Классики юридической психологии

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Исторический ход развития новых учений в уголовной антропологии

В 1808 г. в Париж прибыл немецкий медик Gall. Его сильный, ясный ум, его знания и блестящее изложение очень скоро обратили на него всеобщее внимание и стали привлекать к нему многочисленных слушателей, восторгавшихся чтениями великого учителя. «Я всегда буду помнить,– говорит знаменитый натуралист Geoffrey Saint-Hillarie,– наше удивление, наши чувства и наш энтузиазм в то время, когда доктор Gall излагал нам в первый раз в королевском саду свои анатомические факты». В аудиторию Gall'я стекались не только медики, но и сенаторы, генералы, государственные сановники и лица различных профессий, чтобы слушать его увлекательное изложение «системы природы», как он сам называл свое учение. Так продолжалось до тех пор, пока однажды на вечере Наполеон I не высказал несколько резких замечаний о доктрине Gall'я. На другой же день высокопоставленные лица покинули аудиторию знаменитого профессора, переменили тон и вооружились против его учения. За ними выступили журналисты, и тогда сарказм и ирония стали беспощадно преследовать творца френологии, который вынужден был удалиться в Англию.

С 1810 по 1819 г. начала появляться знаменитая и составляющая эпоху работа Gall'я и его известного и талантливого ученика Spurzheim'а – «Anatomie et physiologie du systeme nerveux en general et du cerveau en particulier». В предисловии к ней Gall рассказывает, что еще в юности, живя в своей многочисленной семье и среди своих многочисленных товарищей, он начал подмечать, что каждый человек имеет какую-либо свою резко выраженную психическую особенность, которая отличает его от всех прочих людей и определяет характер его отношения к ним. Еще тогда же он начал наблюдать и отмечать постоянные связи таких особенностей с физическими особенностями организма.

Надо заметить, что в то время вследствие всего хода постепенно подвигавшихся вперед наблюдений природы мысль о подобных устойчивых связях была далеко не нова; она ожидала лишь более прочного научного обоснования. Еще в конце прошлого столетия она послужила, например, знаменитому I. Lavater? y для построения полной и всесторонней системы «физиогномики» или науки искусства «понимать своеобразную речь природы, написанную на лице человека и во всей его внешности» и «узнавать его внутреннее по его внешнему» (Essai sur la physiognomonie destine a faire connaitre I'Homme eta lefaire aimer. Zurich, 1781). «Нельзя слишком часто повторять,– замечает Lavater,– что приписывание всего произвольным причинам, слепому случаю, не подчиняющемуся ни правилам, ни закону,– это философия безумцев, это смерть истинной науки, истинной философии и истинной религии. Уничтожать это заблуждение и бороться с ним повсюду, где оно встретится,– долг каждого истинного ученого, философа и теолога».

В основу своего труда Lavater положил плодотворную мысль о постепенном развитии, совершающемся под влиянием повторяющихся упражнений и опытов. «Одно и то же состояние духа,– так выясняет и обосновывает он свой взгляд,– порождает во всех частях лица в соответствии с более или менее частым повторением постоянный приятный или неприятный отпечаток. Определенные состояния духа, часто повторяющиеся, порождают наклонности; наклонности становятся привычками, а из привычек рождаются страсти».

«Красота и безобразие лица находятся в тесном соотношении с нравственной стороной человека». «Всякая беспорядочность более или менее влияет на физическую сторону, портит, ослабляет и деградирует ее. Напротив, нравственная энергия и деятельность предупреждают эту деградацию, располагают ко всему, что честно и прекрасно, и вследствие того порождают выражения красоты». Безобразия – это следствия болезней и хилости; добродетели же способствуют поддержанию и развитию здоровья и постепенно вырабатывают хорошую органическую конституцию. «Пройдите по госпиталю, по смирительному дому, обитатели, которых образуют собрание порочных, ленивых и развратных людей, предающихся пьянству и покрытых лохмотьями, и сравните их с обществом моравских братьев, менонитов или только с обществом трудолюбивых рабочих – и вы убедитесь в справедливости моего утверждения».

Но если человек способен к падению, то он способен и к подъему, и притом на ступень выше той, на которой он стоял прежде. Средством подъема служит влияние воспитания, закрепляемого браками. Воспитание в течение одного поколения далеко не всемогуще. Необходимо еще считаться с наследственностью. «Черты и формы передаются рождением; нравственные наклонности передаются тем же путем». «Кто может отрицать,– говорит Lavater,– что при известных формах головы, при известных сложениях люди прирожденно бывают способны или неспособны к испытанию определенных чувств, к приобретению определенных талантов и к определенным родам деятельности?» «Желать принудить человека думать и чувствовать так, как мы думаем и чувствуем, равносильно требованию, чтобы его лоб и нос приняли формы наших». Только наращивающееся влияние воспитания, закрепляемого соответствующими браками, открывает «другу человечества перспективы счастья» и пробуждает в нем надежду на «утешительное будущее».

Интересно, что Lavater хорошо знает и неодолимые влечения. Он приводит два случая подобных влечений к воровству и замечает о страдавших ими, что «таких людей надо более жалеть, нежели презирать».

Но вернемся к Gall ю, которому в то время, когда мы его покинули, предстояло научно обосновать его пока еще поверхностные наблюдения. Для этого он занялся медициной.

«Мне много говорили о функциях мускулов внутренностей и т.д.,– так рассказывает он о своих занятиях,– но мне ничего не говорили о функциях мозга и его различных частей». И вот он сам не замедлил пополнить пробел. «Я предполагал сначала, и это не замедлил, потом возвести в достоверность, что различия в форме черепов вызываются различиями в форме мозгов»,– говорит он.

«Не было ли очень естественно надеяться тогда, что, открыв и констатировав у людей, одаренных замечательными талантами, внешние признаки их качеств, мне удастся при помощи этого прийти к познанию функций мозга и его частей?»

Он бодро принялся за настойчивую работу, которая, по его собственным словам, представляла громадные трудности, потому что на каждом шагу ему приходилось сталкиваться с распространенными общепризнанными учениями. Положение было тяжелое. Великий человек, однако, не падал духом и твердо шел к намеченной цели. «Сколько раз я испытывал свою совесть,– говорит он,– чтобы узнать, не руководился ли я в моих изысканиях каким-либо порочным мотивом». Но совесть оставалась, спокойна и не произносила жгучего слова осуждения. И последующее показало, что она была вполне права: Gall закладывал фундамент здания, которое теперь отделывается.

«Говорят, что истина часто бывает опасна,– замечает он.– Но разве ложь и заблуждение не опасны в неизмеримо большей степени? Сколько раз история открытий доказывала нелепость этого мнения, основанного на недостаточном знании связи явлений. Впрочем, мы слышали рассказы об опасности истины только от людей, которые лишь из тщеславия желают казаться просвещенными, но ум которых в действительности затемнен предрассудками».

Исходя из таких побуждений и основ в своей работе, Gall после долгого и упорного труда выступил на новую дорогу. «Он почувствовал,– говорит Broussais,– что для человека недостаточно наблюдать самого себя, а необходимо приложить все способности к изучению других людей». «Мысль о систематизации явилась у него лишь после долгих наблюдений». «Когда он собрал достаточно большое число фактов, тогда только он задумал координировать и создать из них систему». Этим путем Gall пришел к построению своей известной френологической доктрины. В ее основу была заложена мысль, что мозг есть орган всех психических явлений, но что в то же время он представляет собой не один нераздельный орган, а собрание органов, каждый из которых есть центр определенной способности души. «Особенности способностей души и ума,– говорят Gall и Spurzheim,– врожденны, и их проявления обусловливаются организацией». При этом они оговариваются, что рассматривают способности души лишь постольку, «поскольку они становятся явлениями при посредстве материальных органов», и вовсе не исследуют их в самих себе, а вместе с тем не исследуют и природы души и тела.

«Мозг есть орган всех склонностей, всех чувствований и всех способностей,– говорят Gall и Spurzheim.– Он слагается из стольких особых органов, сколько существует склонностей, чувствований и способностей, существенно различных друг от друга». Нравственно-умственные качества проявляются, увеличиваются и уменьшаются или бывают, несовершенны и уклоняются в своем развитии соответственно развитию, укреплению или ослаблению и уклонениям в ходе развития их мозговых органов. Прирожденность способностей души обусловливается их наследственностью. «Когда физическая конституция передается от родителей к детям, тогда последние в той же мере походят на них и в способностях нравственных и умственных». «Конечно, необходимо признать,– замечает Spurzheim в другом своем сочинении 1812 г. Observations sur la folie,– что в момент зачатия конституция обоих родителей, а в течение беременности состояние матери имеют большое влияние на будущность их детей и могут сообщить им различные склонности».

Прирожденная организация не остается, однако, неизменной. На нее влияет окружающая среда и своими воздействиями изменяет ее, хотя она и не может дать вновь или уничтожить совершенно определенные склонности и качества. Неупражнение того или другого органа может задержать его развитие, а упражнение, напротив, может усилить его деятельность. Эта возможность развития или ослабления при посредстве упражнений или неупражнений и дает основания для воспитания. Значение последнего по достоинству было оценено Gall'cM и его учениками. В сочинении Spurzheim'а от 1822 г. Essaisur lesprincipes elementaires deI'education, которое читается с весьма большим интересом, мы находим вполне верные взгляды на правильное воспитание. «Первый и наиболее важный предмет антропологии или учения о человеке,– говорит он,– это познание его природы; второе – это направление его воспитания наиболее благоприятным образом». «Воспитание не может создать ничего: оно ограничивается развитием того, что естественно существует в человеке, и только сообщает благотворное направление его первоначальным способностям». «Великая задача воспитания состоит в том, чтобы привести в гармонию все способности и поддерживать эту гармонию. Для достижения такой цели необходимо, чтобы те, которые занимаются направлением детей и взрослых, обращали побольше внимания на различия степеней деятельности врожденных наклонностей». «Припомним также,– замечает он в другом месте,– что всякая способность упражняется единственно деятельностью своих функций. Поступая таким образом, увидят, что человек научается быть мужественным, осмотрительным, честолюбивым, благожелательным и справедливым так же, как он научается петь, считать, строить, говорить и думать». Воспитание физическое должно предшествовать воспитанию интеллектуальному и всегда должно идти в согласии с ним, чтобы ни одна из способностей не культивировалась в ущерб другой. Здоровье есть основание, а образование есть украшение воспитания. Между тем «многие родители торопятся культивировать умственные способности своих детей и пренебрегают укреплением их конституции. Они полагают, что они никогда не могут достаточно рано научить их читать и писать».

В числе прочих общественных вопросов Gall коснулся и вопроса о преступности и первый заложил основы его научной постановки и изучения.

Только небольшая часть людей, по мнению Gall'я, представляет собой очень счастливые организации, дающие им возможность отыскивать в самих себе необходимую силу, чтобы создавать себе закон и действовать согласно с требованиями наиболее благородных особенностей человека. Другая же часть, напротив, представляет собой несчастные организации и становится их жертвой. Остальные же люди, не принадлежащие к этим крайним категориям, в значительной мере определяются к деятельности в зависимости от окружающих условий. Поэтому внешние влияния могут оказывать воздействия на их поступки и могут отклонять их от преступлений. Правда, и самые совершенные учреждения не могут уничтожить всех преступлений, тем не менее, хорошее воспитание народов может произвести значительное уменьшение нравственного зла.

Gall указывает на неверность постановки вопроса о преступлении в уголовных кодексах, которые соразмеряют наказание исключительно с преступным деянием, почти не принимая во внимание самого деятеля и его особенностей. «Но преступления не совершаются сами собой, а потому и не могут быть рассматриваемы как какие-то отвлеченные существа». «Преступления – это суть результаты деятельности определенных индивидуумов».

«Всякое разумное законодательство должно отказаться от притязания отправлять правосудие. Оно должно ставить себе цель, которую возможно достигнуть и достижение которой обеспечивает благо всего общества и отдельных граждан в частности. Эта цель – насколько то допускает природа человека – предупреждать преступления, исправлять преступников и обеспечивать общество от тех из них, которые неисправимы. Это все, что разумно можно требовать от учреждений человеческих».

Высказывая свои взгляды с твердой уверенностью, Gall, однако, ясно сознавал, что они еще не по плечу времени. «Я с грустью предвижу,– замечает он,– что пройдет еще много лет, пока моя доктрина о природе человека получит достаточно общее признание. И когда этот момент уже настанет для физиологов, воспитателей и философов, то юрисконсульты еще надолго отстанут в ее применении к законодательству».

Gall и Spurrfieim ясно формулировали и доктрину неудержимых влечений в применении к преступлению. «В человеке существует наклонность,– говорят они,– которая от простого равнодушия при виде страданий животных и от простого удовольствия при виде их убийства доходит постепенными градациями до наиболее повелительного желания убивать. Чувствительность отвергает эту доктрину. И она есть не более как действительность». «Человек, будучи жертвой этой ужасной склонности, иногда еще сохраняет способность победить ее или дать ей невредное направление. Но власть побеждать ее ослабляется в таком человеке пропорционально степени недостатков воспитания и меньшему развитию органов способностей высшего порядка».

Такова в самых общих чертах общественно-психологическая доктрина, развитая Gall? ем (Говоря о Gall'e, нельзя пройти молчанием знаменитого медика-философа – Cabanis'a. Gall и Cabanis в основных своих научных взглядах, в сущности, поправляют и дополняют друг друга. Последний не касался вопроса о преступности, но его воззрения на соотношения физической и нравственной стороны природы человека вообще оказали могущественное влияние и указали путь и к изучению преступника не только с психической стороны, но также и со стороны физической, во всей сложной целостности последней и в ее тесной связи с первой. Относящиеся сюда воззрения Cabanis'а изложены в его известном труде Rapports duphysique et du moral de I'Homme, состоящем из 12 мемуаров,– которые впервые соединены вместе в 1802 г.; шесть из них были прочитаны в академии в 1796 и 1797 г. Подобно Condillac)/ Cabanis исходит от чувствований как основы психической жизни, с той лишь разницей, что Condillac и его школа приурочивают источник идей и понятий к внешним чувствованиям, тогда как Cabanis с поразительной для того времени ясностью взгляда ставит их в связь также с внутренними или системными чувствованиями. В противоположность GaWvo Cabanis усматривает центр тяжести психической жизни не в особых условиях развития и возбуждения различных частей центральной нервной системы – мозга, состоящего из специфических органов, а в возбуждении различных органических систем, которое лежит в основе разнообразных чувствований. Один ищет начальные стимулы в мозгу и его различных частях, а другой – в органических системах. Cabanis изучает весь организм, все его системы и их общее и частное участие в чрезвычайно сложной психофизической жизни человека. Каждая органическая система и каждый из составляющих ее органов имеют свои особые, только им свойственные функции, из которых слагается физиологическая жизнь организма и который при посредстве свойственных им специфических чувствительностей имеют свою долю участия и в жизни психической. Cabanis изучает эту сложную жизнь в ее многообразных изменениях по полам, возрастам, темпераментам и временным состояниям и т.д.

Сочинение Cabanis'а было-первой серьезной попыткой создания физиологической психологии в точном смысле этого слова. Cabanis, конечно, не разрешил вопроса, потому что достаточные научные данные и развитые методы научного исследования в то время почти отсутствовали, но он правильно поставил сложный вопрос и наметил верные пути к его уяснению, вследствие чего его работа является как бы исходным пунктом для дальнейших трудов в том же направлении, которые понемногу и начинают выполняться в наше время.). Сам Gall хорошо знал цену своего учения и твердо верил в истину своих доктрин. «Анатомия и физиология мозга немецкого доктора,– говорит он с благородной гордостью,– остаются и останутся, не смотря на усилия Наполеона и его подражателей, а также и на усилия толпы его помощников». «Эти учения о качествах и способностях человека не носят на себе отпечатка века, в который возникли, а потому и не стареют вместе с ним. Они являются плодом бесчисленных наблюдений и останутся непоколебимы и вечны, как и сами наблюдавшиеся факты и как основные силы, существование которых эти факты заставляют нас признать».

Вначале френологическая доктрина Gall'я имела весьма большой успех, и ее изучение быстро распространилось во Франции, Англии, Швеции, Дании, Америке и других странах. В числе многочисленных последователей Gall'я нельзя не упомянуть знаменитого французского профессора Broussais, который совместил его воззрения с воззрениями Cabanis'a. Блестящие чтения Broussais привлекали столь громадные массы слушателей, что они не могли вместиться в амфитеатр медицинского факультета Парижа. Тогда сами ученики предоставили своему учителю другой, более обширный, в котором он и читал свой памятный курс 1836 г., увековеченный выбиванием золотой медали с его портретом и надписью: «Знаменитому автору физиологической медицины и курсов френологии его благодарные ученики. 1836».

Между тем неизбежные для уровня научного развития того времени промахи и ошибки в доктрине Gall'я подвергли ее жестоким ударам критики. В 1842 г. против нее выступил, между прочим, могучий противник, знаменитый физиолог Flourens, в своем сочинении Ехатеп de la phrenologie. «Я видел,– говорит он,– успехи френологии и я написал эту книгу. Каждый век зависит от своей философии. XVII век зависел от философии Descart'а, XVIII – от философии Lock'а и Condillac'а: должен ли XIX век зависеть от философии Gall'я?» Признав заслуги его, Flourensieu не менее отрицательно ответил на этот вопрос. Его примеру последовали и другие.

В обоснованном на фактах стройно-величественном учении Gall'n, несмотря на все его ошибки, было слишком много верного, чтоб это верное могло бесследно погибнуть. Факты природы громко говорили за Gall'я. Вскоре же после, казалось бы, бесповоротного поражения зерно его доктрины должно уже было снова взойти для новой, более мощной научной жизни. С открытия Broc'а в 1861 г. и с открытия Fritsh'а и Hiazig'a в 1870 г. она, по-видимому, встала на прочное научное основание. Еще в 1860 г. доктрина Gall'я нашла себе защитника в лице Virchow'а. С тех пор зерно его учения продолжало и продолжает развиваться в своей анатомо-физиологической части, будучи поддерживаемо многочисленными и тщательными работами и наблюдениями. Впрочем, дальнейшего хода его развития я больше касаться не стану и перейду к писателям, непосредственно занимавшимся изучением преступности.

В 1868 г. появилось сочинение Prosper'a Despine «Psychologie naturelle». Его начало посвящено нормальной психологии; затем следует психология душевных аномалий вообще и преступности в частности. Та и другая обоснованы на громадном фактическом материале, на многочисленных экспериментах и наблюдениях. Основанием для психологии преступности послужили, например, уголовные процессы, отчеты о которых печатались с 1825 г. в Gazette de Tribunaux.

В названном своем труде Despine выдвинул на первый план преобладающее влияние на деятельность человека темных системных чувств и организовавшихся и наследственно передаваемых жизненных опытов восходящих – одним словом, того, что он называет инстинктивной природой человека в противоположность его интеллектуальной природе, которая, по мнению автора, оказывает значительно меньшее влияние, как на нравственные качества, так и на деятельность человека. Особенности этой инстинктивной природы вполне зависят от особенностей организации. Дурными особенностями инстинктивной природы обусловливается и преступность. Она представляет сродство с явлениями душевного расстройства, хотя и не есть болезнь. Наблюдение, показывающее, что преступники имеют часто душевнобольных в числе своих восходящих, доказывает несомненное родство, существующее между порочностями мозга, образующими преступников, и патологическими состояниями этого органа, порождающими душевнобольных. Тяжкие преступники, как показывают многочисленные процессы, лишены нравственного чувства, и эта аномалия их инстинктивной природы делает их нравственно несвободными, как бы нравственными идиотами, лишает их возможности противостоять их извращенным влечениям и легко наталкивает их на самые страшные преступления, не сопровождаемые угрызениями совести и раскаянием. По отношению к наиболее тяжким преступникам Despine рекомендует нравственное перевоспитание, сроки которого, как и лечения, не могут быть определяемы наперед.

К сожалению, я не могу останавливаться в подробностях на прекрасном и поучительном труде Despine. Замечу лишь, что ему принадлежат заслуга обстоятельной разработки вопроса о влиянии особенностей инстинктивной стороны существа человека на его преступность и заслуга провозглашения сродства, но отнюдь не тождества этой последней с явлениями душевного расстройства, что новейшими работами подтверждается все более и более.

Сочинение Despine послужило толчком для исследований врача пертской тюрьмы Thomson'а. Основываясь на своих личных наблюдениях тюремных сидельцев, последний пришел в своих работах The Hereditary Nature of Crime и The psychologie of criminals 1870 и

1871 г. к выводам, сходным с выводами Despine, причем он особенно подчеркнул и выставил на вид влияние наследственности порочных особенностей психофизической организации в сфере преступления – порочностей, которые предрасполагают человека к дурной и противозаконной деятельности. По мнению Thomson'а, дети порочных и преступных родителей наследуют склонность к усиленной деятельности некоторых низших способностей, тогда как высшие и направляющие способности и чувства у них не развиты.

Стоя близко к преступникам и ежедневно наблюдая и изучая их, Thomson отметил также существование и особого преступного класса. Этот класс представляет свои физические и психические особенности. Его представители принадлежат к низшему человеческому типу и являются продуктом вырождения и регресса.

Другой английский исследователь, тюремный врач Nicolson, в своей работе 1874 и 1875 г. The Morbidpsychologie of criminals указал на распространенность между привычными преступниками различных душевных аномалий: слабоумия, душевных расстройств, ложных идей, например идей преследования, и вообще упадка в них достоинств и преимуществ человеческой природы.

На тот же несколько болезненный характер природы преступности указал и итальянский исследователь, психиатр и тюремный врач д-р Vergilio в своей прекрасной работе 1874 г. Saggio di ricerche sulla natura morbosa del delitto. В ней он пришел к заключению о «болезненной природе преступления» и о его «аналогии с явлениями вырождения человеческого типа, с одной стороны, и с явлениями душевных болезней – с другой». При этом он отметил множество психических аномалий у преступников: их пониженную чувствительность, их эгоизм, отсутствие у них нравственного чувства, замечаемую смену состояний экзальтации и подавленности, странность их убеждений и взглядов и часто капризный и бесцельный характер их действий. Он указал также и на сходство преступных влечений с эпилептическими приступами.

Более полную и всестороннюю разработку вопрос о преступности получил в трудах итальянского психиатра и профессора судебной медицины, а теперь и тюремного врача С. Lombroso и его сотрудников. Ему предстояло дать могучий толчок к всестороннему изучению явлений преступности. Своими работами он перенес вопрос об этих явлениях из области метафизических теорий, создаваемых в кабинетах ученых-юристов, в область исключительно наблюдения и опыта и применил к изучению преступника точные методы естествознания. Обоснованный теперь на психологии, психиатрии и антропологии вообще, вопрос этот вышел из области произвольных построений и стал научной проблемой, допускающей научное решение и такую же проверку.

Вот в чем и заключается действительная и неоспоримая заслуга проф. Lombroso, которую, несмотря на сделанные им промахи и ошибки, за ним будет числить наука и могучее влияние которой отражается не только в теории, но и на практике, и притом на практике, имеющей дело с обездоленными членами общества.

Знаменитое сочинение Lombroso «L'uomo delinguente» вышло многими постоянно исправляемыми и пополняемыми изданиями и появилось в иностранных переводах. От этого сочинения и можно считать начало новой эпохи в науке уголовного права, к которой все предшествующее было лишь подготовительной стадией.

Изучение некоторых сомнительных судебно-уголовных случаев показало проф. Lombroso, что за редкими исключениями душевнобольные и преступники довольно резко отличаются друг от друга и от нормальных людей. Этот вывод послужил ему исходным пунктом для всестороннего изучения преступника и естественной истории преступления при помощи опыта и наблюдения.

Сочинение Lombroso начало появляться с 1871-1876 гг. в AM del Istituto Lombardo. Отдельным выпуском оно вышло в последнем году в Милане, а через два года, т.е. в 1878 г., оно уже появилось вторым переработанным изданием. В этих двух изданиях, как и в последующих, проф. Lombroso подробно рассматривает и изучает преступника вообще, как во всех его наружных признаках, так и во всех его психических особенностях, от элементарной чувствительности до религии и литературы включительно. Он не ограничивается изучением преступника как готового результата, но изучает его и в его этиологии и приходит к выводу, что преступники представляют собой как бы особую касту или расу, особый тип, отмеченный определенными органическими особенностями. По мнению автора, эта каста или раса представляет собой результат атавизма. Животные инстинкты, ослабленные в человеке воспитанием, средой и страхом наказания, в преступнике снова воскресают и пробиваются наружу. В первом издании своего труда проф. Lombroso замечает, что тот, кто прочел его книгу, мог убедиться, что многие особенности, которые представляют цветные расы, присущи также и привычным преступникам. Поэтому он рассматривает преступление как явление естественное и необходимое, подобно рождению, смерти и зачатию.

Приняв в конечном выводе теорию атавизма, проф. Lombroso не упустил, однако, отметить подобно своим предшественникам и некоторое сходство и сродство преступников с душевнобольными, что и послужило основанием для последующего изменения его взглядов под влиянием подвигавшегося вперед тщательного изучения явлений действительности.

Теорию атавизма в сфере преступления нельзя, как мне кажется, признать удачной на основании всего известного нам о дикарях, с одной стороны, и о преступниках – с другой. Но каков бы ни был вывод, каково бы ни было объяснение, они нисколько не умаляют достоинств самого труда, в котором впервые собрано и обработано множество предшествующих исследований и громадная масса фактического материала, наглядно доказывающего, что преступник по многим своим психофизическим особенностям представляет собой в значительной мере особое существо.

В 1880 г. проф. Lombroso основал специальный журнал Archivio dipsichiatria, antropologia criminalee scienzepenale (Специально юридическим органом итальянской школы служит основанный в 1891 г. журнал La scuola positiva.), а в 1886 г. подобный же журнал – Archives d'anthropologie criminelle et de sciences penales – основал во Франции проф. Lacassagne. Около нового итальянского журнала сгруппировались ученики и сотрудники проф. Lombroso, и он стал органом новой итальянской школы уголовного права. Последняя решительно отказалась от метафизических построений и избрала девизом своего знамени тщательное и всестороннее исследование действительного преступника, каким мы его встречаем в жизни, и притом исследование при помощи всех точных методов непосредственного наблюдения и опыта и при помощи всех сопредельных положительных наук. Этим в полном смысле слова совершена революция в области науки уголовного права, занимающейся изучением самых темных сторон общественной жизни, которые до сих пор сравнительно еще мало освещались во всех своих поучительных детальных особенностях.

Между тем Lombroso было указано его критиками, что существует не преступник вообще, как одна какая-то низшая разновидность, а различные категории преступников, отличающиеся своими особенностями. Таких категорий профессором Ferri установлено пять: 1) преступники сумасшедшие, 2) преступники прирожденные (delinquenti nati) или неисправимые (incorreggibili), 3) преступники привычные, 4) преступники случайные и 5) преступники по страсти. Это деление, введенное итальянской школой и признанное в его существенных частях, как формулировал проф. Benedict, первым уголовно-антропологическим конгрессом, нельзя, однако, признать вполне удачным. Кроме первой категории, вполне определенной, остальные или не вполне верны, или образованы по недостаточно характерным и существенным признакам. Тем не менее саму мысль о делении преступников на категории по присущим им психофизическим особенностям и о приведении в соответствие с этими различиями и различий в мерах против них необходимо признать вполне правильной и плодотворной, так как она кладет в основу различия этих мер не преступление, а преступность человека или ту особенность его психофизической организации, которая при наличии известных условий приводит его в столкновения с уголовным законом.

В 1884 г. появилось третье издание сочинения Lombroso. В нем автор ограничивает свое исследование только так называемыми прирожденными преступниками и под влиянием новых исследований значительно изменяет свой взгляд на природу преступности: из противника теории тождества нравственно-помешанных (moral insanity) и прирожденных преступников он становится ее сторонником. Но в то же время он удерживает и свою прежнюю точку зрения и только соглашает ее с новой. По мнению автора, его прирожденный преступник представляет собой не только результат болезненных уклонений, но в то же время и результат атавизма. Прирожденный преступник – это «дикий человек и вместе больной». Такое соединение обусловливается задержкой в развитии некоторых органов, делающей из них, с одной стороны, locum minor is resistentiae, а с другой – возвращающей их к типу низшего развития.

Таким образом, в этом издании Lombroso внес серьезную поправку в свою теорию и сделал значительный шаг в сторону теории Мо r е l я о вырождении, но при этом признал тождество прирожденной преступности с одной из форм проявлений последнего, с так называемым нравственным помешательством.

В 1887 г. появилось четвертое издание, ограничивающееся, как и третье, изучением так называемого прирожденного преступника. Представляя более тщательную и полную разработку вопроса, оно удерживает конечные выводы третьего, с той лишь разницей, что сближает прирожденного преступника не только с нравственно-помешанным, но и с эпилептиком. Таким образом, в прирожденном преступнике Lombroso по-прежнему видит дикаря, с одной стороны, и болезненного человека – с другой, причем он по-прежнему соглашает эти два воззрения при помощи теории частичной остановки в развитии. В этом последнем издании он, по-видимому, еще более склоняется в сторону теории вырождения. «Вообще, я не против этой теории,– говорит он.– Только в эпоху, когда наука постоянно стремится к анализу, это понятие (понятие вырождения) мне кажется слишком широким». Совершенно верное замечание, если остановиться только на этом общем понятии. Но общее понятие о вырождении при ближайшем изучении фактов живой действительности разложится на свои составные части – на различные формы вырождения или на различные разновидности порочностей и неуравновешенностей психофизической организации, постепенно вырабатывающие под влиянием различных неблагоприятно действующих условий окружающей обстановки и постепенно закрепляющихся наследственностью.

На основании собственных тщательных исследований тюремного населения к сходным результатам пришел и сотрудник Lombroso, психиатр и тюремный врач доктор Ma rr о в своем прекрасно обработанном сочинении 1887 г. I carat Teri die delinquent, которое представляет собой прекрасное дополнение к сочинению Lombroso. В нем д-р Morro склоняется в сторону преобладания влияния «болезненной наследственности в этиологии преступления», а в обстоятельно разработанном им вопросе о наследственности физических и психических качеств в особенности прекрасно оттеняет изученными фактами влияние возраста родителей в момент зачатия ребенка. Каждому возрасту свойственны свои физические и психические особенности. В ранней молодости наблюдаются необдуманность, порывистость, любовь к шумным удовольствиям, экзальтация чувств, преобладание сильных страстей и импульсивность, а в зрелом возрасте и особенно под старость – холодная осмотрительность, недоверчивость, эгоизм, иногда подозрительный, холодный и жесткий, и больший или меньший упадок социального чувства и т.д. И все эти изменения характера не ограничиваются лишь претерпевающими их, а напротив стремятся передаваться наследственно и влиять на судьбы нисходящих поколений, а в том числе и на их наклонность к преступлению.

Всех преступников д-р Morro подразделяет на три категории: 1) преступники с преобладанием особенностей атавистических, 2) с преобладанием особенностей атипических или тератологических и 3) с преобладанием болезненных особенностей. При этом, изучая психофизические особенности преступников, он изучает их в зависимости от совершенных ими преступлений, потому что «органические, физиологические и психические особенности различаются соответственно различным родам их преступлений», а затем распределяет различные виды совершителей по установленным им трем группам, относя, например, убийц к первой группе, поджигателей – ко второй, бездельных бродяг – к третьей и т.д. Такой прием изучения в зависимости от различий рода совершенных преступлений на первый взгляд может казаться стоящим в противоречии с положениями позитивной школы. На самом деле это далеко не так. Выбор при известных условиях того или другого вида преступлений в значительной степени обусловливается особенностями психофизической организации деятеля, которые в свою очередь вырабатываются в человеке под влиянием особенностей и неблагоприятных условий предшествующей жизни. Исследователи и директора тюрем обыкновенно утверждают согласно с исследованиями Morro, что каждый из видов преступников представляет свою особую психологическую физиономию с весьма характерными и своеобразными чертами.

Теперь бросим, возможно, более беглый взгляд на результаты другого течения – течения психиатрического, которое могущественно содействовало и, конечно, еще более будет содействовать разработке вопроса о преступности. Психиатрии, особенно в ее так называемых промежуточных или пограничных областях, постоянно приходилось и приходится иметь дело не только с явлениями душевной болезни, но и с явлениями человеческой порочности, а также и преступности, а потому она очень рано и начала сталкиваться с вопросами уголовно-правового характера.

В IX году республики, по счислению времен Великой французской революции, появилось составляющее эпоху в истории психиатрии сочинение знаменитого французского психиатра Ph. Pinel я «Traite medico-philosophique sur I'alienation mentale ou la manie». В нем этот крайне осторожный исследователь, всегда советовавший и сам неизменно придерживавшийся наблюдения – наблюдения и одного только наблюдения,– выступил с учением об особой форме душевного расстройства – мании без бреда (manie sans delire), случаи которой были известны и прежде в госпиталях. Исходя от почерпнутой из тех же личных наблюдений мысли, что функции воли абсолютно отличны от функций разума, Pinel выделил особую форму мании, которая, как говорит он сам, состоит исключительно в расстройствах воли. «Никакого уловимого расстройства в функциях понимания, восприятия, суждения, воображения, памяти и т.д., но извращение аффективных функций, слепые импульсы к актам насилия или даже кровожадная ярость, причем нельзя подметить никакой господствующей идеи, никакой иллюзии воображения, которая была бы определяющей причиной этих пагубных влечений». Для демонстрации Pinel привел несколько наблюдавшихся им характерных примеров.

У последующих авторов мания без бреда, учение о которой обосновывалось на доступных наблюдению клинических фактах, описывается вполне сходно с Pinel'ем. Так, в сочинении 1816 г. «Nouvelles recherches sur les maladies de I'esprit» Andre Matthey, говоря об этой форме душевного расстройства, замечает, что она характеризуется полным отсутствием бреда и что при ней «не обнаруживается никаких расстройств, никакого беспорядка в идеях и никаких сумасбродных уклонений в сфере воображения; аффективная сторона, наклонности и воля одни только расстроены. Самое ужасное бешенство владеет маньяками, и инстинкт кровожадности господствует над ними». Matthey между прочим называет эту форму tigridomani'ей: он определяет ее как извращение «естественной склонности человека любить себе подобных и делать им добро». Эта склонность у таких маньяков замещается «инстинктом диких животных». Совершенно сходное описание дает и Fodere (Traite du delire, 1817). В числе болезненных неудержимых влечений маньяков без бреда последний автор называет влечение к воровству, к нанесению оскорблений, к вызовам, а также и к пролитию крови. Во время господства этих влечений у маньяков, по словам Fodere, не наблюдается никакой другой идеи, кроме идеи о причинении зла.

Учение о мании без бреда, перешедшее впоследствии в учение об инстинктивных мономаниях, послужило отправной точкой для развития учения ofolie lucide – помешательстве с ясным сознанием – и учения о различных формах душевных расстройств и аномалий у людей, физически и психически вырождающихся.

От Pinel'я учение о расстройствах воли перешло к его гениальному ученику Esquirol'to, который, «подчиняясь авторитету фактов», как выражается он сам, развил знаменитое учение о мономаниях. В своем трактате о душевных болезнях 1838 г. Des maladies mentales etc, который поражает громадной массой собранных в нем наблюдений и тонкостью наблюдательности автора, Esquirol дает вполне законченное учение о мономаниях или частичных расстройствах различных способностей души. Мономании он подразделяет на три вида: 1) monomanie intellectuelle, при которой частично поражаются умственные способности: 2) monomanie affective, при которой наблюдаются такие же частичные извращения характера и склонностей, и, наконец, 3) monomanie instinctive, ограничивающаяся расстройствами исключительно воли. При этой последней форме «человек увлекается к действиям, которые разум и чувство не определяют, совесть отвергает, а воля не в силах бывает удерживать; действия при этом невольны, инстинктивны и неодолимы».

Учение о мономаниях нашло себе горячих защитников в лице Leuret, Guislain и др., особенно Georget и Ma re'а, которые развивали его в применении к судебно-медицинским казусам. На время оно получило права некоторого гражданства даже в судах, случаи, из практики которых обыкновенно и вызывали особенно напряженный интерес. Только впоследствии учение о мономаниях в своем первоначальном виде подверглось резкой критике, особенно со стороны Falret-отца и его ученика Morel's. «По нашему мнению,– говорит Falret,– не существует никаких мономаний. Нет ничего более ложного и более противоречащего наблюдению в нормальном и в болезненном состоянии, как это дробление человеческой души на определенное число особых сил, способных действовать изолированно, а, следовательно, способных и раздельно поражаться: все взаимно обусловлено и неразрывно связано в деятельности человеческих способностей» (De la non-existance de la monomanie).

Между тем еще в 1835 г. английский врач Prichard обратил внимание на наблюдаемые иногда случаи резко бросающегося в глаза несоответствия между расстройствами рассудка и настроения. В своем известном сочинении Treatise on insanity and other disorders effecting the mind он выделил их в особую группу, названную им нравственным помешательством (moralinsanity), которое не сопровождается «никаким заметным расстройством и дефектами интеллекта или способности понимания, а в особенности никакими безумными иллюзиями и галлюцинациями».

Надо заметить, что случаи психических аномалий, охарактеризованные Prichard е м понятием нравственного помешательства, еще ранее обратили на себя внимание, и в 1819 г. немецкий автор Gmhmann указал на существование нравственного вырождения, обусловленного органическими причинами, и назвал его Moralische Blodsinn. Но это, по-видимому, не было известно Prichard у. Подчиняясь же «авторитету фактов» подобно EsquiroWo, он тем не менее не положился на один собственный опыт и прежде нежели описать подмеченную им форму объехал, как рассказывает он сам (On the different forms of insanity), многие заведения для душевнобольных, чтобы проверить личные наблюдения опытом заведующих ими врачей. Последние подтверждали ему, что подобные примеры встречались и в их практике. Один из них, д-р Hitch, писал ему в 1838 г.: «Мы наблюдали его (нравственное помешательство) здесь в течение долгого времени и называем страдающих им сумасшедшими в поведении, а не в мыслях».

Многие другие авторы внесли свою долю участия в разработку темного вопроса о странных существах, которые, по-видимому, отличаются ясностью и логичностью мышления, но в то же время представляют крайние странности, порочности и извращенности в поступках, влечениях, чувствах и характере вообще. Так, например, Scipion Pinel в своем сочинении 1844 г. Traite de pathologie cerebrale говорит о мании характера. «Я думаю,– замечает он,– что можно назвать манией характера ту легкую извращенность инстинктов и чувствований, которая делает из человека бич для всех, без того, чтобы он был помешанным. Такие лица – существа беспокойные, неподчиняющиеся, легко предающиеся гневу и совершающие предосудительные поступки, которые они всегда готовы оправдывать хорошими основаниями. Для своих семей, близких и друзей они представляют предмет постоянных беспокойств и огорчений: они причиняют зло от безделья, ради шутки или по злостности, будучи не способны к труду и прилежанию».

Brierre de Boismont говорит о folie d'action или сумасшествии в действиях (Traite des mal. ment. Bibliot. du med.-plat., 1849). «Существует разновидность сумасшествия,– замечает он,– при которой интеллект представляется здравым, но поведение беспорядочно». Умственные способности страдающих этой разновидностью «не кажутся ни в чем расстроенными; они сравнивают, судят и воображают, как и другие люди». Но в действиях они представляются иными: «они приходят и уходят и не могут оставаться на месте», «они раздражают своих сотоварищей, возбуждают их друг против друга своим злословием и клеветой; они все перемещают, все трогают». «Извращения характера некоторых из этих больных делают их бичом для их семей и для тех, у кого они помещаются».

Сравнивая между собой все эти учения и следя за их постепенным развитием в науке, не трудно видеть, что между исследователями в занимающем нас вопросе существовали некоторая рознь и различие взглядов. Все они вращались около одинаковых явлений, сходно описывали их и делали попытки их объяснения. В многочисленных строго проверенных и постоянно накоплявшихся фактах не было и не могло быть ни малейшего сомнения: каждый наблюдатель имел их перед глазами. Шатание, рознь и колебания существовали только в объяснениях загадочных явлений. Странные факты невольно навязывались вниманию, как бы интриговали исследователей и в то же время еще не поддавались выяснению в своем механизме.

Но вот, наконец, известному французскому психиатру Morel? to, труды которого составляют эпоху в науке психиатрии, удалось свести в гениальном синтезе все эти явления к единству основания – к наследственному прогрессирующему психофизическому вырождению породы и образованию болезненных разновидностей. В целом ряде работ он развил это понятие, обосновав его на громадной массе тщательных наблюдений.

На все занимавшие нас явления душевных аномалий Morel взглянул с широкой философско-биологической точки зрения положительного и отрицательного эволюционизма, если можно так выразиться. На вопрос, что такое вырождение, Morel отвечает, что под влиянием изменения внешних окружающих условий в человеке происходят приспособления и наследственно передающиеся уклонения от первоначального типа (надо заметить, что новейшее время отказалось от понятия о первоначальном типе, а следовательно, и об уклонениях от него: оно рассматривает явления вырождения как явления частичных атрофии, как явления органических и функциональных расстройств, передающиеся наследственно и постепенно проводящие к бесплодию). Одни из этих уклонений, выработавшиеся под действием благоприятных условий, образовали расы, способные передаваться наследственно со своим типическим характером, тогда как другие, выработавшиеся под влиянием неблагоприятных внешних условий, дали те анормальные состояния, которые обозначаются названием вырождений. Последние носят на себе типический отпечаток и образуют отличающиеся друг от друга болезненные разновидности. Вырождения – это болезненные уклонения от первоначального типа, дающие начало дурным и порочным натурам (natures vicicuses, organisations malheureuses), которые в самих себе, в своих психофизических особенностях носят основания своих жизненных незадач, своих пороков и преступлений. Нисходящие вырождающихся представляют собой типы прогрессирующей деградации, которые постепенно все более и более становятся неспособны выполнять свои функции в человечестве.

«Эта неспособность (неспособность приобретать нравственные понятия) не происходит ни от дурного воспитания, ни от среды, ни от пагубных примеров, ни от идей, распространяемых вредными книгами, как обыкновенно склонны думать. Она имеет свой источник в самой организации индивидуума, во влиянии болезненной наследственности, которое господствует над положением и которое при известных условиях роковым образом порождает у своих жертв дурные инстинктивные склонности» (De I'heredite morbide progressive).

Таким образом, под влиянием благоприятных внешних воздействий организм развивается, прогрессирует и путем наследственности дает все более и более совершенные психофизические типы, тогда как под влиянием неблагоприятных внешних воздействий он, напротив, регрессирует, портится и путем той же наследственной передачи дает разнообразные постоянно ухудшающиеся болезненные разновидности, отличающиеся самыми дурными и порочными влечениями, склонностями и вкусами. Эти типы вырождения не только не могут способствовать умственно-нравственному прогрессу человечества, но, напротив того, они представляют наибольшее препятствие к нему своими соприкосновениями со здоровой частью общества.

Morel не ограничился формулированием этого взгляда; он развил и подкрепил его множеством собранных им поразительных фактов, в которых причинная связь явлений выступает с полной ясностью. Не трудно понять всю неизмеримую важность такого широкого и истинно научного взгляда в общественном отношении – взгляда, который гуманен и плодотворен настолько же, насколько гуманна и плодотворна сама истинная наука, постепенно дающая возможность все понимать, а вместе с тем и все прощать, хотя и не оставаться бездеятельной в отношении зла, но энергично бороться с ним и разумно устранять его.

Изучая явления нравственной деградации, убожеств, различных странностей, извращенных влечений и порочных склонностей, Morel, конечно, не мог не подметить значительного сродства этих явлений с явлениями преступности, потому что последние, очевидно, являются не более как прямыми следствиями первых – их неизбежным общественным выводом. Изучая явления в их производящих причинах или факторах, он не мог также не подметить сродства явлений душевных расстройств с явлениями наследственного вырождения. Вот какими штрихами он очерчивает, например, одну из вырождающихся разновидностей. «Вторая категория,– говорит он,– образует очень многочисленный класс деморализованных и озверелых существ, которые часто отличаются очень ранним извращением их инстинктов, затемнением их умственных способностей и действиями, оскорбляющими нравственность самым грубым образом. Леность и бродяжество являются главными атрибутами характера этих несчастных. По временам они представляются для судебного медика предметом трудноразрешимых задач по отношению к оценке действий, признаваемых преступными. Типы этого рода часто встречаются в больших городах, особенно в промышленных центрах. Они населяют арестные дома, нищенские депо и тюрьмы и в конце концов попадают в азили для душевнобольных, часто после того как они были долгое время для общества предметом беспрерывных тревог, скандалов и опасностей».

По поводу учения Мо r е l? я о вырождениях нельзя не припомнить взгляда, высказывавшегося в начале настоящего столетия Hienroth'ом в его сочинении 1818 г. Lehrbuch der Storungen des Seelenlebens. В нем он рассматривал душевные расстройства как грехи или, точнее, как следствия грехов, потому что грехи, повторяясь и делаясь привычными, становятся пороками. Последние же нарушают правильное течение жизни, уничтожают свободу, «для которой рожден человек», и вызывают извращения «внутреннего органического процесса, ведущего к развитию совершенной, т.е. свободной жизни». В свою очередь эти извращения дают нам понятие о «расстройстве душевной жизни или, короче, о душевном расстройстве». Такое воззрение на первый взгляд может показаться крайне своеобразным и вовсе не медицинским. Но это лишь на первый взгляд, потому что если мы будем рассматривать вместе с Мо r е l? ем явления душевных расстройств в их медленно производящих причинах, действующих наследственно, то мы невольно должны будем признать вместе с Heinroth Ьм, что сами производящие причины представляют собой более или менее крупные вольные или невольные прегрешения против общественной справедливости и общественной нравственности.

Таково в самых общих чертах учение, развитое Morel'ем. С его появлением в значительной мере смолкли споры о природе загадочных существ, часто представляющих большие странности, порочности и извращенные одержания.

Из других работ, относящихся к интересующему нас вопросу, упомянем о работе д-ра Trelat «Lafolie lucide» и о премированной работе д-ра Compagne «Traite de la manie raisonnante», в которых мы находим некоторую попытку классификации по особенностям характеров в собственном смысле этого слова.

Несколько дополнительных и чрезвычайно важных штрихов в учении о вырождающихся сделаны в последующее время чрезвычайно тонким и проницательным наблюдателем и глубоким умом – врачом госпиталя Sainte Ann?ы в Париже д-ром Magnan?о м, который развил свои взгляды в целом ряде блестящих и своеобразных лекций, всегда сопровождающихся демонстрациями крайне удачно выбранных и подробно изученных случаев (Lecons cliniques surles mal. ment.).

Все душевные расстройства и аномалии вообще развиваются на почве наследственности, но последняя, по мнению д-ра Magnan'а, отражается на нисходящих в различных степенях. В сфере дурной психофизической наследственности существуют как бы наследственники в собственном смысле; это и есть les degeneres (вырождающиеся). От самого уже своего рождения они носят на себе отпечатки своего злополучного происхождения: физические и психические стигматы, которые и отличают их среди всех прочих душевнобольных. С самых ранних пор и притом часто прежде нежели дурное воспитание успеет повлиять и изменить их эти юные существа представляют уже различные одержания импульсивности, явления задержек, интеллектуальные и нравственные аномалии, неровности, чрезмерное преобладание некоторых способностей, значительную неуравновешенность инстинктов и странности, которые их отличают и образуют из них особый класс.

Разнообразные мономании: мономания воровства или пиромания, мономания убийства и самоубийства, мономания пьянства или динсомания, мономании различных сомнений и т.д.– вовсе не представляют собой устойчивые обособленные формы, как это принимали прежние авторы: они лишь эпизодические синдромы или истинные психические стигматы вырождающихся.

Д-р Magnan попытался дать и анатомо-физиологическую классификацию для явлений уклонений в сфере полового чувства, которая имеет, однако, более общее значение по отношению к вырождающимся. Классификация эта представляет следующие четыре группы: 1) Les spinaux. У лиц этой категории мы имеем дело с простыми спинно-мозговыми рефлексами, вследствие чего получаются вполне автоматические акты того или другого рода, наблюдаемые у наиболее деградированных идиотов; 2) Les spinauxcerebraux posteriebi. У них преобладают рефлексы из задних областей мозговой корки – местонахождения аппетитов и инстинктов. Чувственные влечения существуют, но нет разумных двигателей, и действия оттеняются характером инстинктивности и неодолимости: это уже вырождающиеся инстинктивные; 3) Les spinauxcerebraux anterieurs. У них рефлексы исходят из средней области мозговой корки, но при этом чувствования и влечения извращены. Поэтому их одержания и импульсы сознательны, но вместе с тем и инстинктивны, хотя путем обсуждения и размышления они отчасти могут быть сдерживаемы; 4) Les cerebraux anterieurs ou psychiques. Улиц, относящихся к этой категории, спинно-мозговые и заднемозговые центры аппетитов и инстинктов хранят молчание, а потому побуждения у них представляют вполне идеальный характер: желания остаются в области чистого платонизма, как мы это видим у эротоманов и экстатиков.

Все эти исследования неминуемо должны были и действительно привели к убеждению о тесной связи и сродстве всех явлений, вытекающих из психофизического оскудения организма,– нервных и душевных болезней, с одной стороны, и явлений человеческой преступности, являющейся, по меткому выражению д-ра Dejerine, unefacon d'etre вырождения – с другой.

«Когда сравнят преступность с вырождениями, с которыми она интимно связана,– замечает д-р Fere (Degenerescence et criminalite),– тогда поймут, что если 2,573 на 8,227 содержащихся в пенитенциарных колониях происходят от родителей, подвергшихся осуждениям, то, значит, преступность более, нежели какое-либо другое вырождение, есть болезнь семьи. А если исследуют ее ассоциации с неврозами, с болезнями расстройств питания и т.д., то увидят, что предположения в пользу наследственности возрастут в неожиданной степени». «Один положительный факт, который мы уже выяснили,– продолжает он далее,– это сродство сумасшествия (folie) и вырождения вообще» (см. также гл. III работы Fere «La famiile nevropathique»).

«Преступность и сумасшедшие подчинены в их развитии, по-видимому, одинаковым общественным условиям». Для удовлетворения своих постоянно возрастающих потребностей человек истощается в борьбе с элементами. При этом «каждое новое усилие в приспособлении, всякий прогресс того, что мы называем цивилизацией, есть новая причина истощения, которая всегда проявляется с наибольшей силой у индивидуумов, наиболее ослабелых. Эти последние скоро становятся неспособны продолжать борьбу и погибают или от общего расстройства питания, или от вырождений более или менее локализованных». «При существующих условиях борьбы за существование, в частности в городах, тягости процесса приспособления в особенности несет на себе нервная система», которая одинаково истощается как значительными усилиями физическими, так и умственными. Поэтому нет ничего удивительного, что и поражаются всего чаще нервные функции.

«Одно из главных следствий нервного истощения – неспособность к длящимся усилиям». У людей здоровых и хорошо обставленных чрезмерная работа вызывает только легко устранимое утомление; «но если к чрезмерной работе присоединяются лишения всякого рода, тогда из этого проистекает более глубокое и длящееся истощение, которое способствует не только индивидуальному упадку, но еще способствует развитию болезненных особенностей и у следующего поколения».

«Из неспособности к длящимся усилиям проистекает лень, столь свойственная вырождающимся всех категорий, нравственно-помешанным, преступникам и т.д.»: из лени же, а потому и плохой способности производить вытекает стремление жить на счет других хитростью или насилием!

«Надорванные всех категорий стремятся бороться против истощения различными возбудителями».

«Потребность в возбуждениях растет по мере того, как индивидуум или раса слабеют. Всякое новое возбуждение оставляет за собой пропорциональное истощение, так что, в конце концов, оно способствует ускорению вырождения».

С истощением тесно связан пессимизм, который в свою очередь часто проявляется в самоубийствах. Увеличение последних представляет собой факт, прочно установленный.

Число разводов и разъездов также увеличивается в соответствии с самоубийствами и последовательно за вырождениями. Вырождающиеся всех категориях, осужденные на страдания порочностью их организации, суть неизбежные следствия их предшествующих и окружающей их среды, которая способствует развитию пессимизма и самоубийств. Поэтому нельзя удивляться, что условия, производящие личности, не способные сносить свою собственную судьбу, порождают и другие категории антисоциальных существ, не способных приспособляться к какой бы то ни было ассоциации.

Для борьбы с преступностью Fere рекомендует, между прочим, следующую систему. «Калеки, вредоносные, преступники и деградированные в тех категорий,– говорит он,– должны быть рассматриваемы не как продукты общественного прогресса, а как отбросы процесса приспособления, как инвалиды цивилизации. Они не заслуживают ни ненависти, ни гнева, но общество, если оно не хочет видеть ускорение своего собственного падения, должно безразлично предохранять себя от них и ставить их в невозможность вредить». Общество, сверх того, имеет своей безусловной задачей взаимную охрану личных и имущественных благ каждого сочлена. Когда общественное правительство не предупредило вреда преступления, тогда на обществе лежит обязанность вознаградить вполне и решительно за все невинно потерпевшего. Такое вознаграждение было бы не только актом справедливости по отношению к последнему, но и лучшей мерой предупреждения, потому что тяжесть преступления чувствовалась бы тогда не индивидуально только его жертвой, а коллективно и солидарно всеми гражданами, которые поэтому живо были бы заинтересованы предупреждать преступления и главную их причину – вырождение. Каждый, будучи вынужден уплачивать при посредстве общественных касс свою долю вознаграждения за все преступления, лучше понял бы всю свою личную пользу способствовать в размере сил своих предупреждения вырождения и предупреждению потерь, причиняемых преступлениями, проступками, ленью, бездельем и пр. Он мог бы измерить, таким образом, степень своего личного интереса в борьбе с различными видами падения расы. Поэтому наиболее надежное средство против преступности состояло бы в том, чтобы широко раскрыть глаза теперь слепым зрителям и представить им подробный счет действительной стоимости содержания вырождающихся: тогда всякий почувствовал бы себя непосредственно заинтересованным в споспешествовании физической и нравственной гигиены общества, в охранении общественного здравия и сил не из одного лишь сентиментализма, но и по сознанию важности затронутых личных интересов. А из этого общего ясного сознания вытекли бы широкие меры действительного предупреждения: меры против алкоголизма, дурных жилищ, дурного и недостаточного питания и пр.».

Нельзя, конечно, надеяться, чтобы предложенный Fere план скоро осуществился; общество, по-видимому, еще не доросло до него в своем развитии. Но нельзя сомневаться, что проведение его основных мыслей во многом ослабило бы неразумную, беспощадную и крайне зловредную в общественном отношении эксплуатации человека человеком и сделало бы невозможными такие неприглядные явления, какие часто наблюдаются теперь.

Мы достигли конца почти вековых упорных усилий и тщательных изысканий в сфере явлений живой действительности со стороны множества талантливых исследователей – неустрашимых борцов за истину, посвятивших свои силы уяснения одного из темнейших, но вместе с тем и важнейших вопросов общественной жизни – вопроса о различных видах человеческой обездоленности в ее производящих причинах. В результате этих исследований и эволюции научной мысли мы получаем в интересующем нас вопросе полное слияние двух течений, о которых было упомянуто выше. Лежащие в основе бесчисленные и тщательно собранные факты признаются всеми; они бьют в глаза. Некоторые контраверсы и сравнительно незначительные различия мнений существуют лишь в объяснениях и принимаются некоторыми, в том числе и в нашей русской литературе, за какие-то друг друга опровергающие противоречия. Но без таких контраверсов, раз дело идет об исследовании и обобщении громадного количества сложных явлений, невозможно движение вперед никакого научного знания.

---