I. Влияние преступления на экономию общественной жизни. Краткая характеристика основных положений позитивной школы уголовного права

Изучение человеческой преступности, ее факторов и средств борьбы с ней образует один из труднейших, а вместе с тем и важнейших отделов человеческого ведения, затрагивающий самые насущные, животрепещущие интересы общественной жизни. Я говорю: один из труднейших потому, что в преступлении - весь человек со всеми тончайшими движениями его психической сферы; я говорю: один из важнейших потому, что преступность данного общества - это продукт его болезней, его неурядиц.

Однако, на первый взгляд, может казаться, что вопрос о преступности представляет собой вопрос, значительно выделенный и обособленный в ряду других общественных вопросов, вопрос, мало затрагивающий здоровые стороны общественной жизни и могущий претендовать лишь на слабую степень общественного внимания. Преступления на первый взгляд могут казаться лишь сравнительно незначительными нарушениями правильного течения общественной жизни, происходящими притом лишь в отдельных точках, если можно так выразиться, того громадного пространства, на котором совершается смена социальных явлений, нарушениями, сравнительно скоро и легко восстанавливаемыми действиями органов общественной власти.

Так действительно значительное большинство, по-видимому, и смотрит на преступления, которые останавливают на себе его внимание или только тогда, когда они представляют поражающие воображение особенности, или же когда преступления вообще, а однородные в частности слишком быстро возрастают в числе. В первом случае выдающиеся по условиям своей обстановки преступления вызывают к себе со стороны общества такое же отношение, какое вызывает и всякий интересный трагический роман, дающий место убивающим время разговорам, а во втором (как это, напр., имело место в 60-х годах при развитии гарротерства в Англии и как это имеет теперь место во Франции по вопросу о быстром возрастании рецидива) обыкновенно начинают раздаваться настойчивые требования энергических действий со стороны уголовной юстиции и усиления суровости наказаний, предназначенных распространять спасительный страх между действительными и готовящимися совершителями преступлений.

Исследование же причин или факторов явлений, занимающее видное место в точных науках, по отношению к вопросу о преступности, к несчастью, пока еще мало останавливает на себе внимания, и все ограничивается лишь моментами самого преступного деяния, которые и служат исключительными предметами не только общественного, но в большинстве случаев и судебного обсуждения. То же и по отношению к последующей судьбе виновника деяния. После приговора, в силу которого он становится признанным преступником, его судьба мало или даже и вовсе не останавливает на себе внимания общества. На время своего наказания, иногда пожизненного, преступники становятся ломтями отрезанными, тюремными людьми или, как выражаются наши арестанты, людьми особого "каторжного звания"*(2), забота о которых всецело передается ближайшей тюремной администрации, причем члены последней в значительном большинстве случаев являются людьми решительно неподготовленными и неспособными к возлагаемой на них важной деятельности*(3). Но не только общество вообще, но часто даже и люди, более близко стоящие к тюремному делу, немногого и требуют от членов ближайшей тюремной администрации. Это немногое сводится к возможно крепкому охранению порученных их надзору арестантов во время отбывания последними постановленных судом наказаний. А что делается за этот период времени за стенами тюрьмы, каким воздействиям подвергаются осужденные, какие новые особенности прививаются этими воздействиями их характеру, их нравственной личности, насколько эти особенности способны гарантировать общество от новых преступлений со стороны осужденных? - все это вопросы, хотя и наиболее существенные, но, к сожалению, еще слабо проникающие в сознание общества и мало останавливающие на себе его внимание.

А между тем, едва ли есть много вопросов, которые, как это замечено уже выше, так глубоко затрагивали бы все стороны общественной жизни и были бы соединены такой интимною связью с интересами всех и каждого, как вопрос о преступности и последующих за приговором воздействиях на преступника, предназначенных для того, чтобы, если возможно, сделать из последнего терпимого члена общества. "Из всех явлений нравственного мира, - совершенно справедливо замечает Guerry, - наиболее вредные для общества суть те, знать которые представляется наиболее интереса и которые должны быть вообще возможно лучше констатируемы: это - преступления"*(4). Не говоря о том, как дорого обходится обществу содержание преступников и преступных пауперов*(5), ложащееся тяжелым бременем на общественные кассы, черпающие свои средства из карманов плательщиков; не говоря о невыгодах отвлечения от производительного труда множества рук и голов, нужных для охранения, сыска, суда и содержания всех этих лиц в тюрьмах и иных учреждениях*(6); не говоря о непосредственных значительных ущербах, причиняемых преступлением и о посредственном вреде, являющемся следствием вносимого преступлением страха, горести и отчаяния, ослабляющих силы множества людей, так или иначе задетых преступлением; не говоря также о порче и одичании, вносимых в общество, как самим преступлением, так и наказанием, превращающим на более или менее долгий срок личность согражданина в уголовного раба, - я укажу здесь лишь на одну из сторон сложного вопроса о преступности и притом, по моему мнению, на одну из наиболее важных его сторон. Преступление - это лишь один из симптомов тех или других анормальностей в общественных отношениях и в условиях общественной жизни, а вместе с тем и один из симптомов дефективности или порочности психофизической организации деятеля, обусловливаемой (по меньшей мере, в громадном большинстве случаев) упомянутыми анормальностями. "Человек, - как совершенно верно замечает д-р Le Bon, - всегда поступает соответственно особенностям своей организации и соответственно особенностям той среды, в которой эта организация функционирует"*(7). Ближайшее выяснение этого положения и составит задачу последующих строк.

В каждом обществе, в каждый данный момент его существования есть определенный тип нормального общественного человека. Употребляя здесь выражение "нормальный общественный человек, - я разумею под ним человека, способного к самостоятельной жизни в обществе себе подобных. Этот тип не представляется неподвижным. Напротив, он растет и изменяется вместе с ростом самого общества и вместе с изменениями в условиях общественной жизни, а потому в разные времена и у различных народов он представляется различным. Тип этот точно определить и очертить крайне затруднительно, но эта трудность ничего не говорит против его существования, с необходимостью вызываемого тем общим правилом, что повсюду и всегда между взаимодействующими явлениями, для существования правильного устойчивого отношения, необходимо должна существовать известная, строго определенная степень соответствия. Нет этой степени налицо, и само отношение не может существовать и искажается. Вот эту-то строго определенную минимальную степень соответствия всей психофизической структуры личности с условиями жизни окружающего ее общества, степень необходимую для самостоятельной жизни в нем я и называю типом нормального общественного человека. Это есть minimum приспособленности к самостоятельной жизни в обществе, без которого эта последняя становится невозможна. Этого mimum'a приспособленности не имеет каждый в определенные возрасты своей жизни. Его недостает ребенку, его же недостает и выжившему из ума старику. Но есть лица, которые, вследствие прирожденных или приобретенных особенностей, временно или постоянно стоят ниже его и в тот период, когда другие достигают этого типа. К числу таковых принадлежат душевнобольные, идиоты, сюда же принадлежат привычные пауперы и громаднейшее большинство преступников. Все эти лица не представляют той степени приспособленности к условиям жизни своего времени, которая есть minimum требований от каждого взрослого человека. Это и составляет их дефект или порочную особенность, которая, как и все особенности личности, вся ее деятельность вообще и каждое ее действие в частности, обусловливается особенностями ее психофизической организации. Сам факт преступления и нарушения общественного запрета с риском загубить всю свою последующую жизнь и попасть в тягостное и печальное положение отверженца общества, положение, стоящее вразрез с присущим каждому человеку стремлением к счастью, уже ясно указывает, что данный индивидуум при данных окружавших его условиях, вследствие всего склада своей личности, то есть, вследствие всех особенностей своей психофизической организации, не мог действовать так, как бы должен действовать при тех же условиях человек указанного мною нормального типа. Попытаюсь пояснить сказанное на примерах и при этом выберу сравнительно простейшие.

Человек находится лишь в трудных обстоятельствах жизни, более или менее выпадающих на долю каждого, а между тем ему представляется неминуемая гибель и полное отсутствие всяких узаконенных средств для выхода из его тягостного положения. Чувства самосохранения и усиленно развитого в нем себялюбия, являющегося, как увидим далее, следствием особенностей состава общего чувства, лежащего в основе настроения, начинают все сильнее и сильнее звучать в нем. Душевное равновесие нарушается, и сильные волнения охватывают все его существо и потрясают душевную жизнь в самых ее основах. Всецело сосредоточенный на волнующей его мысли о собственной опасности, поглощенный лишь заботой об угрожаемых личных интересах, под влиянием обуревающих его волнений, он посягает на жизнь или другие жизненные блага совершенно непричастных и ни в чем неповинных людей. Понятно, что иной человек, человек нормального общественного типа, по крайней мере, при данных условиях, так не поступил бы. В нем от сравнительно не сильного толчка так усиленно не заговорили бы чувства самосохранения и узкого себялюбия; они не вызвали бы в нем таких могучих душевных волнений, которые парализовали задерживающую силу представлений и установленных привычек. В нем, наконец, заговорила бы и противодействующая тонация сочувствия к людям, представляющая необходимую составную часть нормально образованного общего чувства, и он, по крайней мере, при данных условиях не посягнул бы на блага его окружающих и не принес бы их в жертву своим личным интересам. В чем же кроются причины различия в деятельности этих лиц, действующих, по предположению, при одинаковой обстановке? Очевидно, в них самих, т. е. во всем складе их личностей, иначе, во всех особенностях их психофизических организаций. Первая такая особенность, особенность прирожденная или приобретенная, - слишком легкая возбудимость душевных волнений, обусловливаемая особенностями органической структуры личности. Вторая и едва ли не самая главная, также обусловливаемая, как увидим далее, прирожденными, а иногда и приобретенными особенностями организации, - это особенность состава общего чувства. Наконец, третья - малое развитие, а может быть, и ослабление задерживающей силы представлений, силы, значительно колеблющейся не только по индивидуумам, но и по периодам жизни одного и того же лица в зависимости от его органических состояний. Все эти особенности очевидно суть дефекты или пороки психофизической организации, при известных условиях делающие их обладателя мало или вовсе непригодным к самостоятельной жизни в обществе, нередко ставящей человека в подобные трудные положения.

Возьмем другой пример. Человек совершает кражи и ими добывает средства к своему существованию; "он берет лишь отпуск"*(8) из тюрьмы и только на короткие сроки, как бы для совершения новых преступлений, появляется на свободе. И в этом случае нарушение общественного запрета и посягательство на установленный правовой порядок обусловливается или невозможностью и неспособностью удовлетворить своим потребностям, узаконенным путем, или слишком большим преобладанием страстей и чувственных влечений, при недостаточном развитии задерживающей силы представлений, которое и дает место почти непосредственному переходу чувственных влечений в определителей действий. Иногда же это может быть и следствием того и другого вместе*(9). При всех этих предположениях перед нами опять будет тот или другой дефект психофизической организации. В первом случае мы по большей части будет иметь дело с органической дряблостью и инертностью, существование которых обусловливается особенностями органических систем, особенностями, делающими человека неспособным к длящемуся развитию энергии, а, следовательно, и настойчивому труду, необходимому для добывания правомерных средств удовлетворения своих нужд и желаний. Понятно, что такой дефект организации, при существующем строе человеческих отношений, ставит его обладателя ниже типа нормального общественного человека данного времени и, вследствие того, неминуемо наталкивает его на преступление. При втором предположении, мы будем иметь дело с прирожденною или приобретенною слабостью задерживающего влияния представлений и с усиленным развитием систем растительной жизни, от которых исходят могучие и не умеряемые импульсы, становящиеся определителями действий. Наиболее типичные примеры такого дефекта мы находим у людей, отмеченных печатью далеко подвинувшегося вырождения.

Понятно, что и эти виды порочности психофизической организации ставят их обладателя ниже типа нормального общественного человека и делает его мало или иногда и вовсе неприспособленным к свободной жизни в обществе.

Можно бы указать те или другие более или менее выраженные дефекты психофизической организации и у каждого другого деятеля преступления (исключая, конечно, случаи преступлений, обусловленные стечением особо неблагоприятных или, как часто выражаются, несчастных жизненных обстоятельств), но и приведенных примеров достаточно, чтобы более конкретно выяснить читателю то значение, которое я связываю с понятием о порочности организации*(10). Фактическое же подтверждение их существования и их влияния на совершение преступлений, так же как и описание различных их видов, будут приведены в ходе дальнейшего изложения.

В вышеприведенных примерах мы остановились на рассмотрении порочных организаций в ту эпоху их существования, когда сравнительно более неблагоприятные условия жизни уже натолкнули их на преступление. Только после этого мы присмотрелись к ним и отметили их дефекты. А между тем, последние существовали и ранее, часто от самой колыбели, и во всех жизненных положениях давали о себе знать. Их обладатели до суда и наказания в качестве отцов или детей были членами семей, в которые они вносили лишь раздор, горе и всевозможную порчу. Своим дурным прикосновением и влиянием они далеко гнали прочь домашний мир и покой и в большей или меньшей степени отравляли существование их окружавших и с ними соприкасавшихся, а в качестве отцов и матерей, как путем наследственной передачи, так и воспитательных влияний налагали следы на всю дальнейшую судьбу своего несчастного потомства*(11). Кому случалось со вниманием заглядывать в отчеты об уголовных процессах, где наряду с подробностями преступления нередко вскрываются и картины жизни семьи, из которой вышел обвиняемый, тому, конечно, хорошо известно, как много горя и страданий - часто в их совокупности даже больших зла самого преступления - причиняют эти неудачно сложившиеся натуры, эти порочные психофизические организации, стоящие ниже типа нормального общественного человека, всем их окружающим. Но, оказывая дурное влияние на последних, эти дурно уравновешенные натуры и для самих себя не создают довольства и спокойствия и в большинстве случаев представляются внутренне глубоко несчастными. Те особенности их натуры, которые вредны для других, как органические несовершенства, вредны и для них самих.

"Но то, что вы говорите - гнусно"! - восклицал президент, допрашивавший Lemaire, который с самых ранних лет высказывал крайне дурные склонности и, едва выйдя из периода детства, уже заставлял отца опасаться сыновних покушений на его жизнь. "Я это хорошо знаю, г. Президент" , -спокойно и невозмутимо отвечал Lemaire. "Если бы все были похожи на меня, то дело не могло бы идти". "Если бы кто-нибудь мне сказал, что я прав, то я бы ему ответил: вы такая же каналья, как и я; тем не менее, я продолжал бы делать то же самое". "Для того чтобы гулять, я хочу жить, но чтобы работать... я не держусь за нее". "Имей я ренту, вы, конечно, не увидали бы меня здесь, - но теперь: "если бы случилось повторить, я бы повторил". В своем последнем слове он заявил, что он лентяй и ненавидит работу, а потому не хочет и жить и идти в каторгу; он настаивал на собственной казни. "Тюрьма не сломила меня, - сказал он, - это заседание не произвело на меня впечатления; надо посмотреть теперь, что я буду делать на эшафоте". Он отказался от кассации приговора и спокойно лег на гильотину*(12).

Кроме того, такие плохо уравновешенные личности до своего преступления, если они уже взрослые, являются еще и правомочными гражданами общества и, в качестве таковых, вносят свою долю участия в общее течение общественной жизни, долю настолько порочную, насколько порочна их психофизическая организация. Общественную жизнь можно сравнить с пьесой, выполняемой громадным оркестром, в котором каждый отдельный инструмент самостоятельно выполняет свою партию. Понятно, что общее выполнение будет тем совершеннее, чем совершеннее входящие в состав оркестра инструменты и чем искуснее играющие на них музыканты; напротив, оно будет тем не совершеннее, и тем более будет представлять диссонансов, чем менее будут совершенны инструменты и менее искусны исполнители. "Не составляет ли особенности дурных страстей, - с глубокой правдой замечает др Моrеl, - что они могут быть удовлетворяемы лишь под условием причинения боли и потрясений всему общественному организму"*(13).

Но и этим не ограничивается значение вопроса о преступности. Преступления совершаются в обществе, среди которого и исходящих от него влияний родятся, растут и развиваются их деятели. Само уже существование всех этих анормальных типов, всех этих порочных, дурно уравновешенных организаций ясно указывает, что или влияния, предшествующие рождению, т. е. влияния, испытанные восходящими поколениями, или влияния, последующие за рождением, т. е. влияния, испытанные самим деятелем, были крайне неблагоприятны, порочнотворны, если можно так выразиться. В том и другом случае преступники и совершаемые ими преступления являются наиболее красноречивыми доказательствами дефективности некоторых сторон самой общественной жизни, порождающих своим влиянием все эти недостатки*(14). Вредоносно действуя на общество, преступник, прежде, нежели сделаться таковым, сам в свою очередь подвергся вредоносным влияниям последнего. Эти влияния в течение одного или нескольких поколений (когда порочные особенности наследственно переданы) и выработали из него ту порочную, дурно уравновешенную психофизическую организацию, которая рано или поздно должна проявиться в более или менее важном преступлении.

Таков вопрос о преступности в его целом. После всего сказанного важность этого вопроса и его интимная связь со всеми сторонами общественной жизни, полагаю, становится очевидны. Напряженность преступности это чувствительный измеритель степени здоровья, силы и благоденствия данного общества в каждый данный момент его существования.

Понятно, что такое явление, как явление преступления, во все времена должно было вызывать со стороны общественных союзов, среди которых совершалось оно, усиленную реакцию и борьбу с ним. Эта реакция по своим формам в различные времена проходила, как известно, и различные стадии, повидимому, с правильностью повторявшиеся у всех народов: период кровавой мести и факультативных выкупов, период выкупов обязательных, период общественной мести и, наконец, современный период, период еще не вполне определившийся, а потому смешанный, но в котором все более и более намечается и выступает вперед стремление к рациональному предупреждению и исправлению.

Вместе с изменением форм реакции постепенно изменялись и взгляды на преступление, преступника и наказание. Здесь я, конечно, не стану говорить обо всех этих последовательных изменениях, что завело бы меня слишком далеко и потребовало бы специального исследования. Укажу лишь на одно влияние и, по-моему, важнейшее.

В то время как наука, специально занявшаяся изучением только что названных явлений - уголовное право - рассматривала и анализировала преступление и даже самого преступника как отвлеченные понятия, в то время как она видела в преступлении исключительно результат мыслительносознательной деятельности (злой умысел, злая воля) - с начала настоящего столетия к изучению вопроса о преступности постепенно начало приходить все более и более напирающее боковое течение, которое оказало и оказывает глубокое влияние на уголовно-правовые взгляды. Я разумею здесь развитие психиатрических учений и их соприкосновение с теорией уголовного права.

Занявшись изучением расстройств душевной жизни и подметив их зависимость от более доступных точному исследованию уклонений в сфере органических процессов, психиатрия своими наблюдениями действительности постепенно все более и более освещала тайники душевной жизни и выясняла механизм процессов последней*(15). Начав с изучения резко выраженных и бросавшихся в глаза явлений душевного расстройства, она постепенно переходила и к изучению трудно уловимых форм; начав душевными болезнями и больными в собственном смысле этого слова, она по тесной связи и сродству явлений расширила круг своих исследований и распространила их и на организмы порочные, дурно уравновешенные, которые постоянно вновь пополняют ряды преступного люда и весьма часто вынуждают обращаться к ее помощи.

Своими исследованиями в этой последней области психиатрия в значительной степени осветила механизм преступных действий вообще и способствовала уяснению того понятия, которое в новой позитивной школе уголовного права, имеющей многих видных представителей в Италии и все более и более приобретающей их в Германии, Франции и других странах, стремится стать базисом всей научной системы последнего. Она показала, что между болезненными душевными расстройствами и болезненными действиями, с одной стороны, и более устойчивыми порочностями психофизической организации и внешними проявлениями последних - различными странностями, чудачествами, импульсивностью и преступлениями - с другой, различие не в существе, а лишь в степени, в рельефности проявления. Это воззрение на преступность высказывается иногда и юристами практиками*(16). Этим она сблизила (но не смешала) две действительно родственные области и приурочила проявления органической порочности к более осязательному источнику, чем и указала более доступные воздействию факторы преступности и наметила более рациональные средства борьбы с ней. Вообще можно сказать с полным основанием, что трудно найти другой фактор, который бы оказал и продолжал оказывать такое глубокое влияние на взгляды на преступность и наказание, как постоянно идущее вперед и расширяющееся изучение душевных болезней и аномалий.

Вследствие этого уголовное право, как наука, неминуемо должно было войти в тесную связь с психиатрией и опытной психологией. Описание душевных болезней стало входить в качестве важного отдела даже в учебники уголовного права,*(17) и психиатрия, как совершенно верно замечает профессор Кraft-Ebing, сделалась необходимой и неизбежной помощницей последнего*(18). Так понемногу начали сбываться и осуществляться предсказания и стремления некоторых авторов. "Я ни на мгновение не сомневаюсь в том, - писал, напр., д-р Моrel, - что наступит день, когда законы, регулирующие наказуемость у всех цивилизованных народов, подвергнутся изменениям, честь которых будет принадлежать медикам, так как последние научат понимать изменения, которые наследственность производит в организации"*(19). "Направление, приданное в настоящее время современным естествознанием всем отделам ведения, как практическим, так и спекулятивным, - писал д-р Virgilio, - не должно оставаться без влияния и на тот из них, который занимается обездоленным классом преступников"*(20). Д-р Воileau de Castelnau, указав в сочинении 1860 г. "Des maladies du sens moral" на изменения во взглядах на пытку, считавшуюся прежде основой общественного порядка, и на то отвращение, которое она внушает всем в настоящее время, замечает: "Существующая репрессивная система в непродолжительном времени будет иметь ту же участь; система предупреждения и лечения (понятно, что это выражение употребляется автором в смысле нравственного исправления) займет ее место"*(21). "Было ли бы общество в опасности в тот день, - спрашивает д-р Mandon, - когда преступники стали бы рассматриваться, как больные и третироваться соответственно этому? Не будем бояться состраданием благоприятствовать преступлению. Я не вижу, чтобы наше отношение к душевнобольным увеличивало их число". "Со времени Рinel'я, - продолжает он далее, - не проливается более кровь душевнобольных; будем надеяться, что не далеко уже то время, когда жестокость и по отношению к убийце будет внушать отвращение и когда лучше будет оценена та малая степень свободы, которая присуща этим вырождающимся личностям"*(22).

Таков вновь народившийся взгляд: преступление - это проявление порочности психофизической организации, а преступник - это в том или другом отношении порочный, дурно уравновешенный организм. Понятно, что с таким взглядом мало согласимо, чтобы преступление было предметом карательной деятельности, как это имеет место в настоящее время. Им, напротив, должна быть преступность человека, т. е. те особенности его личности, которые определяют его к преступлениям и на которые, хотя и по поводу последних, должны быть направлены все исправительные воздействия, предназначенные к их устранению*(23). Достижение этой реформы и составляет одну из главных задач новой школы уголовного права. Последняя сделала уже сравнительно значительные успехи, однако, она далеко еще не получила полных гражданских правомочий, если можно так выразиться, вследствие чего, от столкновения различных течений, состояние уголовного права, как науки, в настоящее время представляется несколько хаотическим, а принципы еще господствующей теории во многом противоречат принципам, уже проводимым в практике карательной деятельности, которая в свою очередь страдает отсутствием единства в системе своих мер, вводимых под влиянием различных воззрений*(24).

Охарактеризовав в самых общих чертах основное положение новой школы уголовного права, которую некоторые называют антропологокриминалистической, но которую, если охватить все ее оттенки, правильнее назвать позитивной*(25), я теперь перейду к изложению хода ее исторического развития.

Я имел уже случай заметить, что понятие о порочной психофизической организации лишь постепенно выделилось из понятия о душевной болезни, как дальнейшее развитие учения о последней. Оно сложилось преимущественно на почве психиатрии, от которой уже и заимствовано новой школой уголовного права. Поэтому, говоря о ходе исторического развития последней, мне нельзя будет пройти молчанием и хода развития психиатрических учений.

Выше, говоря о влиянии этих учений на уголовно-правовые взгляды, я отнес его возникновение к тому времени, когда знаменитый французский психиатр Рinel в своем известном сочинении Traite medico-philosophique sur 1'alienation mentale выступил с учением о mаniе raisonante*(26), послужившим отправной точкой для развития учений о тех тонких душевных аномалиях, представители которых всего более способствовали уяснению понятия о порочной, дурно уравновешенной психофизической организации, мало, а иногда и вовсе непригодной к самостоятельной жизни в обществе. Но, приурочивая возникновение влияния психиатрии на уголовное право главным образом к эпохе Рinel'я, я не хочу этим утверждать, чтобы оно вовсе не существовало до этого и чтобы учение о manie raisonante всецело принадлежало ему. Напротив, как это бывает всегда, оно в значительной мере было подготовлено всем предшествующим ходом изучения душевных болезней и развития психиатрических воззрений, выработанных не только непосредственными предшественниками Рinel'я, но и переданных с сочинениями Галена и других медиков древним миром средним векам, а от них дошедших до нового времени.

Не будучи знаком, с периодом до Рinel'я по подлинникам, а только по сочинениям, посвященным истории психиатрии*(27), я лишь коротко коснусь этого периода и в общих чертах отмечу наиболее выдающиеся пункты или начальные этапы современных учений, которые, как увидим далее, не суть плод скороспелых теорий, как то утверждают некоторые, а результат векового и тщательного изучения действительности.