Классики юридической психологии
Учение об уголовных доказательствах. Харьков, 1881.
Особенная часть.
Книга четвертая. Свидетельские показания.
Определение первое
Свидетелем называется лицо, дающее суду под уголовною ответственностью за неправду и на основании личных восприятий сведения о каком-либо факте, составляющем предмет исследования.
Основания
Бэст определяет свидетеля как лицо, доставляющее суду доказательство (a person, who gives evidence to a judicial tribunal). Мы внесли в определение понятия свидетеля две характерные черты: а) уголовную ответственность, ибо дача свидетельских показаний есть повинность государственная давать правдивое показание для оказания содействия правосудию. Следовательно, это повинность, правильное отбывание которой должно быть обставлено известными санкциями, имеющими в виду обеспечить как самую явку свидетеля, так и надлежащее выполнение этой повинности сообщать правду, б) вторую характерную черту свидетеля мы видим в том, что он дает суду сведения на основании личного знания, т. е. знания верного, полученного им чрез свои собственные органы чувств. Личное знание считалось и в старом нашем праве характерным признаком свидетеля, который обыкновенно называется "послухом", а свидетельство послушеством. В Судебниках встречаются места: "а послухом (т. е. свидетелем), не видав, не послушествовати, а, видевши, сказати правду". Иногда же свидетели в старом нашем праве называются просто "правдою", а свидетели, на которых сделана общая ссылка, называются: "обчею правдою". Правда считалась в нашем старом праве обязанностью обывателей, по-видимому, даже государственною повинностью, что следует из того, что послухи пред допросом не приводились к присяге. Послухам напоминалось только, чтобы они показывали по прежде данной ими верноподданнической присяге.
Судьи пред допросом говорили им: "Скажите, по государеву крестному целованию, как за государя крест целовали".
Из того, что свидетельское показание есть правда, которая должна быть даваема государству как повинность, вытекает все законодательство о свидетелях. Если свидетельское показание есть требуемая государством правда, то, понятно, что законодательство о свидетелях должно содержать в себе правила о допустимости свидетелей (competency of witnesses), следовательно, правила о необходимых ограничениях права свидетельствовать и, далее, правила о лучших способах отобрания свидетельских показаний с целью использования их для целей суда. При этом, конечно, должны быть в науке вырабатываемы, как о всяком виде доказательств, и общие юридические основания для суждения о силе свидетельских показаний. Эти общие основания к суждению о силе свидетельских показаний, вытекая из самых способов отобрания и эксплуатирования свидетельских показаний, получают еще богатый материал их знания психологии свидетелей как материала эмпирического.
Но этот эмпирический материал, главным образом, может иметь значение лишь тогда, когда он будет накоплен личным опытом судьи. Пример такой сокровищности личного опыта представляет ряд художественно-психологических очерков разных типов свидетелей, которых находим в недавно появившейся статье А. Ф. Кони: "О свидетелях". И богатые данные этого личного опыта судьи трудно подчинить какой-нибудь классификации, как трудно заковать в тиски жизнь и сохранить при этом ее отличительную черту движение. Как подвести под какую-нибудь классификацию следующий тип свидетеля, который прямо нарисован с натуры пером Кони. "...осталось еще указать на один вид сознательной лжи в свидетельских показаниях, лжи беззастенчивой и нередко наглой, нисколько не скрывающейся и не заботящейся о том, чтобы быть принятой за правду. Есть свидетели, для которых по тем или другим причинам явка пред судом представляет своеобразное удовольствие, давая возможность произвесть эффект "pour epater le bourgeois", как говорят французы, или же получить аванс за свое достоверное показание, не приняв на себя никакого обязательства за качество его правдоподобности... Свидетель по громкому делу о подлоге миллионного завещания Беляева мог быть назван типичнейшим представителем сознательной и бьющей в глаза лжи. Содержась под стражей, он сам просил вызвать себя в суд, имея показать нечто чрезвычайно важное.
Введенный в залу, он уселся под предлогом боли в ноге и, с любопытством разглядывая присутствующих, смеялся глазами и, делая театральные жесты, начал явно ложный рассказ, опровергаемый почти на каждом шагу фактами и цифрами. Очевидно, стараясь рассмешить публику и самому натешиться, он на все обычные вопросы отвечал в иронически-почтительном тоне, называя председателя "господином президентом". Он удивленно спрашивал, почему последнего интересует вопрос о его вероисповедании, любезно прибавляя: "православный, православный, pour vous etre argeable...", объяснил, что нигде не проживает, ибо "герметически закупорен" в месте своего заключения, и заявил, что судился дважды один раз в Ковенской уголовной палате в качестве таможенного чиновника и за содействиe к водворению контрабанды, причем оставлен в сильнейшем подозрении, а в другой в Версальском военном суде за участие в восстании коммуны, причем приговорен к расстрелу. "Но приговор", добавил он, "как, быть может, присутствующие изволят заметить не приведен в исполнение". В показании своем он настойчиво утверждал, что был в два часа дня 4 апреля 1866 г. на Дворцовой площади, приветствуя вместе с собравшимся народом невредимого после выстрела Каракозова государя. На замечание прокурора, что покушение было совершено в четвертом часу, и весть о нем раньше четырех часов не могла облететь столицу, этот свидетель, хитро прищурив глаза и обращаясь к председателю, сказал: "Мне кажется, господин президент, что для патриотических чувств не должно существовать условий места и времени". Мы нарочно привели этот тип, достойный помещения в галерее Гоголя, чтобы показать, что нет возможности заменить живой, полный образов, опыт судьи этот неисчерпаемый калейдоскоп какими-нибудь систематическими распределениями, охватывающими все разнообразие человеческих индивидуальностей. Но это не значит, что мы против обобщений, являющихся неизбежно после того, как эмпирически материал сделался достаточным для выводов общих положений. Но такой вывод общих положений результат вековой работы, а не спешной экспериментации психологической в лабораториях и опытов, смахивающих на игру в фанты, в аудиториях.
В наше определение понятия свидетеля вошла следующая черта: "на основании личных восприятий", т. е. свидетель дает суду те сведения, то знание факта, которое им получено на основании личных восприятий. Поэтому повторение неопределенных слухов, народной молвы не есть свидетельствование о факте, а повторение лишь того, чего свидетель не знает на основании личных впечатлений. Ст. 718 Устава уголовного судопроизводства говорит, что свидетелю предлагается рассказать все, что ему известно по делу, не примешивая обстоятельств посторонних и слухов, неизвестно от кого исходящих(1). Статья эта в точности определяет то, что для уголовного процесса обозначает несколько неточное английское название "hearsay evidence", которое вводит часто в заблуждение. Конечно,свидетельство по слуху, неизвестно откуда исходящему, не означает свидетельства о слухе, существовавшем в данной местности и в данное время. Такой слух, существование которого составляет предмет судебного исследования, может быть установлен лишь свидетелями. Ст. 718 Устава уголовного судопроизводства имеет в виду передачу неопределенной народной молвы, которую проверить невозможно, которую потому и нельзя допустить на суд в качестве доказательства. Видел ли он что-нибудь или слышал что-либо, свидетель должен передать лишь то, что видел собственными глазами или слышал собственными ушами. Если же он имеет знание о каком-либо факте не на основании личных впечатлений, а по слуху от других, он должен указать этих других, которые могут явиться свидетелями. Такое указание потому уже необходимо, что, в противном случае, свидетель по слуху, неизвестно откуда исходящему, не давал бы на суде показание под личною своею ответственностью. Лучше сказать, повторяя слова Бэста (Principles of law of evidence, p. 627), свидетель должен давать свое показание при таких условиях, которые ставят его под удары всех уголовных гарантий, ограждающих правдивость свидетельских показаний.
Определение второе
Не допускаются к свидетельству категории лиц, которых свидетельствования на суде могли бы вредить государственному благу, понимаемому в широком смысле этого слова как принцип, ограждающий интересы человеческой культуры.
Oснования
Прежде всего исключаются лица, хранящие тайны, нарушение которых может вредно отразиться на пользе государства.
Тайною вообще называется сохранение в негласности обстоятельства, разглашение которого принесло бы больше вреда, чем пользы, понимая последнюю не только в смысле утилитарном, но и в смысле отвлеченном, т. е. как ограждение существования и питания нравственных идеалов человеческого совершенствования *(32). Для сохранения тайны, в видах общего блага, не допускаются к свидетельству на суде лица, которые должны были бы разгласить тайны, охранение которых от огласки требуется в некоторых случаях самым существованием какого-либо учреждения или начала. Конечно, интересы правосудия, раскрытия преступления должны, по возможности, сузить число лиц, не допускаемых к свидетельству на суде, здесь законодательство должно ограничиваться крайне необходимыми мерами. Посмотрим, какиe виды тайны влекут исключения из числа свидетелей.
I. Тайны государственная и служебная
Она представляется в двух видах:
а) тайна государственная;
б) тайна служебная или, как у нас говорят, канцелярская.
Государственные тайны ограждены уголовными карами, и оглашение их составляет преступное деяние, так что о праве свидетельствовать о подобных тайнах не может быть и речи.
Уголовное Уложение:
Ст. 653: "Служащий, виновный в оглашении сделавшихся ему известными по службе или вследствие злоупотребления им служебными полномочиями и долженствующих заведомо храниться в тайне правительственных распоряжений, сведений или документов, наказывается арестом. Сему же наказанию подлежит служащий в почтово-телеграфном учреждении, виновный в оглашении или сообщении содержания телеграммы или почтовой корреспонденции. Если оглашенное могло причинить важный вред для порядка управления или для казенного, общественного или частного интереса, то виновный наказывается заключением в тюрьме. Если же оглашенное виновным составляет тайну, касающуюся внешней безопасности России, то он, если не подлежит наказанию за измену, наказывается заключением в исправительном доме или заключением в крепости".
Ст. 655: "Служащий, виновный в оглашении сделавшихся ему известными по службе или вследствие злоупотребления им служебными полномочиями и долженствующих заведомо храниться в тайне: 1) способов, употребляемых при изготовлении государственных кредитных бумаг или же секретных признаков сих бумаг; 2) принадлежащего правительству или частному лицу секрета особых приемов производства каких-либо предметов или работ; 3) тайны торгов по казенным или общественным подрядам или поставкам, когда торги производятся чрез запечатанные объявления; 4) сведение, оглашение коего могло опозорить лицо, к которому оно относится; 5) содержания акта, совершенного по желанию участвовавших в нем без оглашения содержания оного свидетелям, порядком, в положении о нотариальной части установленном, наказывается в случае, первым пунктом сей статьи указанном, заключением в тюрьме на срок не свыше шести месяцев".
В объяснении к этим статьям редакционная комиссия говорит: "Предметом оглашения может быть не всякая тайна, а лишь тайна порядка управления или имеющая общегосударственное значение. К таким тайнам принадлежат: 1) заведомо подлежащие хранению в тайне правительственные распоряжения, т. е. все те, предпринимаемые правительством меры или распоряжения, кои для успешности их выполнения или по каким-либо другим причинам вменено в обязанность сохранять в тайне. Употребленное в сем пункте выражение "от оглашения коего может последовать существенный вред для порядка управления" имеет тот смысл, что при отсутствии возможности такого вреда самый поступок может быть преследуем только как дисциплинарная провинность; 2) тайны, касающиеся внешней безопасности России, т. е. тайны, оглашение коих предусмотрено как государственная измена, 111 ст. Вследствие сего, как то выражено в статье (буде виновный не подлежим более строгой ответственности за измену), постановление сей последней должно быть рассматриваемо как дополнение ст. 111, применимое лишь в случаях, под действие сей статьи не подходящих. К таким случаям относятся: а) сообщение означенной тайны не иностранному правительству и вообще без цели довести ее до сведения оного; б) оглашение сей тайны каким-либо иным путем, кроме предусмотренного им ст. опубликования оной во всеобщее сведение. 3) Тайны дипломатические. Тайны дипломатические или вытекающие из международных отношений государств могут иметь своим предметом внешнюю безопасность Poccии (секретные военные конвенции) или же касаться иных предметов (торговых договоров, конвенций о выдаче преступников и т. д.). Оглашение первой группы сих тайн предусмотрено ст. 111. Что же касается второй группы, то ответственность за нее входит всецело в сферу этой статьи. 4) Тайны военные. Под военною тайною разумеются те тайны армии и флота и вообще вооруженных сил государства, которые касаются или внешней безопасности государства, в каковом случае к ним применяется все сказанное выше относительно ст. 111, или же такие тайны, нарушение коих хотя и не угрожает внешней безопасности государства, но тем не менее имеет своим предметом оглашение секретных военных распоряжений и мероприятий, имеющих значение государственное.
Оглашение воинской или дипломатической тайны есть тоже оглашение секретных правительственных распоряжений и мероприятий (относительно военных сил государства) и посему входит в понятие "правительственных" распоряжений и мероприятий, но они упомянуты особо ввиду иного характера самых оглашенных тайн, какими, независимо от распоряжений и мероприятий, могут быть и сведения.
II. Тайны частных лиц
Все вообще тайны частных лиц, оглашение коих наказуется уголовным законом (как, например, нарушения ст. ст. Уголовного Уложения 541, 542, 543, 544, 546), не составляют, однако, недоступных сведений для суда, если Процессуальный кодекс не исключает носителей таких тайн из числа свидетелей. Редакционная комиссия Уголовного Уложения справедливо говорит: "Оглашение тайн может быть наказуемо, за исключением, конечно, тех случаев, когда cиe оглашение для хранителя тайн было обязательно или сделано обвиняемым по достойным уважения причинам. На этом основании, если Устав процессуальный не освободил каких-либо категорий вышеуказанных лиц (духовники, адвокаты, врачи, нотариусы, почтальоны, телеграфисты и т. д.) от дачи показания, они не могут быть наказуемы по 541 ст. Уголовного Уложения; но если закон освободил их от обязанности давать показания, то, наоборот, добровольная дача ими показания составит не только поступок безнравственный, как полагает французская практика, но и прямое нарушение обязанности".
Из лиц, не имеющих права быть свидетелями по профессиональным причинам, Устав уголовного судопроизводства (ст. 704) упоминает: священников в отношении к признанию, сделанному им на исповеди, и присяжных поверенных и других лиц, исполнявших обязанности защитников подсу- димых в отношении к признанию, сделанному им доверителями во время производства о них дела. Относительно показаний священников мы имеем весьма важное разъяснение Сената, определяющее границы применения ст. 704.
По делу Попова (94/2) и др. Сенат высказал: "Что касается до показаний священников вне исповеди, то нельзя не заметить, что из журнала Государственного Совета 1864 г., между прочим видно, что по проекту Устава предполагалось не допускать к свидетельству священников в отношении к признанию, сделанному им на исповеди или при подаче духовной помощи. При обсуждении же проекта в Государственном Совете признано, что "случаи и способы подания духовной помощи, если они не выходят из пределов исповеди, могут быть весьма разнообразны и неопределенны, и недопущение в сих случаях священников к свидетельству могло бы служить препятствием к раскрытию истины". Не подлежит, однако, сомнению, что Государственный Совет имеет здесь в виду различные случаи, в коих обращаются к священнику не как к разрешителю грехов властию, свойственною его сану, а как к служителю церкви, поставленному для исполнения ее обрядов и совершения общественных молений. При обычной житейской обстановке священник и в таких случаях может узнать и услышать о преступлении, не требуя от кого-либо во имя таинства покаяния сознания в нем и не побуждая к такому сознанию; он может при таких случаях сделаться даже очевидцем преступления или, по крайней мере, явных следов его (при погребении убитого). В таких случаях, а равно в случаях, если кающийся положительно уполномочит духовника (во время или посла исповеди) заявить светской власти о данном им ранее неправильном показании, могущем повлечь за собою наказание виновного, устранение свидетельского показания могло бы послужить напрасным препятствием к раскрытию истины дела, и в этом смысле закон (704 ст. Устава уголовного судопроизводства и ст. 371 Устава гражданского судопроизводства) устраняет из числа доказательств лишь показание священника, об открытом ему на исповеди. Но суживать действие этого закона далее указанных пределов нет правильного основания. Вследствие сего, нет основания признавать, что тотчас по окончании исповеди и в некоторых случаях причащения расспрос исповедовавшегося, сопровождаемый увещаниями и угрозами ответа за грехи, составляет простую случайную беседу, содержание которой ничего общего с внутренним значением исповеди не имеет и подлежит поэтому пересказу. Напротив, признание, полученное священником от кающегося во все время, покуда не прерывалось вызванное исповедью непосредственное общение между духовным отцом и исповедовавшимся, признание, полученное притом при посредстве напоминания об ответственности пред Богом и о смертном часе, должно быть рассматриваемо, как предусмотренное ст. 704 Устава уголовного судопроизводства. Что касается до священников других христианских исповеданий в России, то и они, по силе специальных правил об их должностях, имеют право и даже обязаны устранять себя от свидетельства на следствии и суде о всем том, что им доверено на исповеди, и судебные установления не вправе требовать от них таких свидетельств, за исключением упомянутых в п. 11 и 12 Духовного регламента крайних случаев, когда кто-либо умыслил государственное преступление или, притворно учинив, разгласил ложное чудо, а также в ст. 719 Устава евангельско-лютеранской церкви, когда обнаружение открытого на исповеди необходимо для отвращения опасности, грозящей Монарху. Но одним воспрещением духовным лицам объявлять на следствии и суде то, что им поверено на исповеди, без соответственного воспрещения судебным учреждениям пользоваться такими показаниями, лежащая в основе закона нравственно-религиозная цель не была бы достигнута вполне, так как нельзя отрицать возможности, хотя и в крайне редких случаях забвение и со стороны священников своего в этом отношении долга или даже сознательного уклонения из оного по соображениям практической пользы, или по неправильному пониманию своих обязанностей в отношении светской власти. Во всяком случае допущение такого показания на следствии и суде помещение его в обвинительном акте, подлежащем прочтению пред присяжными заседателями, должно влечь за собою не только отмену приговора суда, но и определения Палаты об утверждении обвинительного акта".
Что касается до исключения поверенного и защитников из числа свидетелей в отношении того, что им сделалось известным из признания подсудимого во время производства его дела, то основание этого исключения так очевидно, что о нем нет надобности и распространяться. Но и в этом вопросе могут возникнуть трудные вопросы в тех сложных комбинациях, какие представляет действительная жизнь. А. обращается к своему поверенному по всем делам с вопросом: какое наказание грозит за подлог в векселе? Поверенный говорит. Вскоре его доверитель привлекается к следствию по обвинению в подлоге. А. не имеет еще защитника. Следователь вызывает его постоянного поверенного и спрашивает его, совещался ли обвиняемый с ним по вопросу об ответственности за подлог. А. отказывается дать ответ. Тогда следователь грозит привлечь его в качестве пособника. Поверенный дает показание на следствии и затем дает его и на суде. Конечно, по букве закона, изображенного в 704 ст. Уложения уголовного судопроизводства, поверенный мог быть допрошен; но по существу учреждения адвокатуры правильно ли это? Адвокатура как сословие, основанное на доверии, а потому все, что подрывает это доверие, должно быть устранено.
Наше законодательство не исключает врачей, акушеров и повивальных бабок из числа свидетелей по отношению к тем признаниям, которые могут быть им сделаны их пациентами словом или делом. При разработке Устава уголовного судопроизводства предполагалось исключить из числа свидетелей врачей, акушеров и повивальных бабок в отношении к тайне, сообщенной им при исполнении обязанности их звания. При окончательном, однако, обсуждении этого вопроса признано было, что "не представляется достаточной причины не допускать к свидетельству врачей, акушеров и повивальных бабок в отношении признаний, им сделанных при исполнении обязанностей службы" на том основании, что "освобождение этих лиц от свидетельства весьма часто послужило бы важным препятствием к обнаружению истины и к закрытию их соучастия или пособия в совершенном преступлении". Есть полные основания признать, что врачебная тайна, существовавшая до настоящего времени лишь в факультетском обещании врача, в Уголовном Уложении (ст. 541) признана, но это еще не значит, что врач не может быть свидетелем в отношении признания, сделанного ему его пациентом, ибо для такого исключения из числа свидетелей необходимо было бы процессуальное воспрещение в Кодексе, но такого воспрещения нет. Сенатом же признано, что врачи не подходят под ст. 704 Устава уголовного судопроизводства (кассационное решение 69/412 Морозова). В действующем же нашем праве врачебная тайна, пожалуй, охраняется ст. 137 Устава о наказаниях, но и то лишь в том случае, когда самое разглашение тайны имело место исключительно для целей оскорбления лица, доверившего тайну. Но это, понятно, не есть решение вопроса о врачебной тайне, выданной без всякой цели оскорбления, а с другой, часто доброю целью.
Определение тpeтьe
Не допускаются к свидетельству безумные и сумасшедшие.
Основания
Допущение к свидетельству сумасшедших и безумных было иногда полезно, но подобный источник достоверности представляется настолько опасным, что от него приходится отказаться. Покойный криминалист Миттермайер неоднократно указывал в своих статьях на ту пользу, которую можно извлечь из показаний сумасшедших и безумных по делам о преступлениях, совершенных в домах умалишенных, и потому высказывался против безусловно исключающих правил. У Кони находим заметку, что относительно безумных и сумасшедших возникал вопрос о допросе их во время так называемых светлых промежутков (lucida intervalla) о том, что им сделалось известным во время таких промежутков. Это, по мнению некоторых, представлялось бы полезным по делам о насилиях, совершенных низшим персоналом в домах умалишенных, но Сенат в 1899 отверг это опасное предложение, от принятия которого очень немного и притом в исключительных случаях выиграла бы прочность преследования, но осуществление которого, ввиду свойств душевных болезней коренного характера, каковы безумие и сумасшествие, представляло бы ряд опасностей для правосудия.
Однако из 706 ст. Устава уголовного судопроизводства видно, что к свидетельству допускаются слабоумные и лишь не допускаются к присяге, если они не понимают святости присяги. Применение безусловного воспрещения показаний безумных и сумасшедших в настоящее время развития душевных и нервных болезней не так просто, как может показаться не берущим во внимание тех неясных, скользких и почти неуловимых болезненных душевных состояний, которые в наше время тяжелое вообще для душевного равновесия людей, сильно распространены в обществе. Сумасшедший, это выражение потеряло свою определенность, точность и ясность в нашу эпоху, когда появился на арене полусумасшедший, свободно обращающийся в обществе, пользующийся всеми средствами для распространения своих болезненных идей, чувств. Грассэ выставляет следующие положения о полусумасшедших: 1) между душевноздоровыми вменяемыми и душевнобольными невменяемыми существует группа полусумасшедших с уменьшенною вменяемостью; 2) эти полусумасшедшие навязываются на внимание большой публики и на внемедицинское над ними наблюдение: они заполнили театр и литературу своими произведениями; 3) эти полусумасшедшие представляют точные клинические признаки, дающие право научно признать существование этого вида полубольных; 4) эти полусумасшедшие могут иметь громадную социальную ценность, как это доказывают многочисленные писатели с характерными признаками полусумасшествия; 5) эти же полусумасшедшие могут быть очень вредными членами общества, которое имеет полное право защищаться от их злодеяний, оказывая им в то же время медицинскую помощь; 6) только медик способен решить вопрос о том, существуют ли в данном случае признаки полусумасшедшего; 7) в случае совершения полусумасшедшим преступления, его нужно в одно и то же время и наказывать, и лечить.
В список полусумасшедших Грассэ включает почти всех известных литераторов нашего времени, таким образом писателей, которые на язык нынешних газет именуются "властителями дум".
Между тем эти полусумасшедшие часто страдают галлюцинациями, при существовании которых их едва ли можно считать вполне надежными свидетелями. Все нами сказанное имело лишь в виду показать, что слово "сумасшедший", употребленное в ст. 704 Устава уголовного судопроизводства, едва ли дает твердую опору для решения в отдельном случае вопросов о допущении к свидетельству. Конечно, суды найдут себе при решении подобных вопросов выход в формальном акте признания человека сумасшедшим. Это удобно для суда, но не решает правильно вопроса для правосудия. Понятно, что ст. 704 имеет в виду осязательные, мы бы сказали, формальные случаи сумасшествия; в случаях же сомнительных придется прибегать к психиатрической экспертизе для решения вопроса о допущении лица к даче свидетельского показания. Что касается до пьяных, то в состоянии опьянения показание не может быть отбираемо, вот все, что может быть сказано по этому вопросу.
Определение четвертое
Подозрительными свидетелями почитаются лица, которые, хотя и допускаются к свидетельству, но не имеют права давать присяги, считающейся формальным признаком достоверности по унаследованным от предков общественным понятиям.
Основания
К таким лицам по ст. 706 Устава уголовного судопроизводства относятся: 1) отлученные от церкви по приговору духовного суда; 2) малолетние, не достигшие 14 лет; 3) слабоумные, не понимающие святости присяги, и 4) лица евангелического исповедания, пока они не конфирмованы.
Все эти лица допускаются к свидетельству, но закон как бы говорит, допуская их: "Они допущены, их показания могут быть и вполне годными; но судьи предупреждаются, что эти свидетели дали свои показания без той высшей гарантии, которую представляет присяга. Эти свидетели подозрительные свидетели".
Понятно, что при системе внутреннего убеждения подобное предостережение закона едва ли может иметь решающее значение: оценка свидетеля сводится к проверке его и к тому впечатлению, какое он производит(2). Если считать неприсяжные показания просто справочными сведениями, то возникает вопрос: зачем допускать на суд, решающий дело, справочные сведения? Подобные "справки" еще могут быть допущены на предварительном следствии, где они могут дать иной толчок, иное направление следствию и послужить к открытию новых путей для раскрытия темного дела, на какое они могут иметь значение в глазах закона на суде при законченности дела, когда сам закон налагает на них метку подозрительности? Раз какое-либо доказательство допущено на суде, оно возымеет свое действие, и отсутствие формального признака достоверности не может помешать тому живому впечатлению, какое доказательство произвело на душу судьи. Притом же предположения, что судьи в состоянии выбросить из головы какое-нибудь доказательство, прошедшее пред ним на суде, не считается с обыкновенным психологическим опытом людей. Сам председатель, говорящий присяжным: "Забудьте этого свидетеля, как если бы его пред вами совсем и не спрашивали", едва ли верит в возможность исполнить его совет. Весь процесс, основанный на внутреннем убеждении, как на мериле силы доказательств, основан на идее, что, раз доказательство допущено на суде, оно может сделаться данным, на котором создается внутреннее убеждение судьи. Поэтому в лабораторию суда не следует допускать доказательств, которые почему-либо кажутся подозрительными. Здесь те или другие аттестаты закона не решают вопроса о достоверности.
К этой же категории подозрительных сведений, но с несколько иными оттенками, следует отнести следующих свидетелей:
а) По ст. 705 Устава уголовного судопроизводства: "Муж или жена подсудимого лица, родственники его по прямой линии, восходящей и нисходящей, а также родные его братья могут устранить себя от свидетельства, а если не пожелают воспользоваться сим правом, то допрашиваются без присяги";
б) Не допускаются, далее, по ст. 707, к свидетельству под присягою в случае предъявления которой-либо из сторон отвода: 1) лишенные по суду всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ, лично и по состоянию им присвоенных; 2) потерпевшее от преступления лицо, хотя бы оно не участвовало в деле, а также муж или жена его, родственники по прямой линии и родные его братья и сестры; 3) другие по боковым линиям родственники как потерпевшего лица, так и подсудимого, в третьей и четвертой степенях, и свойственники обеих сторон в первых двух степенях; 4) состояние с участвующими в деле лицами в особенных отношениях или по усыновлению, или по опеке, или по управлению одним из них делами другого, а также имеющие тяжбу с как-либо из участвующих в деле лиц; 5) евреи по делам бывших их единоверцев, принявших христианскую веру, и раскольники по делам лиц, обратившихся из раскола в православие;
в) Дальше, не допускаются, по ст. 708, к свидетельству под присягою, по отводу подсудимого наследники его, в какой бы степени родства они ни состояли с ним, когда он судится за преступление, разрушающее все права состояния.
Все эти группы лиц отмечаются законом как подозрительные свидетели, причем или сам закон налагает на них метку подозрительности, или разрешает это сделать стороне посредством отвода.
Первая группа (а) вышеупомянутых подозрительных свидетелей освобождена от свидетельской повинности по соображениям гуманности, не вынуждать людей давать показания о близких лицах. Мотивы к этой статье говорят: в видах ограждения ненарушимости семейственного союза, составляющего основу всякого общежития, не следует требовать свидетельских показаний от лиц, состоящих с подсудимым в супружестве или родстве по прямой линии, а также от его родных братьев и сестер; но они могут быть допущены к показаниям, если сами себя не устранят от свидетельства. Лица эти не могут быть допущены к присяг по принятому ими на себя свидетельству, хотя бы и не было предъявлено против них никакого отвода. Как бы ни была велика их решимость дать беспристрастное показание, но чувство любви, связывающее их с подсудимым, может против воли их подавить требование совести. Закон не должен никого ставить в положение, угрожающее явною опасностью клятвопреступления. Кони справедливо замечает: "Кроме лиц, устраняемых от показания, есть ряд лиц, могущих отказаться от показаний. Сюда прежде всего относятся те, которых требование дачи показаний ставило бы в противоречие с самыми священными, кровными узами.
Если Уложение о наказаниях не наказывает ближайших родственников за недонесение друг на друга, то тем более этическая задача судопроизводства не допускать требование показания в таких случаях, когда пред человеком поставлена была бы тяжкая альтернатива или содействовать гибели и строгой каре своего близкого, или же говорить пред судом ложь и умалчивать о правде".
Определение пятое
Никто не может быть допрошен в качестве свидетеля совместно с исполнением по тому же делу обязанностей прокурора или защитника подсудимого, или поверенного частного обвинителя, или гражданского истца.
Основания
Пятое определение и без всяких комментариев вполне понятно, и если могут возникать сомнения, то лишь в сложных случаях действительности, когда примешиваются такие черты, которые как будто не имелись в виду у законодателя. Но эти случаи легко разрешаются, если держаться основного начала пятого определения. Оно состоит в том, что не должны быть смешиваемы в одном лице различные процессуальные функции. Свидетель является источником достоверности для суда; напротив, прокурор, защитники и поверенные частного обвинителя и гражданского истца являются лишь аргументаторами на основании доказательств. Могут быть случаи, когда придется решить вопрос: каким функциям отдать предпочтение в случае их соединения в одном лице? Сенатом разъяснено (кассационные решения 68/575 Салтыков; 74/151 Плужникова и др.), что, при столкновении в одном лице обязанности защитника или поверенного обвинителями с обязанностями свидетеля, предпочтение должно быть отдано последним. Так, если подсудимый просит о вызове назначенного ему защитника в свидетели, то суд не может ему отказать (кассационное решение 73/611 Волынского). Основание такого предпочтения понятно: свидетелей создает лишь деяние судимое, поверенным же может быть всякое лицо, занимающееся хождением по чужим делам.
Определение шестое
Вызов свидетеля на судебное действие есть необходимое условие допроса и налагает на последнего обязанность явиться, огражденную известными санкциями.
Основания
Без вызова как судебного действия допрос свидетелей был бы часто простым расспросом, не обставленным необходимыми гарантиями ответственности. Этот вызов свидетеля судебным следователем, смотря по стадии процесса, есть судебное действие, совершаемое при двух условиях: а) ожидаемое от свидетеля показание должно находиться с делом в связи, определяемой словом "относимость" (relevancy); б) в случае неисполнения требования судебной власти о явке, без законных на то причин, принимаются меры, указанные в законе(3). Для явки свидетелей назначается, по возможности, время, в которое они свободны от занятий (ст. 437 Устава уголовного судопроизводства). В случае неявки свидетеля без представления законных причин, указанных в ст. 388, судебный следователь налагает на него денежное взыскание(4) в размере до 50 рублей и посылает к нему вторичную повестку. Если и затем свидетель не явится в срок и не представит законных к тому причин, то он приводится к следствию (ст. 438). В некоторых американских штатах, а также в Канаде, свидетели, совершенно неповинные в преступлении, заключаются в тюрьму для того, чтобы обеспечить их явку к делу. Нередко можно видеть в тюрьме, на этом основании, наряду с преступником и жертву преступления. Бывает даже иногда еще более странное положение: обвиняемый освобождается под поручительство, а потерпевший, по неимению поручителя или залога, остается в тюрьме (см. Tallack, Pathological and preventive principles, цитируемый Vidal, Gours, 1906, p. 821). В сказанном нет ничего странного, если вспомнить, что уклонением от дачи показаний можно привести уголовное правосудие к такому состоянию, когда оно окольными путями осуждено будет на полное бессилие.
Вопрос о том, как обеспечить явку свидетелей к следствию и суду, составляет один из труднейших вопросов практического процессуального права. Самая драгоценная сторона уголовного процесса, непосредственное показание свидетеля пред судом, решающим дело, страдает, при уклонении свидетелей от явки, превращающем судебное следствие в мертвое чтение письменных показаний свидетелей, т. е. протоколов, доказательная сила в которых большею частью весьма невысока. В законодательстве о свидетелях следует преследовать две цели: 1) как можно более облегчить свидетельскую повинность для людей, не принуждая их отрываться подолгу от занятий и дома; 2) как можно лучше вознаграждать отлучку от дома и от занятий. Со свидетелями обращаются слишком небрежно, как с материалом, забывая, что эти люди виновны лишь в одном, что судьба их столкнула с событиями или с людьми, попавшими под суд. Свидетелей загоняют в одну комнату, часто тесную и весьма, и гигиенически, и эстетически отвратительную. В этой грязной конуре свидетели часами должны дожидаться вызова их в судебный зал, где весьма часто им даже и не приходится показывать, так как бывает нередко, что вызвавший по какому-либо новому извороту обвинительной или защитительной тактики своей считает более выгодным совсем не допрашивать свидетеля. Нет сомнения, что с самым существом свидетельской повинности связаны некоторые тяготы, но законодательство должно, по возможности, свести эти тягости к неизбежным личным жертвам, а не к имущественным. Свидетелей нужно широко вознаграждать не только за имущественные потери, но и за труды, которые им приходится нести. Эксперта вознаграждают за труд. Почему же свидетель должен нести свой труд безвозмездно? Дешевизна уголовного правосудия дорого обходится.
Определение седьмое
Допрос свидетеля судебным следователем должен быть так производим, чтобы свидетельское показание было вполне добровольным показанием, а не последствием обещаний, угроз или вообще вымогательств со стороны следователя.
Основания
В ст. 404, воспрещающей следователю домогаться сознания подсудимого, в числе средств воспрещенных упоминаются "ухищрения". Они нами здесь не упоминаются, потому что мы полагаем, что ухищрение, не годное как средство для добывания собственного признания может быть иногда целесообразным средством, чтобы получить показание свидетеля, предполагая, конечно, что ухищрение это не может оказать никакого психического давления на свидетеля. Свидетель не подсудимый; требование от него правды есть требование, ничего общего с требованием самоубийства не имеющее, между тем как требование собственного признания равняется во многих случаях требованию самоубийства, по крайней мере, наложения руки на собственные свои интересы. Притом же показание свидетеля, данное на предварительном следствии не под присягою, всегда может быть изменено на суде без всякого риска подвергнуться наказанию за данное ложное показание на следствии предварительном. Вообще, нужно принять за руководящее правило, что свидетелю не следует давать обещаний выгод, его не следует застращивать, его не следует подвергать душевной муке, повергать в усталость, возбуждать в нем отчаяние, сознание своей беспомощности, но вполне позволительно поставить его в такое положение, когда он может проговориться.
Закон принимает меры, чтобы свидетели не подвергались моральной пытке как путем допроса, так и другими способами. Так, ст. 437 говорит, что для явки свидетелей назначается по возможности время, в которое они свободны от занятий. По ст. 414 свидетеля допрашивают немедленно, по явке их. В случае какого-либо препятствия к снятию допроса в течение двенадцати часов после явки, причины его означаются в протоколе, с которого копия выдается свидетелю, по его требованию. Однако по ст. 451 передопрос свидетелей допускается. По ст. 447 вопросы и ответы должны быть кратки и ясны. Для получения правдивого, по возможности обдуманного, проверенного свидетельского показания приняты следующие меры. По ст. 446 свидетели допрашиваются порознь и, если окажется нужным, сначала в отсутствие обвиняемых и прикосновенных к делу лиц. Установлено нечто вроде перекрестного допроса свидетеля чрез следователя: ст. 448 говорит, что допрос, снятый в отсутствие обвиняемого, прочитывается ему, и что обвиняемый имеет право опровергать сделанные против него показания и просить следователя о предложении свидетелю новых вопросов. По ст. 449 обстоятельства, приведенные обвиняемым в опровержение показаний свидетеля, должны быть обследованы, если имеют существенное в деле значение. Наконец, следователь по ст. 452 может прибегнуть к очной ставке свидетелей старинному средству, которое влечет за собою только повторение лжи, еще с большим нахальством и со "смотрением прямо в глаза", как говорилось в доброе инквизиционное время. Впрочем, ст. 452 видит в очной ставке средство для разъяснения противоречий в показаниях. Изложив все меры, принятые законом для ограждения свидетеля и интересов подсудимого от неправильных действий следователя, возможности произвола которого нет ныне границ, нужно, однако, сказать без всяких колебаний, что все эти меры одна тень, совершенно бумажные гарантии. Пока не будет защитника на следствии, до тех пор следователь будет неограниченным владыкою, от произвола которого зависит участь подсудимого.
Определение восьмое
Показания свидетеля должны быть записаны в первом лице, собственными его словами, без всяких изменений, пропусков и прибавлений, самим свидетелем, если он того пожелает.
Основания
Хотя протокол свидетельского показания как доказательство со вторых рук, не есть лучшее доказательство, тем не менее он допускается на суд по необходимости, во-первых, как замена устного показания свидетеля, в случае отсутствия последнего при известных условиях, и, во-вторых, как средство освежения памяти свидетеля или, наконец, как средство для установления противоречия между показанием устным на суде и показанием, данным на следствии. Вот почему показание свидетеля, данное на предварительном следствии, должно быть записано точно, по возможности буквально. Но все это только "должно быть". На деле нельзя не поразиться тем умышленным и неумышленным неточностям, которые встречаются в письменных показаниях свидетелей.
Следователь вытравляет из показаний всякое сомнение, всякое колебание, и все это он делает, конечно, не в пользу обвиняемого. Можно смело сказать, что только весьма незначительный процент показаний записан вполне добросовестно, обыкновенно показания записываются с наклонностью поддержать обвинительную точку зрения. Это прискорбное явление, я думаю, может быть подтверждено каждым, кому приходилось читать акты предварительного следствия и потом сличать их с тем, что показывают на суде свидетели. Председатель обыкновенно сглаживает противоречие обычною фразою: "Когда вы лучше помнили: у следователя или теперь?" Несколько испуганный свидетель прячется в открываемое ему убежище и говорит, что он, конечно, тогда, у следователя, лучше помнил.
Определение девятое
Главный допрос свидетеля на суде состоит из связного рассказа свидетеля обо всем том, что ему известно по делу, и из ответов на предлагаемые ему председателем и судом вопросы по окончании допроса сторонами.
Основания
Мотивом, послужившим к установлению порядка, по которому свидетелю сначала предоставляется рассказать все ему известное, послужило следующее соображение: "Рассказ свидетеля, состоящий единственно из ответов на данные ему вопросы, не может иметь ни той связи, ни той последовательности, которые необходимы для ясного уразумения его показания". К этому нужно прибавить следующие выгоды этого порядка:
а) свидетель не подвергается внушению со стороны допрашивающих, производимому не только словами, но и общим выражением лица и жестами;
б) свидетель не излагает показаний под влиянием наводящих вопросов;
в) предоставленный лишь своим воспоминаниям, свидетель, если он правдив, расскажет все в естественном порядке самого своего наблюдения факта, без тех видоизменений, которые могут быть вызваны допросом.
Внушаемость людей бывает очень велика, и она может проявиться с особою силою в допросе, принявшем характер какой-то беседы между допрашивающим и свидетелем. Всякий допрос на суде должен иметь строгий характер предложения вопросов и дачи ответов. Допрос не есть разговор, в котором oбе стороны иногда говорят одновременно.
К главному же допросу следует отнести и допрос стороною, вызвавшею свидетеля.
Председатель и судьи предлагают вопросы по окончании допроса сторонами, но отступление от этого порядка не составляет существенного нарушения, как истолковал Сенат (кассационное решение 76/192 Свирякина). Из всего сказанного следует, что главным допросом следует считать все вообще допросы судей и стороны, вызвавшей свидетелей, так как эти допросы имеют в виду получить самое доказательство, а не проверку его, открывающуюся собственно допросом противной стороны. По окончании допроса сторон допросы председателя и судей, а также и присяжных (чрез председателя), конечно, могут направиться на проверку показания тем или другим путем, но все-таки эти вопросы должны считаться относящимися к главному допросу, отличительная черта которого заключается в том, что по процессуальному положению допрашивающего он не имеет характера партийного, одностороннего опроса. Допрос, производимый стороною, вызвавшею свидетеля, хотя и исходит от стороны, должен быть тем не менее отнесен к главному допросу, ибо здесь не может быть цели изобличения, так как свидетель предполагается благоприятным вызвавшей его стороне.
Определение десятое
На главном допросе наводящие вопросы не должны иметь места, как противные основной его цели добыть вполне самостоятельное показание.
Основания
Наводящие вопросы на главном допросе мешали бы получить показание, вполне добровольное, т. е. данное вне всякого психического влияния допрашивающего.
В английском процессе на главном допросе (chief examination) наводящие вопросы (leading questions) при возражении противной стороны не могут иметь места без разрешения суда. Но в английской теории доказательств выставляется как основание этого правила соображение, что свидетель, вызванный стороной, и без того уже на ее стороне, следовательно, наводящие вопросы здесь совершенно неуместны. Но мы в определении десятом исходим не из партийной точки зрения, а из потребности в исследовании материальной истины, для которой необходимо получить вполне свободное от всяких влияний показание.
Наводящим вопросом называется вопрос, прямо или косвенно подсказывающий свидетелю ответ, который от него желают получить.
Определение одиннадцатое
Перекрестным допросом называется допрос свидетеля, вызванного одною стороною, производимый противною стороной.
Основания
Перекрестный допрос введен у нас по следующим соображениям: "В уголовном судопроизводстве допрос свидетеля обеими сторонами есть одно из самых действительных средств к обращению внимания его на все то, что в известных ему обстоятельствах по предмету его свидетельства может служить не только к обвинению, но и к защите, и, наоборот, не только к защите, но и к обвинению. По вопросам, сделанным свидетелю сторонами, сначала с одной из этих точек зрения, а потом с другой, он по необходимости должен высказать все то, что заметил или что припоминает, без всякого одностороннего направления, которое едва ли можно выдержать последовательно при перекрестном допросе, если каждой стороне будет предоставлено право предлагать свидетелю вторичные вопросы в разъяснении ответов, данных им на вопросы противной стороны. Впрочем, перекрестный допрос, при всей его целесообразности, может принести несомненную пользу тогда только, когда употребляется дополнительным средством к изложению свидетелем своего показания... Свидетель, теснимый со всех сторон разными вопросами, может сам запутаться в ответах и внести в свое показание сомнительную сбивчивость, которая при таком порядке допроса может происходить и не от лживости свидетеля". Главный допрос, начинающийся со свободного изложения свидетелем всего ему известного, есть величайшее средство противодействия злоупотреблениям перекрестного допроса в руках беззастенчивого защитника или прокурора.
Определение двенадцатое
На перекрестном допросе дозволяются всякие вопросы, клонящиеся к изобличению свидетеля в неправильности его показания, будут ли они наводящие или нет.
Основания
Цель перекрестного допроса проверить точность и правдивость свидетеля, а потому всякие вопросы здесь уместны, хотя бы они имели целью доказывать безнравственность, лживость и даже преступность свидетеля. Разъяснения Сената, что "стороны не имеют права задавать свидетелям вопросы об их личных качествах, с целью подорвать значение их показаний (кассационное решение 74/372 Рассудина) противоречит ст. 722 Устава уголовного судопроизводства, говорящей: "Свидетель не может отказаться от дачи ответов на вопросы, клонящиеся к обнаружению противоречия в его показаниях или несообразности их с известными обстоятельствами, или же с показаниями других свидетелей, но он не обязан отвечать на вопросы, уличающие его самого в каком бы то ни было преступлении". Что свидетель не обязан отвечать на вопросы, уличающие его самого в преступлении, это вытекает из того общего положения, что никто не обязан показывать против самого себя, в особенности если он и не привлечен в качестве обвиняемого. Но ему могут быть предлагаемы вопросы об обстоятельствах, подрывающих доверие к его нравственным качествам как человека, а следовательно, и как свидетеля.
Ему могут быть предлагаемы вопросы, и он обязан на них отвечать, о следующих обстоятельствах:
1) о его прежней судимости;
2) о его задолженности;
3) о его занятиях и способах приобретения средств к жизни;
4) о его образе жизни, если этот образ жизни имеет отношение к качествам его как свидетеля;
5) о его лживости, проявившейся в фактах;
6) о показании по другому делу, противоречащем нынешнему свидетельству.
Понятно, что сторона, предлагающая подобные вопросы, должна иметь достоверные факты, иначе она может подвергнуться преследованию за клевету. Во всяком случае, если суд найдет, что ответ на вопросы по вышеуказанным предметам не может доказать недоброкачественности свидетеля, то он может самые вопросы устранить как не относящиеся к делу.
Мы, конечно, не говорили о таких элементарных вопросах на перекрестном допросе, которые упомянуты в ст. 721: "Каждая сторона имеет право предложить свидетелю вопросы не только о том, что он видел или слышал, но также и о тех обстоятельствах, которые доказывают, что он не мог показанного им ни видеть, ни слышать или, по крайней мере, не мог видеть или слышать так, как о том свидетельствует". О праве на подобные вопросы не может быть речи, это право слишком очевидно. Но вопрос о праве опорочивания свидетеля может подвергаться сомнению, и, тем не менее, вопрос этот не может не решаться в положительном смысле. Понятно, что адвокат, равно и прокурор, должны быть ответственны в данном случае за клевету, т. е. за умышленно несправедливое обвинение в поступке, противном правилам чести. Кроме того, суд всегда может решить вопрос, насколько вопрос о данном обстоятельстве способен разъяснить степень доверия, внушаемого свидетелем. Прибавляю, что, говоря об ответственности прокурора и защитника за клевету, мы, понятно, имеем в виду случай, когда сторона на суде дозволила себе вполне обдуманное обвинение свидетеля в деянии, противном правилам чести, а не случай сгоряча, в пылу речи, сорвавшегося выражения.
Определение тринадцатое
Передопрос свидетелей является средством разъяснения показания или изобличения свидетеля в присутствии других свидетелей или на очной ставке с ними.
Основания
Иногда передопрос свидетеля в присутствии других свидетелей или на очной с ними ставке может повести к разъяснению недоразумений или противоречий; но требование передопроса стороною не может быть признано обязательным для суда (кассационные решения 69/412 Морозова; 71/1256 Арбатского), и заключение суда о том, необходима или нет очная ставка свидетелей и не следует ли удалить на время свидетелей из залы суда, не подлежит поверке кассационного суда (кассационные решения 72/305 Вдовенко, 72/473 Косагова и др.).
Определение четырнадцатое
Каждому свидетелю предъявляются вещественные и письменные доказательства, относящиеся к предмету его показаний, но с единственною целью установить тождество книги, документа или вещи.
Основания
На неотчетливо производимом судебном следствии при таком предъявлении бухгалтерских книг, документов или вещей свидетель незаметно переходит иногда в роль эксперта, что уже противоречит правильным условиям исследования дела и по обстоятельствам иного дела может представлять существенное нарушение процессуального случая.
Определение пятнадцатое
Главный и перекрестный допросы должны касаться предметов исследования (facta probanda, facts in issue or relevant or deemed to be relevant thereto) или обстоятельств, относящихся или считаемых относящимися к тем предметам. Но перекрестный допрос не должен быть ограничиваем лишь предметами, входившими в главный допрос. Передопрос может коснуться и новых сравнительно с перекрестным допросом предметов, но в таком случае, по таким новым предметам должен быть опять допущен перекрестный допрос.
Основания
Основания для определения пятнадцатого черпаются из учения о thesis probandi и из того положения, что перекрестный допрос имеет свои, независимые от главного допроса основания для существования так точно, как и передопрос, имея свое особое назначение в процессе, может вызвать вновь необходимость в предоставлении противной стороне перекрестного допроса. При этом, по вопросу о том, имеет ли вызвавшая свидетеля сторона право опорочивать этого свидетеля на перекрестном допросе, мы можем дать ответ только положительный. Вызов свидетеля не есть результат договора свидетеля с вызвавшею его стороной, и если свидетель оказался лживым, то нет основания запретить его изобличение, конечно, фактом, а не общею характеристикою, которая могла бы породить вопрос: если свидетель лживый вообще человек, то зачем сторона его вызывала?
Определение шестнадцатое
Свидетелю для более точного изложения его показания на суде не воспрещается иметь при себе памятные записки в тех случаях, когда показания его относятся к каким-либо вычислениям, выводам или отчетам, которые трудно удержать в памяти. Ему позволяется также прочтение полученных им писем или находящихся у него документов, когда те или другие относятся к предмету его показаний.
Основания
По английской теории доказательств свидетелю разрешается во время допроса освежать свою память документами, написанными им во время происшествия, составляющего предмет допроса, или настолько скоро после самого происшествия, что судья может полагать, что в то время в памяти свидетеля происшествие было свежо. Свидетель может также освежить свою память и документом, написанным другим, но читанным свидетелем в вышеуказанное соответствующее время, если в то время, когда читал его, он считал его правильным. (A witness may, while under examination, refresh memory by referring to any writing made by himsef at the time of the transaction concerning which, he is questioned, or so soon afterwards that the judge considers it likely that the transaction was at that time fresh in his memory. The witness may also refer to any such writing made by any other person and read by the witness within the time aforesaid if when he read it he knew it to be correct). Эксперты также могут иметь при изложении экспертизы памятные записки и ученые трактаты для ссылок (references to professional treatises).
По Уставу уголовного судопроизводства (ст. 682) участвующим в деле лицам, свидетелям и сведущим людям для более точного изложения их изустных показаний не воспрещается иметь при себе памятные записки в тех случаях, когда показания их относятся к каким-либо вычислениям, выводам или отчетам, которые трудно удержать в памяти. Эта статья имеет в виду лишь записки, помогающие памяти в вычислениях, между тем у свидетеля могут иметься записи, помогающие восстановлению в памяти подробностей какого-либо события. Нельзя думать, чтобы, например, выписки из современных событию дневников могли быть воспрещены по духу ст. 628. Конечно, все подобные выписки из современных дневников или писем должны быть разрешаемы в тех условиях, какие указаны в приведенной выше статье из law of evidence, как она формулирована Стивеном в его Кодексе доказательств(5). Что касается до прочтения на суде полученных свидетелем писем или имеющихся у него документов, то ст. 629 Устава уголовного судопроизводства так установляет его: "Участвующим в деле лицам и свидетелям не возбраняется прочтение полученных ими писем или находящихся у него документов, когда те или другие относятся к предмету их показаний". Пересматривая кассационную практику по вопросу о допущении прочтения писем и документов по ст. 629, трудно в ней уловить единое начало. Нет никакого сомнения, что указанные в ст. 629 письма и документы должны находиться с предметом показания в связи относимости (relevancy), а относимость эта есть вопрос, который может быть решен лишь in concreto. По-видимому, Сенат признавал не относящимися к делу документы, которые составляли совершенно независимое от показания свидетеля оправдательное доказательство.
Так, Сенат признавал не подлежащим прочтению следующие документы: а) медицинское свидетельство, полученное от врача самим подсудимым (кассационное решение 72/890 Никифоровой); б) жалобу, составленную для подания присутственному месту или должностному лицу по поводу события, являющуюся предметом преследования (кассационное решение 74/302 Эдельштейна); в) копию с прошений, поданных подсудимым министру юстиции во время производства предварительного следствия (кассационное решение 68/577 Сергухиной); г) рапорт свидетеля следователю (кассационное решение 69/251 Ильина); д) одобрительный приговор односельчан подсудимого о его поведении (кассационные решения 72/959 Коричева, 72/974 Семенова и Карпова, 71/1350 Дмитрова, 75/378 Воротилова и др.); е) вообще одобрительные отзывы, данные подсудимому другими лицами (кассационное решение 73/940 Станиславского), а также такие сведения, как о том, какое количество голосов было подано в пользу обвиняемого при выборах в общественные должности (кассационное решение 84/13 Мельникова).
Признаны подлежащими прочтению следующие документы: а) представленные подсудимым письма потерпевшего от преступления к свидетелю с указанием на сущность показаний, которые должен дать свидетель (кассацинное решение 74/681 Чеботаревского), или письмо к свидетелям, говорящее о том же предмете, по которому они показывали (кассационное решение 77/78 Скачкова); б) письмо к подсудимому о ходе порученного ему управления имением (кассационное решение 68/78 Лисовского); в) копию решения судебного места, представленную подсудимым в заседание, например, в подтверждение одновременности драки с нанесением им увечий (кассационное решение 73/834 Меехи). Не могут, наконец, быть читаны документы, представляющие свидетельские показания, иначе проникли бы на суд показания свидетелей, данные вне законных гарантий их достоверности (кассационное решение 71/350 Дмитриева и др.). Не может быть запрещено прочтение сторонами таких письменных документов, которые указаны в обвинительном акте, в числе оснований к обвинению и приобщены к делу, а потому подлежат прочтению по 687 ст., если на руках у предъявляющей стороны имеется другой образец документа, например, номер газеты (кассационное решение 78/34 Засулич), и если притом содержащиеся в документе сведения не могут быть сделаны известными суду путем допроса свидетеля (кассационное решение 74/84 Репьевского).
Определение семнадцатое
Для разъяснения противоречия между показанием, данным свидетелем на суде, и показанием его, записанным в протоколе следственного производства, дозволяется прочитать на суде письменное его показание из протокола следственного производства.
Основания
Противоречием в показаниях называется такое соотношение показаний, когда в устных и письменных показаниях свидетеля заключается изложение одних и тех же обстоятельств, но не в одинаковом виде и значении (кассационное решение 68/397 Федулова). Но не считается противоречием, когда свидетель дает в устном показании сведения о таких фактах, о которых его на следствии не допрашивали, а потому применение в данном случае ст. 627 не должно иметь места, так как она говорит: "Не возбраняется прочитывать прежние показания явившегося свидетеля, по отобрании от него новых, если изустные его показания не согласны с письменными, данными на предварительном следствии". Понятно, что прочтение может состояться лишь по окончании перекрестного допроса, когда противоречие не было разъяснено не устным показанием, ни ответами на вопросы сторон (кассационные решения 68/49 Бильбасова, 69/1094 Панина и др.); может оно быть допущено и по инициативе суда (кассационное решение 68/806 Степанова) и не в целом составе показания, а лишь в одной его части (кассационные решения 71/1320 Гофмана, 70/42 Савченко и Эля). Причина противоречий, о которых здесь идет речь, главным образом, заключается в односторонности, а часто и тенденциозности допросов следователя, против чего есть только одно действительное средство: допущение на предварительном следствии участия защитника с правом перекрестного допроса свидетелей.
Определение восемнадцатое
Кроме процессуальных способов обеспечения правильности свидетельских показаний, законодательство установляет еще и санкцию, состоящую в наложении наказаний за ложные показания и за нарушение при этом присяги, принятой свидетелем и обещающей верность показаний.
Основания
Государство имеет право требовать от подданных, чтобы они содействовали правосудию правильными показаниями о том, что им пришлось видеть и слышать о происшествии, составляющем предмет уголовного расследования. Поэтому свидетель дает присягу (или торжественное обещание), что, не увлекаясь ни дружбою, ни родством, ни ожиданием выгод или иными какими-либо видами, он по совести покажет в сем деле сущую о всем правду и не утаит ничего ему известного, памятуя, что во всем этом должен будет дать ответ пред законом и Богом. Пред допросом свидетелей председатель суда напоминает им об ответственности за ложные показания (ст. 716). Сверх того, допрашиваемым без присяги лицам светского звания председатель суда делает увещание, дабы они, отрешась от всякого влияния вражды, страха или дружбы, говорили сущую правду и только одну правду, не увеличивая и не уменьшая известных им обстоятельств, а показывая все так, как что случилось.
Законодательная санкция правдивости показания назначает наказания за ложное свидетельское показание как неприсяжное, так и присяжное, разумеется различной тяжести. Показание, данное на предварительном следствии, дается без присяги, но судебный следователь предупреждает свидетелей, что в суде они могут быть спрошены под присягою, и внушает им о необходимости показать всю правду, по чистой совести (ст. 443). На предварительном следствии свидетели приводятся к присяге только в следующих случаях: 1) когда свидетель собрался в дальний путь и возвращение его может замедлиться; 2) когда свидетель находится в болезненном состоянии, угрожающем опасностью жизни; 3) когда свидетель имеет жительство вне округа того суда, которому подсудно дело, и притом в такой отдаленности от места судебных заседаний, что ему без особенных затруднений являться в суд невозможно (442 ст. Устава уголовного судопроизводства). При этом нужно заметить, что дача ложного без присяги свидетельского показания на предварительном следствии наказывается по 943 ст. Устава о наказаниях только в тех случаях, когда это показание не было добровольно и своевременно отменено или исправлено давшим его свидетелем. В разъяснение этого положения Сенат в кассационном решении 82/16 Просовых высказал следующие весьма важные и основательные соображения: "Переходя к источнику закона, выраженного в ст. 943 Уложения о наказаниях*(33), Правительствующий Сенат находит, что основанием к установлению наказуемости бесприсяжного лжесвидетельства на суде послужила возможность вреда от него, как это видно из следующих мотивов проекта Уложения о наказаниях 1845 г. к вновь составленной тогда ст. 1130, соответствующей 943 ст. Уложения издания 1886 г.: "Как показания, учиненные перед судом даже без присяги, могут быть при следствии дел приемлемы в уважение, то, дабы суды не были чрез лживые сего рода показания вводимы в затруднение или заблуждение, надлежит определить наказание, хотя и не столь строгое, за обманы сего рода". Между тем предварительное следствие по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г. имеет целью собрание по делу данных, необходимых для разрешения вопроса о предании обвиняемого суду или о прекращении дела и могущих служить материалом для разбирательства дела на суде; все эти данные в случае разбирательства дела на суде подвергаются тщательной и всесторонней проверке на судебном следствии и потому могут быть названы, как и самое следствие, предварительными. Сам закон, требуя, чтобы предварительное следствие было проверено на судебном, постановляя, что без такой проверки полученные на предварительном следствии данные не могут быть принимаемы в основание разрешения дела по существу, тем самым допускает возможность изменения, исправления их на суде, примеров таких изменений и исправлений ежедневная судебная практика представляет немало. Поэтому-то законодатель и устранил присягу свидетелей на следствии предварительном и сохранил ее только для неизбежных, точно определенных в законе случаев, справедливо опасаясь, что, как выразились составители Судебных уставов, свидетелю, сделавшему при следствии ложное, неточное или легкомысленное показание, всякий выход на правдивый путь был бы закрыт опасением подвергнуться наказанию за клятвопреступление (Судебный устав издание Государственной Канцелярии. Т. II с. 166). Таким образом, свидетельское показание на предварительном следствии имеет значение показании первоначального, неокончательного, возможность изменения которого на суде закон даже предвидит. Это показание, само по себе, не может иметь существенного влияния, так как основанием к решению дела оно принимается судьями только в том виде, в каком выразилось после проверки на судебном следствии. Но оно теряет всякое значение, когда заменяется свидетелем на суде другим, которое по исследовании на судебном следствии будет признано согласным с истиною; подобное показание, уничтоженное свидетелем, лишается в убеждении судей достоверности, совершенно устраняется ими из числа улик, перестает влиять на разрешение дела и потому не способно уже причинить вред правосудию". Нельзя не признать, что и с уголовно-политической точки зрения решение Сената правильно: необходимо поощрять отступление от ложного показания на предварительном следствии. Кроме того, такая возможность отступления от показания, данного у следователя под внушением его, смягчает отчасти зло от отсутствия защитника на предварительном следствии.
Определение девятнадцатое
Признаки достоверности свидетелей разделяются на четыре категории: юридические, логические, опытные и экспериментальные.
Основания
Оценивая свидетельское показание, мы, прежде всего, останавливаемся на вопросе о признаках юридических, т. е. на том, соблюдены ли все установленные законом условия допущения и эксплуатации свидетельского показания. Свидетель допускается на суд при известных требованиях, установленных законом; он допрашивается по известному способу и проверяется известным методом. Все эти признаки, получаемые от соблюдения определенных процессуальных законов, составляют юридические признаки или общие юридические основания к суждению о силе доказательства посредством свидетельского показания. Предполагается, что свидетельское показание, полученное в лаборатории суда по правильному методу добытия, правильно, и напротив, что свидетельское показание, полученное в лаборатории суда при нарушениях установленного метода, неверно. Это такое же предположение, как и предположение, что научное наблюдение, сделанное по неверному методу или методу, хотя верному, но с пороками в выполнении, в глазах ученого негодно, что на него положиться нельзя. Методологические нарушения опорочивают результат исследования.
Далее, мы оцениваем показание свидетеля по логическому методу, состоящему в обследовании степени его внутренней состоятельности, последовательности, согласия его с собою и с другими доказательствами по делу. Мы получаем таким образом логическиe признаки достоверности. Затем мы обращаемся к опыту судебному, к опыту веков о достоверности тех или других классов свидетелей (классы общественные, пол, возраст, служебные лица, духовные лица и т. д.). Мы пользуемся опытом историческим и житейским и получаем таким образом третью категорию признаков опытных. Наконец, если мы установляем пробу свидетелям, если мы устраиваем экспертизы, чтобы определить, может ли свидетель видеть что-либо или слышать так, как он утверждает, что видел что-либо или слышал, то мы получаем последнюю категорию признаков достоверности признаки экспериментальные. Эта категория признаков, всегда существовавшая, в последнее время провозглашается, как нечто совершенно новое и небывалое. Но это несправедливо. В суде уголовном всегда прибегали к эксперименту с целью проверить свидетеля, но экспериментировалось показание свидетеля, как он его давал, а не физические и психологические особенности людей или категорий людей вообще с целью сделать заключения о их достоверности.
Определение двадцатое
С точки зрения юридических признаков, свидетельское показание является достоверным, если оно:
1) дано лицом, допущенным по закону к даче свидетельских показаний;
2) вполне добровольно, вне всяких психических влияний, возбуждавших страх, надежду получить какую-либо выгоду, вызывавших душевное томление, усталость и сознание беспомощности;
3) когда оно отобрано в законной обстановке;
4) по установленному законом процессуальному способу (свободное изложение всего известного на главном допросе);
5) проверено так, как это установлено в процессуальном законе (перекрестный допрос, передопрос, прочтение показания, данного на следствии);
6) дано под законными санкциями, установленными законом;
7) не подвергалось искажению сторон в речах пред судом или если и подвергалось искажению, то восстановлялось пред судом в надлежащем своем виде председателем суда.
Основания
Все эти признаки нами выведены из принятых в процессе положений, обусловливающих допустимость и способы эксплуатации свидетельских показаний на суде. Это законодательный метод добывания и пользования свидетелями в деле.
О таком свидетельском показании председатель имеет полное основание сказать присяжным: "Свидетельское показание А. имеет все признаки, законом признаваемые за признаки достоверности. Влезть в душу человека невозможно. Но когда мы видим, что свидетель был допущен к свидетельскому показанию, что он дает его вне всяких психических влияний, для правды неблагоприятных, в законной обстановке, по законному способу, что он подвергался проверке по способу, установленному законом, то мы имеем пред собою не болтовню человека, а судебное доказательство. Мы имеем полное основание сказать, что это судебное доказательство не имеет в себе юридических пороков, делающих его негодным продуктом для вашего внутреннего убеждения. Что это свидетельское показание, по своему внутреннему содержанию, достоверно, этого мы сказать не смеем. Но есть законное предположение в пользу достоверности его. Это законное предположение должно быть подтверждено другими данными, а также соображениями, из этих данных вытекающими, но предположение это существует и не может быть отобрано без доказательств.
Определение двадцать первое
К логическим признакам достоверности свидетельского показания относятся следующие его проявившиеся в деле качества:
1) согласие его с общим нашим понятием о природе и о человеке, т. е. с возможностью и вероятностью известных явлений, по состоянию наших знаний;
2) согласие его с другими утверждениями по тому же предмету, того же свидетеля;
3) внутренняя его гармония, т. е. согласие всех его частей, выражающееся в отсутствии в нем внутренних противоречий;
4) его coгласие с установленными обстоятельствами дела (например, corpus delicti) и другими вещественными и письменными доказательствами дела;
5) его согласие с другими свидетельскими показаниями по тем предметам, по которым такое coгласиe вообще возможно было по свойству данного случая.
Основания
Выставленные нами логические признаки достоверности свидетельского показания относятся к прочно установившимся признакам, выработанным веками человеческих наблюдений и умственного труда над установлением достоверности фактов на основании рассказов людей. Но все эти признаки имеют весьма условное значение, потому что коренятся не столько в объекте, сколько в субъекте, т. е. в данном случае, в суде, постановляющем приговор. Так что, например, означает общая возможность события, описанного свидетелем? Что, по моему взгляду, по моему времени и по моему знанию, возможно, то представится невозможным для другого. Владимир Соловьев видел черта, я же его никогда не видел, и если бы покойный философ меня под присягою уверял, что он видел черта, я ему все же не поверил бы. Почему? Потому что я не видел черта. В последние десятилетия столько открыто наукою чудес, что мы решительно не знаем, что возможно и что невозможно. Вчера утверждение какого-нибудь изобретателя называли сумасшедшим, сегодня же мы пользуемся этим изобретением как обыкновенным приспособлением. То же самое можно сказать и о вероятности. То, что один считает вероятным, другому представляется невозможным, не только невероятным. Вообще следует признать, что довод, основанный на невозможности или невероятности, должен считаться, сам по себе, недостаточным для опровержения свидетельского показания. Притом же нужно различать: необычайное, невозможное, невероятное, небывалое, неслыханное. Еще вчера мы верили твердо в известные положения, сегодня мы вынуждены признать, что те положения были вовсе не абсолютны и опровергнуты на деле. Новые открытия последнего времени дают нам полное основание принять за правило, что все аргументы, почерпнутые из положений о невозможном и невероятном, просто не должны составлять доказательства, а лишь общие предположения, которыми ничего основательно доказать нельзя. Бентам в вопросе о невозможном и невероятном высказывается для своего времени, не знавшего современных чудес, с поразительным прозрением будущего. Он говорит: "Всякий аргумент о невозможности чего-либо сводится к нашей наклонности не признавать фактов необычайных, не соответствующих обыденности. Но такая наклонность нашего ума, основанная на уровне наших знаний, вовсе не есть достаточное доказательство (unepreuve concluante) против существования этих фактов: наше неверие не уничтожает их существования, если они существовали. На утверждение, что факты противны законам природы, могут ответить: вы не знаете всех законов природы или всех исключений из них".
Другие логические качества достоверности свидетельского показания по своей общеизвестности не нуждается в разборе, разве следует указать, что согласиe свидетельских показаний не означает согласия во всех подробностях, что даже невозможно, так как разные свидетели могли наблюдать событие или явление с разных сторон, с разных позиций, не в одно и то же время, при разном освещении, в разном расположении духа и в разных состояниях здоровья. Напротив, слишком большое тождество свидетельских показаний часто, напротив, может внушить подозрение в стачке свидетелей, в заученности свидетельских показаний, при общей подготовке у одного и того же учителя. Внутреннее согласие свидетельского показания тоже должно быть требуемо с осторожностью: слабость памяти на подробности иногда вызывает противоречия, которые могут быть установлены допросом.
Определение двадцать второе
Опытные признаки достоверности свидетельских показаний состоят в том знании особенностей людей разного рода, которое в практической жизни и в суде дает возможность человеку, видавшему много на своем веку, различать правдивого человека от лжеца; основательного от легкомысленного; себялюбца от добряка; честного от мошенника; быстрого от осторожного; жестокого от жалостливого; блудника от семьянина; женщины семейной от пустой, светской дамы; девушку, чистую в помыслах, от карьеристки и проститутки в душе; старого чиновника-взяточника от неоплута, высоко над головою при своих проделках размахивающего красным или белым знаменем народного трибуна.
Основания
Каждый из поживших на свете имеет свой архив казуистики, при помощи которого он ориентируется в жизни между людьми, различая их психологию не по какой-то интуиции, а на основании богатого знания разных сторон человеческого бытия. Опытные признаки, на основании которых судья, посидевший в уголовном зале, быстро соображает, с кем, в подсудимом и свидетелях, он имеет дело, дает ему возможность разобраться в людях для определения их достоверности. Знание людей недаром считается в жизни важною наукою, медленно приобретаемою, шаг за шагом, с непременною платою за всякое знание, платою, состоящею или в личном труде, или же в личных потерях и страданиях. Материалы этой трудной науки, именуемой "знанием людей", переходят и в литературу, и в науку, находя в ней систематическую обработку и классификацию. Конечно, это эмпирический материал, но его достоинство заключается в том, что он внимательно и постепенно приобретаемый материал, сохраняющийся в памяти в виде образов и событий. Это не книжная казуистика, переходящая из рук в руки, часто с нарастанием или с утечкою, а живая летопись образов, происшествий, событий. Вот этот-то материал казауистики жизни и составляет тот драгоценный справочник, который перелистывает в своей памяти опытный судья, когда ему нужно разобраться в свидетельских показаниях. И величайшее достоинство суда присяжных состоит в том, что он соединяет в себе массу самого разностороннего знания жизни во всех ее уголках. Пред этим несравненным качеством суда присяжных меркнут все его недостатки, все возражения против этого учреждения. Ничто на свете не может заменить этого великого достоинства присяжного суда. Суд присяжных, это солнце, на котором, может быть, и можно найти пятна, но от которого получается и весь свет, и все тепло в уголовном суде. Эти двенадцать пар глаз, видевших жизнь со всех ее сторон, и составляют самое усовершенствованное орудие, посредством которого часто действительно раскрывают внутреннюю сущность и происшествий, и людей. К этому нужно прибавить, что драматичность производства в уголовном суде ставит и подсудимых, и свидетелей в разные положения, обнаруживающие психологические признаки, раскрывающие характеры, чувства, думы участвующих лиц. В суде как бы опять переживается драма, и в этом новом переживании исторгаются у людей секреты, глубоко запрятанные, проявляющиеся если не в признаниях, то в невольном выражении ощущений, над которым не властны самые испытанные лицемеры и лицедеи. Все может человек спрятать в тайниках души, но нельзя вполне овладеть выражением лица, глаз, всей фигуры, и даже величайшее умение прятать свою душу находит своего предателя в особой печати на лице у человека, искусившегося в умении скрывать свои чувства, мысли и ощущения. Печать лицемерия отличается необыкновенною точностью, выпуклостью рисунка. Выражение лица и слово человеческое всегда были и будут изобличителями, как бы искусно ни обращались с ними. И первый преступник, Каин, таким же словом ответил, увертываясь, каким отвечает и нынешний убийца. И сказал Господь Каину: "Где брат твой Авель?" Он сказал: "Не знаю; разве я сторож брату моему?"
Благодаря A. Ф. Кони *(34) мы введены во внутреннюю лабораторию души судьи, оценивающего свидетельское показание. Указав на процессуальные условия добытия свидетельского показания, Кони говорит: "Только пройдя это, так сказать, предохранительное испытание для соблюдения внешней достоверности, показание свидетеля предъявляется суду. Но и здесь, с одной стороны, свидетель вполне ограждается от тревоги и смущения разрешением ему не отвечать на вопросы, клонящиеся к его собственному обвинению, а, с другой показание его относительно полноты и точности содержания подвергается тщательной проверке путем выяснения встреченных в нем противоречий с прежним показанием и, в особенности, путем перекрестного допроса. Данное в этих условиях, полученное и обработанное таким образом свидетельское показание поступает в материалы, подлежащие судейскому рассмотрению и оценке. Над ним начинается работа логических сопоставлений и выводов, психологического анализа, юридического навыка и житейского опыта, и оно укладывается, как кусок мозаики, как составная часть в картину виновности или невиновности подсудимого. Несомненно, что критический анализ судьи должен быть направлен во все стороны этого показателя, определяя последовательно его относимость к делу как доказательства его пригодность для того или другого вывода, его полноту, правдоподобность, искренность и, наконец, достоверность". Но как бы тщательно ни была процессуальная, логическая, психологическая и житейская проверка свидетельского показания, оно все-таки может нам представляться подозрительным по различным причинам. Мы оставляем в стороне причины, лежащие в мотивах свидетеля, в его личных интересах или в его отношениях к участвующим в деле людям. Берем только его способности восприятия и воспроизведения воспринятого. Мы требуем от свидетеля механического фотографического снимка, он же нам дает лишь рисунок от руки.
Определение двадцать тpeтьe
Экспериментальными признаками достоверности данного свидетельского показания следует считать результаты, полученные от проверки рассказа свидетеля путем искусственного воспроизведения тех условий, в которых свидетель, по его собственному утверждению, наблюдал какое-либо происшествие, что-либо видел или слышал на расстоянии, вообще присутствовал при каком-либо явлении во внешнем мире.
Основания
Такие испытания часто вели к изобличению лжи в свидетельских показаниях, происходила ли эта ложь от иллюзий, внушения или от злого умысла. Главный свидетель по тисса-эсларскому ритуальному делу, мальчик, действовавший под влиянием внушений мракобесов, утверждал, что в замочную щель он видел всю сцену, как евреи точили кровь из девушки-христианки. Опыт был произведен во всех подробностях, как рассказывал свидетель. Оказалось, что в замочную щель никак нельзя было видеть описанной свидетелем сцены. Taкиe эксперименты всегда производились в нужных случаях и, конечно, всегда давали верные результаты, по которым с точностью можно было судить о достоверности рассказа, подвергнутого проверке.
Определение двадцать четвертое
Экспериментально-психологическое обследование свидетеля с целью испытать его способности не противоречит логике уголовного процесса, согласно которой научная проверка доказательства, с точки зрения годности его источника, вполне уместна.
Основания
Свидетель есть некоторым образом психофизический аппарат, доставляющий суду доказательство; понятно, что обследование этого аппарата со стороны его годности вполне целесообразно. По поводу этой идеи возникло в литературе целое движение, на котором мы должны остановиться, во-первых, потому, что из этого движения получается известная доля пользы для учения о доказательствах, и, во-вторых, потому, что этому движению придают значение события, открывающего как бы глаза человечеству на общую негодность свидетельских показаний, которые, однако, играют такую огромную роль в правосудии.
Все новейшее движение в вопросе о достоверности свидетельских показаний в значительной степени обязано Бентаму, тому толчку, который дан был вопросу его знаменитым трактатом о судебных доказательствах. Верный своим двум руководящим тенденциям допрашивать все установившиеся вещи с целью найти их основание и исчерпывать каждый вопрос, истощающим перечислением подробностей, Бентам представил необыкновенно остроумное по наблюдательности и яркое по изложению учение о свидетельских показаниях, которое мы здесь напоминаем, чтобы объяснить таким образом, что многое в новом движении в учении о свидетелях нисколько не ново, а лишь забыто.
Бентаму было хорошо известно, что помимо ложного свидетельства из корыстных мотивов могут быть ошибки добросовестные, ошибки восприятия, ошибки суждения, ошибки памяти, которые могут заключаться не только в забвении каких-либо обстоятельств, но и в ложных воспоминаниях (faux souvenirs). "Без малейшего намерения отклоняться от правды, без искры сознания своей ошибки можно иметь воспоминание подложное, ложное не только в некоторых подробностях, но и в целом", говорит Бентам. Если бы Бентам написал лишь эту одну фразу, удивительную в устах человека не жизни, а кабинета, то и тогда мы имели бы право считать его отцом современного скептицизма относительно свидетельских показаний. Но, выставив свое положение, Бентам как ум большой, снабженный в своих поисках истины свинцовыми подошвами, не позволявшими ему отрываться от земли, тут же прибавляет на основании своих и чужих наблюдений два замечания. Во-первых, подложные воспоминания слабы и неотчетливы; они сопровождаются каким-то сомнением; они отличаются от чистых продуктов воображения тем, что они были выведены из какого-нибудь факта, они связаны с правдою каким-то обстоятельством. Вторая черта этих подложных воспоминаний в том, что когда питающий их встретится с людьми, лучше помнящими факт, то он уступает авторитету этих людей. Авторитет даже подавляет его и может совершенно перетянуть на свою сторону. Происходит таким образом нечто, совершенно обратное случаю, когда мы имеем внутреннее, ясное убеждение, последнее никогда не уступает места убеждениям других. "Есть факты", добавляет Бентам, в утверждении которых мы были бы непоколебимы, хотя бы целый мир старался их ниспровергнуть в наших глазах". Наконец, бывают ошибки в выражении мысли, ошибки, принимаемые за утверждение. Вольтер рассказывает, что в одном случае старец, обвиненный в убийстве, одним свидетелем не был признан. "Нет, это не он, не убийца", сказал свидетель. "Слава Богу, воскликнул подсудимый, вот один, по крайней мере, который меня не признает". Судья это понял так: "Я виновен, а вот один свидетель меня не признает". Старец был осужден, казнен, но его невинность скоро стала очевидною.
Изложив слабые стороны свидетельских показаний, Бентам говорит: "Этот аналитический разбор причин неполности свидетельских показаний ведет к полезным результатам:
1) Мы видим, в каких случаях нужно особенно не доверяться свидетелям и до какой степени ошибки могут или не могут быть избегнуты.
2) Мы находим принцип для различения виновной лжи, сознающей себя, от невиновной, происходящей от какой-нибудь слабости в психических способностях.
3) Чем больше выясняются различные причины неточности в свидетельских показаниях, тем больше дается судье средств для различения случаев, где имеется ложь.
Несмотря на полное и ясное сознание слабостей, которые присущи свидетельствам человеческим, Бентам, однако, верил, что, в общем, правдивость свидетельства человеческого обеспечена естественною гарантией. Эта гарантия присущая человеку любовь к удобству, стремление человека избегать того, что тяжело, что причиняет неприятность. Говорить правду легко, лгать трудно, потому что нужно выдумывать, изобретать. Это положение Бентама хотя и кажется несколько парадоксальным, в сущности, справедливо: лень есть такое качество, которое играет гораздо большую роль, чем это кажется людям невдумчивым. Ларошфуко сказал, что лень, это такое качество, которое господствует над всеми нашими чувствами, всеми нашими удовольствиями; это "препятствие, могущее остановить самое большое судно". Общий вывод, какой можно сделать из учения Бентама о свидетелях, состоит в том, что, несмотря на свои пороки, человеческое свидетельство в большинстве случаев дает довольно точные сведения, словом, что правда преобладает над ложью.
В заключение Бентам выставляет те качества, которыми должно обладать свидетельское показание. Оно должно быть:
1) ответом на вопросы допрашивающего;
2) обстоятельственным;
3) отчетливо выражающим свое содержание;
4) обдуманным, а не спешно данным;
5) не приготовленным наперед, но и не противным п. 4;
6) невнушенным;
7) но полученным при помощи соответствующих вопросов. Во всем учении Бентама сквозит одна и та же черта: умеренность в проведении идеи, отсутствие преувеличения какой-либо одной идеи.
Новейшее экспериментально-психологическое исследование свидетельских показаний, во главе которого стоят Штерн, Лист, Времпер, Борст и др., имеет своею задачею путем накопления научного, верного опыта и эксперимента выяснить точность, правильность и надежность свидетельских показаний. Читатель нам простит длинные выписки из соответствующих работ, так как мы не желаем переиначивать объяснения тех писателей, которые работают на этом поприще, и желаем дать точное, их же словами, изложение их учения.
Штерн говорит: "Свидетельские показания касаются всех мыслимых сторон бесконечно разнообразной действительности: зрительных и слуховых (вкусовых, обонятельных и осязательных) впечатлений, воспринимаемых нами предметов и действий, постигаемых нами логических сочетаний, качественных и количественных, пространственных и временных определений. Мы требуем этих показаний и сами даем их, причем остается неизвестным, насколько наш апперцептивный аппарат и наша память способны воспринимать, удерживать и воспроизводить весь этот разнообразный материал психических переживаний. Вот почему в вопросе о том, что можно и должно ожидать от свидетеля, часто приходится встречаться с совершенно неверными представлениями. Качество нашего восприятия и ощущений зависит от целого ряда моментов, влияние которых на правильность, точность и достоверность апперцепции может учесть только наука. Исследуя остроту и силу зрения или слуха, способность различать цвета, локализировать звук, впечатлительность обоняния, вкуса и осязания, определять пространство и время, наконец, выясняя, какова сфера воспринимаемого одновременно, наука во всем этом устанавливает границы, указывает нормы и отмечает индивидуальные особенности; она регистрирует обманы чувств и ошибки суждений, которые господствуют в различных областях нашей психики и переплетаются с восприятиями, точно соответствующими действительности. Наряду с этим наука должна выяснить, насколько способны мы сохранять, воспроизводить и признавать новые впечатления, полученные от предметов известной группы; она может показать, что память о некоторых явлениях вообще не заслуживает дoверия, если мы только не воспринимаем их с сознательным намерением запомнить, и что, например, известным впечатлениям свойственна тенденция автоматически воскресать в нашей памяти".
По мнению Штерна, выяснение истинности свидетельских показаний может повлечь за собою отрицательные и положительные меры для борьбы с недостатками свидетельских показаний.
"Отрицательные меры сводятся к тому, чтобы ограничить или вовсе парализовать действие условий, могущих явно вредить достоинству свидетельских показаний. Раз будет известно, что наводящие вопросы и перекрестный допрос сбивают свидетеля, техника наша в этой области должна будет измениться. Если на основании точных вычислений будет выяснено, как много теряет показание в зависимости от времени, протекающего с момента первоначального события, эти выводы послужат лишним аргументом в пользу возникающей уже агитации против всякой отсрочки судебных процессов. Вполне вероятно также, что психология свидетельских показаний послужит когда-нибудь толчком к некоторым реформам в области предварительного следствия, в способах приведения к присяге и т. д., вызовет стремление предупредить чрезмерную усталость свидетелей, часами ожидающих очереди и, наконец, разрушить понятие деликта, связанного "с ложным показанием под присягою, допущенным по небрежности". В области положительных мер, касающихся свидетельских показаний, наиболее важными представляются следующие две: 1) чтобы в судебное разбирательство введена была психологическая экспертиза свидетеля и 2) чтобы одною из задач воспитания стала дисциплина памяти". В чем же задача психологической экспертизы свидетелей? Штерн на это дает следующий ответ. "В настоящее время судьи признаются вообще вполне компетентными в оценке того, насколько достоверны показания свидетелей; только, встречаясь со случаями чисто патологического характера, обращаются они за помощью к посторонним экспертам, именно, к психиатрам. Однако еще большой вопрос, окажется ли столь простой порядок достаточным и на будущее время. Несомненно, по крайней мере, следующее. С каждым днем становится очевиднее, что даже нормальное показание является чрезвычайно спорным феноменом, правильно разобраться в котором довольно трудно; для такой задачи необходимо научное знание, которое способно наилучшим образом анализировать всякое явление; напротив, оценка показания, руководствующаяся рутиною и интуитивными догадками, очень часто обнаруживает полную свою несостоятельность. Поэтому вполне возможно, что в некоторых случаях, где возникает сомнение относительно достоверности наиболее важных свидетелей и их показаний, такое колебание будет устраняемо или, по крайней мере, значительно уменьшаемо участием психологической экспертизы. Роль эксперта-психолога должна была бы явиться двоякою. Во-первых, основываясь на данных психологии свидетельских показаний, он выяснил бы, какое влияние на свидетелей оказали те или иные условия; так, например, от него можно было бы требовать сведений о том, какова в среднем достоверность детских показаний; при некоторых сообщениях свидетелей, например при определении времени, ему пришлось бы решить вопрос, не слишком ли продолжителен срок, истекший с момента события, для того, чтобы оно могло сохраниться в памяти; если доказано было бы, что свидетель находится под влиянием известного внушения, эксперт обязан был бы высказаться о том, насколько способно это внушение исказить истину; далее, он должен был бы давать свое заключение о том, не объясняется ли неверное показание свидетеля под присягою невольной ошибкою памяти. Во-вторых, эксперт мог бы подвергать свидетелей экспериментальному исследованию, чтобы определить, что важнейшие из них способны к точному восприятию и потому достойны доверия". В заключение Штерн говорит, что случаи призвания экспертов-психологов для обследования свидетелей уже бывали в действительности. Таковы основные положения Штерна (см. его статью: "Изучение свидетельских показаний" в московском сборнике: "Проблемы психологии", а также его работу Zur Psychologie der Aussage, в Zeitschrift fur die gesammte Strafrecht-wissenschaft).
Мне, всю жизнь работавшему над идеею введения в суд научного элемента на правах особого научного суда, едва ли нужно доказывать, что во многих случаях введение психологической экспертизы и для оценки свидетеля, не только подсудимого *(35), может быть только полезно, благотворно. Так же точно, только блага можно ждать от научного изучения свидетельских показаний по методу экспериментальной психологии. Еще с большею радостью мы встречаем мысль о введении в школе психологических знаний и особенно о воспитывании в человеке с детства сознательного отношения к психической жизни своей и чужой и воспитании в человеке живости, точности и верности восприятия и памяти. Не меньшей важности задачею является в школе и обществе воспитание воли, для чего нужно знакомить детей с механизмом и свойством человеческой воли. Все эти новые приемы в воспитании людей дадут богатые результаты в деле человеческого отношения к ближнему и более объективной критики его и, частнее, в подготовке условий для воспитания людей для потребностей общественной жизни вообще, и правосудия в особенности. Как справедливо говорит, Штерн, пред педагогикой свидетельских показаний стоят четыре задачи: "борьба против лжи, борьба против неверных восприятий и наблюдений, борьба против недостатков памяти и слабости самокритики и, наконец, против впечатлительности ко внушению".
Признавая, таким образом, не только полезным, но и неизбежным переход от рутинного, практического испытания свидетельских показаний по "личному опыту" к научному их обследованию, нельзя, однако, упразднить и старый способ познавания людей в жизни без помощи эксперта. Начиная с раннего утра и до поздней ночи, во всех своих делах, ежечасно и ежеминутно, все мы имеем дело со свидетельскими показаниями, на основании которых мы совершаем и большие, и малые дела в жизни. Вся жизнь человеческая, частная и общественная, движется ежеминутно при помощи двух рычагов: авторитета и свидетельства. Я или доверяю, или проверяю: оказываю кредит или делаю проверку и отправляюсь к медику: он дает мне лекарство; я без проверки помещаю свое доверие в его авторитет и пью это лекарство. Затем целый день действую на основании сообщений людей, показания которых принимаю по известной, быстрой проверке, причем руководствуюсь своим собственным архивом опыта и знания людей. В самом деле, не могу же я постоянно ходить с аппаратом для испытания психических способностей свидетелей или же под руку с экспертом-психологом.
Преувеличенные изображения прирожденных слабостей и пороков свидетельских показаний в настоящее время начинают входить в большую моду. Каждое новое направление представляет прилив, который своевременно, конечно, отхлынет; каждое новое направление в науке наклонно к увлечениям и крайностям. Дело принимает такой вид, как будто только после книг Штерна мы узнали, что люди вообще ошибаются, что свидетель часто, без всякого желания сказать неправду, говорит ее, однако. Мы сами относимся с величайшим уважением и сочувствием к работам Штерна, но все же не можем забыть, что и до Штерна человечество в течение тысячелетий наблюдало ошибки людей в восприятии и передаче впечатлений, в суждениях и вообще в психических отправлениях. Но в настоящее время об этих ошибках стали говорить как о новейшем открытии. Между тем не только известны были человечеству ошибки свидетелей, но даже способы проверки свидетелей не были чужды людям не только в серьезных делах, но и даже в играх и забавах (фанты).
Обращаясь к психологическим экспериментам, мы, не сомневаясь в том, что они с течением времени будут усовершаться и лучше приспособляться к реальным условиям свидетельской функции в действительности, заметим, что, в последнее время, некоторые из них мало нас удовлетворяют.
Оценки, которые делаются в жизни для определения точности свидетельских показаний, также не лишены глубины и целесообразности. Не всегда все делается по расчету: есть быстрые, почти бессознательные оценки, которые часто лучше вполне сознательных. Если мы будем прыгать чрез канаву по совершенно сознательному расчету, то, наверное, попадем в лужу, а если сделаем прыжок по быстрому, рутинному, интуитивному глазомеру, то, наверное, перепрыгнем. Для того, чтобы разъяснить себе значение в уголовном процессе экспериментов над свидетелями, необходимо поставить и разрешить несколько вопросов:
1. Дают ли, в общем, свидетели больше правды или больше неправды? *(36)
2. Требует ли свидетельская функция в уголовном суде такой точности, какая преследуется экспертами в наблюдениях над психическими отправлениями?
3. Может ли эксперимент над свидетелем доказать верность или неверность его показания о каком-либо факте, который он наблюдал совсем в другое время, в другом месте и при других условиях своего личного состояния, здоровья физического, психического, настроения и т. д.?
Рассмотрим эти вопросы:
_ I. Дают ли в общем свидетели больше правды или больше неправды?
На этот вопрос без всяких колебаний можно ответить: "Конечно, больше правды, чем неправды". И в судах то же самое. Судебная ошибка, основанная на ложных показаниях, есть все-таки редкое исключение, а не правило. Жизнь ежедневная была бы совершенно невозможна, если бы неправда в показаниях людей преобладала над правдой.
Ошибки в восприятии, в памяти и в выражениях, конечно, случаются и даже часто, но мы всегда чувствуем, когда наше знание какого-либо факта твердо и когда оно слабо, шатко. Если в настоящее время замечается большая наклонность к ошибкам в восприятии и в памяти, то это объясняется самою организацией современной жизни, к которой человек еще не совсем приспособился. Жизнь личности оторвалась от постоянного места прикрепления; она сделалась подвижною; она полна впечатлений, быстро меняющихся. Мы летим по железным дорогам и по воздуху, глаз наш скользит быстро по разнообразным предметам, ни на чем долго не останавливаясь. Впечатления скользки, летучи и однообразны, и разнообразны. Быстрый темп жизни, к которому мы еще не вполне приспособились, дает нам массу иллюзий, галлюцинаций, вызываемых усталостью. Когда-то мы знали лишь новости своего околотка, города, много своего государства. В настоящее время земной шар имеет нервы, находящиеся в постоянном контакте с нашими нервами. В полчаса, за стаканом утреннего чая, я обозреваю события всего мира, отражающияся не только на моих нервах, но и на моем кошельке, на моей судьбе, на моих близких. Вследствие этого мы нервны, склонны к психическим недомоганиям, во время которых, понятно, наши психические отправления уклоняются в сторону ненормальную. Удивительно ли, что такой человек, который ежеминутно волнуется и, вообще говоря, висит постоянно на волоске и со всею своею судьбою может ежеминутно попасть то под какой-нибудь трамвай или автомобиль, то под какой-нибудь экономический кризис или политический крах, удивительно ли, что такой человек наклонен к психической шаткости.
Итак, сам человек, субъект психических функций, теперь находится в таком состоянии, в каком, конечно, он никогда прежде не был. Неудивительно, что он сравнительно с патриархальными временами несколько иной. Бешеный темп жизни особенно усиливается от беспощадной конкуренции, жестокой борьбы за существование, и потому улучшение современного человека в психическом отношении не столько, быть может, последует от введения в школе психологического воспитания, сколько от ослабления высокого давления жизни, главное содержание которой бессовестная война всех против всех. Однако, несмотря на все это, правда в человеческих свидетельствах, особенно в пунктах, существенных для частной и общественной жизни, далеко перевешивает неизбежную долю лжи. И если человек в наше время больше прежнего наклонен к ошибкам внешних чувств и памяти, то, в то же время, вследствие большей утонченности своего воспитания, большого расширения пределов сознательности и связанной с нею самокритики, он более способен контролировать свою психическую жизнь и разбираться в ее проявлениях, верных и неверных. Понятно, что экспериментально-психологическое изучение может только принести пользу и обогатить наше понимание человека. В этом отношении мы приветствуем завоевания, которые совершаются экспериментальною психологией почти на каждом шагу в современной жизни. Но и житейский опыт, и личный архив каждого человека, перевидавшего в своей жизни несметное число людей, не теряет своей прежней ценности.
_ II. Нуждается ли свидетельская функция в уголовном процессе в такой точности в подробностях, какая требуется научными экспериментами над психическими отправлениями?
Многие факты, играющие важную роль в уголовном процессе, устанавливаются чувственным восприятием судьи: таковы все вообще вещественные остатки преступления, его тело (corpus delicti), его орудия, следы и т. п. данные. Они устанавливаются личным осмотром судьи и не требуют дальнейших доказательств. Субъективный состав преступления, т. е. действие преступника и душевное состояние, устанавливаются, конечно, свидетелями, но, помимо них, еще и другими доказательствами. Конечно, при доказании тождества преступника, его alibi и тому подобных моментов свидетели играют громадную роль. Но каждому опытному следователю и судье вполне понятно, что нельзя основывать на свидетельских показаниях очень спешно и вскользь при неблагоприятных условиях воспринимаемые факты, а потому и непрочно запоминаемые. Так же точно судья будет осторожен в основывании своих выводов на каких-нибудь вычислениях, сделанных свидетелями спешно, предположительно, как то: определение расстояния; протекшего при каком-либо событии, времени и т. п. Никогда опытный судья в таких случаях не будет основываться на одном или даже двух свидетелях. Он постарается проконтролировать этих свидетелей не только другими свидетелями, но также и другими доказательствами по делу. Опытный судья в случаях определения свидетелем расстояния или протекшего времени потребует или эксперимента, если он возможен, или смешанных доказательств: судья добрый и опытный не станет рисковать за счет подсудимого.
При расследовании субъективного состава преступления приходится проявлять посредством свидетелей внутреннюю, душевную жизнь обвиняемого. Таким же способом приходится установлять образ жизни, отношения, характер лица и тому подобные факты. Допрашиваются обыкновенно люди, близко знающие обвиняемого. По этим предметам свидетельские показания основываются на массе наблюдений; свидетели не столько дают отдельные факты, подробности, сколько общие выводы на основании продолжительного знакомства с жизнью, характером и действиями лица. Наиболее трудными являются показания свидетелей, наблюдавших какие-нибудь факты в испуге, гневе и т. п. аффектах. В этих случаях приходится относиться весьма недоверчиво к показаниям свидетелей, и опытный судья, и разумный присяжный решительно не возьмут на свою совесть приговора, основанного на подобных доказательствах.
Чтобы представить дело в более реальном виде, приведу здесь из первого попавшегося дела показание свидетеля, который не может считаться достоверным вследствие того душевного состояния, в котором он находился во время самого происшествия. "Прасковья Юдовна Ломаненкова, 46 лет, жена крестьянина Рубовской волости и слободы, православная, живу на хуторе у Иванова, не судилась, неграмотна, посторонняя. Среди ночи 15 мая я была разбужена лаем собак и каким-то необычайным шумом на дворе. Посмотрев в окно, я заметила, что хутор Иванова горел в нескольких местах, и тотчас же разбудила Бухтина. В это же время раздался стук со двора и голос Передникова, что горит хутор. Вслед за сим я выбежала на двор, а за мною и Бухтин. Со двора я тотчас же вернулась в комнату и начала выносить свое имущество. Я так была напугана пожаром, что мало замечала , что происходило кругом. Я заметила лишь, когда в первый раз выбежала на двор, что по двору прошли какие-то два молодых человека, прилично одетых и непохожих на наших служащих; что это были за люди и каких они были примет, я не могу сказать, так как не обратила на них внимания. Я не слышала, чтобы они разговаривали. Все время я была занята спасением своего имущества и не замечала, что происходило на пожаре и что делали другие. Я лишь заметила около пруда, на плотине, лошадь, запряженную в дрожки; на дрожках неизвестного человека и около лошади другого человека. Сидевший человек выбранил кого-то матерною бранью и кому-то закричал: "Идите скорей". Это я видела, когда в первый раз принесла на плотину свое имущество; когда же явилась с имуществом в другой раз, там уж не было ни лошади, ни людей; куда они уехали, я не видела. Я подумала тогда, что это какие-нибудь рабочие крестьяне едут на поле или с поля и не обратила на них внимания, поэтому я не заметила ни примет этих людей, ни того, на каких дрожках и лошади они ехали. Когда же Передников и Совлов, уже после пожара, рассказывали мне, поджигатели были в конюшне и взяли оттуда лошадей и дрожки Иванова, я подумала, что на плотине были поджигатели. Я помню, как во сне, что во время пожара слышны были два или три выстрела; но когда именно и где именно стреляли, я не помню и также не знаю, кто стрелял, также смутно помню, что во время пожара были слышны свистки; помнится, что свистали те люди, которые были с лошадью на плотине. Вообще я была очень испугана пожаром, и все обстоятельства этого пожара у меня перепутались в памяти и точно я ничего не помню. Так я показывала и полиции. Прочитанного вами мне показания я не делала, он неверно записал мое показание, так как он очень старый и глухой, а я не могу громко говорить. Мне не удалось спасти всего своего имущества; всего у меня погорело рублей на двадцать. От всего хутора Иванова уцелели только амбар, баня и погреб. Больше по этому делу я ничего не знаю. Показание прочитано". Это показание дано на следствии через полтора месяца после пожара и будет дано на судебном следствии года через два. Спрашивается, какой же разумный судья будет основываться на таком показании, в котором свидетель сам заявляет, что он помнит все, как во сне? Изображающие опасности свидетельских показаний забывают одно весьма важное обстоятельство: что честный свидетель всегда сам скажет, что он не помнит хорошенько, что он неясно вспоминает. Это сознание нетвердости памяти, присущее нам в случаях слабого воспоминания, спасает и свидетеля, и суд от больших ошибок. Бентам, тонкий исследователь душевных состояний, обратил, как нами указано было выше, внимание именно на это сознание как на внутренний критерий самого свидетеля. Неужели же суд не обратит внимания на то, что сам свидетель не убежден в правильности или точности своего воспоминания? Все возражения против свидетельских показаний, основанные на экспериментально-психологическом исследовании, имеют чисто лабораторный характер, т. е. совершенно изолированы от тех коррективов, которыми обставлено свидетельское показание в действительной жизни. Этим мы вовсе не желаем сказать, что не бывало и не бывает неверных показаний, а желаем только указать, что в действительности есть много способов обезопаситься от бессознательной лжи в свидетельских показаниях.
Что же касается до сознательной лжи свидетеля, то против такой лжи, собственно, нет действительных способов обезопасить суд. Выбрав себе удобный и недосягаемый для проверки способ солгать, лживый свидетель с открытым лицом, хорошо загримировав его соответствующею обстоятельствам экспрессию, спокойно и твердо излагает свою ложь, не боясь ответственности, которая в случаях, хорошо обдуманных, совершенно призрачна. В современном обществе так восхищаются сценическою ложью, похожею на правду, что способность лгать в обществе и поощряется, и развивается. Ложь, сознательная ложь в нынешнем культурном обществе вовсе не преследуется. Больше всего уважается успех, успех же нуждается во лжи, без которой он редко достигается. Не с бессознательною ложью, невиновною и зависящею от ошибок восприятия и памяти, трудно бороться и справиться, а с сознательною ложью, которая проникает почти всю нашу частную и общественную деятельность, почти завладела всею нашею жизнью. Есть, наконец, целая высокая область деятельности, где ложь составляет почти постоянный способ действования, дипломатия. Оттуда ложь, восхваляемая как ловкое дельчество распространяется на всю жизнь. В деловой жизни соврать значит, лишь применить тактический прием. И мы берем смелость сказать, что бессознательная ложь, с которою трудно было бы бороться, которую трудно было бы разоблачить, есть самая незначительная доля той неправды, которою живет современное общество.
Что же касается до сознательной лжи свидетеля, то против такой лжи, собственно, нет действительных способов обезопасить суд. Выбрав себе удобный и недосягаемый для проверки способ солгать, лживый свидетель с открытым лицом, хорошо загримировав его соответствующею обстоятельствам экспрессию, спокойно и твердо излагает свою ложь, не боясь ответственности, которая в случаях, хорошо обдуманных, совершенно призрачна. В современном обществе так восхищаются сценическою ложью, похожею на правду, что способность лгать в обществе и поощряется, и развивается. Ложь, сознательная ложь в нынешнем культурном обществе вовсе не преследуется. Больше всего уважается успех, успех же нуждается во лжи, без которой он редко достигается. Не с бессознательною ложью, невиновною и зависящею от ошибок восприятия и памяти, трудно бороться и справиться, а с сознательною ложью, которая проникает почти всю нашу частную и общественную деятельность, почти завладела всею нашею жизнью. Есть, наконец, целая высокая область деятельности, где ложь составляет почти постоянный способ действования, дипломатия. Оттуда ложь, восхваляемая как ловкое дельчество распространяется на всю жизнь. В деловой жизни соврать значит, лишь применить тактический прием. И мы берем смелость сказать, что бессознательная ложь, с которою трудно было бы бороться, которую трудно было бы разоблачить, есть самая незначительная доля той неправды, которою живет современное общество.
_ III. Можно ли экспериментом над свидетелем доказать верность или неверность его показания о каком-либо факте, который он наблюдал совсем в другое время, в другом месте и при других условиях своего личного состояния здоровья психического, физического, того или другого настроения и т. д.?
На этот вопрос следует дать ответ отрицательный.
Возьмем ту самую Ломаненкову, которой рассказ о пожаре мы привели. Разве можем мы ее поставить для эксперимента в те самые условия, в которых она находилась во время пожара, когда она спасала свой скарб? С другой стороны, может ли эксперимент поставить человека в такие условия заостренного внимания, какое вызывается у нас каким-нибудь резким, выдающимся происшествием? В своей статье о свидетелях. Кони говорит: "Одно ли и то же показание свидетеля на суде и отчет человека, рассматривавшего в течение 3/4 минуты, показанную ему картину с изображением спокойнобесцветной сцены из ежедневной жизни? Одно ли и то же вглядеться с безразличным чувством и искусственно направленным вниманием в изображение того, как художник переезжает на новую квартиру или мирная бюргерская семья завтракает, выехав из Grume и затем отдаться злобе дня, забыв и про картину, и про Штерна, или быть свидетелем обстоятельства, связанного с необычным деянием, нарушающим мирное течение жизни, и притом не на сцене, а в окружающей действительности и быть призванным вспомнить о нем, зная о возможных последствиях своих слов при дознании у следователя и на суде, идя в который, всякий невольно проверяет себя. Преступление изменяет статику сложившейся жизни: оно перемещает или истребляет предметы обладания, прекращает или искажает то или другое существование, разрушает на время уклад определенных общественных отношений. По большей части для установления этого существуют объективные, фактические признаки, не нуждающиеся в дальнейших доказательствах, свидетельскими показаниями. Но в преступлении есть и динамика действие обвиняемого, занятое им положение, его действие до и по свершении того, что нарушило статику. Здесь свидетели играют, по большой части, огромную роль, и их прикосновенность к обстоятельствам, в которых выразилась динамика преступления, вызывает особую сосредоточенность внимания, запечатлевающую в памяти образы и звуки с особою яркостью. Этого не в силах достичь никакая картина, если она не изображает чего-либо потрясающего и оставляющего глубокий след в душе, вроде "Петра и Алексея" Ге, "Княжны Таракановой" Флавипкого или "Ивана Грозного" Репина. Да и тут отсутствие личного отношения к изображенному и сознание, что это, как говорят дети, "не завсамделе", должны быстро ослаблять интенсивность впечатления и стирать мелкие подробности виденного". На это экспериментаторы могут возразить, что мы ведь ставили на опытах целые происшествия, причем свидетели были вполне убеждены, что пред ними разыгралось настоящее, истинное, драматическое событие, следовательно, они совершенно были поставлены в такие же жизненные условия, как и настоящие свидетели. Посмотрим, однако, на эти опыты, чтобы уяснить себе, чему, собственно, эти опыты нас обучают. Беру известный опыт из интересной статьи О. Гольдовского ("Психология свидетельских показаний", помещенной в московском сборнике "Проблемы психологии"), опыт, проделанный в аудитории профессора Липмана. Вот каким образом г-н Гольдовский передает этот опыт: "Во время лекции Липмана (Бреславль) аудитория состояла из рабочих в 8 3/4 утра; за 1/ часа до окончания лекции кто-то постучался в дверь. Липман ответил: "Войдите." Вошла дама и стала что-то шепотом говорить профессору. Дама была мала ростом, волосы и глаза у нее были темные, на голове черная фетровая шляпка. Туалет дамы был черного цвета: черная кофточка с пуговицами в два ряда, черная юбка, черные башмаки, лайковые перчатки и зонтик. Липман ей ответил громко: "Теперь мне некогда; ты можешь, ведь, меня подождать, я сейчас кончу". "Ну, так я могу здесь обождать", сказала дама. "Пожалуй, садись там; только сиди тихо". Дама взяла с кафедры книжку, села на переднюю скамейку слева, с краю около окна, облокотилась на обе руки и стала читать взятую с кафедры книгу до 8 ч. 55 м. Вдруг она сказала: "Тут ужасно жарко; нельзя ли открыть окно?". Липман возразил: "Оставь, уж не так здесь жарко, и, обращаясь к аудитории, прибавил, неправда ли? Подожди снаружи". "Мне здесь жарко, лучше я подожду на дворе". Дама быстро вышла, сунув книжку в карман юбки. Чрез 3 и 4 дня Липман предложил своим слушателям рассказать, что они заметили. Их рассказы он дополнил листом допроса, в котором добровольно рассказанное отмечалось курсивом. Определенные ответы (сюда относится "не знаю") отмечались, как 1, неопределенные как, 1/2, каждое показание двойное ("или"), половина коего верна, половина неверна, отмечалась как, 1/2 верной и 1/2 неверной. Получился ряд важнейших выводов. На вопрос, взяла ли дама что-либо с кафедры самый важный с точки зрения юридической, получилось 2 "не знаю" и ни одного верного ответа. Степень знания (т. е. верных показаний из общего числа) 67%, степень достоверности памяти (т. е. верных показаний из общего числа определенных) 84%. Этот же опыт показал, насколько достовернее добровольные показания, чем ответы на вопросы.
Теперь спрашивается: что следует из этого опыта? Что никто не заметил взятые дамою книжки с кафедры? Но взятие ничего поразительного не представляло. Мы многого не замечаем, хотя и смотрим глазами в ту сторону. Но то обстоятельство, что никто из свидетелей не заметил взятие книги а по смыслу опыта это именно и должно было иметь юридическое значение, в суде было бы иначе восстановлено, посредством других доказательств. Нашлись бы другие свидетели, которые после аудитории видели у нее книгу; может быть, обыск у нее открыл бы эту книгу и т. д.
Что касается до недочетов в свидетельских показаниях, то они всегда бывают. Свидетельство очевидца не есть фотография и в поле нашего зрения, равно как и внимания, не все попадает, а лишь то, что повелительно призывает внимание. В опыте Липмана не было, должно быть, ни одного свидетеля, который не заметил бы, что в аудиторию, во время лекции вошла дама, что она села у окна, что-то читала и, наконец, вышла. Свидетели упускают весьма часто не существенные подробности, так как их внимание не приковывается к неважным подробностям. Можно годами проходить по высокой лестнице, мимо ряда квартир и все-таки и не знать в точности, что на дощечках напечатано. Вопрос не в том, бывают ли недочеты в восприятии вообще и в памяти людей, а в том, способны ли люди вообще обслуживать жизнь, как следует, своим восприятием и памятью? На это сама жизнь есть лучший ответ.
Между тем результаты экспериментов над психологическими нашими отправлениями вызывают в литературе такие взгляды на свидетельские показания, которые способны преувеличить недостатки этого доказательства в глазах общества, а, следовательно, и суда. Говорить о свидетелях, значит, говорить о человечестве, потому что свидетели ведь не особая порода людей; говорить о человечестве, с точки зрения его способности воспринимать и запоминать воспринятое, значит, говорить о всей культуре, которая представляет величайший памятник человеческих психических способностей, проявлявшихся в могучем и разностороннем творчестве. И тем не менее для нас совершенно ясно, что экспериментально-психологические исследования над свидетелями, которые следует вести строго научно, без желания сейчас же что-то переделывать в процессе, вольют много света в дело уголовного правосудия. Мы даже не можем в точности сказать, какие могут получиться результаты не только для процесса, но даже для материального уголовного права от введения научности вообще в дело уголовного правосудия, где до сих пор больше действовали инстинкты и аффекты, а не разум в выработке руководящих принципов. Возвращаясь к поставленному в начале настоящего параграфа вопросу, мы должны сказать, что психологический эксперимент над свидетелем не может доказать неверность или верность его показания о происшествии, которое он наблюдал в других условиях, хотя и может пролить некоторый свет на его психические отправления вообще. Но массовые наблюдения над категориями людей могут расширить опыт судьи в значительной степени.
Определение двадцать пятое
Свидетельское показание не должно быть изолированным доказательством и должно получать свое решающее подкрепление от других доказательств, не основанных на свидетельстве человеческом.
Основания
Ввиду того, что свидетели могут ошибаться вполне добросовестно; ввиду того, что свидетели могут и обманывать вполне сознательно; ввиду того, что стачка свидетелей, ловко устроенная, налаженная и проведенная, всегда возможна, заурядный критерий достоверности свидетелей, именно согласие их в показаниях, не устраняет сомнений из души судьи. На свидетельское показание следует смотреть как на сырой материал, по счастливому выражению одного современного криминалиста. Из этого сырого материала судья должен выработать истину. Понятно, что, вырабатывая эту истину, судья, если это возможно, может проверять достоверность свидетеля и другими доказательствами вещественными, письменными документами, уликами.
(1) Сенат разъяснил (кассационное решение 76/171 Столберта и др.), что если которая-либо сторона предложила вопрос о бывших в его местности слухах и свидетель дает ответ, то обстоятельство это не составляет нарушения в случае подлежащего выяснению оного присяжным председателем.
(2) Vidal, Gours, p. 820, справедливо говорит, что разделение свидетелей на присяжных и неприсяжных a titre de simple renseignement,остаток формальной теории доказательств.
(3) 387 ст. Устава уголовного судопроизводства: "Призываемый обязан явиться лично и в назначенный срок; если же он по законным причинам явиться не может, то должен представить о том удостоверение"; ст. 388: "Законными причинами неявки к следствию признаются: 1) лишение свободы; 2) прекращение сообщений во время заразы, нашествия неприятеля, необыкновенного разлития рек и тому подобных непреодолимых препятствий; 3) внезапное разорение от несчастного случая; 4) болезнь, лишающая возможности отлучиться из дому; 5) смерть родителей, мужа, жены или детей или же тяжкая, грозящая смертью болезнь их; 6) неполучение или несвоевременное получение повестки.
(4) Ст. 440 говорит о способе освобождения от наложенного штрафа.
(5) Интересно, что Бентам (Traite des preuves, в переводе Дюмона, Oeuvres de J. Bentham, Bruxelles, 1840, т. I, p. 290) очень внимательно отнесся к вопросу о памятных записках свидетелей. Он находит, что допущение памятных записок противоречит точному признаку правдивости свидетеля - быстрому, неподготовленному ответу, выливающемуся из памяти совершенно естественно. Но, с другой стороны, он находит странным лишать свидетеля помощи записок, помогающих ему дать точный и подробный ответ. Он находит, что судья лучше всего решит вопрос о значении памятной записки предложением предварительных вопросов: когда были составлены эти памятные записки? Вскоре ли после происшествия, о котором дают сведения эти памятные заметки? Чем вы руководствовались при составлении тех заметок? У вас подлинник или копия? Писаны ли они вашею рукою или чужою? Если чужою рукою, то как они попали к вам в руки? Эти вопросы, которые вкладывает Бентам в уста судьи, намечают условия достоверности и относимости памятных записок свидетеля.
*(32) Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный основание всякого идеализма. Авт.
*(33) Ст. 943 Уложения о наказаниях преследует за "ложное показание без присяги пред судом". Авт.
*(34) Имеется в виду статья А. Ф. Кони "Свидетели на суде". (Ред.).
*(35) См. мое сочинение "Психологическое исследование в уголовном суде". М., 1902. Авт.
*(36) Здесь имеется в виду лишь неправда бессознательная. Авт.
