Психологическая библиотека

Глава III. ВИДЫ ЮРИДИЧЕСКИХ КОНФЛИКТОВ

§ 20. МЕЖДУНАРОДНЫЙ КОНФЛИКТ

---

1. Взаимодействие международного конфликта и международного права.

Хотя концепция «конфликта» появилась в международных исследованиях лишь в первые годы деятельности Лиги Наций, а окончательно утвердилась в 50-х годах, международное право в значительной своей части всегда было традиционно связано с регулированием возникающих в отношениях между государствами войн, споров, столкновений, разногласий и других ситуаций, выражаемых ныне словосочетанием «международный конфликт». Вместе с тем характер взаимодействия международного конфликта и международного права в послевоенные десятилетия претерпевает достаточно осязаемые изменения.

Социологическими исследованиями зафиксирована, в частности, тенденция уменьшения удельного веса международных насильственных конфликтов в общем количестве войн – наиболее крупномасштабных конфликтов, связанных с использованием насилия. Так, по подсчетам английского социолога-международника Э. Луарда, если за период с 1400 г. по настоящее время примерно половина случившихся в мире вооруженных конфликтов произошла между государствами, то за четыре послевоенных десятилетия из 127 «значительных» войн лишь 37 принадлежали к категории международных[1]. По подсчетам же, проведенным Центром методологии международных исследований Дипломатической академии МИД РФ, удельный вес собственно международных насильственных конфликтов, происшедших в 1945—1989 гг., еще меньше – лишь 22 из 147 крупных вооруженных конфликтов имели исключительно межгосударственную структуру, а остальные – преимущественно внутригосударственную.

Эти наблюдения подтверждают выводы тех теоретиков[2], которые констатируют факт( переживаемой нынешним человечеством смены самого типа (парадигмы, образа, модели) международных отношений, когда на смену так называемой реалистской модели, концентрировавшейся на государстве и потому устанавливавшей четкую границу между его внешними и внутренними отношениями, приходит «плюралистская» парадигма, или модель «комплексной взаимозависимости», ориентированная на «дисагрегированное» государство, отдельные компоненты которого самостоятельно вовлекаются в транснациональные процессы, приобретающие форму, в частности, внутренних по прежним меркам конфликтов.

Поскольку же международное право, как и право вообще, не может быть независимым от общества, в котором оно действует, оно не только выполняет свои обычные регулятивные функции, но и, как очень точно выразился В. Леви, «служит индикатором состояния общества», является «зеркалом своего общества»[3].Именно поэтому после второй мировой войны сфера международного праворегулирования все дальше и дальше уходит (прежде всего это видно на примере норм международного гуманитарного права) за пределы собственно межгосударственных отношений и конфликтов, придает некоторым видам конфликтов, которые еще недавно оценивались как внутренние, в прямом смысле международный характер.

2. Стороны международного конфликта.

Все конфликты, происходящие в международной системе или выходящие на ее уровень, неизбежно связаны с поведением государств как основных участников (сторон, субъектов, акторов) этой системы – международных отношений.«Однако в зависимости от того, представлены ли обе противостоящие стороны в конфликте государствами, либо лишь одна из них является государством, либо государство выступает в качестве третьей стороны во внутреннем конфликте на территории другого государства, появляется возможность для первичной классификации международных конфликтов, для выделения их отдельных видов (категорий, типов).

Межгосударственный конфликт в той же степени органичен, естествен и традиционен для системы международных отношений, в какой эта система является по своей природе межгосударственной.

В англоязычной литературе, как известно, слова «nation» и «state» взаимозаменяемы, в связи с чем такие ключевые для всех международных дисциплин категории, как «international relations», «international law» или «international war», понимаются соответственно как «межгосударственные отношения», «межгосударственное право» и «межгосударственная война». Эта лингвистическая особенность напоминает тем не менее о том, что важнейшей чертой «войны» выступает «легитимность», а именно убежденность в том, что только «легитимные власти» – государства и их представители – обладают правом обращения к войне, осуществляют «признание и защиту в войне»[4].

Такой подход подтверждается и Уставом ООН, в п. 4 ст. 2 которого в формулировке принципа неприменения силы используется выражение «international relations». Поэтому считается, что сферой соблюдения принципа неприменения силы являются именно «межгосударственные отношения», а не отношения внутри государств – межнациональные отношения внутригосударственного типа.

Вот почему с международным (межгосударственным) конфликтом связывается прежде всего такое понятие, как «агрессия», которой в соответствии с Определением агрессии, принятым Генеральной Ассамблеей ООН в 1974 г., является «применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства». Как пишет, комментируя эту формулировку, специалист из Стокгольмского университета А. Рифаат, «агрессия, в соответствии с этим Определением, существует только в том случае, когда реальная вооруженная сила применяется одним государством против другого государства»[5].

Определение агрессии (ст. 3) относит к актам агрессии такие, в частности, межгосударственные действия, как:

• вторжение или нападение вооруженных сил государства на территорию другого государства или любая военная оккупация, какой бы временный характер она ни носила, являющаяся результатом такого вторжения либо нападения, или любая аннексия с применением силы территории другого государства или части ее;
• бомбардировка вооруженными силами государства территории другого государства или применение любого оружия государством против территории другого государства;
• блокада портов или берегов государства вооруженными силами другого государства;
• нападение вооруженными силами государства на сухопутные, морские или воздушные силы либо морские и воздушные флоты другого государства;
• применение вооруженных сил одного государства, находящихся на территории другого государства по соглашению с принимающим государством, в нарушение условий, предусмотренных в соглашении, или любое продолжение их пребывания на такой территории по прекращении действия соглашения.

Если действия одного государства в международном конфликте классифицируются как агрессия, то ответные действия другого или других государств оцениваются в качестве самообороны или международных санкций, поскольку, как пишет американский исследователь М. Уальцер, «все агрессивные акты имеют одну общую черту: они оправдывают насильственное сопротивление»[6].

Пример с агрессией и самообороной, демонстрирующий двусторонний механизм конфликтного взаимодействия государств в наиболее важной для них сфере столкновения интересов безопасности, одновременно иллюстрирует особое значение принципа взаимности для всей координационной по своей природе системы международных отношений. Каждое государство связывает в этой системе свою волю каким-либо международным обязательством по отношению к другому государству, как правило, при условии, что последнее также признает это обязательство. Это означает, что поведение одного из государств, противоречащее ранее принятому им на себя международному обязательству, освобождает потерпевшее государство от соблюдения этого же обязательства по отношению к нарушителю и предоставляет. ему право добиваться того положения, которое существовало до правонарушения, используя для этого меры принуждения.

Международное право имманентно воспринимает, следовательно, присущий системе международных отношений дуалистический механизм конфликтного взаимодействия государств, облекая его в присущие праву юридические формы. Так, разграничение в международно-правовой доктрине и практике наряду с агрессией и самообороной санкционного и несанкционного принуждения, международных правонарушений и самопомощи, деликтов и репрессалий, недружественного акта и реторсии, выделение между^ народных споров как политического, так и правового характера – все это указывает на идущую из веков традиционную функцию международного права быть регулятором межгосударственных конфликтов.

Национально-освободительные войны как особая категория международных конфликтов приобрели это качество после второй мировой войны. Если ранее подобные конфликты оценивались как внутренние, то, согласно Дополнительному протоколу № 1 1977 г. к Женевским конвенциям 1949 г., «вооруженные конфликты, в которых народы борются против колониального и расистского господства и оккупации, за осуществление их права на самоопределение, являются международными вооруженными конфликтами».

В практике ООН эта категория международных конфликтов включала: 1) войны колониальных стран и народов, под которыми понимаются войны народов несамоуправляющихся, а также подмандатных и подопечных территорий, находящихся под колониальным господством; 2) войны народов, борющихся против расистского господства; 3) войны, которые ведутся «народами против правительств, хотя и не являющихся колониальными или расистскими, однако действующих в противоречии с принципом равноправия и самоопределения»[7].

Первая группа из этих конфликтов – «колониальные войны» – была связана с послевоенной эпохой деколонизации и велась колониальными народами против государств-метрополий. По подсчетам Л. Блумфелда и А. Лейс, из 54 вооруженных конфликтов, происшедших в мире в 1946—1965 гг., 12 были колониальными войнами[8]. По статистике Э. Луарда, таких конфликтов было 17 из 127 «значительных войн», случившихся в первые 40 послевоенных лет. Естественно, что по мере приобретения независимости колониальными странами и народами эта группа национально-освободительных конфликтов перестает существовать. Такова же судьба национально-освободительных войн, направленных против расистского господства.

Иные перспективы у национально-освободительных конфликтов типа войн в Палестине, в Восточной 'Бенгалии и Сахаре, которые возникли на почве нацеленных на изменение «политической общности» (целостности) государств внутренних этнополитических или «легитимных» конфликтов. Поразившие весь мир на пороге 80—90-х годов этническо-религиозные или, как их еще называют, межнациональные либо «идентичностные» конфликты питают легитимную нестабильность многих современных государств, ставят под угрозу их целостность. Как сообщает К. Рупесингх, из зафиксированных в 1989 г. 75 вооруженных конфликтов большая часть принадлежала к «идентичностным», нацеленным на существенное перераспределение власти, получение территориальной автономии или независимости[9].

С целью предотвращения ссылки на принцип равноправия и самоопределения народов для расширения практики использования «идентичностных» конфликтов как базы для развития сепаратистских движений, расчленяющих существующие государства, ООН в своей деятельности следует правилу так называемой предохранительной оговорки, в соответствии с которой не подлежат санкционированию или поощрению «любые действия, которые вели бы к расчленению или к частичному или полному нарушению территориальной целостности или политического единства суверенных и независимых государств, соблюдающих в своих действиях принцип равноправия и самоопределения народов». Под охрану этой оговорки подпадают лишь те государства, которые имеют «правительства, представляющие без различия расы, вероисповедания или цвета кожи весь народ, проживающий на данной территории»[10].

Это означает, что принцип равноправия и самоопределения народов как правовая основа для требования об отделении и создании собственного государства может быть использован лишь теми группами населения, которые не имеют пропорционального представительства во властных структурах прежнего государства. Кроме того, в соответствии с современной практикой для применения принципа равноправия и самоопределения народа к конкретным ситуациям и установления, является ли та или иная группа населения народом, обладающим правом на самоопределение, необходима коллективная легитимация в рамках ООН или, например, СБСЕ.

Внутренние интернационализированные конфликты, или «смешанные войны», – это особый вид международного конфликта, появившийся в послевоенный период как своего рода свидетель процесса трансформации межгосударственных отношений в действительно международные

Традиционные военные исследования игнорировали революции и войны, происходившие в отдельных государствах, поскольку они выходили за рамки межгосударственных войн и международных отношений. Считалось, что принцип невмешательства во внутренние дела как бы отделял международную сферу от внутренней, оставляя гражданские конфликты за пределами поля международного рассмотрения. И только после второй мировой войны ученые стали уделять значительно большее внимание гражданским войнам, осознав, что они «заменили международную войну в качестве войн ядерного века»[11].

Действительно, практически все крупные международные кризисы, происшедшие после 1945 г., имели свои корни в гражданских войнах, перераставших в смешанные конфликты. Как утверждают Блумфелд и Лейс, в первые два десятиления после второй мировой войны из 26 гражданских войн лишь 10 были «преимущественно внутренними», а 16 – «внутренними со значительным внешним вовлечением». Роль этой категории конфликтов еще более возросла в последующие годы, и это видно из того, что почти каждые два из трех «режимных», или «идеологических», внутренних конфликтов (34 из 54), происшедших после 1945 г., были, по нашим подсчетам, интернационализированы путем прямого или косвенного вовлечения чаще всего «сверхдержав». Любопытно что в это время подвергался интернационализации лишь один из трех этнополитических конфликтов (12 из 41), причем уже со сравнительно редкой вовлеченностью «сверхдержав».

Поэтому в 60-е годы многим исследователям стало ясно, что международный правопорядок, созданный Уставом ООН на базе принципа неприменения силы, явно не адекватен возникшей реальности преобладания внутренних вооруженных конфликтов над межгосударственными

С одной стороны, как писал профессор Принстонского университета Р. Фолк, было понятно, что международное право традиционно держится как бы в стороне от феномена гражданской войны. Даже Устав ООН не содержит прямого указания на зависимость международного мира от контроля над «внутренним политическим насилием в отдельной стране»[12]. Английский юрист-международник М. Эйкхарст следующим образом описывает эту ситуацию: «В международном праве отсутствует норма, запрещающая гражданские войны. В п. 4 ст. 2 Устава ООН запрещается применение силы или угрозы силой только в «международных отношениях». Возможно, что каждая сторона рассматривает другую сторону как изменников с позиций внутреннего права, но ни повстанцы, ни правящая власть не виновны в каком-либо нарушении международного права»[13]. Единственная функция, выполняемая в данном случае международным правом, состоит в том, что, как говорится в Декларации ООН о принципах международного права 1970 г., «ни одно государство не должно... вмешиваться во внутреннюю борьбу в другом государстве».

С другой же стороны, писал в свое время Л. Хенкин, «все государства признают, что «интервенция» - является противоправной, но они с трудом соглашаются в отношении того, какая интервенция противоречит праву»[14]. «Если право, направленное против международной войны, – развивал он эту же мысль в другом исследовании, – поживает неплохо, то право, запрещающее вмешательство во внутренние войны, живет уже не так хорошо, и оно живет. еще хуже, когда во внутренних войнах проявляется основная идеологическая борьба наших дней»[15].

Современное международное право до сих пор по-разному оценивает помощь, оказываемую третьими государствами сторонам внутренних конфликтов.

Не вызывает, пожалуй, сомнений, что неправомерной следует считать прежде всего помощь, предоставляемую восставшей стороне. В международной практике такая помощь квалифицируется как «подрывное вмешательство». Вместе с тем, хотя в ряде деклараций Генеральная Ассамблея ООН исходит из противоправности «подрывного вмешательства», международное право, действующее на основе принципа взаимности, не может не соотносить этот запрет с решением проблемы оказания помощи правительству как другой стороне внутреннего конфликта. Если существующее правительство утратило народную поддержку и удерживается у власти лишь благодаря иностранной помощи, то разве эта ситуация не создает условий для правомерного контрвмешательства на стороне повстанцев, тем более если они борются за независимость страны?

Сторонники оказания помощи правительству обосновывают правомерность такого шага тем, что только правительство, представляя государство, правомочно выразить «просьбу и согласие», являющиеся главным основанием для вступления иностранных войск на территорию страны и оказания ему иных видов материальной поддержки. Однако этот тезис не менее аргументировано опровергается теми, кто считает, что сам факт гражданской войны ставит под сомнение компетенцию правительства и его правомочность действовать от имени государства. Следовательно, в этом случае речь идет, надо полагать, о помощи не государству, а лишь правительству как одной из сторон в конфликте, претендующей наравне с другой стороной – повстанцами – на власть и представительство своего государства. Такая помощь правительству оправдывает оказание заинтересованными государствами на основе взаимности помощи восставшей стороне, что создает в конечном счете условия для эскалации и интернационализации внутреннего конфликта.

Вместе с тем если принцип взаимности обусловливает запрет на оказание помощи повстанцам отказом в помощи правительству, то нет оснований ставить и правительство в положение, худшее по сравнению с повстанческим движением. Ведь восстание с самого начала может быть результатом иностранного «подрывного вмешательства», приравниваемого современным международным правом к акту косвенной агрессии. Если это так, то иностранная помощь правительству расценивается как форма осуществления третьим государством права на коллективную самооборону.

Юридическая сложность оценки вовлеченности третьих государств во внутренний конфликт связана, таким образом, с разным объемом запретов на оказание помощи повстанцам и правительству. Под «подрывным вмешательством» понимается запрет на оказание практически любой (за исключением гуманитарной) помощи повстанцам. Что же касается помощи правительству, то требования современного международного права сводятся к тому, что «государствам разрешается снабжение существующих властей деньгами и оружием в ходе любого типа гражданской войны, но запрещается посылка войск для помощи властям, за исключением случаев противодействия подрывной деятельности»[16].

Такая асимметрия существующих международных обязательств может быть преодолена путем применения к конкретному внутреннему конфликту принципа пропорциональности, с помощью которого можно было бы уравновесить запреты на оказание помощи обеим сторонам. Речь идет о распространении на каждый внутренний конфликт режима нейтралитета, который предусматривал бы запрещение поставок оружия и предоставления финансовой помощи обеим сторонам, ставя их в условия материального равенства по отношению друг к другу. В правовом же плане это позволяло бы предотвращать «подрывное вмешательство» ссылками на «марионеточность» правительства, а значит, исключало бы возможность злоупотребления правом на самооборону недостаточно легитимными правительствами и поддерживающими их по идеологическим причинам государствами.

3. Структура международного конфликта.

Все более прочно утверждающаяся в конфликтологической литературе категория «структура международного конфликта» позволяет описать взаимодействие таких основных его элементов, как конфликтная ситуация, конфликтные установки и конфликтное поведение[17].

Конфликтная ситуация – это ситуация, в которой два или более государства осознают, что обладают взаимно несовместимыми целями.

Степень несовместимости, или конкуренции, целей во многом зависит от того, является ли конфликтная ситуация результатом «конфликта ценностей» или «конфликта интересов». В первом случае принципиальная разница в системе ценностей, которыми руководствуются стороны, приводит к возникновению «ситуаций глубоко разделенных сообществ» (или к так называемому идеологическому конфликту), порождающих столкновение взаимоисключающих целей. Во втором случае источником несовместимости целей служит, как правило, недостаток в единых для взаимодействующих государств материальных или статусных ценностях, порождающий конкуренцию интересов или их несовместимость по системе приоритетов.

Хотя практически в каждом международном конфликте сочетается столкновение как ценностей, так и интересов, мера такого сочетания объясняет, почему в одних конфликтах стороны нацелены на победу, тогда как в других их цели ограничиваются преобладанием и даже реальным стремлением к миру[18].

Если реализация ценностей одной стороны исключает возможность реализации ценностей другой стороны, то основанная на этой ситуации цель – победа – либо никогда не будет достигнута, либо приведет к «игре с нулевой суммой», когда выигрыш одной стороны становится возможным за счет уничтожения, разоружения или подчинения оппонента. Ориентация на победу характерна для «завоевательных» войн, направленных на установление господства над территорией или ресурсами другого государства, а также «режимных» войн, нацеленных на свержение правительства в другом государстве. По подсчетам американского исследователя В. Домке, из 61 межгосударственной войны, происшедшей с 1815 по 1986 г., 17 были «завоевательными» и 8 – «режимными»[19]. После второй мировой войны практика «завоевательных» войн сходила на нет (последний случай – попытка аннексии Ираком Кувейта в 1991 г.), тогда как удельный вес «режимных» войн возрос (15 из 37 межгосударственных войн).

Что касается «конфликта интересов», то теоретически и практически важное значение продолжает играть предложенное в начале XVIII в. известным швейцарским юристом-международником Э. Ваттелем деление интересов (прав) государства на основные (жизненные, существенные) и производные (специальные). Ваттель считал, что при угрозе первым из них «нация должна последовать совету только своего мужества», тогда как при столкновении вторых она «должна показать готовность обратиться ко всем средствам примирения»[20].

С этих позиций при столкновениях жизненных интересов, следствием которых является возникновение политических споров и нередко «легитимных» войн, направленных на обладание, например, спорными территориями (по данным Домке, с 1815 по 1986 г. таких войн было 36 из 61 межгосударственной войны), каждое из конфликтующих государств стремится занять более выгодную позицию по сравнению с оппонентом, иначе говоря, стремится к преобладанию, получению в свою пользу уступок от оппонента. В отличие от победы, которая рассчитана на изменение существующей структуры отношений конфликтующих сторон путем ликвидации одной из них, достижение преобладания в конфликте сохраняет существующую структуру отношений, не исключая вместе с тем будущего изменения этой структуры в пользу преобладающей стороны.

Наконец, целью сторон может быть мир, когда конфликтующие государства подтверждают незыблемость существующей структуры международных отношений без ущерба для позиций каждого из них. Ориентация на мир чаще всего возникает в конфликтных ситуациях, ведущих к правовым спорам, в которых общие или совпадающие интересы сторон как участников международной системы берут верх над столкновением их специальных интересов.

Таким образом, победа, преобладание и мир как цели государства опосредуют противоречия, в которых в первом случае на передний план выходят столкновения их ценностей, во втором – их жизненные интересы и в третьем – интересы специальные.

Конфликтная ситуация как элемент структуры международного конфликта предполагает, что одно из сталкивающихся государств преследует активные (позитивные) цели изменения существующего status quo, тогда как другое – пассивные (негативные) цели сохранения существующего положения, противодействия каким-либо изменениям или инновациям. Это различие проявляется, например, при оценке поведения государств в качестве агрессии или самообороны. Если цель самообороны состоит в обеспечении территориальной неприкосновенности и политической независимости государства от актов применения силы в форме вооруженного нападения, то вооруженные действия государства оцениваются как агрессия, если они, как утверждали при подготовке Определения агрессии представители западных государств, не просто предприняты первыми, но совершены «в целях: 1) сокращения территории или изменения границ другого государства; 2) изменения согласованных в международном плане демаркационных линий; 3) нарушения ведения дел другого государства или вмешательства в ведение его дел; 4) достижения изменения в правительстве другого государства; или 5) нанесения вреда для получения каких-либо уступок»[21].

С вопросом о целях конфликта тесно связана проблема предмета конфликта, отвечающая на вопрос о том, в связи с чем (по поводу чего) конфликтуют государства.

Одним из распространенных является деление конфликтов на «ресурсные», в которых одна сторона абсолютно или относительно выигрывает, а другая проигрывает, хотя обе они продолжают существовать по окончании конфликта, и на «конфликты выживания», в которых существование одной из сторон ставится под вопрос. К. Митчелл помимо этого проводит следующую классификацию предметов конфликта: 1) использование ресурсов или собственность на них; 2) исключительное право на ресурсы или контроль как над существующими, так и над потенциальными ресурсами (приобретение юридических прав или «суверенитета», политической власти или контроля); 3) продолжение существования одной из сторон конфликта в прежней форме или в форме, приемлемой для отдельных членов этой стороны; 4) статус, престиж или старшинство сторон; 5) убеждение, установки, поведение и социально-экономическая организация какой-либо общности, не отвечающие желательным стандартам другой стороны[22].

Конфликтные установки – психологическое состояние сторон, которое возникает и сопровождает их в связи с вовлеченностью в конфликтную ситуацию.

Осознание факта несовместимости своих целей с целями другого государства порождает как в массах, так и, что особенно важно, в руководстве оказавшегося в конфликтной ситуации государства определенные эмоциональные реакции и восприятия, которые с неизбежностью воздействуют на процесс принятия политических решений по поводу идентификации конкретного соперника, оценки важности для себя предмета разногласий и выбора на этой основе формы и средств конфликтного поведения.

В контексте анализа конфликтных установок сторон принято различать:

• эмоциональные оценки, такие, как чувства страха, недоверия, гнева, зависти, негодования и подозрения, в отношении намерений противной стороны;
• познавательно-ориентационные процессы определяющие отношение к сопернику, такие, как создание стереотипов или отказ принять неприемлемую для себя информацию, чтобы сохранить уже сложившуюся структуру восприятия внешнего мира и особенно своего оппонента[23].

Цели, которые ставят перед собой стороны в конфликтной ситуации, как и внутреннее восприятие ими факта несовместимости этих целей, являются предпосылкой конфликтного поведения.

Конфликтное поведение – предпринятые одной стороной в любой конфликтной ситуации действия, направленные на ее оппонента.

В отличие от соперничества, при котором государства стремятся к достижению целей, находящихся вне границ возможностей друг друга, действия государств в конфликте нацелены на «командование чем-либо, представляющим ценность для каждого из них, хотя лишь одно может осуществлять такое командование»[24]. Иначе говоря, конфликтное поведение государства призвано воздействовать на оппонента либо в форме его подчинения, либо реакции на его действия, либо с намерением заставить оппонента отказаться от своих целей или модифицировать их.

По форме конфликтное поведение может быть прямым или опосредованным, усиливая в последнем случае политические или материальные способности клиента в его непосредственном противоборстве с оппонентом, как это происходит, например, при «негативном вовлечении» третьей стороны в межгосударственный или во внутренний политический конфликт на территории другого государства.

Наконец, по выбору средств конфликтное поведение может осуществляться как мирными средствами, так и путем насилия, крайним средством которого является война. Поскольку ведение дел между государствами с помощью мирных средств раскрывает основное содержание дипломатии, то ее целью, как пишут Н. Палмер и Г. Перкинс, «является защита безопасности государства, если это возможно, мирными средствами либо, если не удалось избежать войны, предоставление всяческой поддержки военным операциям»[25].

Устав ООН, провозглашая принцип неприменения силы, одновременно обязывает государства «проводить мирными средствами, в согласии с принципами справедливости и международного права, улаживание или разрешение международных споров или ситуаций, которые могут привести к нарушению мира» (п. 1 ст. 1). И хотя в целом, как обобщает послевоенный опыт польский теоретик Ю. Кукулка, «на основе достигнутого развития международных отношений можно осмелиться на формулирование закономерности, согласно которой... возрастает эффективность... дипломатических средств и снижается действенность инструментов силы и войны»[26], тем не менее выбор государствами в конкретном конфликте средств и самого типа поведения объективно предопределяется характером конфликтных целей и лежащих за ними сталкивающихся интересов сторон.

На эту закономерность в одной из своих ранних работ обратил внимание А. Рапопорт, разграничив такие типы поведения в конфликте, как борьба, игра и дебаты[27]. Если государство ориентировано на победу, то его поведение выражается в борьбе, которая в свою очередь немыслима без ставки на применение силы. Преследуя цель преобладания, государство в своем поведении использует модель игры, предполагающую комплексное использование дипломатических и силовых средств из расчета получения преимущества по окончании конфликта, в том числе на основе взаимно согласованных правил поведения. Наконец, ставя целью достижение мира, государство с самого начала конфликта рассчитывает на дебаты, осуществляя их мирными средствами, включая использование услуг третьей стороны.

Вместе с тем эта объективно существующая зависимость конфликтного поведения сторон от преследуемых ими целей в свою очередь обусловливается как динамикой их собственных взаимоотношений в конфликте, так и их взаимодействием с внутренней и внешней средой конфликта.

4. Динамика международного конфликта.

Необходимость изучения динамики конфликта диктуется тем, что любой реальный международный конфликт состоит из множества сменяющих друг друга стадий, проходит в процессе своего развития через определенные фазы.

Как правило, используемые сталкивающимися государствами средства поведения объясняют динамику международного конфликта – определенную последовательность сменяющих друг друга стадий (фаз). Столкновение поведения государств с помощью средств дипломатии приводит в данном случае к возникновению спора – мирной (невоенной) стадии конфликта. Степень несовместимости целей, преследуемых сторонами спора, может заставить их (или одну из них) пренебречь своими международными обязательствами и обратиться к угрозе силой или применению силы. Соответственно международный конфликт, переходя с дипломатических на силовые средства поведения сторон, может после мирной стадии (спора) сначала эволюционировать в промежуточную фазу, а затем в военную стадию[28].

---

[1] Luard E. The Blunted Sword: The Erosion of Military Power in Modern World Politics L., 1988. P. 58, 61—67.

[2] См.: напр.: Viotti P. R., Kauppi M. V. (ed ) International Relations Theory: Realism, Pluralism, Globalism. N. Y., 1987.

[3] Levi W. Law and Politics in the International Society. L., 1976. P 28, 30.

[4] Howard M. (ed) Restraints an War: Studies in the Limitation of Armed Conflict. Oxford, 1979. P. 13.

[5] Rifaat А. М. International Agression A Study of the Legal Concept//Deve-lopment and Definition in International Law. Stockholm, 1979, P. 121—122.

[6] Walzer M. Just and Unjust Wars: A Moral Argument with Historical Illustrations. L., 1977. P. 52.

[7] Ronzitti N. Resort to Force in Wars of National Liberation: Current Problems of International Law//Essays on UN Law and on the Law of Armed Conflict. Milano, 1975. P. 319.

[8] Bloomfield L. P., Leiss А. С. Controlling Small Wars: A Strategy for the 1970s N Y, 1969 App. C.

[9] Rupesinghe K. Programme on Governance and Conflict Resolution. The UN University, 1992 P 7—8.

[10] Аречага Э. X. Современное международное право. М., 1983. С. 169.

[11] Henkin L. How Nations Behave Law and Foreign Policy L, 1968 P 141.

[12] Falk R. A. The International Regulation Internal. Violence in Developing Countries//Proceedings of the American Society of International Law. Wash., 1966. P. 60

[13] Akehurst M. A. Modern Introduction to International Law. L., 1984. P. 216—217.

[14] Henkin L. Force, Intervention and Neutrality in Contemporary International Law//Proceedings of the American Society of International Law. Wash., 1963 P. 153.

[15] Henkin L. How Nations Behave. P. 150.

[16] Akehurst M. Op. cit. P. 246. 184.

[17] Mitchell С. R. The Structure of International Conflict L, 1981.

[18] Fisher R. Points of Choise: International Crisis and the Role of the Law. L, 1973. P. 10, 14.

[19] Domke W. K. War and the Changing Global System. New Haven, 1988. P. 99—101.

[20] Ваттель Э. Право народов или принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов. М., 1960. Кн. II. Гл XVIII, § 332.

[21] Скакунов Э. И Самооборона в международном праве. М, 1973 С. 173.

[22] Mitchell С. R. Op. cit P. 43—44.

[23] Ibid. P. 29

[24] Lewi W. International Politics: Foundations of System Minneapolis, 1974. P 171.

[25] Palmer N. D., Perkins H. C. International Relations. The World Community in Transition. N. Y, 1969. P 85.

[26] Кукулка Ю. Проблемы теории международных отношений. М., 1980. С. 273—274.

[27] Rapoport A. Fights, Games and Debates. Ann Arbor, 1960.

[28] См.: Скакунов Э. И. Международно-правовые гарантии безопасности государств. М., 1983 С. 99—115.

 

---