Классики юридической психологии

Часть VII. ПРАВО.

Свобода воли и ответственность

Соприкосновение психологии с правовой жизнью народов бесконечно многообразно. Но для нас с первых же шагов весь материал юридической психологии и психологической юристики упрощается и заключается в более тесные границы благодаря тому, что и в этом случае мы должны рассматривать этот материал с точки зрения подлежащих разрешению культурных задач. Таким образом, поскольку психология применяется для того, чтобы объяснить важные правовые акты, просто исходя из душевных процессов человека, психотехнике тут делать нечего. Вместе с этим в круг наших задач не входит вопрос о том, как возникло в умах народов правовое сознание, или как рисуется в душе участников крупный в правовом отношении спор партий, или как возникла в сознании преступника мысль о поступке, нарушающем право. <…> Мы же спрашиваем только о том, в каких пределах может быть применена психология для разрешения важных практических задач в области правовой жизни. Психотехника должна служить для охранения правовой жизни. Несомненно, что некоторые проблемы, которыми занимается объяснительная психология, появляются опять на сцену и в технической психологии. Например, вопрос о мотивах преступления будет интересовать не только психолога, занятого объяснением возникновения и развития культуры, но и психотехника, желающего установить культурно наиболее целесообразное наказание. Но принципиально здесь всегда останется резкая грань между простой попыткой дать объяснение и стремлением к выполнению практической задачи.

<…> В сущности, казалось бы, что многое, находящееся, по-видимому, в тесной связи с преступлением, наказанием и выяснением права, должно было бы быть допущено из чисто психологического интереса, но нам приходится все это исключить из области настоящей психотехники, раз оно не служит нашей фактической правовой жизни. Казалось бы — приводим наудачу первый попавшийся пример — весьма целесообразно с психологической точки зрения просто загипнотизировать обвиняемого, вина которого должна быть выяснена в процессе судопроизводства, и заставить его в состоянии гипноза открыть истину, которую он скрывал в состоянии бодрствования. Такой прием является антикультурным и юридически совершенно недопустимым, исключительно с юридической точки зрения. Но если практическая правовая жизнь принципиально заняла такую отрицательную позицию по отношению к этой задаче, то в рамках психотехники вопрос о ней теряет право на существование. <…>

Однако, несмотря на это, область психотехники является чрезвычайно обширной и богатой; она обнимает проблемы самых разнообразных родов, — проблемы, далеко отстоящие друг от друга в психологическом и практическом отношениях и затрагивающие самые различные стороны правовой жизни. <…> Для нас же и в подразделении решающим началом должна оставаться наша основная задача. В общей своей сложности она заключается в служении судопроизводству, и мы должны, следовательно, разложить ее на ее составные части, или частичные задачи. Когда мы имели дело со здравоохранением, мы первой частичной задачей считали предупреждение болезней, второй — распознавание болезней и третьей — лечение болезней. Придерживаясь и здесь приблизительно такого же распределения поставленных себе задач, мы могли бы сказать, что прежде всего мы должны предупреждать нарушения права, во-вторых, распознавать юридические случаи и, в-третьих, трактовать их. Для юриста на первом плане стоит распознавание. Это означает, что он должен выяснить состав преступления в самом широком смысле этого слова, а для этого необходимо, с одной стороны, проверить свидетельские показания и весь имеющийся налицо материал, а с другой — исследовать обвиняемого и стороны. Итак, следует установить, в какой мере психология может оказать содействие юристу в объективном выяснении обстоятельств дела посредством проверки свидетельских показаний, исследования обвиняемого и т. д. Даже для профана ясно, что в разрешении этой задачи играют роль психологические процессы, и что нельзя в этом случае не считаться с состоянием памяти и способности к наблюдению, со склонностью к внушению и со многим другим.

После выяснения обстоятельств дела, блюститель права должен занять от имени общества известную позицию по отношению к фактам. Сюда относятся суд и приговор, а при проступке и преступлении — наказание. Рядом с выяснением состава преступления и трактованием юридического случая мы различали еще одну группу, имеющую дело с предупреждением нарушений права. Это предупреждение вырастает в более обширную задачу и превращается в общее охранение правовой жизни. Тогда к этой группе относится издание законов, учреждение судебных институтов, установление правовых отношений и множество других социальных актов. В конечном выводе все они служат тому же делу предупреждения. Итак, мы разделяем данную область и ставим себе в ней три задачи: первая и главная — охранение правовой жизни — распадается на создание прочных правовых отношений и предупреждение нарушений права; вторая — выяснение состава преступления — распадается на исследование свидетелей и исследование обвиняемого, и, наконец, третья — трактование юридического случая — распадается на решение и приведение в исполнение наказания.

Если требуется охранить правовую жизнь, то прежде всего необходимо отлить в законы известные жизненные нормы, подлежащие защите общества и создать государственный аппарат, посредством которого можно было бы принудить к выполнению законов. Действие, угрожающее жизни общества, становится преступлением только благодаря отлитому в определенную форму закону, а оборонительная реакция также только при наличии закона превращается в законное наказание. Итак, юридическая психотехника имеет дело не с предупреждением и трактованием вредных для общества, безнравственных или опасных поступков, а исключительно лишь с предупреждением и трактованием проявлений воли, находящихся с противоречии с формулированными законами. Создание законов и правовых учреждений является, таким образом, юридически первым шагом. Преступление существует только тогда, когда утверждены законы. В какой мере может быть полезной психология при этом первом шаге? Если мы прежде всего взглянем на общественную жизнь со стороны уголовного права, то нельзя отрицать, что сперва может получиться такое впечатление, будто до сих пор научная психология скорее вносила сюда путаницу, чем способствовала этому делу. Наивное народное сознание исходит из того положения, что преступник ответственен за свое дело и должен быть подвергнут наказанию, так как в его душе заключается исходный пункт для выбора между добром и злом. Свобода воли дает мысли о наказании настоящий ее смысл. Тем не менее, народное сознание признает, что душевнобольной не должен нести наказания за свой поступок, так как духовное расстройство и неуравновешенность уничтожили его душевную свободу. С больным следует обращаться только как с больным, если даже в своих внешних проявлениях его действия противоречат предписаниям законов; он никогда не может быть настоящим преступником, его никогда нельзя подвергнуть каре.

Этому простому представлению как будто бы противоречит система научной психологии. Ее целью является точное объяснение душевных процессов. Она предполагает, следовательно, что психический процесс может быть объяснен весь целиком. <…>

Допущение такой беспрерывной, лишенной каких бы то ни было пробелов причинности в человеческом действовании является, конечно, пока только гипотезой, потребность которой возникла, несомненно, не одновременно с современным мышлением, а уже раньше. Но не подлежит сомнению, что развитие современной науки настолько сблизило эту потребность с явлениями, что данная гипотеза может быть положена теперь в основу объяснений с гораздо большим правом, чем прежде. Общими усилиями экспериментальной и физиологической психологии удалось всю душевную жизнь в ее целом действительно представить в виде психического механизма, в котором возникновение даже тончайших движений обусловливается известными законами. К этому присоединились известные выводы моральной статистики, обратившей главное внимание на преступность; из этих выводов выяснилось, что преступные действия при определенных условиях и при определенном количестве людей совершаются с неизменной и совершенной правильностью, и цифровые данные могут быть предсказаны заранее. Наконец, ко всему этому присоединилась энергичная работа психиатров. Благодаря их влиянию резкая грань между душевным здоровьем и болезнью, казалось, стушевывалась все больше и больше. Лежащая на рубеже область, заключающая в себе все менее ценное в психическом отношении, разрослась до такой степени, что всякое противообщественное побуждение могло быть поставлено в причинную связь с ненормальными условиями. Все это вместе взятое имело следствием, что карательная система теряла под собой почву, и что именно научно более образованным и вдумчивым юристом овладевало опасение, имеем ли мы вообще право оперировать наказаниями, мыслимыми нами в виде искупления и возмездия за свободно принятое решение, нарушившее право.

Если наказание должно продолжать существование как институт, то оно само должно стать одним из звеньев в цепи причинности и играть главным образом роль устрашающего предохранительного средства. Если преступник наказывается, то это должно означать, что его судьба становится для психического механизма других людей одним из звеньев причинности. Что же касается самого наказуемого, то речь может идти только о том, будет ли он обезврежен для общества посредством смертной казни или пожизненного заключения, или из него воспитают, ограничив срок заключения, социально-полезного индивида, т.е. излечат его от вредных для общества психических наклонностей. Таким образом, в распоряжении научной психологии были различные идеи, заменяющие мысль об искупляющей каре, но сама эта мысль была во всяком случае исключена. <…>

Мы должны принципиально выяснить, насколько может действительно повлиять на практическую правовую жизнь трактование вопроса о воле наукой, мыслящей причинно. Но для трактования проблемы свободы воли в законченном ее виде мы неизбежным образом должны будем в нашем обсуждении еще раз остановиться на некоторых вопросах, на которые мы уже отчасти указывали в своих объяснениях общего характера. <…> Несомненно, волевой процесс есть нечто большее, чем протекание физических актов, но никто не может оспаривать, что всякое внешнее волевое действие как таковое уже само по себе является частью процесса, совершающегося в природе. <…> Всякое сокращение губ и языка при разговоре, всякое движение пальцев при письме должно, согласно гипотезе, иметь свой ряд причин в физическом мире.

Свободно или несвободно действие, которое естествоиспытатель объясняет таким образом? В сущности, мы должны ответить, что самый этот вопрос здесь теряет смысл. Как мы не спрашиваем, движется ли волна свободно или несвободно, так мы не должны были задавать таких вопросов относительно губ и пальцев. Что движение подчинено закону причинности и вполне объяснимо, подразумевается само собою. Но обозначить такую подчиненность как несвободу, в сущности не имеет никакого смысла, так как этот мир механической причинности не может из самого себя вызвать в нас вопрос о какой-то свободе.

Каждое отдельное волевое переживание свидетельствует нам о том, что все, пойманное естествоиспытателем в сети его понятий, самое существенное — внутренний опыт, проявление воли — оставляет вне их. Наше волевое действие состоит не в том, что мы говорим или пишем, идем направо или сворачиваем налево, но что мы ощущаем в своем сознании желание и переживаем мотивы, ведущие нас к внутреннему решению. Так же, как психолог, в целях своего описания и объяснения, разлагает отдельное, единое, по-видимому, восприятие на бесчисленное множество элементарных частиц, так сказать, на психические атомы, так и единый для непосредственного сознания волевой акт должен быть изломан на куски и истерт до такой степени, чтобы в нем не оставалось больше растворимых составных частей. Если все то, что в момент нашего желания составляет содержание сознания, последовательно будет разложено на составные части, то единичного настоящего элемента воли уже налицо не будет, а то, что мы называем волей, окажется комплексом элементарных ощущений и элементарных чувств. Только их особенное сочетание и, главным образом, воздействие на последующие процессы составляют сущность воли. Ее составные части те же, что и составные части представлений и аффектов, точно так же, как и во внешней природе составные части органических веществ те же, что и неорганических. <…>

Свободна или несвободна только так рассматриваемая психологически воля? Для нас совершенно ясно, что и здесь весь процесс в его совокупности входит в схему естественной необходимости. Причинная предопределенность всякого физического явления перенесена только тут на психофизический процесс. Следствие наступает с такой же неизбежностью, с какой протекают в нервной системе рефлексы, хотя одна часть этого мозгового рефлекса и сопровождается психическими явлениями. <…> Кто мыслит последовательно, не может отрицать, что воля, как содержание сознания, точно так же, как сокращение мускулов, обязательно подчинена законам причинности, а следовательно, и естественной необходимости, и что всякий волевой акт, как с психологической, так и с физиологической точки зрения, может быть принципиально вполне определен его причинами.

Но означает ли это, что в этом психофизическом мире понятие свободы воли не имеет никакого смысла? Вовсе нет. Прежде всего вполне ясно, что здесь с полным правом ставится вопрос о свободе или несвободе. С физиологической точки зрения мы отклонили этот вопрос, как не имеющий значения, но с психологической он является вполне естественным. С вопросом, являются ли волевое решение и волевое действие необходимым следствием естественного закона или нет, проблема свободы воли уже не имеет никакого дела. Скорее вопрос о свободе воли напрашивается потому, что психолог среди содержаний сознания находит между прочим и чувство возможности поступить по-иному, и сознание собственной личности и ее влияния на действие.

Правда, психолог не решится предложить, чтобы мы назвали свободными все те действия, которые сопровождаются появлением в сознании вышеуказанного чувства, что можно поступить по-иному и принять собственное решение. Сама по себе такая позиция по отношению к данному вопросу вполне возможна, но она оказалась бы в высшей степени неплодотворной. Так, напр., вполне свободным господином своего действия может себя внутренне чувствовать душевнобольной, нелепый поступок которого обусловливается болезненным раздражением мозговых тканей, или загипнотизированный, действие которого вынуждено приказанием гипнотизера. Яркое сознание своего «я» и чувство свободы могут в обоих этих случаях остаться в полной неприкосновенности. С другой стороны, человек, поступающий нравственно, может на высоте своего деяния позабыть о своем «я» и совершенно потерять чувство, что возможно поступить иначе, а между тем все-таки было бы нелепо назвать того душевнобольного свободным, а нравственного героя – несвободным. Вот почему наука с полным правом избрала для решения такую точку зрения, при которой не субъективный, а объективный признак выставляется в качестве характерного. С точки зрения психологии мы называем свободным такое волевое действие, которое является следствием нормального функционирования всей психической личности. Если в сложном механизме психофизической системы разрушена или не вполне исправна хотя бы одна из важных составных частей, то для нас свобода человека упразднена. Поэтому для нас душевнобольной и загипнотизированный, лихорадящий и пьяный уже психологически несвободные личности. Прекращение свободной деятельности может иметь у них совершенно различные причины. У пьяного и загипнотизированного могут, быть может, наступить ненормальные торможения в мозгу, у лихорадящего или у душевнобольного — вопрос может идти о ненормальных раздражениях, но во всяком случае нормальная гармония психофизических функций каким бы то ни было образом нарушена, вследствие чего получающееся в результате действие не является уже продуктом нормального аппарата. Понятие свободы имеет здесь, очевидно, вполне законное основание: действие свободно только тогда, если оно является следствием нормального аппарата, т. е. следствием всей личности в ее целом, какой она развилась благодаря наследственности, воспитанию и воздействию всех психических и физических явлений среды до момента действия. Понятно, что и свободное действие точно так же причинно предопределено, как и несвободное действие душевнобольного, но в этом неизбежном сцеплении причин у свободного индивида последней непосредственной причиной действия была бы вся психофизическая личность в ее совокупности.

С этим понятием свободы можно оперировать также при рассматривании уголовного права с психологической точки зрения, которая, понятно, не признает подлежащий наказанию поступок таковым, если действие было совершено в состоянии, исключающем свободное хотение. Это свободное хотение состоит именно в том, что в качестве причины необходимого следствия выступает на сцену весь нормальный психофизический аппарат. Такой взгляд нисколько не меняется от того, что в последнее время делаются попытки исключить из употребления выражение «свободное хотение», и вместо этого говорится о чем-то вроде разумения наказуемости поступка и о способности определить поступок, согласно этому разумению. Свободное волевое действие таким образом только раскладывается на свои составные части, но требование остается в обоих случаях одно и то же. Об упразднении естественно необходимой причинной связи не должно ведь быть речи и тогда, если в уголовном праве сохранится обобщающее выражение «свободное хотение». Зато совершенно ясно, что с этой точки зрения понятие неполной вменяемости приобретает громадное значение. Если ответственность, вменяемость состоит в том, что при совершении действия весь психофизический механизм функционировал нормально, то не может быть речи о резкой границе между свободой и несвободой. Может случиться, что ни одна часть аппарата не разрушена вполне, как у паралитика, и не подвергается задержке, как у загипнотизированного, и все-таки аппарат функционирует не вполне удовлетворительно вследствие сильного душевного волнения, переутомления, усталости или недостаточной способности. Уголовное право, желающее своим воспитательным влиянием вернуть виновного к нормальному образу действий и защитить общество, должно собрать возможно более точные сведения относительно этих промежуточных ступеней и при индивидуализированном наказании данного субъекта в течение долгого времени считаться с этим состоянием неполной свободы в его хотении. Во всяком случае, не может быть сомнения, что с точки зрения позитивной науки психолог может, не подвергая ни малейшему сомнению необходимость и абсолютную предопределенность каждого действия, отделять в пределах этих необходимых действий свободные от несвободных. <…>

Преступник для судьи — свободная личность, волевое решение которой совсем не вращается в плоскости причинности. На этом основном факте покоится правовая жизнь, и в структуре этих истинных жизненных отношений наказание остается непременно актом нравственного возмездия и искупления.

---