они, сохранив основу и почти полностью — приемы совершения преступлений, видоизменялись, приспосабливались или находили свое новое выражение. Так, в период рекрутских наборов в России существовала категория мошенников («отдатчики рекрутов»), получавшая деньги за выставление мнимых лиц взамен конкретных новобранцев. С отменой рекрутчины эта категория преступников исчезла, но появилась новая под названием «стряпчие»: преступники, выдавая себя за юридических чиновников, обманывали подданных России, где бюрократизм государственного аппарата достигал значительных размеров. В наши дни существуют мошенники, получающие деньги за «гарантированную» сдачу экзаменов в высшие учебные заведения. Это лишь один пример трансформации конкретной уголовной квалификации и, соответственно, категории мошенников. Но можно привести и многие другие, если внимательно проследить историю их развития. Например, в 20-е годы преступники крали детей и получали деньги за «оказание помощи в их розыске», в наши дни детей похищают с целью вымогательства.

Традиции мертвых поколений

Подобная трансформация видов профессиональной преступности происходит в определенных социальных условиях под действием уголовных традиций и обычаев, которые, переходя в сознание антиобщественных лиц, превращаются в своеобразный регулятор отношений определенных групп людей. О силе действия традиций писал К. Маркс, отмечавший, что «традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»⁶ . Нами установлены некоторые неформальные нормы, действующие со времени средневековой России. Например, прием в сообщество воров, применение блатных санкций (изменились лишь ритуальные детали). Изучение также показало, что профессиональный жаргон карманных воров и карточных шулеров остался по существу без изменений. Не случайно в «Курсе советской криминологии» эти две категории преступников относятся к наиболее типичным хранителям «старых воровских традиций» ⁷. Как и 300 лет назад, в уголовной среде сохраняются клички, татуировки, воровские песни и иные атрибуты устойчивого преступного поведения.

Однако не всегда одни лишь обстоятельства способствуют формированию какого-то поведения. В. И. Ленин отмечал, что «сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его» ⁸. Поэтому профессиональная уголовная среда вырабатывает такие нормы поведения, требования к своим членам, которые направлены на непосредственное ее сохранение. Со временем и они превращаются в традиции и обычаи, которым, по выражению В. Д. Плахова, присуще то общее, что позволяет назвать их общесоциологическим законом. Например, требование преступного мира дореволюционной России ко всякому преступнику, заключавшееся в том, чтобы «он был человеком твердого нрава и несокрушимого характера, был предан товарищу, общине; был ловок на проступки и умел концы хоронить, никого не задевая и не путая» ⁹, полностью сохраняется в среде профессиональных преступников наших дней, особенно у «воров в законе», шулеров, карманных воров и членов организованных сообществ.

"… тяготеют как кошмар над умами живых"

Живучесть уголовно-воровских традиций объясняется, главным образом, их постоянным воздействием на сознание преступников, отражаясь в котором они становятся неотъемлемой частью субкультуры. При этом степень их активности усиливается при появлении в обществе противоречий, ослаблении в нем моральных институтов. Нельзя не учитывать также отсутствие целенаправленной профилактики уголовно-воровских традиций, так как многие годы считалось, что в обществе при господствующей коммунистической морали не может быть никакой антиподной субкультуры. Между тем невидимые, статистически не отражаемые процессы этого явления не только продолжали развиваться, но даже фиксироваться без должной оценки в литературе. После опубликования в начале 70-х годов известной книги рецидивиста Ахто Леви автор получил своеобразное послание — «кодекс воровского закона», где его упрекали (с точки зрения воров, наверное, справедливо) в незнании «законов» преступного мира и в том, что он не был «вором в законе». Через 10 лет аналогичное событие произошло с В. Шукшиным после выхода в свет его кинотрагедии «Калина красная». Он также получил от воров сотни писем, в которых его с возмущением упрекали в искажении воровских «законов». «Шукшина взбесит этот факт разделения ворьем самих себя на честных и нечестных, и он ответит им через газету «Правда»,— писалось в воспоминании о B. Шукшине ¹⁰.

Здесь, как видим, очевидна позиция правопослушного гражданина, возмутившегося подобной дифференциацией профессиональных преступников. Но в действительности уголовная среда тоже имеет своеобразные субкультурные понятия правды, честности, и не признавать этого нельзя (если для следователя преступник, не назвавший соучастника,— человек нечестный, то для уголовной среды он будет благородным).

Стараясь глубже понять механизм воровских традиций, мы проследили дискуссию о «Калине красной» в среде профессиональных преступников. Сущность ее выражена в словах бывшего «вора в законе» Ч.:

«Да, сейчас много пишут о правонарушителях,— сообщает он в своем письме,— но пишут неправду. Не так, как оно в жизни у правонарушителей. И поэтому у нас среди преступников часто возникают споры. Почему именно так пишут, не так, как на самом деле, а так, как захочет писака. Одни с нашей стороны утверждают, что они (писаки) вообще о нашей жизни не знают ничего и не хотят знать. Другие утверждают, что они все знают, но им не разрешают. На этом и кончаются споры...

Шукшин очень хорошо поставил «Калину красную», но в конце опять неправда. Якобы Губа стал мстить и преследовать его за то, что он хотел завязать и честно жить мужиком. Это ложь! В жизни воровской такого не было. Тем более, что в фильме показали, что Губа приехал убить его и при нем была женщина (женщины на сходки и в другие воровские дела не допускались.— А. Г.). Если бы в жизни какой-либо «вор в законе» сделал это, то его бы самого за такой беспредельный проступок воры обязательно бы зарезали».

Эта цитата подтверждает, что отошедший от «законников» человек протестует против искажения фактов, имеющих, по его мнению, принципиальное значение. Он говорит: «с нашей стороны», «о нас», возмущается некомпетентностью «писак», и это лишний раз подчеркивает силу антиобщественных традиций — порвавший с сообществом «воров в законе» преступник не может порвать с укоренившейся в его сознании моралью, неформальными нормами, которыми он жил четверть века.

Уголовные традиции – регулятор «второй жизни»

Традиции профессиональных преступников передаются из поколения в поколение, их носителями выступает сама среда, особенно в местах лишения свободы. Вот как рассказал о своем знакомстве в НТК с осужденным рецидивистом

В.: «У него пятая ходка, и он хорошо знает обычаи. Ты, говорит, попал в преступный мир, т. е. в волчью стают, и вой по-волчьи. Запомни, не опускай уши, а то откусят... Обыгрывай в карты, а зеки такого лоха заставят за тебя работать...» Более того, известны случаи нежелания отдельных наиболее преданных воровской «идее» преступников освобождаться, чему способствует не только отсутствие на свободе каких-либо полезных социальных связей, но и искреннее стремление воспитать молодежь на уголовных традициях (таким был известный вор по кличке «Бриллиант»).

В местах лишения свободы уголовные традиции и устанавливаемые на их основе неформальные нормы поведения регулируют отношения как в целом, так и в малых группах осужденных. По данным В. И. Быстрых. 90% осужденных объединяются в малые неформальные группы, в которых большая часть правонарушений связана с отступлением от сложившихся норм поведения. При этом осужденные не только поддерживают преступные традиции, но и заинтересованы в расширении своих рядов. Поэтому живучесть уголовно-воровских традиций и обычаев — это объективное явление, обусловленное ответной реакцией антиобщественных элементов на законные требования правоохранительных органов и общества в целом. Характерно, что лица, никогда до осуждения не сталкивавшиеся с «правилами» поведения осужденных, начинают их усваивать с момента поступления в следственный изолятор. К основным из них (первоначальным) относятся: не работать в запретной и жилой зонах; жить «мужиком» и не вступать в актив; не выполнять требования администрации; не поддерживать контактов с членами актива («козлами»); не общаться с отверженными. При поступлении осужденных в ИТК также наблюдается их обработка профессиональными преступниками под различными предлогами. В итоге многие усваивают определенные модели поведения, включаются в группировки отрицательной направленности, устанавливают тесные связи с опытными преступниками, которые продолжают поддерживать их и после освобождения из мест лишения свободы. Но главное в другом — в стабилизации антиобщественной установки и постепенном переходе, как отмечает Н. А. Стручков, к так называемой иной жизни с неофициальной системой сложившихся отношений. Этот процесс активно идет не только в местах лишения свободы, но и вне их. Уголовно-воровские традиции самым тесным образом связаны с воспроизводством профессиональных преступников за счет лиц из числа неустойчивой части молодежи. Существующая иерархия, стремление к самоутверждению и выживанию в условиях социального контроля объективно способствуют вовлечению в сферу преступной деятельности новых лиц. Эти лица эксплуатируются опытными профессионалами и, находясь в уголовной среде, быстро усваивают ее традиции и неформальные нормы поведения, стремясь к определенному положению, самостоятельности. В профессионально-преступной среде существовали (существуют) свои «авторитеты-знаменитости», которые являлись примером подражания. В середине XVIII в. таким был Ванька Каин, в начале XIX в.—Софья Блувштейн (Золотая ручка), в 20-е годы нашего столетия — Мишка Япончик, в наши дни — Вася Бриллиант.

В уголовной среде существует такое правило, как уважение «авторитетов», причем вполне осознанное. Это достигается не просто какими-то волевыми действиями окружения, а определенным набором черт и свойств поведения личности. Начинающий преступник всегда стремится к подобной перспективе, ориентируясь на подобную личность. Не случайно, по данным А. И. Миллера, 45% подростков были привлечены к уголовной ответственности за аналогичные преступления, совершенные ранее судимыми лицами из их окружения. По нашим данным, 60% карманных воров начали воровать в возрасте 16 лет под руководством профессиональных преступников-рецидивистов, в том числе близких родственников, иными словами, профессиональный преступник создает себе подобных.

Опосредованным фактором влияния уголовно-воровских традиций на воспроизводство профессиональных преступников является так называемая блатная романтика, о чем свидетельствуют элементы субкультуры у осужденных несовершеннолетних, возникающие и усваивающиеся без контактов с ранее судимыми. При этом, отмечал еще Г. Медынский, любая связь с рецидивистом их значительно усиливает.

Существование профессиональной преступности, особенно при длительном пассивном отношении к ней со стороны правоохранительных органов, закономерно вырабатывает, усиливает у преступников паразитические установки, создает определенные мировоззренческие предпосылки относительно образа жизни и поведения. Регулятивная роль традиций начинает переходить в элементы организованности с императивными установками и предписаниями, что, например, ярко проявляется у «воров в законе» и в преступных сообществах организованного типа. Таким образом, помимо традиций и обычаев общего характера появляются неформальные нормы межличностных отношений у определенных групп и категорий преступников. Поэтому прав А. К. Кауэн, который, рассматривая преступные организации, отметил, что если это коллектив, то он имеет все свойства коллектива независимо от его назначения, поскольку тип отношений устанавливается в связи с деятельностью и интересами членов групп. Надо заметить, что большая часть неформальных норм поведения связана с функцией защиты преступной группы, сохранения ее участников. Отсюда объяснимы принимаемые клятвы, существующие запреты, санкции за их нарушения и т. п. Аналогичное отмечается в преступных организациях западных стран, что лишний раз убеждает в четкой обусловленности и закономерности традиций и неформальных норм поведения профессиональных преступников.

Так, например, американские специалисты Д. Л. Херберт и X. Тритт, ссылаясь на обнародованные Джозефом Валачи (мафиози) сведения, пишут, что церемония посвящения в преступную группу осуществляется голосованием уже принятых членов. По завершении этого приносится клятва верности и молчания, но не на библии, а на револьвере 38-го калибра и кинжала¹¹ . Эта церемония осуществляется «кровным братом», состоящим в организации второй год, и завершает ритуал посвящения.

Из характеристики организованных форм проявления криминального профессионализма видно, что такая деятельность в условиях ее естественного преследования обществом требует значительных организационных усилий преступников. Причем она постоянно находится под воздействием внутренних противоречий и внешних конфликтов, что неизбежно способствует вовлечению в сферу преступлений нового контингента правонарушителей. Это проявляется в борьбе между группировками преступников, стремящихся установить свое влияние в ИТУ или каком-то регионе (городе), а также при оттоке членов организованных сообществ в места лишения свободы в связи с арестом и осуждением. Таким образом, среда профессиональных преступников, постоянно обновляясь, задерживает в своих рядах социально деградированных лиц.

Живучесть уголовных традиций

Стабильность уголовно-воровских традиции, обычаев и «законов» поддерживается также на общебытовом уровне. Многие атрибуты уголовно-воровской жизни освещаются в художественной литературе, кинофильмах, передаются в песнях. Например, песни из репертуара ансамбля «Магаданцы» под управлением Арк. Северного, «Одесситы» и т. п. Характерно, что некоторые песни преступного мира 20-х годов имеют более широкое распространение среди населения, чем в уголовно-воровской среде («Идет конвой», «Мурка», «Пацанка» и т. п.). Ярким примером также служит живучесть многих жаргонизмов и воровских песен. Причем то и другое в большей мере распространено в среде несовершеннолетних правонарушителей и играет на первоначальной стадии поведения функции самоутверждения личности. Речь должна быть эффектной, — писал еще В. Малаховский.— Введение блатного слова дает отклонение от обычного и выражение «винта нарезал» вместо «сбежал» не только поражает своей новизной, но и производит прямо чувствительное впечатление. Очевидно, не случайным является и то, что из 70% несовершеннолетних преступников, имеющих татуировки, свыше половины нанесли их из-за подражания, при этом большая часть татуированных поддерживала связь с ранее судимыми. Но опасность заключается не столько в подражании, сколько в усвоении элементов уголовно-воровской субкультуры. В беседах с преступниками молодежного возраста выяснилось, что каждый второй из них знал символы татуировок, расшифровку аббревиатур, значение «звезд» и «перстней».

В процессе исследования установлена тенденция к возрождению даже некоторых забытых уголовно-воровских традиций и установлению новых, причем характеризующихся определенной императивностью. Лишь несколько человек из числа опрошенных работников ИТУ полагали, что уголовные традиции остаются на прежнем уровне. Большая же часть констатировала их усиление и, что самое опасное, приобретение черт обязательности для многих категорий преступников.

Вместе с тем, как бы ни были сильны традиции и обычаи профессиональных преступников, воспроизводство на их основе прекратится, если для этого не будет соответствующих социальных условий. Ведь по общему философскому правилу «система гибнет, когда прекращается рост и воспроизводство составляющих ее элементов» ¹², иными словами, когда в уголовную среду перестанет поступать пополнение. «Следовательно, очевидно, необходимо определить те условия,— писал С. С. Остроумов,— которые подобно катализаторам активизируют, оживляют, развязывают низменные чувства. у «хранителей традиций капитализма»¹³ .

¹ Аванесов Г. А. Криминология. М., 1984. С. 203 — 204.

² Ленинская этика большевизма // Коммунист. 1983. № 6. С. 64 - 65.

³ С целью избежания повторов не рассматриваются вопросы, связанные с понятием причин, возникновением мотивационной сферы (это ближе к причинам конкретных преступлений), классификацией причин по видам,, глубине, уровню и т. п.

⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 247.

⁵ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. II. С. 357.

⁶ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 119.

⁷ Курс советской криминологии. М., 1986. С. 191.

⁸ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 29, С. 194.

⁹ Максимов С. В. Сибирь и каторга. Несчастные. СПб., 1908. Ч. 1. С. 13.

¹⁰ Пономарев И. Шукшин //Наш современник. 1981. № 3. C. 103.

¹¹ Известны случаи, когда профессиональные преступники, особенно южных регионов нашей страны, клялись на верность, стоя на коленях перед портретом расстрелянных главарей и целуя кинжал.

¹² Аверьянов А. Н. Система: философская категория и реальность. М., 1976. С. 150.

¹³ Остроумов С. С. Преступность и ее причины // Наука и жизнь. 1968. № 7. С. 64.