Классики юридической психологии

VII.

Криминально-процессуальная психология относится не только к свидетельским показаниям. Она касается также и других участников процесса — судьи, следователя, обвинителя, защитника, обвиняемого, в особенности, судьи. Психология судейской деятельности является такой-же проблемой, как и психология свидетельских показаний, и находится с последней в самой тесной связи и взаимозависимости.

Судья, по меткому замечанию Д. Ф. Кони, является, так сказать, свидетелем свидетельских показаний, и, следовательно, ему нужны напряженное внимание и память, т. е. свойства, обусловливающие качество свидетельского рассказа. «Если, — говорит Кони, — рассказ свидетеля о слышанном и виденном может незаведомо для него передавать то или другое в искаженном или неверном виде, то насколько же больших гарантий требует рассказ судей о том, что им пришлось выслушать, излагаемый в форме исторической и аналитической части приговора».

В действительности, судьи подвержены тем же дефектам человеческой психики, как и свидетели, ибо и в деятельности судьи имеют решающее значение акты восприятия, процессы сохранения в памяти воспринятого и переработки воспринятого в сознании — для воспроизведения полученного материала в виде объективных оснований и мотивов того или другого — обвинительного или оправдательного — судейского мнения, т. е. судебного приговора.

Судья не просто автомат, машинально и бесстрастно устанавливающий факты на основании судебного материала и производящий юридическую квалификацию этих фактов, а живой, чувствующий человек, которому свойственны чувственные и волевые элементы человеческой психики, и поэтому над его сознанием имеют власть все те влияния и воздействия, которыми обусловливаются ошибки и аберрации свидетельского сознания.

Нередко судьи, под влиянием представителей сторон, склонны делать поспешные и неосновательные выводы по отношению к правдивости и добросовестности свидетелей. Напр., свидетель, дважды передавая о виденном и слышанном им, несколько видоизменяет свой рассказ; представитель стороны, для которой выгодно поколебать силу сделанного показания, указывает суду на эти различия, как на доказательство лживости свидетеля. Или два очевидца, свидетельствующие об одном и том же происшествии, расходятся между собою относительно какого-нибудь побочного обстоятельства; обвинитель или защитник видит в этом основание для того, чтобы опорочить доверие к одному из этих свидетелей, так как один из них уже наверное лжет. Между тем такой вывод часто представляется вполне неосновательным. Английские судьи относятся всегда крайне отрицательно к подобным приемам дискредитирования свидетельского показания. Они находят, что отсутствие буквального тождества при повторении свидетелем данного им показания доказывает лишь добросовестность его, ибо повторять в одних и тех же выражениях и точь в точь могут только ученики, заучившие урок; также некоторое разногласие в показаниях нескольких лиц об одном и том же одновременно воспринятом ими явлении не всегда должно подрывать доверие к свидетелям и вызывать сомнение и в истинности той части показания, а коей свидетели утверждают одно и то же. Напротив того, точное и буквальное совпадение возбуждает подозрение в предварительном уговоре и обмане. Тут надо различать разногласие показаний относительно существенных обстоятельств и разногласие относительно второстепенных подробностей и побочных условий, при которых эти обстоятельства происходили. Когда показание касается обстоятельств незначительных, на коих не было сосредоточено внимание свидетеля и которые произвели на него столь слабое впечатление, что оставили в его памяти лишь неясный след, то один и тот же свидетель в разное время или разные свидетели в одно и то же время могут различно воспроизвести их, несмотря на все свое желание не уклоняться от правды. Разногласие будет тут касаться не остова происшествия, очевидцами которого они были и на котором фиксировалось их внимание, а каких либо побочных, сопутствующих происшествию обстоятельств, напр., времени, места и т. п, То же самое можно сказать и относительно разногласий, встречающихся в исторических мемуарах, в которых подробности одного и того же события излагаются разно несколькими очевидцами его, и это никоим образом не уменьшает степени достоверности в отношении самого события.

Много тонких наблюдений и метких замечаний по поводу судейской психологии можно найти у Я. Ф. Кони в его книжке «Память и внимание». На основании собственного судейского опыта, он рекомендует судьям осторожность в оценке поведения свидетеля на суде. Замешательство, неуместная улыбка, нелепое заключение, покраснение и т. д. не всегда обнаруживают желание скрыть истину. «Надо в этих случаях слушать, что говорит свидетель, совершенно исключая из оценки то, чем оно сопровождалось» на суде, и не надо добиваться ответа о том, чего внимание свидетеля не охватило, а может быть и не способно охватить. Добиваться тут точности математической—значит, толкать на ложь. Ту же осторожность надо соблюдать относительно допроса потерпевшего и обвиняемого. Между прочими предостережениями, которые Я. Ф. Кони адресует судье, следует указать на предостережение его, не считать сознательною фальшью, если свидетель не точно обозначает время преступного действия, ибо опытами доказано, что в этом отношении проявляется наибольшая ошибочность свидетельских показаний, в особенности у женщин. Между тем, на практике судьи и следователи обычно придают особо важное значение их требованиям, обращенным к обвиняемым, потерпевшим и свидетелям о точном определении времени, усматривая в неточных ответах по этому предмету доказательство сознательной лживости показания.

Вообще, к показаниям потерпевших от преступления следует относиться с осторожностью. По наблюдениям Кони, потерпевшие, в особенности такие, которые были, так сказать., очевидцами содеянного над ними преступления, всегда, и притом нередко вполне добросовестно, склонны преувеличивать обстоятельства или действия, в которых выразилось нарушение их имущественных или личных прав. По пословице — «у страха глаза велики»—возникшая опасность невольно заставляет преувеличивать размеры и формы, в которых она выразилась; опасность прошедшая рисуется взволнованному сознанию большею, чем она была, отчасти под влиянием ощущения, что она уже прошла. «Известно, говорит Я. Ф. Кони, что на людей впечатлительных, ставших в положение, по их мнению, безразличное или безопасное, действует затем самым удручающим образом неожиданно проявившееся понимание опасности или горестных последствий, которые могли бы произойти, и сердце их сжимается от ретроспективного ужаса не менее сильно, как если бы он еще предстоял. Отсюда сильные выражения в описании ощущений и впечатлений, отсюда преувеличения в определении размера, быстроты, силы и т. д. Простая палка оказывается дубиной, угроза пальцем — подъемом кулака, возвышенный голос — криком и т. д.».

В особенности, судьи должны проявить осторожность по отношению к «свидетелям по слуху». Уже давно замечено, как мало следует доверять передаче чужих речей. Ошибочность такой передачи объясняется различными причинами. Свидетель, может быть, слышал лишь часть разговора, которая, будучи оторвана от всего контекста разговора, приобретает совершенно иной смысл, чем когда она находится в общей связи с остальными частями; или он мог почему либо неправильно понять сказанное .в его присутствии, или память может легко изменить ему и, перепутав некоторые слова, придать, вследствие этого, высказанному иной смысл и иное значение, чем оно имело в действительности, и т. п.

Сомнительность показаний о чужих словах была метко охарактеризована в английском парламенте в 1685 г., при обсуждении законопроекта о признании государственным преступлением произнесения фраз определенного содержания. «Слова, — говорили противники этого билля, — легко могут быть ошибочно поняты глупцом. Они легко могут быть ложно истолкованы негодяем. Образное выражение может быть истолковано буквально. Сказанное в шутку может быть принято в серьез. Частицы речи, времени или залога глагола, ударения — достаточно для того, чтобы составить полную разницу между виновностью и невиновностью». Возражения эти заставили значительно смягчить предложенное в проекте наказание (Кулишер, Психология свид. показаний. Вести. Права, 1904 № 9).

Эти замечания имеют весьма важное значение для оценки показаний из вторых рук, по слухам. Опыты, произведенные в этом направлении показывают, что ошибочность во вторичном свидетельстве достигает весьма высоких размеров не только абсолютно, но и в сравнении с ошибочностью первичного свидетельства. Чем обусловливается такая крайняя недостоверность показания из вторых рук, даже при полной добросовестности обоих передававших его лиц? Повышению ошибочности тут, по мнению Е. М. Кулишера, содействует, прежде всего, совокупная «работа» двух лиц, из коих каждое вносит свою лепту вымысла в конечный результат. Это — прямой вывод из того положения, что каждое свидетельское показание заключает в себе некоторую долю бессознательной лжи. К ошибкам свидетеля — очевидца присоединяются ошибки свидетеля по слуху. И если мы в конечном результате не всегда получаем полностью сумму ошибок того и другого лица, то это объясняется тем, что свидетель по слуху, передавая показание свидетеля-очевидца, забывает или перевирает не только правду, но и ложь, так что ошибочное заявление свидетеля-очевидца не входит полностью в конечный результат; но показание по слуху слагается не только из двух ошибочных свидетельств, но из двух свидетельств такого рода, что одно из них отличается особой, чрезвычайной ошибочностью. Свидетель по слуху показывает о слышанном им: вторичному свидетельству присущи все те недостатки, которыми показание о слышанном, даже когда оно исходит из первых рук, не выгодно отличается от показания о виденном. «Лучше один раз видеть, чем десять раз слышать», — гласит немецкая пословица; «и это, — замечает Гросс, — равно применимо и к обыденнейшим наблюдениям и к точнейшим научным исследованиям». Слова Луазеля: Un seui ceil a pleus de credi, que deux oreilies n'ont d'audioi»(«Один глаз заслуживает больше доверия, чем два уха») правильны не только по отношению к вторичному свидетельству, но и вообще ко всякому свидетельству о слышанном. Все, действующее на зрительные нервы, сильнее привлекает наше внимание, чем звуковые ощущения, кроме того, глаз воспринимает значительно живее, и лучше чем ухо. «То, что входит в наши уши, не проникает столь глубоко, как воспринимаемое посредством глаз», — говорит психолог Носкег. Вследствие этого, слышанное и запоминается хуже виденного. Помимо того, память обладает как будто большей властью над картинами, чем над звуками. Закрыв глаза, мы можем видеть всю природу; музыка же, перестав раздаваться, не имеет уже постоянного места в клетках уха».