В настоящее время в мире одновременно возникает, проходит все ступени эскалации и угасает достаточно большое количество самых разнообразных политических конфликтов, внутренних и внешних, различных по своим масштабам и охватывающих различные территории, этносы, социальные и политические страты, политические системы. С каждым новым конфликтом, перешедшим в институциональную стадию в результате политической деятельности по его урегулированию, накапливается опыт воздействия на современные конфликты с целью недопущения их перехода в разрушительную для общества стадию. В настоящее время различные страны объединяют свои усилия по урегулированию международных конфликтов, действуют различные международные институты, обеспечивающие в разрешении конфликтов роль третьей стороны. Однако, не смотря на достаточно большой накопленный опыт, количество современных конфликтов не снижается, а даже, по некоторым данным, растет, – с той скоростью, с которой динамично развивается и одновременно усложняется система социально-политических отношений современного общества.

Существующие сегодня модели, способы и методы воздействия на конфликтные ситуации имеют достаточно четко выраженные культурно-цивилизационные особенности. Национальные различия в моделях психологического воздействия на политические конфликты уходят корнями, в первую очередь, в менталитет наций и этносов, составляющих население государств. В целом, можно выделить три основных подхода к использованию технологий информационно-психологического воздействия:

- англо-саксонский (представители – США, Великобритания и страны Британского содружества);

- романо-германский (Германия, Франция, Италия, скандинавские страны);

- восточно-азиатский (Китай, Вьетнам, Малайзия, Тайвань, возможно – Япония).

В основе англо-саксонской модели, лежит, как ни странно,  укоренившаяся в сознании и проникшая в подсознание достаточно (исторически) молодая идеология и мировоззрение протестантизма: все три основные американские идеологические концепции  - «экспорт демократии», «силовое умиротворение» и «барханные революции» - по сути, являются переработкой и развитием основных норм протестантского мировоззрения.

В основе романо-германской модели лежит, в основном, значительный опыт конфликтного сосуществования различных народов в рамках тесной Европы («коммунальная квартира»).

В основе восточно-азиатской модели лежит в основном традиционное конфуцианское мировоззрение и идеология, а также философское учение Лао-Цзы.

Г.Грачев и И.Мельник точно указывают на существующие различия в культурно-цивилизационном опыте использоватия технологий психологического воздействия, вообще, и психологических манипуляций сознанием, в частности: «европейская и американская культуры, по видимому, более поздние в историческом плане пользователи в массовом масштабе такого острого психологического средства, как манипулятивное воздействие и психологические манипуляции. Как для любого открытия фундаментальных закономерностей развития природы и общественной жизни, их использование для достижения локальных целей социального взаимодействия в обществе требует особой осторожности и особой культуры безопасного владения этим открытием, выработки специальных механизмов защиты человека и общества от возможных разрушительных последствий его применения. Вероятно, именно недостаток исторического опыта, относительная молодость современной западной культуры и объясняют отсутствие у людей, включенных в ценности этой культуры, сформированной эффективной системы социально-психологической защиты от манипулятивного воздействия»[1].

По мнению тех же авторов, в плане использования в социальном взаимодействии психологических манипуляций и достаточно умелого обращения с ними в различных сферах общественной жизни, восточная культура имеет значительно больший исторический опыт: «манипулятивный подход там достаточно органично включен в искусство тайного управления противником, является философской, идейной основой и практикой дипломатии и политики. Искусство составлять поэтапный многошаговый план взаимодействия между людьми со скрытой от посторонних целью, применяя многочисленные хитрости и ловушки для достижения успеха, является с древнейших времен отличительной чертой мышления и поведения китайских государственных деятелей, дипломатов и военных»[2].  

Англо-саксонский подход к использованию современных технологий информационно-психологического воздействия на политические конфликты, на наш взгляд, хорошо иллюстрирует война США в Ираке, которая, с некоторыми изменениями в политической и военной обстановке, фактически, продолжается до сих пор.

Так, в течение нескольких последних лет, да и сегодня тоже, внимание всей научной общественности было приковано к событиям, которые развиваются в Ираке. Сейчас уже достаточно очевидно, что Ирак рассматривается американским командованием как идеальный полигон для испытания новых средств и способов ведения войны, и, в первую очередь, для отработки в режиме реальных боевых действий новых тактических концепций и технологий информационно-психологического воздействия. В политическом плане важность того, что происходит в Ираке, трудно недооценить: именно благодаря успешности избранной силами вторжения тактики ведения боевых действий страна не только была полностью взята под контроль (или оккупирована – как кому нравится), но и появилась возможность строить планы принудительного возвращения в русло американской политики таких давних оппонентов как Иран и КНДР. В научном плане многие ученые не перестают отмечать, что американо-иракский вооруженный конфликт развивается совершенно иначе, чем его предшественники, и, если анализировать его чисто в военном плане, то многие действия американского командования не просто непонятны, но иногда кажутся нелогичными, примитивными, не учитывающими местной специфики. Для внешних наблюдателей, следивших за конфликтом с экранов телевизоров, странное «топтание» коалиционных сил вблизи Басры и сложные маневры бронетанковых колонн вокруг незначительных иракских портовых городков дали повод говорить о том, что американцы либо ввязались в конфликт, не имея четких планов подавления иракской обороны, либо столкнулись с неожиданно сильным сопротивлением, к которому не были готовы. Когда же активные действия коалиционных сил временно замерли, это, как правило, объяснялось стремлением командования союзников избежать потерь. Однако, эти потери все равно возникали, и нередко в тот самый момент, когда общественность, замершая у экранов телевизоров, начинала скучать, наблюдая, как обладающие огромной ударной поражающей мощью элитные войска союзников безуспешно пытаются выбить иракских стрелков из трех-четырех занимаемых ими сараев. При этом боевые потери армии США в Ираке мгновенно собирали у экранов телевизоров огромную аудиторию американских граждан и, затем, фокусировали их внимание на тех материалах, которые подавались сразу после сводок с фронтов. Как точно замечает Дж.Най, «первую войну в Заливе мир видел глазами CNN»[3].

Если рассматривать версию об относительно слабой первоначальной готовности армии США к ведению боевых действий в Ираке, то, с нашей точки зрения это, конечно, не так – если бы американские войска приступили бы к покорению Ирака без заранее продуманного плана, вряд ли им это бы удалось с такими минимальными потерями и в такие короткие сроки. С точки зрения бизнеса, иракская операция была исключительно успешной формой реализации коммерческого проекта – за короткий срок административный контроль над огромной территорией перешел в руки союзного командования, которое теперь свободно распоряжается уцелевшей экономикой покоренной страны и богатейшими нефтяными месторождениями. Это позволяет сделать вывод, что ни одно из действий американского командования не было случайным – просто перед нами, внешними наблюдателями, разыгрывался хорошо срежиссированный спектакль, рассчитанный на то, чтобы держать в постоянном напряжении аудиторию, управляя ее эмоциями в интересах реализации собственной государственной политики. Действительно, в течение нескольких месяцев миллионы зрителей по всему земному шару заворожено следили за многосерийными сводками боевых действий в Ираке, который по своей популярности вытеснил даже знаменитые «мыльные оперы». При этом мало кто замечал, что ударные группировки союзников как будто позируют перед телекамерами, и в боевые действия вступают только тогда, когда уже заранее известен их пиар-эффект. Ничего лишнего, ни одного движения, не попавшего в кадр. Создается впечатление, что иракские бойцы в спектакле играют роль массовки, которую «экономно расходуют» так, чтобы хватило на следующие серии. Сам же сценарий компании строится так, чтобы обеспечить информационно-психологическое воздействие на американскую и международную общественность – аудиторию, следящую за войной с экранов телевизоров, -  с целью обеспечения ее добровольного подчинения. Такой сценарий, по сути, есть новая разновидность технологий информационно-психологического воздействия на сознание, в котором с реальностью работают так, как это делают с сюжетом журналистского репортажа. При этом собственно боевые действия становятся одной из сцен, предусмотренных сценарием, и теряют свою ключевую, самостоятельную, роль.

С нашей точки зрения, наблюдая с экранов телевизоров за «странной» войной в Ираке, мир увидел появление войн нового поколения – информационно-психологических, в которых собственно боевые действия играют подчиненную сервисную роль, а план вооруженной кампании строится по правилам и в соответствии со сценарием пиар-воздействия на собственных граждан, на граждан политических союзников и оппонентов и на международное сообщество в целом. Таким образом, мы можем со всеми основаниями говорить о том, что современный вооруженный конфликт развивается в жанре репортажа и по законам этого жанра, с тем чтобы генерируемые им новости своим форматом максимально близко соответствовали формату пиар-материала, необходимого для реализации технологий информационно-психологического воздействия. В результате такая цепочка производства (боевыми подразделениями вооруженных сил) и практической реализации (силами психологических операций) новостей с театра военных действий становится высокотехнологичным конвейером производства инструментов обработки и формирования общественного мнения, обеспечения добровольного подчинения, политического целеуказания и управления вектором политической активности элит, находящихся у власти в различных странах. Продукт современной операции информационно-психологической войны – это сводка новостей СМИ в формате журналистского репортажа.

Сегодня информационно-психологические войны нового поколения становятся эффективным инструментом внешней политики: пусть общество не обманывает то, что в репортажах с театра военных действий зрители видят, что жертвы агрессии – не они сами, а граждане Ирака в далекой стране, положение которой на карте далеко не все укажут с первого раза. Цель любой информационно-психологической операции – добровольная подчиняемость общества, которая обеспечивается при помощи технологий психологического воздействия на сознание его граждан. Пиар-компания, сопровождающая военные действия в Ираке, тому явное подтверждение – формат и характер вещания рассчитаны, в основном, на граждан тех стран, которые в той или иной степени негативно относятся к политическому курсу администрации США, при этом в преподносимых зрителям материалах несложно выявить типично манипулятивные приемы работы с информацией. Это позволяет говорить о том, что в информационно-психологической войне, ведущейся в Ираке, под прицелом находятся не только граждане этой страны, но и мы сами.

Сам термин «информационно-психологическая война» был перенесен на российскую почву из словаря военных кругов США. Дословный перевод этого термина («information and psychological warfire») с родного для него языка – английского – может звучать и как «информационное противоборство», и как «информационная, психологическая война», в зависимости от контекста конкретного официального документа или научной публикации. Многозначность перевода данного термина на русский язык почему-то стала причиной разделения современных российских ученых на два соперничающих лагеря – на сторонников  «информационного противоборства» и сторонников «информационной войны», несмотря на то, что, на языке оригинала  это, по существу, одно и то же. Вводя в употребление термин «информационно-психологическая война», американские ученые, как гражданские, так и военные, придерживаются традиционной для американской культуры прагматичной идеологии, ориентированной не столько на конкретные сиюминутные нужды, сколько на ближайшую перспективу: используя термин «информационная война», они формируют в сознании властных кругов и общественности в целом целевую установку на то, что в будущем эта форма отношений станет настолько развитой и эффективной, что полностью вытеснит традиционное вооруженное противостояние. Да, говорят американцы, мы уже настолько хорошо изучили психологию человека и научились ею управлять, что для обеспечения его безусловной подчиняемости нам уже не нужно применять грубую силу – армию и полицию. Те же способы подчинения могут быть применены и к любой социальной системе. Если же социальная система не желает добровольно подчиняться, мы заставим ее это сделать с помощью современных комплексных технологий тайного информационно-психологического воздействия, причем для непокорной социальной системы результат такого противостояния будет равносилен поражению в войне.

По нашему мнению, у американцев информационная война используется не столько как термин, обозначающий современную фазу развития конфликтных социально-политических отношений, сколько как вектор формирования внешней политики, как программа выбора политического курса и конечная цель эволюции инструментов политического управления. Продукт современной операции информационно-психологической войны в англосаксонском понимании этого технологического процесса – это сводка новостей СМИ в формате журналистского репортажа. Соответственно, продуктом информационно-психологической контроперации вполне может оказаться сводка новостей, которая делает построение такого репортажа неудачным.

Возможные варианты использования технологий информационно-психологического воздействия на массовое и индивидуальное сознание в интересах разрешения политических конфликтов рассматриваются представителями англо-саксонского направления в основном в следующем виде.

1. В соответствии с протестантской традицией.

 В соответствии с протестантским мировоззрением, представители англо-саксонского направления рассматривают урегулирование конфликтов в основном как возможность переделать, трансформировать мир под себя, под свою модель общества, построенную в соответствии с единственно правильным пониманием христианства, и именно эту цель преследует большинство разрабатываемых США технологий информационно-психологического урегулирования конфликтов. Проблема борьбы с международным терроризмом почти превращается из политической в религиозную, когда президент США заявляет, что «каждая страна должна знать, что война с террором для Америки является не просто политикой, а настоящим обетом»[4]. Кстати, идеологема об обязательном, неизбежном и абсолютно безвозмездном экспорте демократии от США  во все иные страны, еще не обладающие истинными демократическими ценностями, тоже построена в соответствии с протестантскими традициями и имеет четкий религиозный подтекст.

2. В соответствии с опытом управления колониями, накопленным Британской империей.

В период своего рассвета Британская империя управляла огромными территориями, с различным этническим составом, далеким по своему мировоззрению и укладу жизни от европейской цивилизации. Р.Киплинг отмечает, что на землях Британской империи никогда не заходило солнце. На этих пространствах Британия создала эффективную систему управления колониями и административный аппарат, деятельность которого в сочетании с колониальной политикой позволила накопить уникальный опыт гибкого «управления активами», разнородными по своему составу, качеству и лояльности к центральной власти. Эта схема управления в коммерции находит свое применение в виде разнообразных холдинговых схем, очень гибких по отношению к любым изменениям рыночной ситуации.

Эта же схема лежит в основе большинства разрабатываемых Соединенными Штатами психологических технологий управления конфликтами и кризисами, в которых конфликтные области рассматриваются в виде активов, готовых для внешнего управления.

Сегодня психологические операции строятся представителями англо-саксонского направления в рамках двух основных идеологических концепций:

- концепции «жесткой силы», основанной на принципе приоритетности «силового умиротворения» (или «принуждения к миру») в миротворческой деятельности, в рамках которой считается морально оправданным превентивное применение вооруженной силы в отношении участников конфликта, если, с точки зрения государства-миротворца, есть явные признаки того, что конфликт может стать угрозой политической стабильности в регионе и перерасти в гуманитарную катастрофу;

- концепции «мягкой силы», опирающейся на идеологическую установку на «экспорт демократии» и сочетающую в себе агрессивную миссионерскую традицию американского протестантизма с технологиями т.н. «бархатных революций» («продвижение демократии») - методами внешне ненасильственного изменения конституционного строя в странах-потребителях американской модели развития общества.

Обе концепции в англо-саксонской модели не дублируют, а взаимодополняют друг друга, отличаясь исключительно по скорости достижения искомого политического результата:

- концепция «жесткой силы» очень эффективна для оказания силового принуждения на противника с целью получения политических преимуществ в настоящей точке политического процесса[5],  причем принцип «силового умиротворения» позволяет использовать методы насильственного принуждения и в мирное время, прикрываясь глобальной миротворческой деятельностью;

- концепция «мягкой силы», как правило, рассчитана на отложенный результат: подготовка и проведение таких психологических операций как «бархатные революции» требует времени. Однако, эффект от технологий «мягкой силы» сохраняется в течение более длительного времени: проамериканские режимы в странах, где победили «бархатные революции», до сих пор у власти и проводят внешнеполитический курс, полностью ориентированный на национальные интересы США.

То, что «жесткая» и «мягкая» силы в американской политике не исключают, а взимодополняют друг друга, указывает и основной разработчик концепции «мягкой силы», бывший зам. министра обороны США Дж. Най: международный терроризм, по его мнению, относится к силе, широко использующим как «жесткую», так и «мягкую силу», поскольку влияние террористических сил напрямую связано с тем, насколько оправданными морально кажутся их действия в глазах потенциальных сторонников. Соответственно, и борьба с терроризмом также должна сочетать в себе использование как «жесткой», так и «мягкой» силы[6].

Концепция «силового умиротворения» предполагает, что в современных условиях, при нарастании общего количества международных конфликтов и непрерывного процесса вовлечения в конфликтные зоны все больших территорий и региональных образований, превентивное применение вооруженной силы развитыми демократическими государствами в интересах мира и политической стабильности является морально оправданным[7]; государства западного мира, построившие у себя самые совершенные[8] на сегодняшний день модели демократического общества, способны быстрее и качественнее оценить угрозы демократии, возникающие в результате зарождения и эскалации новых конфликтов, чем традиционные коллегиальные органы и институты (такие как ООН), в которые входит достаточно большое число стран «с неразвитой демократией», чье мировоззрение мешает им своевременно оценить опасность со стороны современных политических конфликтов[9]. Более того, США и Великобритания нередко упрекают и своих европейских союзников в неумении разглядеть и оценить новые опасности и угрозы демократии: как заметил британский дипломат Роберт Купер, «насколько европейцы поглощены обустройством собственного мира, совершенствованием преобладающих в нем законности и порядка, настолько же они не желают видеть серьезнейших угроз, с которыми сталкиваются развитые демократии» [10].

В рамках этой концепции, как правило, главным признаком международной опасности конфликта является т.н. «международное общественное мнение» (которое нередко бывает специально сформировано и ориентировано на определенные реакции), оценка конфликтной ситуации которого считается  более значимой и оперативной, чем реакция традиционных международных институтов – ООН, ОБСЕ, и т.д., и всегда опережает официальную позицию ООН, тем самым, понижая ее роль и дискредитируя способности этой организации оперативно реагировать на угрозы международной безопасности. Одной из технологий формирования общественного мнения в рамках концепции «силового умиротворения», безусловно, является информационно-психологическая технология формирования образа «международного терроризма». Как отметил один из известных американских специалистов в области международных отношений, заместитель министра обороны в администрации Клинтона Дж. Най, «борьба с международным терроризмом - это … сфера, где «жесткая» сила остается решающей»[11].

Концепция «силового умиротворения» также идеально подходит для использования в политических целях колоссального военно-политического потенциала НАТО, оказавшегося в условиях однополярного мира  на периферии международной политики – действительно, альянс создавался для глобального противостояния с социалистическим лагерем и оказался полностью неприспособленным (в т.ч. – с точки зрения норм международного права) для участия в локальных конфликтах. Перестроив концепцию НАТО под идеологию «силового умиротворения», США получили возможность использовать в своих миротворческих операциях военные силы стран альянса, используя их как собственный инструмент политического воздействия и представляя это международному сообществу как еще один «мандат» безусловной поддержки (со стороны государств-членов альянса) проводимой ими внешней политики.

Концепция «силового умиротворения» в англо-саксонской модели предназначена для вытеснения из практики международных отношений собственно концепции «миротворческой деятельности», основанной на дипломатическом разделении конфликтующих сторон и вовлечении их в переговорный процесс при абсолютном соблюдении принципов уважения государственного суверенитета и невмешательства во внутренние дела стран, вовлеченных в политический конфликт, - за исключением ограниченного перечня случаев, перечисленных в уставе ООН (напр., угрозы гуманитарной катастрофы). Подтверждением этому служит мнение Р. Купера: «отношения между развитыми демократическими странами - это сегодня только одно из трех важнейших измерений в мировой политике. В системе отношений, связывающих индустриализирующиеся и доиндустриальные общества, принцип баланса сил и роль военной мощи по-прежнему актуальны»[12].

Наши заключения подчеркивают выводы, сделанные Дж. Наем, предложившим свою классификацию современных школ внешнеполитической мысли США: по его мнению, «гамильтонианцы» стараются проводить реалистичную политику, основанную на защите государственных и коммерческих интересов; «джексонианцы» применяют во внешней политике методы, способные обеспечить популярность у американской публики, а потому особенно склонны к силовым мерам; «джефферсонианцы» уделяют большое внимание вопросам демократических ценностей, однако рассматривают американскую демократию скорее как путевой маяк для других стран; «вильсонианцы» одержимы миссией распространения демократии в мире как цели американской внешней политики.

Наши заключения подчеркивают выводы, сделанные Дж. Наем, предложившим свою классификацию современных школ внешнеполитической мысли США: по его мнению, сегодня политическая элита США неоднородна и условно может быть разделена на четыре партии -  «гамильтонианцев», «джексонианцев», «джефферсонианцев» и «вильсонианцев». «Гамильтонианцы» стараются проводить реалистичную политику, основанную на защите государственных и коммерческих интересов; «джексонианцы» применяют во внешней политике методы, способные обеспечить популярность у американской публики, а потому особенно склонны к силовым мерам; «джефферсонианцы» уделяют большое внимание вопросам демократических ценностей, однако рассматривают американскую демократию скорее как путевой маяк для других стран; «вильсонианцы» одержимы миссией распространения демократии в мире как цели американской внешней политики. Внешнеполитические неудачи США последних лет, связанные, прежде всего, с провалом попыток получить международное одобрение операции в Ираке, по мнению Дж. Ная, во многом определяются тем, что внутри администрации Дж. Буша получила преобладание линия «джексонианцев». К ним Най причисляет б. вице-президента Р. Чейни и б. министра обороны Д. Рамсфелда, считавших, что возмездие за 11 сентября - лучшее оправдание для войны в Ираке. Най выделяет и вильсонианцев-неоконсерваторов, к которым он относит Пола Вулфовица. Эти политики полагают, что свержение диктатора и установление демократии является целью, оправдывающей саму себя и не требующей согласования с другими странами и международными внешнеполитическими институтами – ООН или НАТО. По мнению Дж. Ная, «соединение риторики обоих лагерей и применение концепции «жесткой силы» («силового умиротворения») в качестве основного инструмента политического воздействия  привело к созданию крайне негативного образа США на мировой арене»[13].

В отличие от «силового умиротворения», концепция «мягкой силы» - это технологии обеспечения добровольного подчинения других субъектов международного права, основанные на признании абсолютного превосходства в сфере идеологии, политики, экономики, морали. Причем, подчинение должно быть именно добровольное, что определяет приоритетность использования ненасильственных методов. К таким методам, в первую очередь, относятся технологии информационно-психологического воздействия на массовое и индивидуальное сознание населения, используемые в современных операциях психологической войны. Один из лучших примеров использования таких технологий на практике и вообще эффективности «мягкой силы» - это т.н. «бархатные революции», а базовая идеология, делающая привлекательным для массового сознания этот явно экспансионистский курс – это почти религиозная миссия по «экспорту демократии», сравнимая с крестовыми походами.

Основоположник современной концепции «мягкой силы» Дж. Най, введший это понятие в научный оборот еще в начале 90-х гг. ХХ в., утверждает, что современные нации, как правило, располагают тремя основными способами достижения власти:

- во-первых, путем использования угрозы силой («жесткая сила»);

- во-вторых, добиваясь согласия с помощью вознаграждений (покупки политического результата);

- в-третьих, прибегая к методам «мягкой силы», то есть привлекая последователей и союзников на культурно-идеологических основаниях[14].

Дж. Най определяет смысл силы как возможность добиться от других желаемых результатов. Такая возможность зависит от наличия у тебя тех или иных ресурсов осуществления власти, умения их применять, а также «контекста», то есть условий для их эффективного применения. В рамках международных отношений, иные ресурсы власти выглядят очевидными – это экономическая и военная мощь государства. Именно эти ресурсы Най определяет как «жесткую силу» по силе и однозначному характеру их воздействия. Однако только на этом властные ресурсы государства не исчерпываются – по мнению Джозефа Ная важную роль при стремлении добиться от других желаемых результатов играют также и другие факторы: культура страны, исповедуемые государством политические принципы и проводимая им внешняя политика. В том случае, если данные факторы могут работать на повышение привлекательности образа государства, они образуют особый ресурс, определяемый Наем как «мягкая сила». Она, по его мнению, побуждает политических лидеров или общественность с большим понимаем относиться к политике, проводимой государством, и тем самым зачастую позволяет добиться желаемых целей без непосредственного использования военных или экономических ресурсов.

Как замечает Дж. Най, «Каждый хорошо знаком с жесткой властью. Мы знаем, что военная или экономическая сила может заставить других изменить свою позицию. Жесткая сила может основываться на побуждении (пряник) или угрозах (кнут). Однако иногда вы можете добиться желаемых результатов и без осязаемых угроз или выплат»[15]. Основываясь на этом постулате, он предлагает особое понятие «мягкая сила», применимое к различным феноменам современной мировой политики. С тех пор понятие «мягкой силы» достаточно прочно вошло на Западе в политический и научный обиход. Его книга «Мягкая сила», посвящена подробному анализу этого фактора международной политики[16].

Согласно Дж. Наю, «Мягкая сила - это способность добиваться желаемого на основе добровольного участия союзников»[17], как уже состоявшихся, так и потенциальных, планируемых.  Таким образом, «мягкая сила» - это инструмент достижения главной цели любой операции психологической войны - обеспечение добровольного подчинения. Эта концепция активно используется США и его союзниками в своей политико-идеологической экспансии.

«Мягкую силу» можно было бы назвать использованием в управлении культурных и моральных идеалов, а также морального авторитета и превосходства над другими идеологиями и системами. В новой истории именно американцы были одной из первых наций в мире, которые научились эффективно использовать ее в своих интересах. Многие американские ценности, такие, как демократия, права человека, равенство возможностей, распространяясь за «железным занавесом», служили прекрасным подспорьем для американской внешней политики. В тот период Америка стремилась к достижению консенсуса со своими союзниками и сателлитами по вопросам мировой политики и настойчиво добивалась политической гегемонии в мире. В том числе и культурно-идеологическими средствами, преподнося себя как страну индивидуальных свобод, равенства всех перед законом, равных экономических и социальных возможностей.

Проблеме «мягкой силы» США посвящает свою редакционную статью главный редактор журнала New Perspectives Quarterly Натан Гардельс. По его мнению, «мягкая сила» органично дополняет политическую мощь США и служит эффективным средством легитимации их действий, причем не только в глазах американского народа и его союзников, но и в глазах народов постсоветского блока и в стран-сателлитов Соединенных Штатов с авторитарными и диктаторскими режимами[18]. Дж. Най анализирует тенденции к сокращению возможностей применения развитыми государствами военной силы для разрешения собственных проблем – из-за взаимного переплетения экономик, больших издержек, связанных с применением некоторых форм современного оружия, прежде всего, ядерного, а также снижение значения военной доблести и славы в шкале ценностей современных постиндустриальных обществ. При этом, особое внимание он обращает на то, что в нынешнюю эпоху информационной революции фактор привлекательности той или другой страны играет гораздо большее значение, чем раньше[19].

Политические и социальные ценности, исповедуемые Соединенными Штатами, с точки зрения Дж.Ная, в целом вызывают позитивное отношение к стране, а потому служат источником «мягкой власти», однако принцип двойных стандартов и отказ от следования данным принципам в собственной политике могут серьезно уменьшить значение данного источника. Одним из ударов по американской мягкой власти Най считает, например, чрезмерный отказ от многих политических свобод в нынешнем антитеррористическом законодательстве в США, а также бессрочное и практически бесконтрольное содержание подозреваемых в терроризме на базе в Гуантанамо. Это вызывает беспокойство различных общественных сил в Европе и снижает позитивный образ Соединенных Штатов. Главной опасностью для мягкой силы США в вопросах внешнеполитического курса бывший заместитель министра обороны США Дж. Най считает демонстративный отказ от консультаций с другими странами в выработке совместных решений по важным для США вопросам. «Это приводит к восприятию США как высокомерной и заносчивой державы и затрудняет исполнение многих решений, как в политическом плане, так и в экономическом – нынешний Иракский кризис хорошо продемонстрировал все издержки политики американской администрации»[20].

Мягкую силу Европы Най оценивает как очень высокую, однако считает, что стратегически этот ресурс не входит в противоречие с мягкой силой США и может дополнять ее при проведении умелой политики. Азиатский ресурс оценивается как недостаточный в настоящее время, но способный сыграть большую роль в будущем. Мягкой силой обладают также негосударственные международные организации – такие как Гринпис и «Врачи без границ», что также следует учитывать в современной политике. К международным негосударственным организациям он относит, в том числе, и террористические.

Дж. Най отдельно останавливается на вопросах наиболее эффективного применения мягкой силы Соединенными Штатами. По его мнению, Америке следует уделять особое внимание разъяснению собственных политических целей, оперативно оппонировать антиамериканским силам на информационном поле, а также быть готовой к ведению стратегических компаний и формированию благоприятного фона для важных политических инициатив США.

Особо Дж. Най рассматривает проблему Ближнего Востока. По его мнению, использование на Ближнем Востоке исключительно рычагов жесткой силы в случае с войной в Ираке уже показало свою ошибочность. К тому же на протяжении десятилетий в этом регионе Америка исходила из интересов сохранения стабильности и опиралась на традиционные авторитарные режимы. А во время ирано-иракской войны открыто поддерживала Саддама Хусейна, что очевидно шло в разрез с официально провозглашаемыми США политическими ценностями и не слишком способствовало усилению «мягкой власти» США в регионе. Между тем, с точки зрения Джозефа Ная, в долгосрочном плане достижение американских интересов в регионе невозможно без улучшения образа Америки и создания убежденности в справедливости преследуемых США целей у населения Ближнего Востока. Т.е., опираясь на это мнение, можно утверждать, что в сознании политических кругов США уже созрело понимание того, что невозможно найти способ разрешения конфликта в Ираке, если в отношении проводимых американскими властями реформ, направленных на политическое преобразование страны, не будет соблюдаться принцип ментальной идентичности, т.е. совпадения курса реформ с историческим мировоззрением и ментальностью населения страны. По мнению Дж. Ная, следует опираться на некоторые сохраняющиеся у жителей региона аспекты положительного восприятия Америки – в частности как страны передовых технологий.

Дж. Най вводит особый критерий оценки успешности внешней политики государства, который во многом совпадает с категориями рекламы и пиара – то есть создание позитивного морального и культурного имиджа для привлечения к реализации собственных политических интересов как можно большей потенциальной аудитории. Возможно, указывает он, построение внешней политики с учетом, в том числе и этих соображений – действительно ключ к успеху в информационную эру[21].

Информационно-психологическая война, в понимании представителей англо-саксонской модели,  также является прямым развитием концепции «мягкой силы», т.к. главная цель психологических операций – обеспечение добровольной подчиняемости общества или какой-то его части – лежит в основе всей концепции «экспорта демократии».

Интересно, что концепцию «мягкой силы» взял на вооружение и Китай. Так, по сообщению агентства Синьхуа, старший министр канцелярии премьер-министра Сингапура Ли Куан Ю 1 ноября 2007 г. заявил, что, анализируя реакцию всех сторон на саммит, посвященный 15-ой годовщине со дня установления отношений партнерства по диалогу между КНР и АСЕАН, можно увидеть, что влияние "мягкой силы" Китая постоянно возрастает.

По сообщению сингапурской газеты «Ляньхэ Цзаобао» от 2.11.2007 г., «Пекин также осознанно распространяет свое влияние с помощью «мягкой силы»» - об этом заявил Ли Куан Ю на торжественных мероприятиях, посвященных десятилетию со дня созыва Азиатской конференции по содействию предпринимательству в научно-технической сфере. По его словам, подъем китайской экономики открыл блестящие перспективы для Восточной и Юго-Восточной Азии в течение последующих 10-15 лет.

Влияние Китая на АСЕАН также очевидно. Как также отметил Ли Куан Ю, на прошедшем на днях в китайском городе Наньнин юбилейном саммите, посвященном 15-летию установления механизма диалога Китай-АСЕАН, китайская сторона продемонстрировала свою "мягкую силу" делегациям правительств стран АСЕАН. Старший министр также сказал, что продемонстрированная Пекином «мягкая сила» оказывает очень глубокое влияние[22].

2. Восточно-азиатская модель, главным (и наиболее активным) представителем которой сегодня является Китай, базируется на конфуцианской традиции, формирующей определенное отношение к использованию технологий психологического воздействия на современные конфликты.

В современных политических конфликтах, все чаще носящих характер столкновения цивилизаций (напр., конфликт в Косово, где столкнулись православная христианская цивилизация, радикальное направление этнического ислама и агрессивная миссионерская культура американского протестантизма), центральной проблемой становится сохранение ценностей, разрушение и трансформация которых является основной целью агрессора. Сам политический конфликт при этом во многом утрачивает черты «конфликта интересов» и становится, в первую очередь, «конфликтом ценностей», отодвигая интересы на второй план. Китай в этом отношении, как и другие страны АТР, со своей традиционной системой ценностей и собственным историческим путем развития становится мишенью для западных технологий, перекраивающих картину мира под стандарты англо-саксонской модели развития общества: это, в первую очередь, такие технологии как современные политическая, экономическая, информационная, социо-культурная (ментальная) глобализация и психологические операции во внешней политике. Проблема сохранения ценностей и защиты их от внешнего информационно-психологического воздействия всегда находилась в центре внимания национальных учений Китая. Многие китайские философы – Конфуций (VI-V вв. до н.э.),  Мэн-цзы (IV-III вв. до н.э.), Дун Чжуншу (II-I вв. до. н.э.),  неоконфуцианцы Чэн И (1033-1107 гг.) и Чжу Си (1130-1200 гг.) и др. интерпретировали ценностный аспект в контексте исследования психологии человека. В современной китайской научной литературе появилось немало публикаций, связанных с анализом ценностного плюрализма и основных идеологических течений (Цинь Ян, Лю Сюэи, Хэ Цинлян)[23]. Философы и культурологи Сунь Вэйпин, Ли Дэшунь, и Ван Мэн занимаются разработкой теории ценностей и ценностных ориентаций в связи с происходящими сегодня глобализационными процессами[24]. Духовные ценности традиционной культуры Китая и их взаимоотношение с процессами модернизации, глобализации и психологической войны разрабатываются в трудах Ду Вэймина, Чжан Шаохуа, Чжан Ливэня и др. Одной из значимых работ является монография Дин Чжигана «Глобализация в контексте политических ценностей КНР»[25].  Среди китайских работ по проблемам социальных преобразований и трансформации ценностей выделяется монография  Фэнь Луя «Социологические аспекты идеологического реформирования современного Китая», в которой автор намечает основные направления адаптации существующих сегодня в китайском обществе традиционных механизмов защиты и сохранения морально-идеологических ценностей к современным внешним агрессивным воздействиям (в т.ч. – к психологическим операциям противника). Выработка новой стратегии создания ценностно-идеологической базы является объектом исследования таких  философов как Сяо Вэйпин[26] и Ли Теин[27]. В последнее десятилетие, отражая происходящие в Китае перемены, появляются работы, в которых исследуются экономические, социальные, культурные последствия, детерминирующие ценностные ориентации[28]. При этом, большинство указанных выше китайских авторов сходится в мнении относительно того, что, несмотря на все изменения внешней социо-культурной среды, «ядро» традиционной культуры Китая, являясь базовой основой функционирования ценностей в современном китайском обществе, не подвержено сильному влиянию современных глобализационных  процессов. Традиционное наследие эффективно используется руководством КНР как инструмент формирования соответствующих ценностей и идеалов.

Расценивая Соединенные Штаты как основной ориентир для собственного позиционирования в мире, Пекин стремится развивать отношения с другими странами, прежде всего с Россией (в рамках Шанхайской организации сотрудничества), Европейским Союзом и Японией, а также с международными организациями (с Организацией Объединенных Наций и др.), с целью расширить политические и экономические связи, а также иметь возможность влиять на американскую политику в регионе. Пекин оценивает баланс отношений в «треугольнике» (Китай–Россия–США, Китай–Япония–США) и стремится создать благоприятные условия и возможности для продвижения китайских интересов путем инициирования двусторонних трений между третьими странами и Соединенными Штатами[29].

Подобная оценка ситуации в мире дает возможность китайским военным экспертам говорить о новых возможностях для Китая использовать нестабильность ситуации в собственных интересах. Это позволяет им квалифицировать ситуацию в мире хотя и как нестабильную, но отвечающую долгосрочным целям китайского руководства[30]. По мнению американских экспертов, Китай расценивает глобальную войну с терроризмом как предоставление «стратегически удобного момента» для достижения собственных внешнеполитических целей, как в АТР, так и в мире в целом[31]. При этом приоритетным инструментом в достижении стратегического превосходства Китай считает информационно-психологические операции, рассчитанные на длительную перспективу.

Важно отметить, что истоки возникновения понятия информационно-психологической войны, приписываемой западным военно-политическим кругам, также следует искать в истории традиционной китайской политической мысли. Не секрет, что современная концепция информационно-психологических войн США основана на трудах и практическом опыте стратагемной политики китайских военных и политических деятелей, таких как выдающийся полководец и государственный деятель Сунь-Цзы, живший в IV в. до н.э. в древнекитайском царстве Ци. Можно предположить, что, если бы, например, концепция информационных войн пришла бы в российскую политику и науку непосредственно из Китая, то, возможно, мы бы сейчас спорили о том, не является ли информационно-психологическая война всего лишь очередной фазой эволюции азиатской политической мысли, в которой традиционно почитаемая на востоке хитрость и коварство переплетаются в сложнейшей сети явных и тайных политических интриг.

Сунь-Цзы поставил психологическое воздействие на противника на одно из первых мест в военном противоборстве. В своем «Трактате о военном искусстве» он писал: «Во всякой войне, как правило, наи­лучшая политика сводится к захвату государства целостным; разрушить его значительно легче. Взять в плен армию противника лучше, чем ее уничтожить... Одержать сотню побед в сражениях – это не предел искусства. Покорить противника без сражения – вот венец искусства». Сунь-Цзы отмечал, что «война – это путь обмана», поэтому выигрывает тот, кто умеет вести войну, не сражаясь. Для этого надо, во-первых, «разрушить планы противника», во-вторых, «расстроить его союзы» и лишь в-третьих «разгромить его войска». «Разлагайте все хорошее, что имеется в стране противника. Разжигайте ссоры и столкновения среди граждан вражеской страны. Мешайте всеми средствами деятельности правительства». «Подрывайте престиж руководства противника и выставляйте в нужный момент на позор общественности»[32].

В трактате освещены основные приемы манипуляции противником путем психологического воздействия и дезинформации, в определенном сочетании составляющие механизм принуждения выбранного объекта к направленным действиям.

Значительное внимание, по мнению Сунь-Цзы, необходимо уделять получению знаний о личностных характеристиках противостоящих полководцев. Поскольку война – столкновение людей, наделенных определенными качествами, считал Сунь-Цзы, они и определяют ее ход. Введение противника в заблуждение приносит победу. Вся­кое решение военачальника по отношению к врагу должно исходить из этого. Но чтобы обмануть врага, его надо глубоко знать и прежде всего знать его качества.

Основные идеи Сунь-Цзы активно развивались другими китай­скими теоретиками. К их числу относится военный теоретик Чжугэ Лян (III в. н.э.), признанный Мао Цзэдуном в качестве достойного наставни­ка. Наследие Чжугэ Ляна в области психологического противостояния с военным противником было внимательно изучено и успешно использо­вано партизанами Вьетконга в Южном Вьетнаме в войне против США. Чжугэ Лян «никогда не размахивал мечом, ибо суть великой китайской военной традиции всегда сводилась к тому, что мозг обманет мускуль­ную силу». Он, как и Сунь-Цзы, считал, что «в военных действиях атака на умы – главная задача, атака на укрепления – второстепенная задача. Психологическая война – это главное, бой – это второстепенное дело».

Учитывая, что в открытых источниках и современных научных исследованиях содержится очень мало сведений о особенностях использования Китаем и другими странами Восточной и Юго-восточной Азии технологий информационно-психологического воздействия, кроме, может быть, самых явных примеров (КНР-Тайвань), лучше всего национальные особенности использования технологий психологического воздействия на конфликт можно уяснить из взаимного сравнения американской (англо-саксонской) и китайской (восточно-азиатской) моделей.

На наш взгляд, основные отличия восточноазиатской модели от англо-саксонской состоит в следующем:

- если представители англо-саксонской школы достигли совершенства в разработке и применении прикладных технологий психологического воздействия на массовое сознание населения в зонах конфликтов и вне их (напр., на население союзников и нейтральных стран), то восточно-азиатская школа разрабатывает технологии, формирующие стратегические механизмы управления региональной политикой на базе создания центров сил (в виде временных и постоянных союзов, коалиций, точек совпадения и пересечения интересов, векторов экспансии) и их перемещении в пространстве, используя технологии психологического воздействия на массовое сознание и на сознание представителей правящих элит как инструмент политического управления геополитическими субъектами (не только отдельными государствами);

- если американцы и другие представители англо-саксонской школы  воздействуют своими технологиями напрямую, то китайцы предпочитают делать глобальную политику чужими руками, формируя баланс сил в зоне их интересов и управляя ситуацией, временно раскачивая этот баланс в том или ином направлении и используя субъектов международных отношений, стремящихся восстановить равновесие, в качестве инструмента политического воздействия;

- относительно короткопериодные психологические операции других активных участников политической игры встраиваются китайцами в собственные операции, рассчитанные на длительную перспективу, и в этом смысле американцы с их простым, понятным и предсказуемым стремлением к мировому доминированию могут служить для китайцев орудием, используемым «втемную»;

- важное значение в национальных отличиях играет фактор времени. В планировании американцами и др. представителями западной элиты психологических операциях наблюдается определенная цикличность: большинство внешнеполитических кампаний не выстраивается на большой период времени, а четко привязывается к событиям внутриполитической жизни, в первую очередь – к цикличности президентских выборов. Китайцы же разрабатывают психологические операции, рассчитанные на длительную перспективу (возвращение Гонконга: психологическая операция «одна страна – две системы», Тайваня, вероятно, доктрина Великого Китая с границей, проходящей по Уралу), сравнимую с жизнью нескольких поколений, и способны придерживаться выбранного курса на протяжении всего периода, не отступая от него. В этом – особенность менталитета этой нации, и одна из причин того, что о проводимых китайцами операциях информационно-психологической войны мы практически ничего не знаем.

Убедительным примером эффективного проведения Китаем информационно-психологической операции могут служить мероприятия по информационно-психологическому воздействию на военно-политическое руководство, население и личный состав Вооруженных сил Тайваня в 1996 году в период проведения первых выборов президента на острове. В течение нескольких месяцев в СМИ, как китайских, так и иностранных, насаждалась мысль об абсурдности самой идеи независимости Тайваня и неминуемом возмездии (применении военной силы) со стороны КНР в случае ее провозглашения. Кульминационным моментом проводимых Китаем мероприятий по оказанию информационно-психологического давления на Тайбэй стали широкомасштабные учения Народно-освободительной армии Китая с реальными пусками оперативно-тактических ракет «Дунфэн-15» в районы, расположенные в непосредственной близости от острова. Результатом подобных действий явилось то, что ни в 1996 году, ни в последующий период военно-политическое руководство острова не помышляло о создании независимого государства. Косвенно эффективность психологических операций КНР подтверждает и создание в январе 2002 года на Тайване первого современного подразделения психологических операций, главной задачей которого стало противодействие пропаганде континентального Китая. Не случайно китайские эксперты заявляют, что «наиболее эффективная стратегия психологической войны состоит в том, чтобы воздействовать на разум противника, делая его неспособным к принятию управленческих решений»[33].

3. К романо-германской модели психологического воздействия на конфликт относится тактика  психологического управления, которую придерживаются ведущие государства Евросоюза, в первую очередь – Франция и Германия, но также и другие страны, Норвегия, Бельгия, Италия, добровольно занимающие активную позицию в регулировании конфликтов либо вынужденные ее занимать из-за угрозы инициации тлеющих этнополитических конфликтов на своей территории (фламандцы и валлоны в Бельгии, баски в Испании, бретонцы, корсиканцы и этнические диаспоры эмигрантов из Африки  во Франции, сицилийцы в Италии, и т.д.).

Европейские технологии психологического воздействия на конфликт строятся на принципе создания в сознании населения определенного образа конфликта, отличного от того, который формирует официальная идеология экстремистов, развязавших конфликт, и делающий этот конфликт управляемым. В отличие от представителей англо-саксонской модели, европейцы используют в качестве инструмента психологической обработки сознания технологии, перешедшие в политическую коммуникацию из сферы коммерции – речь идет о технологиях создания образа конфликта как политической «марки» (бренда) и продвижение его в сознание населения как коммерческий продукт, имеющий определенную рыночную стоимость и пригодный для потребления. Не случайно один из идеологов европейского политического маркетинга Жак Сегела указывает: «Политический деятель, в отличие от писателя, является продуктом потребления»[34]. Примером применения такой тактики может являться, например, политика Де Голля, выведшего Францию из конфликта в Индокитае и нашедшего, вероятно, единственно возможную схему политического урегулирования конфликта на территории колонии - Алжира. Однако, наиболее ярко этот технологический подход проявляется в современных европейских избирательных кампаниях.

Сегодня, наблюдая за стремительной эволюцией избирательных технологий, позволяющих политическим силам привести своего кандидата к власти, мы все более убеждаемся, что своим политическим успехом многие известные политические деятели обязаны удачно сформированному образу политика, сочетающему в себе волю к победе, уверенность в собственных силах[35], прагматичность политической программы, жесткость по отношению к политическим соперникам и трогательное внимание к проблемам и заботам простых избирателей. Современный политик просто не может обойтись без армии собственных политтехнологов, имиджмейкеров, промоутеров, специалистов по PR и политической рекламе, которые продвигают его образ как торговую марку, используя все возможности современных средств массовой информации и коммуникации. Действительно, в определенный момент избирательной кампании кандидат утрачивает индивидуальные черты и превращается в политический бренд, который и преподносится на выборах своему потребителю – обществу. В связи с этим нельзя не согласиться с Т.Ю. Лебедевой в том, что сегодня извечное стремление лидеров достичь власти и удержать ее обрело коммерческие черты с использованием всего медиатизированного арсенала, которым располагает современная эпоха[36].

В современных выборных технологиях марка политического деятеля или конфликта приобретает свойства товара, который необходимо грамотно продать политически активным гражданам. При этом коммерческая ценность такой марки определяется количеством голосов, отданных избирателями за данного кандидата. Сегодня политические технологии продвижения и продажи избирателям образа кандидата объединяет емкое понятие политического маркетинга, который, однако, имеет одну, присущую только ему, особенность: политический маркетинг[37], в отличие от маркетинга коммерческого, имеет дело с особым видом товара – образом (брендом) кандидата, который имеет своего потребителя (электорат), рынок сбыта (выборы) и коммерческую стоимость[38]. Сегодня и сфера политики, и сфера бизнеса действуют по законам маркетинга. В современной европейской политике маркетинг развивается в сторону создания развернутого образа лидера, включая и его «упаковку», и конструирование марки, и выбор основных тем кампании, и ее тональность[39].

В отличие от выборных технологий, в операциях информационно-психологической войны продуктом коммерческого потребления является не образ отдельного лидера, а образ конкретного политического события, цепочки таких событий, военной кампании или всего внешнеполитического курса государства-агрессора в целом. В  этом случае на фоне, например, успешно разворачивающейся военной кампании формируется торговая марка, представляющая вооруженное вторжение в определенном свете: например, в виде «миротворческой операции», призванной освободить многострадальный народ страны, подвергнувшейся нападению, от кровавой диктатуры, а все мировое сообщество – от угрозы, например, международного терроризма (2003 г., война в Ираке). Потребителем такого коммерческого продукта – образа военного конфликта, представленного на  рынке своей торговой маркой, по-прежнему остается общество, мнение которого лучше любых индикаторов отражает то, насколько успешно этот продукт продается.

Здесь ярко проявляется основное отличие европейского (романо-германского) подхода к психологическим технологиям от англо-саксонского (США):

- представители второго подхода стремятся трансформировать окружающий мир под себя, перестроить его в соответствии с собственной политической моделью организации общества и ввести туда свои правила политической игры; избыток политической силы и практически абсолютное доминирование англо-саксонских союзов в мировой политике предоставляет им такие возможности;

- представитель же первого подхода стремятся влиять на политические процессы, производя определенный политический продукт-марку (напр., образ политического деятеля или конфликта) и предлагая его гражданам как товар, который они могут принять, но могут и отвергнуть, в зависимости от общей успешности маркетинговой кампании. Так же как и в повседневной жизни, не всегда приобретенный товар полностью удовлетворяет покупателя, однако, применение технологий политического маркетинга, основанных на психологических методах воздействия на сознание, позволяет успешно решать проблему «сбыта».

Именно европейский стиль психологического воздействия на политические конфликты подчеркивает тот факт, что в современных технологиях информационно-психологического воздействия на массовое и индивидуальное сознание нет ничего такого, что не встречалось бы в повседневной межличностной и групповой социальной коммуникации. Европейцы не стремятся внедрить в зоне конфликта новый мировой порядок, поляризовать политически активное население  и сформировать из него новые политические страты, внедрив в них свои правила политической игры, а стремятся максимально использовать возможности существующих форм коммуникации, откорректировав в сознании населения образ конфликта и, как следствие, вызывая контролируемое сознательное изменение отношения к нему. Эта тактика позволяет европейским странам одновременно направлять конфликты в сторону их урегулирования, уважать неотъемлемые права прямых участников конфликта, избегая (по возможности) вмешательства в их внутренние дела (и втягивания в конфликт в качестве еще одного участника), и уклоняться от роли «главного полицейского».

Таким образом, сегодня в мире существуют три основных модели информационно-психологического регулирования политических конфликтов:

1. Англо-саксонская модель видит процесс разрешения конфликтов в полной, принудительной трансформации политических систем конфликтующих сторон под свои политические нормы и стандарты («демократический шаблон», следуя удачной терминологии корреспондентов газеты "The Guardian"), используя при этом как методы прямого силового давления («силовое умиротворение», «гуманитарные интервенции», борьба с «международным терроризмом», концепция «жесткой силы»), так и методы непрямых действий (концепция «мягкой силы»,«бархатные революции», психологическая война).

2. Восточноазиатская модель видит процесс разрешения конфликтов в интеграции (а, фактически, во встраивании) политических систем и ценностей конфликтующих сторон в собственную систему политических отношений (например, по принципу «одна страна – две системы»), постепенно растворяя в своей системе национальную идентичность политических систем более слабых участников международных отношений.

3. Романо-германская, или западноевропейская, модель видит процесс разрешения конфликтов в изменении взглядов участников конфликта на сам конфликт:

- в качестве объекта управления выбирается восприятие конфликта непосредственными сторонами конфликта, посредниками и международным общественным мнением в целом (через наиболее активных его выразителей);

- с помощью информационно-психологических технологий воздействия на массовое сознание  происходит формирование образа конфликта в глазах как непосредственных участников, так и третьих сторон;

- с помощью технологий политического маркетинга и рекламы происходит дальнейшее «продвижение» сформированного образа конфликта в сознании активных участников в виде и по законам продвижения «коммерческого продукта», «марки» или «бренда».

Исследуя западноевропейский подход к воздействию на современные конфликты, стоит отметить одно принципиальное отличие от англо-саксонской и восточно-азиатской модели: европейская модель не ставит задачу путем прямого вмешательства изменить политические системы участников конфликта (ни с помощью силового давления, ни с помощью «мягкой силы»), а стремится управлять сознанием политических элит, стоящих у власти в государствах-участниках конфликта, а также - сознанием различных слоев местного населения и международной общественности, побуждая их воспринимать конфликт в соответствии с предлагаемым им образом конфликта, т.е. смотреть на конфликт глазами европейского сообщества.

У России, находящейся на пересечении интересов англо-саксонской, восточно-азиатской и западно-европейской политики, в формировании собственного политического мировоззрения на формы и способы разрешения современных конфликтов есть две возможности: либо - следовать одной из описанных выше моделей, либо – искать собственный путь, сочетая в национальной политике сильные стороны всех трех основных подходов и, по-возможности, избегая их недостатков.

  [1] Грачев Г.В., Мельник И.К. Манипулирование личностью: организация, способы и технологии информационно-психологического воздействия. М.: ИФ РАН, 1999.

[2] Там же.

[3] Дж. Най. После Ирака: мощь и стратегия США. "Россия в глобальной политике". № 3, Июль - Сентябрь 2003

[4] С.Гриняев. Об основных направлениях строительства нового миропорядка по-американски. Красная звезда, 27.09.2002 г

[5] В своем выступлении перед выпускниками военной академии в Вест-Пойнте 4 июня 2002 г.президент США Дж.Буш заявил: «прошло то время, когда была возможность предотвращать конфликты путем устрашения противника применением силы. Сегодняшняя обстановка не терпит промедления в принятии решений, поэтому США в будущем будут ориентироваться на упреждающее применение силы против вероятного противника». - С.Гриняев. Об основных направлениях строительства нового миропорядка по-американски. Красная звезда, 27.09.2002 г

[6] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[7] Как указывает Дж. Най, «сторонники “новой односторонности” в политических кругах США настаивали на активном преследовании американских интересов и распространении американских ценностей. Тот факт, что Америка являет собой развитую демократию, сам по себе якобы достаточен для легитимизации ее целей». -  Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004.

[8] с их точки зрения.

[9] Как указывает Дж. Най, «…ООН при всех недостатках … остается важным источником легитимности в международной политике. Последнее вызывает особое недовольство «новых унилатералистов», которые совершенно справедливо указывают на недемократичный характер многих режимов, имеющих право голоса в ООН и возглавляющих ее комитеты. Печальным примером тому служит председательство Ливии в Комиссии ООН по правам человека». - Дж. Най. После Ирака: мощь и стратегия США. "Россия в глобальной политике". № 3, Июль - Сентябрь 2003

[10] Дж.Най. Мягкая сила и американо-европейские отношения. “Свободная мысль-ХХI”, №10, 2004

[11] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[12] Дж.Най. Мягкая сила и американо-европейские отношения. “Свободная мысль-ХХI”, №10, 2004

[13] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[14] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[15] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[16] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[17] Дж.Най. Мягкая сила и американо-европейские отношения. “Свободная мысль-ХХI”, №10, 2004

[18] Т.Дмитриев. Очарование «мягкой силы» Соединенные Штаты теряют культурно-идеологическое влияние в мире Политический журнал № 10 (61), март, 2005 г. http://www.politjournal.ru/

[19] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[20] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[21] Joseph S. Nye. Soft Power. The Means to success in world politics//N.Y. Public Affairs, 2004

[22] Газета "Жэньминь Жибао", 2.11.2007, http://russian.people.com.cn/31520/4991836.html

[23] Ян, Цинь. Чжунго чжунчан цзецзи: вэйлай шэхуэй цзегоу д чжилиу (Средний класс в Китае: тенденция будущей социальной структуры) / Цинь Ян. – Бэйзин, 1999; Сюэи, Лу. Дандай Чжунго шэхуэй цзецэн яньцзю баогао (Исследовательский доклад о социальных слоях современного Китая) / Лу Сюэи. – Бэйцзин, 2002; Цинлянь, Хэ. Данцянь Чжунго шэхуэй цзегоу яньбянь ды цзунтинсин фэньси (Комплексный анализ изменений социальной структуры современного Китая) / Данцянь Ли. – Тяньцзин, 2000.

[24] Вэйпин, Сунь. Чжунго цзячжилунь яньцзю ды сянькуан юй цюйши (Современное состояние и тенденции развития концепции ценностных ориентаций в трудах китайских ученых) / Сунь Вэйпин // Чжэсюэ юаньли (Принципы философии). – Бэйцзин. – 2006. - № 4.; Дэшунь, Ли. Цзячжи синлунь (Новая теория ценностей) / Ли Дэшунь. – Шанхай., 1995.

[25] Чжиган, Динь. Чуаньчиухуа дуй вого чженчжи цзячжи ды таочжань юй дуйсэ еньцзю (Глобализация в контексте политических ценностей КНР) / Динь Чжиган. – Бэйцзин, 2006.

[26] Вэйпин, Сяо. Шиши юй цзячжи. (Реальность и ценность) / Сяо Вэйпин. – Бэйцзин, 2000.

[27] Теин, Ли. Формирование ценностных ориентаций китайской нации в XXI веке / Ли Теин. – Бэйцзин, 1999.

[28] Многоликая глобализация / Под ред. П. Бергера и С. Хантингтона: пер. с англ. В.В. Сапова. – М.: Аспект Пресс, 2004.

[29] U.S. Department of Defense. FY04 report for Congress on the military power of the People’s Republic of China, р.15-16.

[30] С. Гриняев. Об основных направлениях трансформации Вооруженных сил Китая «21-й век», №1, 2005, с.79-108

[31] U.S. Department of Defense. FY04 report for Congress on the military power of the People’s Republic of China.

[32] Конрад Н.И. Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. - М.-Л., 1959.

[33] Авраменко А., Старунский А., Психологические операции НОАК. – М.:«Зарубежное военное обозрение» №4, 2005 г

[34] Seguela J. Ne dites pas a ma mere que je suis dans la publicite. P. Flammarion 1979

[35] В качестве примера может служить разработанная J. Seguela концепция формирования имиджа кандидата в Президенты Франции (кампания 1995 г.) Ж. Ширака «Спокойная сила», отвечающая мечте избирателя о спокойной и стабильной жизни.

[36] Лебедева Т.Ю. Путь к власти. Франция: выборы президента/Отв. редактор Я.Н. Засурский. – М.: Изд. Моск. ун-та, 1995. – с.10.

[37] Для выборов политический маркетинг – это комплекс средств с целью создания  адекватности кандидата его политическому электорату, представления его как можно большему количеству избирателей и каждому из них, создания различий между кандидатом и его конкурентами-противниками и увеличения числа голосов, необходимых для победы на выборах. – Le Net M. La communication politique // Problemes politiques et sociaux. P., № 620, Novembre 1990. p. 29.

[38] выражающуюся в абсолютных единицах – голосах избирателей, - и в относительных единицах – коммерческой прибыли, которую обеспечивает кандидат в случае своей победы силам, приведшим его к власти

[39] Лебедева Т.Ю. Путь к власти. Франция: выборы президента….. – с.16.