ГЛАВА 1. КОНСТАТАЦИЯ УБИЙСТВА

3. НАСИЛИЕ ВЕЧНО

Насилие вечно как способ разрешения наших проблем, жизненно важных и самых ничтожных. К нему люди прибегают и тогда, когда этого, казалось бы, можно и не делать, но он, этот способ, так прочно сидит в нас, в нашей крови, в нашей повседневности, что отказаться от него очень трудно. Поэтому насилие и убийство выступают естественным и индивидуально целесообразным методом утверждения и самоутверждения, достижения успеха и одоления противника.

К. Лоренц писал, что пагубная агрессивность, как злое наследство, является результатом внутривидового отбора, влиявшего на наших предков десятки тысяч лет на протяжении всего палеолита. Едва лишь люди продвинулись настолько, что будучи вооружены, одеты и социально организованы, смогли в какой-то степени ограничить внешние опасности — голод, холод, диких зверей, так что эти опасности утратили роль существенных селекционных факторов, — так тотчас же в игру должен был вступить пагубный внутривидовой отбор. Отныне движущим фактором отбора стала война, которую вели друг с другом враждующие племена, а война до крайности развила все так называемые "воинские доблести". К сожалению, они еще и сегодня многим кажутся весьма заманчивым идеалом.

Существуют животные, которые полностью лишены внутривидовой агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных стаях. Можно было бы думать, что этим созданиям предначертаны дружба и братство отдельных особей, но как раз ничего подобного у них не бывает никогда. Личные узы, персональную дружбу мы находим только у животных с высокоразвитой внутривидовой агрессией, причем, чем эти узы прочнее, тем агрессивнее соответствующий вид, отмечал К. Лоренц. Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше личной дружбы и любви. Личные узы мы знаем только у костистых рыб, у птиц и млекопитающих, т.е. у групп, ни одна из которых не известна до позднего мезозоя. За время долгих эпох в истории Земли наверняка появлялись животные исключительно свирепые и агрессивные. Так что внутривидовой агрессии без ее контрпартнера, без любви, бывает сколько угодно, но любви без агрессии не бывает. Ненависть, уродливую младшую сестру любви, необходимо четко отделять от внутривидовой агрессии. В отличие от нее ненависть бывает направлена на индивида, в точности как и любовь, и, по-видимому, любовь является предпосылкой ее появления: по-настоящему ненавидеть можно, наверное, лишь то, что когда-то любил и все еще любишь, хоть и отрицаешь это [22].

Эти достаточно тонкие наблюдения позволяют объяснить многие сложные жизненные противоречия, не поддающиеся поверхностному анализу, многие, но далеко не все. Уродливая младшая сестра любви может возникнуть, часто мгновенно, и в связи с иными переживаниями, например, если субъект неожиданно обнаруживает в человеке, даже в малознакомом и незнакомом, черты, которыми обладает сам и которые для него чрезвычайно травматичны. Вместе с тем необходимо осознать, что поведение людей определяется не только разумом и культурной традицией, но подчиняется еще и тем закономерностям, которые присущи любому филогенетически возникшему поведению.

Сказанное не означает, что убийца отличается какими-то особыми врожденными качествами в том смысле, что он самой природой запрограммирован на насильственное лишение другого жизни. Краткое эссе Ф. Ницше "Жестокие люди как отсталые" скорее беллетристика, свободное упражнение ума, чем наука. В нем он пишет, что люди, которые теперь жестоки, должны рассматриваться как сохранившиеся ступени прежних культур; горный хребет человечества обнаруживает здесь более глубокие наслоения, которые в других случаях остаются скрытыми. У отсталых людей мозг благодаря всевозможным случайностям в ходе наследования не получил достаточно тонкого и многостороннего развития. Они показывают нам, чем мы все были, и пугают нас; но сами они столь же мало ответственны, как кусок гранита за то, что он гранит. В нашем мозге должны находиться рубцы и извилины, которые соответствуют такому душевному складу, подобно тому, как в форме отдельных человеческих органов, говорят, содержатся следы, напоминающие условия жизни рыб.

К. Лоренц считает, что человек не имеет "натуры хищника". Большая часть опасностей, которые ему угрожают, происходит оттого, что по натуре он сравнительно безобидное всеядное существо; у него нет естественного оружия, принадлежащего его телу, которым он мог бы убить крупное животное. Именно потому у него нет и тех механизмов безопасности, возникших в процессе эволюции, которые удерживают всех "профессиональных" хищников от применения оружия против сородичей. Правда, львы и волки иногда убивают чужих сородичей, вторгшихся на территорию их прайда или стаи; может случиться даже, что во внезапном приступе ярости неосторожным укусом или ударом лапы убьют члена собственной группы, как это иногда происходит, по крайней мере в неволе. Однако подобные исключения не должны заслонять тот важный факт, что все тяжеловооруженные хищники такого рода должны обладать высокоразвитыми механизмами торможения, которые препятствуют самоуничтожению вида [22].

В предыстории человечества не было развитых механизмов ни для совершения убийств, ни для их предотвращения. Нападающий, убивая свою жертву, обходился руками, царапая или удушая, зубами, чтобы укусить, палкой или камнем. Слабый еще мог взывать к тормозам агрессивности нападающего своими жестами покорности или жалобными криками. Когда же появилось искусственное оружие, пусть и самое примитивное, прежнее равновесие было резко нарушено, а возможности убийства и вообще внутривидовой агрессии резко возросли. Однако вместе с ростом технических изобретений, весьма облегчивших совершение убийств, появились и сформировались моральные запреты на подобные действия. Мораль, по определению Ф. Ницше, есть вынужденная ложь, с помощью которой должен быть обманут сидящий в нас зверь, в противном случае он растерзал бы нас. Без заблуждений, которые лежат в основе моральных допущений, человек остался бы зверем, теперь же он признал себя чем-то высшим и поставил над собой строгие законы. Поэтому он ненавидит более близкие к зверству ступени.

К. Лоренц справедливо отмечал, что уточненная техника убийства привела к тому, что последствия деяния уже не тревожат того, кто его совершил. Расстояние, на котором действует все огнестрельное оружие, спасает убийцу от раздражающей ситуации, которая в другом случае оказалась бы в чувствительной близости от него, во всей ужасающей отвратительности последствий. Эмоциональные глубины нашей души попросту не принимают к сведению, что нажатие на курок указательным пальцем при выстреле разворачивает внутренности другого человека. Ни один психически нормальный человек не пошел бы даже на охоту, если бы ему приходилось убивать дичь зубами или когтями. Лишь за счет отгораживания наших чувств становится возможным, чтобы человек, который едва ли решился бы дать вполне заслуженный шлепок хамовитому ребенку, вполне способен нажать пусковую кнопку ракетного оружия или открыть бомбовые люки, обрекая сотни самых прекрасных детей на ужасную смерть в огне. Бомбовые ковры расстилали добрые, хорошие, порядочные отцы. Демагоги обладают, очевидно, очень глубоким, хотя только практическим, знанием инстинктивного поведения людей — они целенаправленно, как важное орудие, используют отгораживание подстрекаемой партии от раздражающих ситуаций, тормозящих агрессивность.

Можно очень осторожно предположить, что современный цивилизованный человек страдает от невозможности разрядить свои инстинктивные агрессивные побуждения. Эти побуждения накапливались столетиями и в прошлом имели вполне "естественный" выход в непрекращающихся войнах и привычных нападениях на соседей. Сейчас вся сохранившаяся разрушительная энергия находит выражение либо в неврозах, предрасположенности к самоубийствам и несчастным случаям, если обычаи и традиции строго запрещают внутривидовую агрессию, либо, если подобных запретов нет, в совершении убийств, в том числе близких родственников. Но было бы заблуждением думать, что названные запреты больше распространены среди малых по численности народов, поскольку агрессия по отношению к сородичам грозит гибелью всей немногочисленной нации, народности или племени. Ничего подобного во многих случаях не бывало, поскольку история, и современная в том числе, дает множество примеров прямо противоположного братоубийственного поведения. Особенно важно напомнить, что войны не прекращаются и многие могут с их помощью выразить свою агрессивность.

Между тем и современная, и предшествующая эпохи давали и дают множество возможностей выхода природной агрессивности во вполне социально приемлемых формах. Сейчас это, например, служба в армии в мирное время или занятие спортом, участие в экстремистских общественных и религиозных движениях или в охране общественного порядка. Футбол, как я полагаю, обязан своей исключительной распространенностью и любовью к нему миллионов людей прежде всего тому, что является цивилизованным эквивалентом войны. То же самое можно сказать и о некоторых других видах спорта и вообще о некоторых занятиях. Разумеется, далеко не все жители цивилизованных стран могут быть отнесены к числу цивилизованных людей, а поэтому они находят выход для своей агрессивности в совершении насильственных преступлений. Высокая агрессивность многих российских дельцов в 90-х годах, т.е. в период первоначального накопления капитала, первых шагов в бизнесе, в значительной мере есть следствие десятилетиями накапливавшейся и не имевшей разумной разрядки человеческой агрессивности.

В принципе можно было бы согласиться с К. Лоренцом, что первый Каин тотчас же понял ужасность своего поступка. Довольно скоро должны были пойти разговоры, что, если убивать слишком много членов своего племени, — это приведет к нежелательному ослаблению его боевого потенциала. Какой бы ни была воспитательная кара, предотвращавшая беспрепятственное применение нового оружия, во всяком случае возникла какая-то, пусть примитивная, форма ответственности, которая уже тогда защищала человечество от самоуничтожения. К. Лоренц приводит ряд примеров, иллюстрирующих то, что люди первобытных племен, в том числе в наше время, ведя постоянные войны с соседями, поневоле должны были с особой осторожностью и бережностью обращаться друг с другом. Любой урон, а тем более убийство соплеменника часто наносил невосполнимый ущерб боеспособности рода или племени, повышая риск их полного уничтожения соседями. Поэтому тогда так легко было соблюдать десять заповедей Моисея и воздерживаться от убийства, клеветы, покушения на чужую жену и т.д.

В принципе, я повторяю, можно согласиться с тем, что Каин ужаснулся последствиям своего поступка. Однако такое допущение было бы абсолютно верным только в том случае, если бы все народы проявляли необходимую здесь мудрость. Однако, не просчитывая всех губительных результатов внутренних распрей, многие из них не просто перебивали друг друга и таким образом исчезали с лица земли, а настолько ослабляли себя взаимным истреблением, что становились легкой добычей более организованных и воинственных соседей. В конечном итоге они оказывались полностью уничтоженными. Но в целом человек от рождения не так уж плох, однако в рассматриваемом аспекте он не так уж и хорош для жизни в современном обществе. Это общество с его гигантскими городами, растущей анонимностью, фрагментарностью повседневного общения, слабым социальным контролем, высокой вертикальной и горизонтальной мобильностью, переплетением культур и смешением наций рождает очень слабые внутринациональные и вообще межличностные связи. Современный человек, особенно в условиях большого города, все чаще ощущает, что в первую очередь он должен рассчитывать сам на себя и защищаться от других, нередко при этом нападая на них. О последствиях своих действий для общества он задумывается редко.

Агрессивность человека в городских условиях может возрастать от чрезмерности информации и слишком большого числа социальных связей, в том числе тех, которые можно назвать близкими и даже интимными, от изматывающих и нередко многочисленных обязанностей, от сознания необходимости выполнять свой долг. К этому добавляются сложности и конфликты на работе, от которых многие привычно разряжаются насилием у себя в семье. Но чем дальше развивается цивилизация, чем меньше она отстает от культуры, тем больше должно появляться новых возможностей для появления благополучных выходов агрессивных тенденций, тем успешнее должен овладевать человек альтруистическими навыками, приходя к выводу (сознательно и бессознательно), что обязан сдерживать свои побуждения. Многие будут расплачиваться за такое подавление психическими и соматическими болезнями, но это тот оброк, который общество вынуждено платить. Люди, подобным образом рискующие собой и истощающие себя, заслуживают максимального внимания и помощи, они должны быть ценимы не меньше тех, для которых добродетельное поведение совершенно естественно. В этом общество должно видеть выгоду для себя в силу простого здравого расчета, особенно если оно сознательно стремится снизить уровень агрессивности.

Констатация того, что человек многое унаследовал от своих антропоидных предков, отнюдь не умаляет его достоинств, тем более, что унаследованное очень часто оказывается высокоморальным и в таком качестве давно вписалось в живую ткань культуры. Иными словами, типично человеческое поведение оказывается "чисто животным", хотя и отвечает самым высоким требованиям, только эта мысль приходит нам не сразу. Нельзя не согласиться с К. Лоренцом, что из структуры, образованной унаследованным и усвоенным, вырастают побуждения ко всем нашим поступкам, в том числе и к тем, которые сильнейшим образом подчинены управлению нашего самовопрошающего разума. Так возникают любовь и дружба, все теплые чувства, понятие красоты, стремление к художественному творчеству и научному познанию. Человек, избавленный от всего так сказать "животного", лишенный подсознательных стремлений, человек, как чисто разумное существо, был бы отнюдь не ангелом, скорее, наоборот!

Если человек унаследовал агрессию от своих далеких предков, если агрессия есть одно из неотъемлемых качеств всего живого, то задачей культуры является перевод агрессии в общественно полезное русло и удержание ее там. Если культура не смогла этого сделать в необходимой мере, если убийство всегда было и остается повседневностью, то это "вина" ее, а не наследства. Именно она постоянно поддерживает высокий уровень губительной разрушительности. Поэтому есть все основания думать, что существованием деструктивных порывов мы не в меньшей степени, а, возможно, и в большей, обязаны цивилизации. Такой подход почти не оставляет места для убаюкивающей мысли о возможности переложения всей ответственности на нашу звериную натуру, т.е. на далеких антропоидов. Такая мысль, кстати, неоднократно формулировавшаяся и столь же часто подвергавшаяся критике, обедняет и упрощает человечество и всю человеческую историю. Что такое списание наших долгов ни на чем не основано, подтверждает растущая агрессивность в современном мире.

Я имею в виду не только две мировые войны в XX веке (в прошлом они были невозможны), но и беспрецедентный взрыв жесточайшего насилия в отношении собственных народов в странах фашистской и коммунистической диктатур (в Германии, СССР, Китае, Камбодже), уничтожение ими мирного населения и военнопленных в других странах. Это позволяет предположить, что по мере развития человечества агрессивность и агрессия будут возрастать, тем более, что на знаменах современной цивилизации все чаще появляются призывы к убийству. Они родились еще во второй половине прошлого века из нигилистического всеобщего отрицания и вседозволенности, удачно перемешавшись с прекраснодушными теориями всеобщего благоденствия и окончательного спасения общества. Соответствующие концепции и теории создавались вполне респектабельными философами, поэтами и литераторами, которые абсолютно не были похожи на лесных разбойников, напротив, многие обладали высокой эрудицией и блестящим аналитическим умом, но никчемными прогностическими способностями.

Однако их вклад в разрушительные оргии весьма велик. Поэтому трудно согласиться с некоторыми исследователями (А. М. Руткевич), считающими, что тоталитарные режимы появились в Европе в итоге первой мировой войны, которую ни в малейшей мере не подготавливали ни Маркс, ни Ницше, ни метафизические бунтари и анархисты (в чем, кстати, их никто и не обвиняет). Не будь этой войны, замечает упомянутый автор, Гитлер остался бы неудачливым художником-копиистом, Муссолини редактировал бы газету, о Троцком и Сталине можно было бы прочитать лишь в примечаниях к какому-нибудь чрезвычайно дотошному труду по истории рабочего движения. К сожалению, история, как известно, не имеет сослагательного наклонения, а отношение Троцкого и Сталина к рабочему движению весьма своеобразно, но это, конечно, мелочь в данном контексте. Что касается Маркса (и Энгельса тоже), то достаточно почитать "Манифест Коммунистической партии", чтобы убедиться в том, к какому кровавому разбою он призывал. Ницше, разумеется, не виноват в том, что его так прочитал Гитлер, но ведь фюрер так относился к нему, а не, скажем, к Гете.

Хотя человек и агрессивен по природе, он не будет убивать и мучить только потому, что унаследовал разрушительные тенденции — такие поступки могут иметь место только потому, что социальная среда сформировала соответствующие мотивы и придала агрессии противоправную окраску. Но человек отнюдь не индифферентен и покорен внешним влияниям, он оказывает обратное воздействие на социальное окружение и прирожденными своими особенностями, в том числе патологическими или близкими к ним, и теми чертами своей личности и характера, которые до этого уже сформировались все той же средой. Если она была враждебна ему, его ответные деструктивные реакции становятся более возможными. В целом, не желая здесь подводить какие-либо итоги, свой подход к проблеме агрессии и убийства я бы назвал биосоциальным.

Человек не будет убивать и мучить в силу только унаследованных деструктивных стремлений, он способен убивать и мучить ради самого убийства и мучения. Это обычно то, что можно назвать садизмом, и такие поступки имеют глубинный смысл, порождаются внутренними конфликтами и психотравмирующими переживаниями, психологически выигрышны, но все они связаны с социальной жизнью индивида, его статусами и отношениями. Социальные условия являются теми механизмами, которые запускают в действие агрессивные тенденции. Ниже я подробно остановлюсь на том, что подобное поведение весьма характерно для лиц с психическими патологиями, обладающими способностью снижать эффективность социальных запретов или вообще снимать их.

В душе нашей эпохи человек стал лишь приблизительным отражением самого себя, отражением, как на поверхности воды, при малейшем волнении которой неузнаваемо изменяется внешний облик. Поэтому его уничтожение, т.е. не собственно индивида, а лишь его подобия, уже не представляет моральной проблемы. Собственно это даже не личность в ее цивилизованном понимании, а больше биологическая особь. Мораль при этом не отрицается, она как бы больше не существует, и ее не принимают во внимание, а остальные правила, регулирующие жизнь, скорее, технические стандарты. В лучшем случае есть возможность лишь констатировать неверие в то, что мораль сохранилась.

Сказанное можно отнести ко всему обществу или ко всей стране (тоталитарной прежде всего), а также к отдельным их слоям или социальным группам, в которых насилие совершенно привычно и под его сенью растет одно поколение за другим, в которых правит случай, пролагая путь в темноте, в которых большинство становится либо насильниками и убийцами, либо их жертвами. При этом здесь насилие я понимаю в самом широком смысле — от словесных унижений, от принуждения к определенным действиям до лишения жизни. Тоталитаризм почти сразу научился извлекать пользу из насилия, многократно умножая его и делая повседневностью, низводя людей до средства достижения цели.

Изучение насилия и жестокости в европейской науке началось сравнительно недавно — лишь со времен первой мировой войны. До этого Европа жила в счастливой уверенности, что агрессивные войны и государственное насилие для нее уже в прошлом и ничто уже не сможет нарушить ее мир и покой. То, что происходило в Азии, Африке и Латинской Америке, как-то проходило мимо сознания как нечто территориально и психологически весьма далекое. Действия большевиков и фашистов, события первой и особенно второй мировых войн показали, что отныне агрессия относится к числу глобальных для человечества проблем.

Конечно, с 70-х годов прошлого века начала формироваться криминология, но она никогда, ни тогда, ни теперь, не изучала преступность на уровне государства и межгосударственных отношений, преступность в высших эшелонах власти, преступность, которая проявляется в репрессиях против собственного народа и на завоеванных территориях, вопросы агрессии в войнах. Проблемы деструктивности в самом широком аспекте стали исследоваться философами и психологами, криминологи же занялись изучением насилия исключительно на бытовом уровне, в повседневной мирной жизни людей. О качестве соответствующих криминологических работ я скажу ниже.

Знанию об агрессии наука и общество обязаны в первую очередь таким выдающимся мыслителям, как А. Камю, К. Лоренц, 3. Фрейд, Э. Фромм. К сожалению, отечественная наука сказала об этом до обидного мало, хотя эмпирического материала для исследований коммунистическая диктатура предоставила в избытке. Понятно, что в те годы никто не разрешил бы проводить соответствующие изыскания, но, во-первых, науке разрешение не требуется, и, во-вторых, сейчас никто не мешает этим заняться. То отношение к нашему тоталитарному прошлому, которое сейчас так часто характеризуется непониманием этого прошлого, его недооценкой, желанием забыть и даже оправдать его, в немалой степени обусловлено неизученностью соответствующих вопросов в отечественной науке. О сущности большевистской репрессивной системы и ее вождях мы намного больше узнаем из работ зарубежных ученых.

В этом разделе я пытался показать, что агрессия отнюдь не однородна по своим этическим, психологическим, криминологическим и иным значимым характеристикам, хотя все явления агрессивного ряда во многом схожи и неизбежно переплетаются друг с другом. Необходимо все время иметь в виду, что агрессия, агрессивность, насилие и нападение нравственно нейтральны в отличие от жестокости и убийств, которые всегда порицаемы, но все эти проявления могут иметь одни и те же корни. Их социальная сущность зависит от юридической и нравственной оценки.

Теперь можно перейти к выяснению природы, причин и функций убийств, стремясь при этом избежать бихевиористских заблуждений, если понимать под ними представления о человеке, об убийце в том числе, лишь как о механизме, приводимом в движение в результате воздействия только внешних социальных факторов.

---