Классики юридической психологии

VIII.

Большую роль играет психология допроса обвиняемого, которая еще ждет своего исследования теми же экспериментальными методами, какими шло исследование психологии свидетельских показаний, давшее столь плодотворные результаты. Проблема эта теоретически поставлена в работе известного германского криминалиста, профессора гамбургского университета Липмана под заглавием «Психология допроса обвиняемого в уголовном процессе».

С психологической точки зрения, — говорит проф. Липман, — обвиняемый должен рассматриваться, как свидетель, и его показания — как обычное доказательственное средство. Поэтому судья должен относиться к допросу обвиняемого с тою же осторожностью, какая требуется при свидетельском допросе, и даже в наибольшей степени, ибо волнение и смущение особенно сказываются у обвиняемого, — будь он действительно виновен, или же невинно заподозрен. Поэтому вовсе не удивительно и, самое главное, не может служить хотя бы малейшим указанием на его действительную виновность то обстоятельство, что в его показаниях имеются неточности и даже явно лживые утверждения. Если «провалы» памяти и ошибки являются нормальным явлением у обычного свидетеля, то тем более они могут быть у обвиняемого, волнуемого страхом (именно и в особенности, если он не виновен) и теряющего, под влиянием страха, обладание своими способностями, в их числе памятью (подобное ослабление памяти наблюдается на любом экзаменующемся студенте). Но даже тогда, когда обвиняемый явно лжет, это ни в коем случае не говорит о его вине. Судебная практика знает не мало случаев, когда невинно обвиняемые, под влиянием страха, прибегали к лживым показаниям, сознательно, а иногда и бессознательно надеясь при помощи этого ненадежного средства, отразить тяготеющее над ним обвинение. Известен в этом отношении случай в «Полненском ритуальном процессе», в котором обвиняемый Гильснер, заподозренный фанатичной толпой в убийстве, будто бы совершенном им с ритуальной целью, на вопрос судьи о его сексуальной жизни (у суда возникло подозрение, что убийство совершено именно на половой почве), утверждал, что он импотент, и это утверждение его было опровергнуто, как несомненная ложь.

Вообще, судья должен остерегаться делать поспешные и окончательные выводы из поведения обвиняемого. «Многие судьи, — читаем мы у Фридрайха («Medicinische Psychologie»), — поступают неправильно, создавая себе отвлеченное представление о том, как должен вести себя невиновный человек, которому предъявлены неосновательные обвинения, и устанавливая для себя на этом основании масштаб, которым они мерят любого обвиняемого. И вот, всякий, кто не ведет себя в согласии с представлениями этих психологов обобщающего склада, является для них виновным, и каждое движение, которое он делает, для них становится выражением вины».

Судье часто приходится лишь с большими усилиями над собою противостоять тому давлению, которое производит на его психику сложившееся уже раньше предубеждение против подсудимого, и убеждению в его виновности. Это большею частью очень трудно удается, и судья иногда склонен рассматривать поведение обвиняемого, как подтверждающее во всех отношениях создавшиеся у него предположения. Тогда он приходит к выводам, которые очень тонко, хотя и несколько каррикатурно, отмечает Льежуа («De la suggestion»): «Проявляет обвиняемый беспокойство, это означает, по мнению судьи, что он понимает всю серьезность своего положения и обнаруживает свою нечистую совесть; если он ведет себя непринужденно, — это называется дерзостью; забыл обвиняемый какое либо незначительное обстоятельство, — это значит, что он запирается; если же он находит, что ответит на все вопросы, — это значит, что он действует по предварительно обдуманному плану защиты, с целью обмануть судью».

Такая склонная к обобщениям психология, которая из собственных суждений извлекает масштаб для оценки обвиняемого, весьма обычна в судебной «практике и нередко приводит судью к крайне ошибочным заключениям. В уголовном процессе все участвующие в нем лица (потерпевший и его близкие, соседи и другие случайные очевидцы и свидетели и, в особенности, обвиняемый) могут оказаться под влиянием возбуждения, самовнушения, воздействия со стороны других лиц, чувства самосохранения или каких-либо других чувств, соображений и расчетов; поэтому часто перед судиею имеются запутанные и неясные пути, в которых он должен ориентироваться, действительно ли обвиняемый виновен и в какой мере виновен.

Возникающая в связи с допросом обвиняемого проблема заключается, по мнению проф. Липмана, в том, чтобы заставить обвиняемого говорить и поставить попытки в этом направлении так, как будто бы судья имел дело с трудным свидетелем, а не с обвиняемым. Ибо те результаты и положения, которые добыты из экспериментальных данных психологии свидетельских показаний и основанной на ней психологии свидетельского допроса, приобретают весьма большое значение и в отношении обвиняемого.

В особенности требуется большая осторожность со стороны судьи в своих выводах в случае уклонения обвиняемого от каких либо объяснений по предъявляемому к нему обвинению. Молчание обвиняемого не всегда может быть истолковано, как улика против него, служить доказательством злостного запирательства, как это принималось в старом праве; ибо оно может вызываться различными мотивами личного характера, которые побуждают невиновного обвиняемого, рискуя повредить себе, скрыть от суда действительные обстоятельства, служащие к оправданию его, напр., когда обвиняемый мог бы доказать свою невиновность, только сообщив такие сведения, которые тяжело отразились бы на положении его близких или могли бы их скомпрометировать (напр., когда доказывание им своего alibi могло бы раскрыть нарушение супружеской верности или другое какое либо интимное отношение). Таким образом причины молчания подсудимого могут лежать гораздо глубже и быть более сложными; чем это может показаться на первый взгляд, и тут требуется от судьи психологическая чуткость и проницательность, чтобы не впасть в ошибочные представления о личности подсудимого.

Встречаются, наоборот, случаи, когда обвиняемые слишком много распространяются для своего оправдания, и при этом они, вследствие невежества, возбуждения, ненависти и близорукости, очень неловки в своей самозащите, упорно и грубым образом стремятся дискредитировать свидетелей, показывающих не в их пользу; тут имеется опасность, что судья может поддаться чувству нерасположения к подсудимому. Вообще, весьма опасно положение, когда со стороны судьи проявляются ослепляющие его человеческие чувства неприязни и предубеждения. Обстоятельства и последствия преступления вызывают такую массу горя и возбуждения, от которых судья не может остаться в стороне. Кроме того, судья может быть чужд и враждебен тому мировоззрению и тем мотивам, которые толкнули обвиняемого на преступление, и каждое слово, сказанное обвиняемым в свою защиту, может только усилить возбуждение против него со стороны судьи. Разумеется, во всех этих случаях судья должен найти в себе надлежащую выдержку.

Как вывод из высказанных мыслей, проф. Липман выдвигает следующее основное правило психологии допроса обвиняемого: оно заключается в предостережении от слепого недоверия к обороняющемуся обвиняемому и от слепого же доверия к его сознанию. На практике очень часто применяются обе эти крайности.

В прежнее время вера в сознание была так сильна, что оно считалось «царицей доказательств». В течение долгих столетий верили показаниям, даваемым под пыткою, так как примитивная, лишенная психологического понимания, мысль не знала, что осиливающая человека боль вынуждает его только к таким показаниям, которую могут эту боль прекратить, и что перед этой всецело владеющей им мыслью отступают назад всякие другие сдержки, мешающие ему говорить неправду, и всякие силы, побуждающие говорить правду. Равным образом, хотя и не со столь же непреодолимой силой, могут действовать и психические средства воздействия.

В настоящее время стало психологической аксиомой, что материал, полученный путем принуждения — физического ли или психического, — не дает никаких гарантий его достоверности и соответствия действительности. Хотя теоретически это всеми сознано, но на практике до сих пор осталась вера в особенную доказательность сознания, и современные судьи не свободны от искушения вырвать у обвиняемого сознание теми или другими путями воздействия на него. Между тем, история ошибок человеческого правосудия показывает нам с поразительною убедительностью, какие опасности могут возникнуть, благодаря вызванному у обвиняемого сознанию. Проф. Липман приводит один случай из французской практики (дело Дуаз).

Был убит один французский крестьянин. Молва обвинила замужнюю дочь его, Розалию Дуаз: она будто бы находилась в плохих отношениях с отцом и неоднократно била его. Она отрицала свое преступление и в особенности просила освободить ее из чрезмерно тесной тюремной камеры, так как она была беременна и опасалась за здоровье своего ребенка. Ей все время говорят: сознайтесь, и тогда вы получите лучшую камеру. После двух месяцев этой борьбы, она сознается в преступлении и получает лучшую камеру. Рождается ребенок, но через несколько дней умирает,—и тогда она берет обратно свое сознание, объясняя его своим безвыходным положением и торжественно заверяя, что она ничего не знает о преступлении. Ей выносят обвинительный приговор. Спустя два года находят действительных виновников убийства крестьянина. Этот случай особенно характеризует те опасности, которые могут вызываться подобными средствами давления, имеющими целью добиться сознания. Суд, ведущий судебное следствие, обычно ничего не знает об этих приемах, он считается лишь с фактом сознания обвиняемого, не зная, каким образом оно было добыто в тиши подследственной тюрьмы или полицейского арестного дома. Если само по себе всякое сознание обвиняемого способно внушить судье веру в виновность подозреваемого, то вера в правильность его признания еще более укрепляется, коль скоро и другие улики ведут в том же направлении. В деле Дуаз свидетели, может быть, совсем не так уверенно показывали бы об отношениях между отцом и дочерью, если бы не узнали, что та уже созналась. Суд, может быть, посмотрел бы на эти показания свидетелей, как на деревенскую болтовню, поскольку не существовало другое указание на вину Дуаз, доступное объективному восприятию. Но при сложившихся обстоятельствах, людская болтовня и сознание обвиняемой взаимно подкрепляют друг друга, создают убеждение в вине невиновной. Но если факт сознания уже налицо, то весьма трудно этот факт уничтожить посредством взятия признания обратно: обвиняемым верят, когда они принимают на себя вину, но им не верят, когда они заявляют о своей невиновности, и в особенности, когда они уже однажды сделали признание.

Конечно, в современных условиях отправления правосудия не может быть речи о насилии личном по отношению к подсудимому со стороны судебных органов. Но возможно насилие нравственное, воздействие или принуждение психическое—возбуждением страха, надежд на выгоду, угрозами, обольщениями, обещаниями. К этому прибавляется сознание беспомощности, которое может быть вызвано у подсудимого искусственно созданною атмосферой вокруг него, душевное томление и усталость, ослабляющая его волю, и т. п. В этом состоянии подсудимый легко поддается внушению со стороны следственных органов, которые могут вызвать у него сознание или полусознание во всем, в чем они считают его виновным.

Какие же выводы нужно сделать из этих случаев? Проф. Липман указывает прежде всего на необходимость для судьи, разбирающего дело, в случае последовавшего сознания обвиняемого, не ограничиваться фактом сознания, но тщательно ознакомиться с тем, каким образом обвиняемый пришел к признанию своей вины, а для того должностным лицам, перед которыми это признание впервые делается, должно быть вменено в обязанность составлять подробный протокол с точнейшим отчетом о способе допроса, приведшего обвиняемого к сознанию.

Но на практике бывают случаи, когда и сознание, вполне добровольное и заранее обдуманное обвиняемым, может быть ложным. Тут могут быть разные психологические причины; в особенности часты случаи сознания психопатов, истериков и слабых духом. У Селло и у других исследователей приводится очень много подобных случаев, доказывающих, что случаи ложного признания встречаются гораздо чаще, чем можно думать. Разумеется, на судье лежит огромная ответственность, когда ему приходится встречаться с подобными случаями, в которых могут возникать сомнения в правдоподобии сознания.

Вообще, судье крайне важно выяснить мотивы сознания. Проф. Липман считает необходимым предостеречь против криминалистической переоценки этого момента. По его мнению, случаи сознания, вызываемого действительным внутренним переломом и глубоким искренним раскаянием, очень редки. Они указывают во всяком случае на то, что нравственная личность обвиняемого осталась еще нетронутой; при этом сознание выполняет отчасти работу, составляющую задачу наказания, которое должно усиливать задерживающие представления и чувства, отвращающие от преступления. Но в весьма многих случаях раскаяние является не столько симптомом оставшихся живыми нравственных побуждений, сколько проявлением слабости. Вовсе не верно, что всегда лучшие среди преступников склонны к раскаянию. Этому чувству легко поддаются слабые и бесхарактерные люди, составляющие мир профессиональных воров, подделывателей, мошенников и бродяг. Но они так же легко забывают, как и раскаиваются; первый хотя бы незначительный повод разрушает все их добрые намерения. Чувствительность, свойственная слабым людям, одинаково быстро толкает на новые рецидивы преступления, с одной стороны, и новые порывы раскаяния, с другой.

В литературе указывается необходимость изучения психологии судейской деятельности тем же путем научно- экспериментального исследования, каким шло изучение психологии свидетельских показаний. Такое экспериментальное изучение имеет широкое поле исследования, касаясь различных сторон психологически и профессионально-сложной судейской деятельности, и может привести к весьма ценным результатам и выводам, которые послужат основой для будущего реформирования процессуального строя.

Пока еще в этом направлении ничего практического не предпринято, но проблема эта стоит на очереди, и ей посвящается в иностранной, преимущественно немецкой, литературе, не мало статей, как новому научному течению, носящему общий термин «судебная психология» (Gerichtliche Psychologie, psychologie judicaire, psychologia juridica).

Следует отметить, что и в нашем Союзе ССР эта проблема возбудила интерес, вызвавший попытку к практическим шагам: в 1920 г. некоторыми видными московскими криминалистами была составлена докладная записка о создании в Москве криминалистического института; в этой записке высказывалась, между прочими предположениями, и мысль о необходимости экспериментального изучения психики судьи.

Широкая инициатива Советской власти в области развития научной мысли дает все основания считать, что по мере усиления хозяйственной мощи нашей страны, мысль о создании такого рода института получит свое осуществление.