Раздел III. Психология тюремной среды

Глава 15. Тюремная субкультура в среде осужденных

15.1. История «воровской» и тюремной субкультуры

В становлении и развитии тюремной субкультуры ученые-пенитенциаристы выделяют следующие этапы: дореволюционный, первые годы советской власти (1917-1929), гулаговских лагерей (1930-1953), постсталинский (1953-1960), хрущевский (1960-1970), постсоветский (80-е годы и по настоящее время).

Этап дореволюционный. В России к началу XX столетия в среде обитателей тюрем и царских каторг уже существовала строгая система взаимоотношений. Общая арестантская масса была представлена несколькими сословиями, верхнее положение занимали «иваны» – главные носители тюремных традиций, тюремные старожилы, арестантская «аристократия». «Иван» – высший титул для заключенного, его присваивали лицу, имеющему большой криминальный опыт, хитрому, ловкому и способному избежать уголовного наказания. Еще их называли «бродягами». Бродяжничество было первой школой, учившей совершать преступления большинство уголовников. Многие из них были умными и волевыми людьми, но в целом это сословие преимущественно состояло из неоднократно судимых лиц, которые были грозой всех арестантов, а нередко и тюремной администрации. Они являлись законодателями, судьями и палачами, выносили и приводили в исполнение приговоры, иногда смертные, но всегда непреложные (В. Пикуль, 1989).

Второе сословие – «храпы», которые возмущались по любому поводу, всего добивались нахрапом, неправильным, незаконным, несправедливым образом, получали удовольствие от затеянного ими конфликта и при этом уходили в тень. Они стремились стать «Иванами», однако не могли этого достичь, поскольку не обладали достаточным криминальным опытом и необходимыми личными качествами.

Третье сословие – «жиганы». Это самая многоликая категория, в которую входили лица, допустившие нарушения «правил-заповедей», например, проигравшиеся в карты, мошенники, насильники.

Последнюю ступень арестантской иерархии занимала «шпанка» – бесправная, голодная, задавленная масса арестантов, состоявшая в основном из крестьян. Над ними издевались представители всех других сословий: «иваны» их давили, «храпы» запугивали и обирали, «жиганы» обкрадывали.

Жизнь тюремного сообщества подчинялась «правилам-заповедям» арестантской жизни, многие из которых были суровыми и даже жестокими. Прежде всего это касалось мести предателю. Любая измена, в какой бы форме она ни выражалась, влекла за собой смерть. Редко кому удавалось избежать возмездия, так как информация распространялась по сообществу с помощью записок (В.М. Анисимков, 1997).

Первые годы советской власти (1917-1929). В местах лишения свободы сосредоточились различные категории заключенных. «Иваны», «храпы», «жиганы», «шпанка» растворились в массе преступников новой формации – «спекулянтов», «изменников революции», «контры». Многие работники тюрем и мест заключения не знали, как управляться с ними, а тем более как исправлять их. Жизнь в тюрьмах часто стала регулироваться самими заключенными. Администрация осуществляла лишь внешний надзор. В местах заключения верховодили наиболее опытные и опасные преступники, подчинявшие себе остальную массу.

Происходило расслоение на различные группировки. Старые «авторитеты» и преступники новой формации («жиганы») постоянно боролись за сферы влияния. Если раньше «жиганы» играли роль «провинившихся», то теперь они не только быстро перенимали традиции и обычаи «авторитетов», но и стали интенсивно вырабатывать свои собственные. По закону «новых» любой член сообщества не имел права служить в армии, работать, занимать общественные и иные должности.

Между тем «жиганы» не смогли долгое время противостоять «авторитетам». Будучи потомственными арестантами, «иваны» («бродяги», «сидельцы», «каторжане», «староротские») все же удержали пальму первенства, поскольку лучше других ориентировались в условиях изоляции от общества. Их объединяли многовековые «ценности» преступного мира, и больше всего им помогали «истинная вера» и «старые заветы».

К «бродягам» примкнули «карманники» («щипачи»), близкие им по преступной практике, «босяцкому» духу. И те и другие считали себя настоящими преступниками, их основным занятием было воровство, большую часть своей жизни они проводили в заключении. Ряды «карманников» значительно пополнились в первые годы после революции 1917 г. за счет беспризорников.

«Иванов», «карманников» поддерживали квартирные воры («домушники»), воры, промышляющие в государственных учреждениях («налетчики», «гопники») и на железной дороге («майданники»).

В этот же период наметилось и разделение заключенных в зависимости от совершенных преступлений. Те, кто привлекался за имущественные преступления (воровство), стали именоваться «ворами», а за насилие и прочее – «фраерами». Видимо, именно тогда закрепилось почетное звание – «истинный преступник» и презрительное – «фраер» («прочий», «не вор», «мелкая сошка», «чужой»). «Воры» утвердились, а преступники «новой волны» теперь играли вторые роли, хотя некоторые из них приблизились к «верхушке».

В 20-е годы был принят ряд государственных специальных предупредительных мер по нейтрализации «воровского» влияния на других осужденных. При определении меры наказания и вида ИТУ учитывалось, кем и как совершено преступление. Лица, случайно совершившие преступления, направлялись в колонии и исправительные учреждения облегченного типа. Правонарушители, нуждающиеся в более длительной изоляции, соединенной с мерами исправительно-трудового воздействия, – в исправительные дома и изоляторы. Злостные нарушители режима, арестанты, отрицательно влияющие на других или подозреваемые в стремлении к побегу, отправлялись в одиночки и специальные общие камеры с особым наблюдением, изоляторы, штрафные разряды, где устанавливался более строгий режим.

К концу 20-х годов значительно возросло число осужденных. Это привело к тому, что стало допускаться совместное заключение социально опасных и случайных преступников, способствующее «заражению» последних уголовной романтикой и еще большему ухудшению обстановки в исправительных учреждениях.

Этап гулаговских лагерей (1930-1953). В конце 30-х годов произошел коренной перелом в деятельности всей исправительно-трудовой системы, что было обусловлено изменениями, происходящими в государстве.

С началом «развернутого по всему фронту наступления на капиталистические элементы» («кулаков», «оппортунистов», «вредителей») увеличилась численность заключенных и резко изменился их состав. Если в 1929 г. процент лишенных свободы «классово чуждых элементов» не превышал 3-4, то в 1931 г. он составил 35, возросла и общая численность контингента. Абсолютная централизация системы исправительно-трудовых лагерей уготовила ей участь общесоюзного исправительного дома, «граждан» которого могли перемещать в любой конец страны для использования на «стройках века» и в народном хозяйстве, что плохо сочеталось с их исправлением и перевоспитанием (М.Г. Детков, 1992).

Такое отношение было на руку «хранителям» уголовного наследия. «Воры», «бродяги», переведенные, как правило, в исправительно-трудовые лагеря из тюрем и изоляторов, окончательно отделились от других категорий лиц, отбывающих наказание, и силой, наглостью, хитростью добились высокого положения в местах лишения свободы.

Сложилась четкая трехуровневая структура криминального сообщества. Высший уровень: «вор в законе» («козырный вор», «всесоюзный вор», «центровой вор», «пахан») – абсолютный «авторитет» («лидер»); средний: «обычный вор», «привычный вор» – «авторитет»; нижний: «шестерки» («слуги») и прочие исполнители решений «воровского братства». Наиболее опытные организовывали сходки (собрания, съезды), на которых формировались новые и совершенствовались старые «идейные принципы» истинных арестантов. Новая «идея» основывалась на том, что «авторитетом» может стать лицо, выбравшее основным занятием своей жизни воровство (См.: Воры. Кто они? М., 1989.).

«Воровское» сообщество обязывало своих членов следить за порядком в лагере, устанавливать полную власть «воров». В противном случае они отвечали перед сходкой «авторитетов». По новому «арестантскому» обычаю признать «вором» могли только на основании решения сходки (собрания, съезда). Как правило, кандидат проходил трехлетнее испытание, тщательно проверялся. После этого ему давали рекомендации два-три «вора в законе», подтверждавшие, что принимаемый имеет определенные заслуги, что его поведение и стремления только воровские. «Авторитеты», рекомендовавшие новичка, несли перед сообществом ответственность за его дальнейшее поведение.

Прием включал в себя коронование «воров» и принятие присяги. Текст клятвы был примерно такой: «Я, как пацан, встал на путь воровской жизни. Клянусь перед ворами, которые находятся на сходке, быть достойным вором, не идти ни на какие аферы чекистов...». Предателей ждала суровая расправа. Существовало три вида наказания для «своих»: публичная пощечина за мелкие провинности, чаще оскорбления; исключение из сообщества (исключать – «бить по ушам» или переводить в «мужики»); смерть (наиболее распространенный в 30-50-е годы).

Возникновение указанных установлений и правил было обусловлено стремлением «воров» (6-7% в общей массе осужденных) окончательно подчинить своему влиянию преступников новой формации, не допустить в «блатной мир» случайных людей и расширить в местах лишения свободы круг заключенных, за счет которых можно было бы паразитировать. Эта своеобразная нормативно-целостная система защищала сообщество от развала, укрепляла устойчивость и сплоченность «воровских» группировок. Новые нормы существенно дополнили старые традиции и обычаи.

В исправительно-трудовых лагерях сохранились и привычные развлечения «арестантов», язык-жаргон, обычай присваивать клички. Обязанностью всех заключенных оставалось соблюдение «правил-заповедей» (не выдавать преступных действий и не помогать правоохранительным органам, не проигрывать лишнее в карты, не задавать лишних вопросов, не становиться гомосексуалистом). Следующая после «воров» группа в иерархии осужденных называлась «мужики» (безобидные, хорошие работники), в которую входили «шпанка», «черти», «бесы», а также «жиганы», не принятые «авторитетами» в свою среду. Ряды «мужиков» значительно пополнились в период раскулачивания. Бывшие крестьяне не были приняты «истинными арестантами» за своих, так как никто из них ранее не принадлежал к потомственным «ворам», а их «преступная деятельность» не имела ничего общего с «образцами» (В.М. Анисимков, 1997).

Однако, несмотря на то, что данная категория лиц не играла видной роли в преступном мире, в условиях, когда основное внимание уделялось производству и строительству, а труд стал обязательным для всех, когда на административно-хозяйственных, инженерно-технических и иных должностях использовались заключенные, «воры» не могли не приблизить к себе «мужиков». «Блатари» хорошо понимали, что можно не работать, но получать благодарности, высокий паек, зачеты только исключительно за счет работяг-«мужиков». Когда «воры» не могли находиться в составе бригад (из-за дисциплинарных взысканий, болезней), «добросовестно трудящийся контингент» передавал часть заработанных средств в «воровскую кассу» по заранее установленным нормам.

Со своей стороны, «хранители» не давали «мужиков» в обиду другим, поэтому «мужики» считали «блатарей» носителями лагерной правды, услуживали «ворам», подражали им в поведении, безропотно платили «налоги» (Б.Ф. Водолазский, Ю.А. Вакутин, 1979).

Третью ступень в традиционной иерархии заключенных занимали «фраера», к которым относились спекулянты, мошенники, коммерсанты. Прежний уклад их жизни, интересы, потребности во многом противоречили «воровским», поэтому долгое время «хранители» не признавали «фраеров», им отводились роли «мандеров» (исполнителей поручений других), «шпилевых» (картежников), они чаще других становились жертвами вымогательства, грабежей и разбойных нападений со стороны «авторитетов».

В 30-е годы вся лагерная жизнь, продиктованная политикой «перековки трудом», подчинилась вновь сформированному и окрепшему единому «воровскому закону», который никто не осмеливался нарушить. Такая ситуация1 сохранилась вплоть до 1941 г.

В начале Великой Отечественной войны из мест лишения свободы было досрочно освобождено около 25% от общего числа осужденных для отправки на фронт. В 1942-1943 гг. по специальным решениям Государственного комитета обороны были освобождены еще 10% заключенных.

В числе мобилизованных в армию оказалось немало «воров». Кроме того, в связи с усилившимся давлением администрации отдельные «воры» были вынуждены начать работать, что считалось серьезным нарушением «закона». Война разделила приверженцев уголовных традиций на две враждебные группы. Образовавшаяся довольно многочисленная группа «вероотступников» стала преследоваться «авторитетами».

В послевоенные годы произошел значительный рост преступности. Это было вызвано прежде всего тем, что часть «воров», бывших участников войны, вернулась к своему «ремеслу» и снова оказалась в исправительно-трудовых лагерях. Однако прежние товарищи не приняли «военщину» в свои ряды, исключив участие в сходках, съездах, «правилках» бывших военных как грубо нарушивших уголовные традиции и обычаи.

Между тем среди «военщины» было много вождей и идеологов преступной среды прошлого, которые никак не могли и не хотели смириться с новым для себя униженным положением и в 1948 г. приняли свой новый «воровской» закон (В.М. Анисимков, 1997). Его содержание в корне противоречило принципам поведения «правоверных воров». Например, «авторитетам» разрешалось работать в лагерях и тюрьмах старостами, нарядчиками, бригадирами, иметь семьи, не преследовалась их прошлая служба в армии.

Новоявленных «законников» «воры» между собой стали называть «польскими ворами» («поляками»). Их поддерживали бывшие военнослужащие (фронтовики, военнопленные) и отдельные «мужики».

К концу 40-х годов в местах лишения свободы образовались группы осужденных, объединенные новыми идеями, принципиально противоположными «воровским». В результате стали возникать серьезные конфликты между разными категориями осужденных, поскольку одни хотели восстановить свой статус, другие не желали уступать сферы влияния, «наследственное» право на власть. С 1949 г. стала разгораться «сучья война», а в 1951-1952 гг. она полыхала. Нередко столкновения между сторонами заканчивались поножовщиной. Если, например, в руки «военщины» попадал «центровой вор», то его часто не убивали, а «обезвреживали» путем совершения насильственного акта мужеложства. «Обезвреженный» («трюмленный»), чаще называемый «один на льдине», вызывал вполне понятное сочувствие со стороны прежних «авторитетов», однако в их среду уже не допускался (В. Шаламов, 1989).

Наиболее ярко это противоборство проявлялось в лесозаготовительных лагерях и лагерях Дальстроя, так как изоляция «бандитствующего элемента» состояла в перемещении его именно в эти ИТУ. «Воры» в новых условиях предпринимали все меры к сохранению в целостности системы уголовных традиций и обычаев. В отношении друг к другу они стали более решительными и принципиальными. В лагерях, на свободе непрерывно проходили сходки (суды, съезды). На съездах (на них присутствовали 200-400 делегатов) судили изменивших закону (Б.Ф. Водолазский, Ю.А. Вакутин, 1979).

В конце 40-х годов в очень трудном положении оказались «мужики». Это было вызвано тем, что с увеличением числа «авторитетов» в местах заключения «общие кассы» перестали справляться со своими функциями, «воры» повысили размер взимаемой с заключенных «дани» с 1/3 до 2/3 заработка. Кроме того, «мужиков» открыто притесняли «авторитеты», враждующие с «ворами». Всякий протест со стороны осужденных жестоко пресекался с помощью «фраеров».

В начале 50-х годов половина чрезвычайных происшествий в лагерях и колониях была обусловлена стремлением уголовников-рецидивистов вести паразитический образ жизни. Чаще всего они совершали насильственные акты мужеложства, избивали, а иногда и убивали. В результате образовалась новая категория заключенных: «обиженные», «опущенные», «девки». Им неписаными правилами запрещалось сидеть в одной камере с другими осужденными, принимать пищу за одним столом с «людьми» («ворами», «мужиками», «фраерами»), выполнять определенные виды работ. Это привело к открытым массовым выступлениям «мужиков» и лиц, примкнувших к ним. Образованные ими группировки в своих действиях руководствовались злобой, выдвигали лозунг мести «ворам». Бунтовщиков стали называть «махновцами», «беспределыциками», «беспределом». Они не признавали ни старый «воровской закон», ни новый – «сучий». «Беспредел» не допускал никаких «трюмиловок» и «правилок», придерживался принципа: смерть любому «авторитету», живущему за твой счет.

Из «мужиков», «фраеров» выделились и иные новые «масти», например: «зеленые», «красная шапочка», «белый клык», «дери-бери», «ломом опоясанные», «лохмачи». Во многих исправительно-трудовых лагерях стихийно оборудовались специальные зоны для раздельного содержания враждующих «мастей».

Постсталинский этап (1953-1960). К концу 50-х годов прекратилась тактика массовых перебросок «воров», «сук», «беспредельщиков» в отдаленные районы страны. Утвердился принцип: каждой новой группировке должен быть положен конец там, где она возникла. Совершенствовался режим содержания заключенных, строго регламентировался распорядок в ИТУ. Бригады стали отрядами, введен безналичный расчет с заключенными. Везде строго надзирали за «авторитетами». Эти преобразования можно назвать началом широкого наступления на «воровские» группировки.

Во второй половине 50-х годов все враждующие уголовные сообщества содержались отдельно. Не получая поддержки извне и не имея возможности жить за счет грабежей, вымогательства, картежной игры, часть «авторитетов» была вынуждена начать работать, что заметно пошатнуло сплоченные ряды «хранителей» «воровских законов». Возникающие между ними противоречия умело использовала администрация. Главарей и активных участников «воровского» сообщества помещали в штрафные изоляторы, специальные лагерные пункты, тюремные отделения. «Воров» заставляли ремонтировать охранные сооружения, помещения изоляторов. Все больше расшатывались их ряды, все труднее становилось соблюдать уголовные традиции и обычаи. Участники группировок, уже не опасаясь мести, стали порывать с преступным миром. «Поборники арестантской справедливости» лишились поддержки заключенных, которых ранее нещадно эксплуатировали. «Мужики» заявляли: «Мы не хотим ни «воров», ни «отошедших». Мы хотим работать и быстрее вернуться к семьям» (В.М. Анисимков, 1997).

Администрация мест лишения свободы активно проводила воспитательную работу, старалась создать атмосферу недоверия к «паханам» и «ворам». В ИТУ проводились открытые судебные заседания, на которых нередко общественными обвинителями и свидетелями выступали сами осужденные.

Таким образом, основная масса лиц, лишенных свободы, уже не только не поддерживала представителей преступного мира, но и не боялась их. Заключенные стали объединяться для борьбы с «ворами». Формировались советы актива, массовые секции при них и товарищеские суды. Осознав, что бессмысленно соблюдать «законы», многие «блатари» по собственной инициативе письменно отрекались от «блатной жизни». Впоследствии «воры» обозвали их «пошляками» или «лопнувшими».

Подписки «пошляков» работники ИТУ использовали для развенчания «авторитетов». Некоторые из них помещались в сборники для чтения осужденными во всех управлениях. Вновь отошедшие «воры» публично осуждали преступный образ жизни на страницах многотиражных газет, по радио и на собраниях.

В газете «Уральский лесоруб» Ивдельского УЛИТУ было опубликовано обращение двух бывших «воров в законе» к другим осужденным: «Посмотрите внимательно на человека, защищавшего воровские традиции. Всю жизнь он отдал тюрьме и преступлениям. Он потерял человеческий облик. Его страсти – это карты, водка и разврат. У него есть только одна забота – о собственном благополучии, одно только жадное волчье стремление – удовлетворить свои прихоти за счет своих товарищей. Поэтому мы говорим: «Не верьте больше так называемым «паханам». Одумайтесь, пока не поздно» (М.Г. Дебольский, 1990).

В результате проведенной работы преступность среди осужденных в отдельных исправительно-трудовых лагерях с 1956 по 1958 год сократилась более чем на 40%, побеги – на 43%, а число массовых беспорядков и разбоев – в 3 раза. Начался постепенный распад уголовно-бандитствующих сообществ в местах заключения, что руководство МВД СССР ошибочно восприняло как «окончательное разрушение преступной организации и исчезновение их традиций и обычаев».

Традиции и обычаи нельзя ни уничтожить, ни запретить в одночасье, поскольку невозможно веками унаследованные взгляды, образ мышления, привычки изменить сразу. Не случайно «паханы» в тюрьмах, исправительно-трудовых лагерях строгого режима по-прежнему старались прожить за счет молодых, которые соблюдали «воровской закон» из ложного стыда, ложной мужской чести или боязни расправы со стороны «своих». Более того, лишившись права на безраздельное господство в лагерях, «авторитеты» начали искать новые формы существования, соответственно видоизменялся и сам «закон».

Хрущевский этап (1960-1970). Изменения в уголовном, уголовно-процессуальном, исправительно-трудовом законодательстве 1958-1961 гг., усиление борьбы с преступным миром заставили «привычных преступников» реформировать свои принципы, нормы, запреты, вынудили их уйти в подполье.

Все «стойкие воры» (а их было в тот период около 3% от всей массы осужденных) оказались в колониях особого режима и тюрьмах, где за ними неустанно следили надзиратели, отменялось досрочное освобождение, урезались пайки за нарушение режима. Однако они продолжали действовать скрытно, хитро, чужими руками. «Авторитеты» подстрекали «фраеров», «хороших парней», «братву» на массовые протесты против официальных тюремных новшеств. Арестанты все чаще совершали акты членовредительства, объявляли голодовки, наносили на лоб татуировки типа: «Раб Хрущева», «Раб КПСС», «Раб коммунизма». Чтобы случаи «самоистязания за веру» не распространились на все исправительные учреждения страны, в 1962 г. была введена уголовная ответственность за подстрекательство.

К середине 60-х годов существенно изменилась структура «воровских» группировок. В тюрьмах, ИТК особого режима их костяк составляли так называемые «авторитетные фраера» («козырные», «центровые»), возглавляемые «ворами». В Средней Азии и Закавказье «вор» руководил «первой пятеркой», роли которой распределялись следующим образом: «телохранитель» отвечал за безопасность «вора», «содержатель общей кассы» – за сбор и сохранность «воровского общака», «советник» хорошо ориентировался во внутренней жизни ИТУ, помогал «вору» советами в разрешении «дел», с которыми к нему обращались другие осужденные, «ученик» – кандидат на звание «вора».

«Фраера» стали основной опорой «паханов» и первыми претендентами на звание «главарей». А там, где не было «воров», они становились абсолютными «авторитетами» (жили на положении «воров»).

«Воры» объединялись с «фраерами» и ранее, но к власти их не допускали никогда. Это было связано с тем, что число «воров в законе» к началу 60-х годов резко сократилось и сообщество нуждалось в пополнении. «Фраера» прекрасно понимали, что «блатарь» без поддержки ничего не может.

Кроме того, среди арестантов стало очень цениться умение «шпилять» (играть в карты). Карты были чуть ли не единственным источником «воровских» доходов. Проигравшего легко сделать зависимым (его уже не наказывали так сурово, как раньше). Среди «фраеров» было очень много «катал» (хороших игроков). Если в преступном мире 30-50-х годов «катала» абсолютно ничего не значил, то теперь он стал весьма нужным (В.М. Анисимков, 1997; Б.Ф. Водолазский, Ю.А. Вакутин, 1979).

Именно поэтому «фраерам» оказали теперь такое высокое доверие. На их преступное прошлое старались закрывать глаза, они отличались склонностью к лидерству, хорошо разбирались в «законах».

С изменением качественного состава группировок стали преобразовываться либо постепенно отмирать многие запреты. «Вор» теперь мог не только воровать, но и иметь семью, постоянный приют. На воровских сходках принимались решения, разрешающие «честно уходить» из сообщества, работать и даже вступать в контакты с администрацией (правда, в интересах «братства»).

Однако «традиция» все же диктовала: нельзя только разрешать, должны быть «заповеди», иначе потеряется и смысл «воровского закона». Сохранились самые важные «заповеди»: никогда не станет «честным вором» тот, кто служил в армии, слишком усердно трудился на «благо Родины» и заслужил этим досрочное освобождение, выполнял черновые работы, был сознательным гражданином, участвовал в общественных организациях или был членом актива ИТУ, отступал от «кодекса чести арестанта».

Единицы из «паханов» не приняли новых правил (их прозвали «нэпманскими ворами»), остальные вместе с «фраерами» поддержали все нововведения и приспособились к новым условиям.

Сохранялись и старые обычаи, например, сбор «общака». Последний предназначался якобы для оказания помощи осужденным, попавшим в ШИЗО, тюрьму, больницу. На самом же деле им пользовались лишь «авторитеты». Запрещалось писать жалобы, заявления «надзирателям».

«Хранители» относились своеобразно и к режимным требованиям. Они перешивали форменную одежду, отказывались надевать нарукавные повязки, пришивать нагрудные знаки. «Фраера», «хорошие парни», «братва» считали, что «отбывать» дисциплинарные взыскания – это «долг» и даже особая «доблесть». Однако главари старались показать перед администрацией свою лояльность. Им «предписывалось» быть всегда выдержанными, не допускать грубостей, не давать поводов для оскорблений, избиений, выходить на работу. «Авторитеты» лишь формально признавали свою обязанность трудиться, эксплуатировали должников, прибегали к обману, никогда не выполняли тяжелую работу.

Тюремный мир пытался защитить «воровские» традиции от общества, которое довлело над ним. Он старался насаждать их хитростью, насилием и изворотливостью.

Постсоветский этап (80-е годы и по настоящее время). Если несколько десятилетий назад в среде заключенных преследовалось любое сотрудничество с официальной властью, то сейчас уже не учиняются свирепые расправы с отступниками от тюремных обычаев.

В 80-е годы звание «вора» можно было купить. Сначала сведения о подобных случаях поступали из южных районов, наиболее пораженных коррупцией и протекционизмом, затем из других регионов страны. Раньше «вор» считался хранителем традиций сообщества. Каково же было удивление и разочарование преступников, проведших в заключении десятилетия, получивших новые сроки за принципиальные по тюремным понятиям поступки, когда представители профессиональной и организованной преступности «новой волны» ради досрочного освобождения не гнушались любыми средствами, даже сотрудничеством с администрацией. Не исключено, что падение нравственности в обществе способствовало росту профессиональной и организованной преступности. Ее представители распространяли в колонии и тюрьме свои воззрения на возможное и запретное. В настоящее время сообщество «воров» в ИУ – это «ядро антисоциального фронта» и имеет свою программу деятельности, содержащую систему принципов:

– насаждать в местах лишения свободы «воровские» нормы, традиции, обычаи и устанавливать определенную линию поведения в отношении различных категорий осужденных;

– поддерживать установленный нормопорядок, применять суровые санкции к непослушным;

– противодействовать влиянию актива в среде осужденных;

– искусно противостоять деятельности прокуратуры, МВД по укреплению правопорядка в исправительных учреждениях;

– объявлять войну развратникам, которые позорят уголовный мир, причислять их к «обиженным»;

– создавать и поддерживать в изобилии «общие кассы» – материальную основу существования «воровского» сообщества;

– терроризировать в местах лишения свободы тех, кто отказался от требований «арестантской элиты», а также всех свидетелей и «стукачей»;

– организовывать в среде арестантов картежные игры.

В то же время старые и новые лидеры пытаются мирно сосуществовать.

 

15.2. Криминальная (тюремная) субкультура: понятие, структура, функции

Вопросы криминальной (тюремной) субкультуры рассматривали как отечественные, так и зарубежные ученые, писатели, юристы-практики (В.М. Бехтерев, С. Бройде, С. Бонар, А.Е. Брусневский, Б. Валигура, М.Н. Гернет, П.И. Карпов, Я.М. Коган, А.Ф. Кошко, О.М. Купер, А. Подгурецкий, Г. Фокс, Э. Эриксон и др.).

В 30-е годы исследования по этой проблеме были свернуты как неперспективные в связи с господствующей в стране ортодоксальной доктриной: «покончить с преступностью в условиях социалистического общества». Лишь отдельные энтузиасты в разное время продолжали изучать тюремную субкультуру (М.Н. Гернет, В.И. Монахов, А.Л. Ременсон), причем результаты засекречивались.

В 70-90-е годы значительный вклад в разработку указанной проблемы внесли Н.А. Андреев, А.Г. Бронников, Б.Ф. Водолазский, С.И. Курганов, Л.В. Перцова, В.Ф. Пирожков, Н.А. Стручков, А.Н. Сухов, С.П. Щерба, Г.Ф. Хохряков и др. В настоящее время проблема криминальной (тюремной) субкультуры («другой жизни») в СИЗО и местах лишения свободы приобрела особую актуальность в связи с ростом общей и организованной преступности, а также коренным изменением ее характера и структуры. Она все более профессионализируется, срастается с мафиозными структурами, международной преступностью. Основанные на ней нормы, ценности, традиции, дегуманизирующие межличностные и межгрупповые отношения, находят все большее распространение в местах лишения свободы и оказывают на лиц, находящихся в СИЗО, исправительных учреждениях, тюрьмах, криминальное воздействие.

Знание криминальной (тюремной) субкультуры позволяет глубоко проникнуть в механизмы и закономерности ее проявлений в среде осужденных и выбрать эффективные пути предупреждения криминализации преступников.

Криминальная (тюремная) субкультура является духовной и материальной основой существования и деятельности преступного мира, живущего по своим законам. Ее ценности выступают реальным стимулом поведения личности и группы.

Тюремная субкультура – это совокупность духовных и моральных ценностей, регламентирующих неофициальную жизнь осужденных в местах лишения свободы.

Ее социальный вред заключается в том, что она деформирует взаимосвязь личности и общества, стимулирует правонарушения.

Структуру тюремной субкультуры образуют:

1) субъективные человеческие силы и способности:

– знания, умения, профессионально-преступные навыки и привычки, реализуемые в преступной деятельности;

– «философия» уголовного (тюремного) мира, отрицающая вину и ответственность за преступное деяние, оправдывающая преступный образ жизни определенными «воровскими» идеями;

– особый уровень индивидуального и группового нравственного и правового сознания (его основу составляют нравственный и правовой нигилизм и цинизм), облегчающего противоправное поведение;

– эстетические потребности, извращенные вкусы и предпочтения, формируемые по законам стадности («скопа») в уголовной среде;

– уголовная мифология, окружающая ореолом «честности», «смелости», «порядочности» конкретных преступников и их деяния;

– внутригрупповая психология отношений и управления преступным сообществом;

2) предметные результаты деятельности преступных сообществ (орудия и средства совершения преступлений, материальные ценности, добытые преступным путем, денежные средства, накапливаемые в «общаке»).

Тюремная субкультура выполняет функции: стратификационную, включающую нормы и правила определения статуса личности в группе в уголовном мире; поведенческую, устанавливающую нормы поведения представителей уголовной «элиты», «низов», «чужих» и др.; осуществление ритуала приема в уголовное (тюремное) сообщество; опознания «своих» и «чужих»; стигматизации и остракизма, разборок и наказания провинившегося члена сообщества; коммуникативную (уголовный жаргон, ручной жаргон и др.).

Привлекательность субкультуры обусловлена тем, что в ней имеются возможности для самоутверждения осужденных и компенсации неудач, постигших их в обществе; процесс криминальной деятельности включает риск, экстремальные ситуации, окрашенные налетом романтики, таинственности и необычности; отсутствуют ограничения на любую информацию (прежде всего интимного характера).

Тюремная субкультура – динамичное явление, она развивается вместе с изменением характера и структуры преступности. Некоторые из впервые осужденных, попадая под влияние опытных преступников, начинают слепо следовать им, называть себя «пацанами», «правильными пацанами», стремятся примкнуть к «авторитетам» (С.П. Щерба, С.И. Курганов, Л.В. Перцова, 1985).

По мнению многих авторов, тюремная субкультура представляет собой неизбежное явление, поскольку осужденные в местах лишения свободы пытаются найти способы ослабления тяжких условий изоляции, обрести свою роль в вынужденном сообществе. Польский исследователь Б. Холыст считает, что «другая жизнь» возникает в местах лишения свободы в связи с коллизией между моральными ценностями, признающимися администрацией учреждения, и ценностями, которые признаются частью содержащихся в этих учреждениях осужденных, чаще всего объединяющихся в малые группы, имеющие своеобразный кодекс.

Формальная организация жизни осужденных в условиях лишения свободы не способна охватить все стороны жизни человека. Она сводит воедино лишь функциональные, имеющие отношение к делу элементы среды и функции человека. Человеку всегда не хватает возможностей для самовыражения, оставленных ему любой формальной организацией (Г.Ф. Хохряков, 1994).

Каждый осужденный привносит в формальную организацию свои ожидания, цели, настроения, мнения, поэтому в местах лишения свободы самоорганизация носит массовый характер, в нее вовлекаются все. К сожалению, она базируется на воровском законе, субкультуре «другой жизни». Отношение осужденных к тюремной субкультуре зависит от их категории, криминального опыта, вида преступления и др.

Тюремную субкультуру характеризуют: скрытый, тайный характер; наличие носителей в виде неформальных малых групп отрицательной направленности; негативное отношение к официально установленным правилам, требованиям; существование определенных атрибутов, символов, условностей, обязательных для выполнения; стратификация (В.Ф. Пирожков, 2000; А.Н. Олейник, 2001).

Расслоение осужденных таит в себе опасность, так как слои существуют автономно, не контактируют друг с другом. Общаясь с «низами», представитель «верхушки» может легко оказаться в «низах». Перейти в «верхи» очень сложно, а для «обиженных» смена статуса вообще исключена.

Общая категория «людей» при стратификации делится на «настоящих людей» и «людей». «Настоящие люди» – это выходцы из больших городов, обладающие значительным жизненным и преступным опытом.

Тюремный закон представляет собой систему неформальных норм, правил, установок, санкций против нарушителей, процедур разбора конфликтов, введения новых норм, действующих в сообществе заключенных или в пределах отдельной группы, касты заключенных. Он регулирует отношения между различными группами, позволяет устранять конфликты, возникающие между осужденными.

Тюремный закон непримиримо относится к доносительству, запрещает обвинять без доказательств, требует проявлять сдержанность и предусмотрительность в разговоре. Он осуществляется с помощью разборок и апелляции к «авторитетам». Наказание за нарушение – «опускание» и перевод в статус «опущенных», «обиженных», «петухов». Эта функция чаще всего возлагается на «сходняк» – постоянный совет «блатных» данного исправительного учреждения (В.Ф. Пирожков, 2000).

За соблюдением тюремного закона в колониях и тюрьмах ведется постоянный контроль, о чем свидетельствует письмо «воров» в Елецкую тюрьму: «Час в радость, бродяги. Мир и покой дому вашему. Пусть фортуна не обходит стороной сердца ваши. Мы смотрим на вас как на свою замену. Завтра вам всем обратно идти в «зоны». Надо думать, что вы скажете старшим братьям, фраерам, когда вас спросят за положение на этом централе. А отвечать придется. Не то сейчас время, чтобы жить на руку с этими... со звездочками. Создавайте больше братских хат, творите добрые дела, и они не останутся без внимания. Помните, жизнь не кончается в стенах Елецкого централа. Надеемся, что Профессор доведет эти мысли до конца. Привет вам от Интервента, Итальянца и всей босоты, кому небезразлична жизнь в доме нашем».

Для переправки письма делегат пошел на преступление, обменялся на этапе документами с осужденным, который направлялся в Елецкую тюрьму, и отправился туда под его именем. Перед отправкой в камеру протянул руку оперативнику, тот увидел, что нет двух пальцев, и тут же вспомнил личное дело и отпечатки всей пятерни. Так делегат «погорел».

В тюремной субкультуре содержатся разные нормы (санкции). Нормы субкультуры, распространяющиеся на всех осужденных, носят запрещающий и обязывающий характер. Они касаются взаимоотношений с администрацией и межличностных отношений. Так, запрещается оказывать помощь администрации в наведении порядка, выдавать соучастников преступления или раскрывать тайны жизни группы. Межличностные отношения сопровождаются запрещениями: укрывать предметы, предназначенные для «общего котла», воровать или брать без спроса у «своих», просить перевода в другое отделение или отряд без согласия членов группы.

К обязывающим нормам относятся: учить и знать жаргон, уметь играть в карты, играть честно; делать наколки (татуировки) в соответствии с занимаемым статусом; своевременно платить карточные и другие долги; признавать установленный групповой статус, власть «авторитетов»; нести ответственность за данное группе или отдельным представителям слово; защищать интересы группы от посягательств. За нарушение санкции следует избиение или лишение занимаемого статуса.

Нормы субкультуры, регулирующие поведение отдельных категорий осужденных, также подразделяются на запрещающие и обязывающие. Они различны для новичков, «обиженных» и привилегированных.

Осужденным, занимающим привилегированное положение в группе, запрещается вступать в контакт с «обиженными» (подавать им руку, брать что-либо из их рук, пользоваться их посудой, бельем и другими предметами, спать рядом с ними), есть и сидеть за одним столом, проявлять к ним сочувствие, оказывать им помощь. На лиц, принадлежащих к «элите», возлагаются обязанности контролировать поведение членов группы и принимать меры к тем, кто нарушил нормы и правила субкультуры, определять правила «прописки» и статуса новичка, прошедшего «прописку». Новичкам запрещается без разрешения «боссов» занимать свободное место за столом, нарушать правила «прописки» или не подчиняться «авторитетам», незаконно присваивать себе более высокий статус. «Обиженным» запрещается участвовать в «прописке», «воровских» играх, оспаривать распоряжения осужденных высоких «каст», брать самостоятельно продукты, получать пищу в первую очередь, есть за столом, пользоваться чужой посудой.

К обязывающим нормам субкультуры относятся: для новичков – пройти «прописку», вести себя в соответствии со статусом, установленным «пропиской»; для «обиженных» – выполнять работу за других осужденных, спать в отдельном месте, при следовании в баню нести мыло, белье, служить объектом полового удовлетворения для представителей высокой «касты», нарушать режим по указанию членов группы, выходить из спальни, столовой последним; для осужденных, занимающих высокий статус, – изгонять из своей «касты» лиц, нарушающих правила, определять статус новичка, прошедшего или не прошедшего «прописку» (С.П. Щерба, С.И. Курганов, Л.В. Перцова, 1985).

В колониях строгого и особого видов режима неформальные нормы поведения сдерживают импульсивность осужденных, устанавливают серьезную ответственность даже за неосторожно высказанное подозрение или оскорбление. Однако если это случилось, то те же нормы требуют санкции со стороны несправедливо обиженного в виде телесных повреждений, вплоть до лишения жизни (Г.Ф. Хохряков, 1991).

Данные, полученные А.Н. Олейником (2001) при исследовании вопроса, касающегося нарушения норм, показывают, что нарушение неформальных норм оказывается более опасным, чем нарушение закона.

Важным элементом «другой жизни» являются клички, выполняющие функции социального клеймения, возвышающие одних и унижающие других осужденных. У «вожаков» они, как правило, благозвучные, у представителей «низов» – нередко оскорбительные. В кличках отражаются физические недостатки человека, особенности его личности, привычки, характер преступной деятельности, социально-региональное происхождение, положение в групповой иерархии. Лица, получившие обидную кличку, впоследствии стремятся выместить свою злобу на других, придумывая им еще более унизительные клички.

Несмотря на внешний примитивизм, субкультура оказывает позитивное воздействие на осужденных, в частности, обеспечивает адаптацию через смягчение страданий, обусловленных изоляцией от общества. В то же время принятые в ней нормы, стандарты поведения противоречат нормам, принятым в цивилизованном обществе. Уголовники новейшей формации легко перешагивают как через традиции своих предшественников, так и через «воровскую солидарность». Если раньше во время «заварух» осужденные всегда обходили стороной колонистскую больницу (в память о заботе), то теперь они не щадят никого и ничего.

Итак, основное содержание тюремной субкультуры можно свести к следующим положениям:

– жесткость по отношению к более слабым лицам, отсутствие чувства сострадания к людям;

– пониженная эмоциональная идентификация с членами группы;

– нечестность и двурушничество в отношениях с администрацией и «чужими»;

– паразитизм и тунеядство, освященные традициями и тюремными «воровскими законами»;

– вымогательство у лиц, стоящих на низших ступенях групповой иерархии;

– картежные игры, алкоголизм и наркотики как средство сплочения преступной группы.

Основным механизмом сплочения осужденных в «другой жизни» выступает круговая порука с психологической защищенностью членов своей группы.

 

15.3. Стратификация в среде осужденных

Центральное место в тюремной субкультуре занимает система стратификации и такие выработанные преступным миром правила, традиции, которые специфически регламентируют права и обязанности членов сообщества, упорядочивают межличностные и межгрупповые отношения, оптимизируют криминальную деятельность.

В последние годы все больше осужденных руководствуются неофициальными нормами в различных сферах жизнедеятельности исправительных учреждений. Неофициальная нормативная регуляция приобретает обязательный характер. Речь прежде всего идет о ритуале приема вновь прибывших осужденных («прописке»), массовом выходе из самодеятельных организаций, отказе от условно-досрочного освобождения, добровольных взносах в «общак», более частом применении санкций к лицам, которые нарушают неофициальные нормы.

В. Пикуль ярко описывает иерархию осужденных в царской тюрьме. Сразу же от порога тюрьмы начинался штурм жилищных высот, ибо по положению на нарах каторга судит о достоинствах человека. «Иваны» занимали самые лучшие места, вокруг них располагались их «поддувалы», ударами кулаков и ног утверждавшие священные права своих сюзеренов от покушений «кувыркал». После «Иванов» чинно освоили нары «храпы» – еще не «иваны», но подражающие им, силой берущие у слабого все, что им нужно. За «храпами» развалились на нарах «глоты» – хамы и горлодеры, поддерживающие свой авторитет наглостью, но в случае опасности валящие вину на других. Когда высшие чины преступной элиты удовлетворялись своим положением на лучших нарах, тогда с драками и матерщиной все оставшиеся места очень плотно заполняли «кувыркалы», высокими рангами не обладающие. Наконец, для самых робких, для всех несчастных и слабых каторга с издевательским великодушием отводила места под нарами.

В механизме асоциальной субкультуры действуют, по мнению И.П. Башкатова, два взаимодополняющих механизма воздействия на личность осужденного и его статус: а) механизм самоутверждения и поиск способов психологической защиты личности в новой среде, в том числе от требований администрации; б) механизм взаимной агрессии членов сообщества, взаимного наказания и притеснения ради собственного удовлетворения.

Статус личности осужденного в системе асоциальной субкультуры определяют такие факторы, как жизненный опыт или бывалость, стаж преступной деятельности и количество судимостей, срок лишения свободы, соответствующие статьи.

Ролевые функции осужденных в системе асоциальной субкультуры связаны с положением в иерархии осужденных: неофициальный лидер – «хозяин», «шишка», «рог», «босс», «бугор», «пахан»; приближенный – «блатной», «авторитет», «отрицал»; пользующийся доверием – «кореш», «кент», «пацан», «фраер»; мальчик на побегушках – «шестерка», «шавка»; отверженный – «чушка», «шкварка», «минер», «дельфин»; шут – «максимка»; поедающий, ворующий у своих – «крыса»; запятнавший себя – «стукач», «телефонист», «радист», «дятел»; пассивный гомосексуалист – «обиженный».

«Авторитеты» в колонии для несовершеннолетних («рог зоны», «бугор», «босс», «отрицал», «пахан», «батя») являются создателями правил асоциальной субкультуры, верховными судьями в спорах и конфликтах; они хорошо знают порядки в исправительном учреждении и умеют безнаказанно их обходить, тесно связаны с представителями криминальной среды. 

Каждая роль диктует нормы поведения, на основании которых личность занимает то или иное положение в группе. Так, «борзый» – советник при «боссе» – соблюдает правила, готов по первому требованию группы нарушить режим. «Пацан» выполняет распоряжения «босса» и «борзых», требует соблюдения правил от «чушек» и «обиженных». На «чушек», «шестерок», «шнырей» возлагается черная работа, они служат объектом издевательства, если в группе нет «обиженных». «Обиженный», «опущенный» – исполнитель черной работы, объект сексуального удовлетворения.

В соответствии с ролью каждый осужденный в воспитательной колонии имеет свои права и обязанности. «Рог зоны», «босс», «отрицал», «пахан» могут распоряжаться имуществом всех членов группы, иметь лучшее спальное место, получать пищу в первую очередь и обязаны обеспечивать сплоченность членов группы на основе правил субкультуры, контролировать их поведение, определять характер санкций к нарушителям норм. «Борзый» может требовать беспрекословного подчинения от всех членов группы, держать в подчинении осужденных, не прошедших «прописку», применять санкции к нарушителям, он не должен вступать в двусторонний контакт с «обиженными». «Чушка», «шестерка», «шнырь» лишены привилегий и должны своевременно выполнять всю черную работу, знать, кому и что положено, и не требовать неположенного, не вступать в двусторонний контакт с «обиженными», не сопереживать им и не оказывать помощи. «Обиженный» не имеет никаких прав, он обязан питаться отдельно от всех, выполнять всю грязную работу (мытье туалета, уборка, стирка чужого белья), не общаться с другими осужденными, беспрекословно выполнять распоряжения любого члена группы.

Социальный статус личности «другой жизни» чрезвычайно устойчив. Информация о нем проникает в другие исправительные учреждения, где он оказывается после совершения нового преступления. Иногда этот статус сохраняется и при выходе осужденного на свободу.

Стратификация, по мнению В.Ф. Пирожкова (2000), явление в пенитенциарной системе типичное.

Тенденция к увеличению удельного веса неофициальных норм по сравнении с официальными и явная их криминализация приводят к размежеванию осужденных на категории в зависимости от их ориентации на те или иные нормы.

К первой категории относится актив, оказывающий помощь администрации в организации самоуправления осужденных. Осужденные этой категории поддерживают требования администрации, активно участвуют в самодеятельных организациях, добросовестно относятся к труду, отрицательно – к злостным нарушителям режима, раскаиваются в совершенном преступлении и намерены отказаться от преступного образа жизни после освобождения, стремятся использовать предоставленные законом льготы и возможность условно-досрочного (условного) освобождения (М.Г. Дебольский, 1990).

Нельзя, однако, утверждать, что осужденные данной категории полностью разделяют эти позиции и всегда руководствуются ими. Будучи солидарными с большинством из них, одни могут не признавать вину в совершенном преступлении или считать наказание слишком суровым, другие – относиться лояльно к нарушителям режима, третьи – участвовать в самодеятельных организациях из корыстных побуждений, а при отсутствии должного контроля со стороны администрации нарушать правила внутреннего распорядка исправительного учреждения.

Вторая категория осужденных – так называемые нейтральные. Принятые ими нормы имеют двойственный характер, а их поведение отличается непоследовательностью. Они ориентируются на официальные нормы, выполняют требования администрации, как правило, не нарушают режим отбывания наказания, добросовестно относятся к труду на производстве, стремятся к условному и условно-досрочному освобождению.

Вместе с тем они избегают участия в самодеятельных организациях, открыто не осуждают поведение нарушителей режима, уклоняются от поддержки администрации, актива, считаются со многими неофициальными нормами, действующими в среде осужденных. Категория «нейтралов» является наиболее многочисленной, и от того, на чью сторону они перейдут, зависит оперативно-режимная обстановка в учреждении.

Третья категория – лица, основным регулятором поведения которых выступают не нравственно-правовые нормы, а неофициальные правила: противодействовать администрации ИУ, отрицательно относиться к труду, стремиться занять престижную должность, доминировать над другими осужденными, жить за их счет, не участвовать в самодеятельных организациях, не выступать в роли свидетеля или потерпевшего, употреблять спиртное и наркотики, оказывать материальную и физическую поддержку своим друзьям («кентам»), пренебрежительно относиться к осужденным, которые не придерживаются неофициальных тюремных правил. В последние годы наблюдается тенденция к увеличению численности этой категории осужденных, повышению ее агрессивности, совершению захватов заложников, оказанию неповиновения администрации, организации массовых беспорядков.

Четвертая категория осужденных – пренебрегаемые. Их поведение противоречит как официальным (нравственно-правовым), так и неофициальным («воровским») нормам и обычаям. Они подвергаются постоянному гонению из общественных мест (клуб, столовая, жилая секция), им дают презрительные клички, устанавливают символические знаки, которые наносят на тело и личные вещи (например, пробивают миску для пищи). Это вызывает у пренебрегаемых глубокие психические переживания. Приведем выдержку из жалобы одного из таких осужденных: «... В колонии меня все презирают, отказываются со мной работать, стали изгонять из жилой секции, со стола в столовой, в общем, создали невыносимые условия. «Туда – не подходи, сюда – не стань, то – не бери», – все это я только и слышу от окружающих». Оказавшись в подобной ситуации, многие осужденные пытаются добиться перевода в другую колонию, совершают преступления, идут на самоубийство.

В последние годы произошли существенные изменения в составе данной категории осужденных. Раньше в нее входили преимущественно лица, склонные к гомосексуализму в пассивной форме (таких осужденных было не более 10 человек в ИУ). В последние годы она пополнилась за счет лиц, проигравшихся в карты и не способных рассчитаться, заподозренных в сотрудничестве с администрацией, изгнанных из высшей «касты» за нарушение воровских норм. К ним относятся не менее пренебрежительно, чем к склонным к гомосексуализму в пассивной форме. Изменились психология и поведение пренебрегаемых. Они стали адаптироваться к своему социальному статусу благодаря действию психологических защитных механизмов, которыми могут быть самоуспокоение, создание видимости своего благополучия, нередко игривый тон, шутовство, снижение личных притязаний, переориентация на другие социальные ценности.

Пренебрегаемые осужденные начинают не только инстинктивно (неосознанно) держаться близких по духу себе людей, но и объединяться в организованные группы, которые поддерживают друг друга. Созданные первоначально для самозащиты, эти группы впоследствии начинают совершать агрессивные действия по отношению к «мужикам» и вновь прибывшим слабым осужденным (вымогать продукты питания, присваивать результаты их труда). Так, осужденные из числа «обиженных», находясь в камере штрафного изолятора, задушили своего «обидчика», пытавшегося отнять у них пачку чая.

Особенность малых групп «обиженных» состоит в том, что их представители не играют в карты, сами не вступают в конфликты, внешне опрятны, вежливы с администрацией. Таким образом, их поведение мало чем отличается от поведения нарушителей режима содержания из числа «авторитетов», вызывает возмущение основной массы осужденных, порождает конфликты.

Индивидуально-воспитательная работа с данной категорией осложняется тем, что многие сотрудники ИУ, как и осужденные, избегают общения с ними. Общая профилактика состоит в том, чтобы не допустить пополнения этой категории осужденных. Решение этой задачи предполагает ведение борьбы не только с отдельными лицами, но и с групповым мнением, укоренившимися обычаями, неофициальными нормами и санкциями.

Значительный удельный вес среди «обиженных» имеют лица с психическими отклонениями (олигофрены в стадии дебильности), с недостаточно высоким уровнем культуры, примитивными взглядами на жизнь. Чаще всего они становятся пренебрегаемыми еще в следственном изоляторе, где широко распространены различные испытания вновь прибывших («прописка» и др.). Подследственный или осужденный (преимущественно из числа молодежи), не знающий правил «прописки», не может стать авторитетным. За ним закрепляется обидная кличка, он подвергается унижениям, причем нередко на протяжении всего срока отбывания наказания.

Среди «обиженных» часто встречаются осужденные, которые на свобода вели двойной образ жизни. Их притеснение – своего рода месть осужденных за двурушничество и содействие правоохранительным органам.

Большинство «отверженных» считают себя виновными в том, что попали б эту статусную группу. Одни, забывшись, стали пользоваться вещами и продуктами питания «обиженного», другие «нечаянно» закурили у него, третьи взяли хлеб.

О статусе осужденных можно судить по татуировкам. Влияние асоциальной тюремной субкультуры люди испытывают не только во время нахождения в колониях и тюрьмах, но и после выхода из них. Они придерживаются ее законов и правил на свободе по разным причинам: из-за боязни расправы, по привычке или же бравируя своим положением и романтикой преступной среды. Это свидетельствует о том, что тюремная субкультура является одним из передаточных механизмов между рецидивной и первичной преступностью. Таким образом, в связи с ростом преступности криминальная субкультура все более расслаивается на ряд подсистем («воровская», «тюремная», «рэкетиров», «проституток», «мошенников» и др.).

Субкультура, основанная на тюремном законе, имеет некоторые аналоги и в тюремной системе Запада. Но в России она обладает большей устойчивостью в силу коллективного содержания осужденных. Естественно, что пенитенциарная система, сохраняющая тюремную субкультуру, требует реформирования основ ее функционирования: правовых, организационных, производственных, административных, бытовых. При этом должны быть учтены психолого-педагогические, социально-психологические механизмы, стимулирующие и генерирующие эти явления, потому что мы имеем дело с устойчивыми явлениями в сознании лиц, отбывающих уголовные наказания. 

Ключевые термины и понятия 

Тюремная субкультура, содержание субкультуры, стигматизация, остракизм, тюремный закон, нормы стратификации, формальная и неформальная стратификация. 

Психологическое самообразование 

Вопросы для обсуждения и размышления

В работе С.П. Щербы, С.И. Курганова, Л.В. Перцовой «Социально-негативные явления в ВТК и борьба с ними» дается перечень нарушений неофициальных норм. Какие социально-психологические закономерности лежат в основе этих норм:

1) доносил на «людей»;

2) занимался пассивным гомосексуализмом;

3) принудительно стирал носки, принадлежащие «людям»;

4) мыл кому-то ноги;

5) взял пищу или папиросу из рук «фраера» либо взял что-то, что «фраер» держал во рту;

6) подал руку «фраеру», защищая его;

7) закурил папиросу, поднятую с пола в уборной;

8) ел из тарелки «фраера», пил из его кружки;

9) отказывался учиться жаргону? 

Рекомендуемая литература 

Андреев Н.А. Социология исполнения уголовных наказаний. – М., 2001.

Анисимков В.М. Тюремная община. Вехи истории. – М., 1997.

Башкатов И.П. Психология групп несовершеннолетних правонарушителей. – М., 1993.

Водолазский Б.Ф., Вакутин Ю.А. Преступные группировки, их обычаи, традиции, «законы» (прошлое и настоящее). – Омск, 1979.

Воры. Кто они? – М., 1989.

Гуров А.И. Красная мафия. – М., 1994.

Деболъский М.Г. Психологический анализ отрицательных тенденций в социальной среде осужденных. – М., 1990.

Кучинский А.В. Преступники и преступления. Законы преступного мира (обычаи, язык, традиции). – М., 1997.

Максимов А. Российская преступность. – М., 1998.

Олейник А.Н. Тюремная субкультура. – М., 2001.

Пикуль В. Каторга. – М., 1989.

Пирожков В.Ф. Законы преступного мира молодежи (криминальная субкультура). – Тверь, 1994.

Пирожков В.Ф. Криминальная психология. – М., 2001.

Стручков Н.А., Пирожков В.Ф. Асоциальная субкультура и ее профилактика//Исправительно-трудовые учреждения. – 1982. N2 20.

Хохряков Г. Парадоксы тюрьмы. – М., 1991.

Шаламов В. Очерки преступного мира//Левый берег. – М., 1989.

Шаламов В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1, 2. – М., 1998.

Шукшин В. Калина красная. – М., 1989.

Щерба С.П., Курганов С.И., Перцова Л.В. Социально-негативные явления в ВТК и борьба с ними. – М., 1985.

Энциклопедия юридической психологии/Под ред. А.М. Столяренко. – М., 2003.