РАЗДЕЛ IV. ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ, ДЕЯТЕЛЬНОСТИ СЛЕДОВАТЕЛЯ И ПРОИЗВОДСТВА СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

Психологическая характеристика показаний обвиняемого

Вопросы предупреждения преступности.
Вып. 1. М., 1965. С. 115–129.

Своеобразие процессуального положения обвиняемого как лица, заинтересованного в исходе уголовного дела, не должно порождать огульного недоверия к его показаниям[154]. В то же время необходимо знать и учитывать чрезвычайно разнообразные психологические факторы, определяющие позицию обвиняемого при даче показаний, его отношение к предъявленному обвинению и заданным вопросам.

Дача показаний как волевой и сознательный акт является результатом взаимодействия всех сторон личности обвиняемого. Обусловленное психологическими закономерностями поведение обвиняемого – это своеобразная реакция на реальную ситуацию, в которой он оказался к моменту дачи показаний.

В этой связи важной психологической проблемой является мотивация поведения обвиняемого на следствии и в суде[155].

Каково происхождение и содержание мотивов дачи тех или иных показаний обвиняемым? Психология учит, что мотивы прежде всего формируются под воздействием определенных чувств человека. «Эмоции органически входят в мотивы волевых действий»[156].

Наряду с более или менее простыми эмоциями в качестве побуждений выступают и высшие нравственные чувства, которые испытывает допрашиваемый в связи с моральной оценкой собственного поведения. Так, господствующие в нашем обществе морально-этические нормы не могут не оказывать положительного воздействия на психику человека, который хотя и совершил общественно опасное деяние, но не чужд вовсе социалистическому сознанию. Когда человек понимает несоответствие своих поступков требованиям общественной морали, в нем пробуждаются и оказывают влияние на его поведение такие нравственные чувства, как чувство чести и собственного достоинства, стыд за себя и свои поступки, сожаление о содеянном, раскаяние и т. п.[157]

В осознании, обсуждении и обосновании мотивов нераздельно взаимодействуют и эмоциональные переживания, и доводы рассудка, происходит борьба различных побуждений.

В сложной ситуации, какой для обвиняемого является допрос, борьба мотивов переживается как глубокий внутренний конфликт, из которого человек должен выйти, приняв определенное решение и совершив необходимые действия – в данном случае путем дачи тех или иных показаний.

Принятое допрашиваемым решение – не результат механического перевешивания наиболее сильного побуждения (например, страха) при пассивном состоянии сознания, а сознательное предпочтение одного мотива перед другими, при определенном влиянии мировоззрения и правосознания, морально-волевых качеств, прошлого опыта, знаний, установок и интересов личности допрашиваемого. Этот психологический процесс не безразличен для допрашивающего. Он должен активно вмешиваться в борьбу мотивов, укрепляя и обеспечивая победу тех, которые побуждают дать правдивые показания. В этом и состоит психологическая сущность тактики допроса.

С данной точки зрения можно говорить об отрицательных и положительных для результатов допроса мотивах[158].

Для этого при допросе обвиняемого и оценке его показаний необходимо уяснить мотивы, которыми тот может руководствоваться, скрывая правду.

Психологические причины запирательства нельзя объяснить так называемым защитным импульсом, как это делают отдельные авторы[159]. Защитная реакция присуща не только виновному, а каждому, кто оказался в положении, при котором необходимо защищаться от каких-либо подозрений или обвинений. Мотивы отрицания своей вины лицом, в действительности совершившим преступление, носят не импульсивный, а осознанный характер.

Наиболее распространенным из таких мотивов является боязнь наказания. Большой вес имеет также боязнь общественного осуждения и стыд от сознания аморальности своего поступка. Серьезным препятствием для дачи правдивых показаний иногда является связь расследуемого события с интимной стороной жизни обвиняемого. Мотивом запирательства может оказаться стремление скрыть соучастников и лиц, причастных к преступлению, а также боязнь мести со стороны заинтересованных лиц. В нежелании говорить правду обвиняемого иногда укрепляет уверенность в невозможности раскрыть преступление.

Немалую роль может играть недоверие к следователю и суду, которое носит характер предубеждения или предрассудка, а также личная неприязнь к лицу, производящему допрос. Нельзя также исключить в отдельных случаях и нежелание содействовать следственным и судебным органам, обусловленное определенной антиобщественной установкой, например у преступников-рецидивистов, деятелей изуверских сект и т.п. Наконец, запирательство и ложные показания могут носить патологический характер в связи с расстройством душевной деятельности обвиняемого.

Еще более сложными и трудно различимыми являются мотивы ложных показаний, в которых допрашиваемый признает себя виновным или обвиняет других.

Учитывая разнообразие побуждений к самооговору, можно указать лишь наиболее типичные из них[160].

Зачастую мотивом самооговора является стремление избавить от наказания действительного виновника, которое формируется под влиянием родственных или дружеских чувств либо продиктовано определенными групповыми интересами (как это бывает иногда среди преступников-рецидивистов), или же достигается угрозами и воздействием заинтересованных лиц в отношении тех, кто находится в какой-либо зависимости от них (несовершеннолетние и т.п.).

Нельзя исключить возможность того, что обвиняемый оговаривает себя из боязни огласки каких-либо компрометирующих сведений или из желания получить от заинтересованных лиц какую-либо материальную выгоду.

Ложное признание может быть продиктовано стремлением уклониться от ответственности за более тяжкое преступление.

Иногда допрашиваемый путем нагромождения ложных признаний старается запутать и затянуть расследование, предполагая впоследствии, когда возможность обнаружения действительно совершенного им преступления будет утрачена или затруднена, отказаться от своих показаний.

Немалую группу мотивов самооговора объединяет стремление обвиняемого получить какие-либо льготы в ходе расследования и рассмотрения уголовного дела.

Нередко, оговаривая себя, обвиняемый стремится «заслужить» смягчение ответственности, которая представляется ему неотвратимой в силу убедительности собранных улик. Некоторые преступники, рассчитывая на благожелательное отношение следователя, признаются в совершении других, ранее не раскрытых преступлений, полагая, что это не отразится на мере наказания. Иногда такие признания делаются и для того, чтобы приобрести «авторитет» в преступной среде.

Известны и случаи самооговора, вызванные стремлением ускорить затянувшееся расследование и судебное рассмотрение, когда обвиняемый хочет покончить с неопределенностью своего положения, уйти от нравственных страданий. Наконец, обвиняемый может добросовестно заблуждаться, считая себя виновным. Такие факты чаще всего наблюдаются в делах о неосторожных преступлениях и в случаях, когда обвиняемый не осведомлен относительно наличия и значения обстоятельств, исключающих его вину (необходимая оборона, крайняя необходимость и т.п.).

Многие из названных мотивов служат также побудительной причиной оговора. Ложные показания, соединенные с обвинением других лиц, могут быть даны из мести, зависти, в связи с наличием вражды и личных счетов, в силу желания «разделить» ответственность или полностью переложить ее на других, скрыть подлинных преступников и других причастных к делу лиц, утаить похищенное имущество и т.п.

Психологический анализ причин дачи обвиняемым ложных показаний позволяет различать, с одной стороны, непосредственные побуждения допрашиваемого, т.е. мотивы его действий, и цели, которые он преследует (они в основном совпадают с мотивами), а с другой – причины возникновения того или иного мотива и условия, способствующие его формированию.

Основной причиной, порождающей мотивы оговора и самооговора, является заинтересованность обвиняемого в ходе расследования и судебного рассмотрения дела и в их результатах[161]. Даже там, где обвиняемый действует, на первый взгляд, во вред себе, в действительности сказывается его тенденция извлечь реальную или предполагаемую пользу. Эта, условно говоря, «выгода» может быть временной, кажущейся, связанной с желательным для обвиняемого благополучием других лиц, но во всех случаях, принимая решение, он полагает, что «так будет лучше».

Возникновению рассмотренных выше отрицательных мотивов содействуют такие, например, субъективные факторы, как низкий моральный и культурный уровень обвиняемого, низменные чувства и черты характера (такие, как эгоизм, зависть, корыстолюбие, безволие), неосведомленность в вопросах права и т.п.

Особенно отрицательно действует чувство страха, который могут испытывать при допросе и виновный, и невиновный. Страх не только притупляет память, но угнетающе действует на всю психику человека, на его интеллектуальную деятельность. Он нередко снижает волю, нравственный самоконтроль и критические способности, препятствует правильной оценке обстановки[162].

Известно, что под влиянием страха увеличивается внушаемость, которая свойственна каждому человеку. Внушаемость возрастает при общей неблагоприятной обстановке, аффектных состояниях, переутомлении, истощении нервной системы, т.е. в условиях, в которых может оказаться подследственный и подсудимый.

Возможность внушения ложных показаний возрастает при длительных допросах, ибо чувство усталости снижает сопротивляемость внушению.

Следователю и судье необходимо учитывать все эти факты, по мере возможности их устранять или нейтрализовать и препятствовать их конкретным проявлениям.

Убедить обвиняемого дать правдивые показания – значит доказать ему бесполезность и вредность лжи.

Указывая на средства убеждения, которыми оперирует допрашивающий, некоторые авторы рассматривают изолированно доводы, обращенные к чувствам, и доводы, обращенные «к рассудку»[163]. Такое противопоставление неверно со всех точек зрения.

Дача показаний как волевой акт – результат сознательного выбора допрашиваемым определенной позиции. Его чувства так или иначе влияют на отношение к поставленным вопросам, но только преломляясь в сознании. Воздействуя же исключительно на эмоции допрашиваемого и пытаясь выключить или снизить контроль рассудка, мы рискуем получить ложные показания (например, под влиянием страха, злобы и других отрицательных эмоций).

С другой стороны, бесчувственный эгоистический расчет, когда нравственные побуждения подавлены, также способен привести допрашиваемого к ложным показаниям. Выдвигая перед обвиняемым аргументы, которые должны привести его к правильному решению, необходимо поэтому воздействовать и на эмоции, укрепляющие его на этом пути. Рациональное и эмоциональное неотделимо с точки зрения психологии показаний.

Наиболее сильным аргументом для виновного является наличие совокупности изобличающих доказательств. Однако может оказаться достаточной и такая сумма фактов, которая, формально позволяя преступнику отрицать свою вину, но, будучи тактически правильно использована, приводит его к убеждению в бесполезности лжи и запирательства.

Следует иметь в виду и такое психическое явление. В повседневной жизни и следственной практике давно замечено, что если человек длительное время скрывает что-либо его волнующее, у него появляется острая потребность поделиться своими переживаниями, посоветоваться с кем-нибудь или просто выговориться. Такая потребность откровенно поговорить о скрываемых фактах зачастую характерна для состояния обвиняемого[164]. И нередко, чем более упорствует допрашиваемый, уклоняясь от дачи правдивых показаний, тем сильнее его желание рассказать кому-нибудь правду. Это специфическое состояние следует использовать при допросе и учитывать при оценке показаний, которые далеко не всегда даются под воздействием доказательств, равно убедительных для всех.

Безусловно, исключается при этом обман допрашиваемого, ибо нельзя достигнуть истины при помощи лжи. Даже временный успех таких средств весьма сомнителен. Однако это не означает, что допрашивающий не вправе создавать и использовать тактические преимущества, применять для выяснения истины определенные психологические хитрости. Речь идет, в частности, об использовании при допросе фактора внезапности, неподготовленности обвиняемого ко лжи, его неосведомленности относительно собранных доказательств и объема имеющейся у следователя информации[165]. Известно, что, стараясь внушить доверие к своим словам, лжец чаще всего отталкивается от подлинных событий, искажая их только в меру необходимости.

При этом ложные утверждения прямо или косвенно приходят в противоречие с той частью показаний, которая правильно отражает действительность. Бывает целесообразно допустить до определенного момента, чтобы обвиняемый вошел в противоречие с собственными утверждениями или твердо установленными фактами, которые ему неизвестны, с тем чтобы лишить его возможности привести их в соответствие более удачным объяснением или приспособить к ним другую, труднее опровергаемую ложную версию.

В нашей литературе уже отмечалось, что «в сознании лжеца одновременно сосуществуют два параллельных события (или два его варианта). Одно из них, действительно происшедшее, которое он хочет скрыть, утаить; другое – вымышленное, о котором он, напротив, намерен рассказать. Таким образом, ему приходится как бы изгонять из памяти то, что произошло (и потому хорошо запомнилось), и запоминать то, чего не было, а лишь им самим придумано.., ему приходится лавировать между правдой, которую нельзя говорить, правдой, которую можно говорить, и ложью, которой надо заменить утаиваемую правду»[166]. При этом лжец всегда рискует проговориться.

Проговорка – это объективно правильная информация, в сокрытии которой может быть заинтересован допрашиваемый. От проговорки нужно отличать оговорку, т.е. высказывание, не соответствующее действительности. Оговорка просто подлежит исправлению. А проговорка, содержащая косвенное признание определенных фактов и зафиксированная надлежащим образом, может иметь значение улики. Особенно же она важна в тактическом отношении для получения развернутых показаний по вопросам, которые сперва удалось выяснить косвенным путем.

В проговорках нередко обнаруживается осведомленность, указывающая на виновность, т.е. такие знания обстоятельств и хода расследуемого события, которыми допрашиваемый может располагать только при условии совершения преступления им самим. Однако при оценке таких знаний должна быть исключена возможность получения информации из иных источников (участие в следственных действиях, рассказы других лиц, слухи, сообщения печати и радио). Для установления истины может иметь значение и обратное явление: незнание обвиняемым тех обстоятельств и деталей, которые ему должны быть известны и не могли быть забыты, если его показания верны.

Такого рода негативные обстоятельства указывают на ложность признания, когда обвиняемый неспособен правильно описать место происшествия и механизм расследуемого события, сообщить о ярких фактах, которые якобы произошли в его присутствии, опознать человека или предмет, который должен быть ему хорошо знаком, если событие протекало так, как оно описывается в показаниях.

Ложь обвиняемого, хотя и может иметь значение одного из косвенных доказательств, отнюдь не всегда обусловлена тем, что данное лицо совершило преступление. Даже не будучи заподозрен, невиновный во многих случаях не дает правдивых показаний, искажает факты, опасаясь невыгодного для него стечения обстоятельств и возможности неблагоприятного их истолкования. Это обстоятельство следует иметь в виду при оценке значения по делу факта ложности показаний.

Сделав однажды какое-либо ложное заявление, человек старается придерживаться своих слов и в дальнейшем. Подробности рассказа могут быть забыты, они заменяются другими деталями и дополняются новыми подробностями. Поэтому несовпадение показаний как в существенных, так и во второстепенных деталях должно настораживать допрашивающего. Частое повторение иногда приводит к тому, что допрашиваемый проникается уверенностью в правоте своих слов. Такое явление наблюдается у лиц с сильно развитым воображением, подверженных внушению и самовнушению.

Стенографическая точность повторения показаний может свидетельствовать об их заученности. Заученная ложная часть показаний зачастую отличается от остального рассказа обвиняемого тем, что в ней текстуально повторяется без всяких отклонений все сказанное по этому вопросу в предыдущих показаниях, тогда как в рассказе о подлинных событиях обвиняемый обычно воспроизводит не то, что говорилось им ранее, а то, что произошло в действительности, используя для этого весь свой лексический запас. Постановка вопросов в последовательности, нарушающей систему изложения фактов обвиняемым, сильно затрудняет для него возможность придерживаться заученного текста. Однако нужно иметь в виду, что бессистемное описание фактов всегда сопряжено с известными трудностями, поскольку по закону ассоциаций ход воспоминаний чаще всего имеет хронологическую последовательность.

Вообще при допросе и оценке показаний обвиняемого и подозреваемого нужно иметь в виду некоторые особенности памяти, обусловленные своеобразием положения, в котором находятся эти лица.

Совершение преступления чаще всего является необычным событием для преступника, и как всякое явление, выходящее за рамки обыденного, оно наиболее ярко запечатлевается в его памяти, увязываясь с тем, что сопутствовало преступлению в пространстве и во времени.

Закреплению этих воспоминаний способствует то, что преступник в дальнейшем не остается к ним безразличным: боязнь разоблачения и другие переживания постоянно возвращают его мысли к прошлому. Вот почему виновный по прошествии некоторого времени скорее может указать, чем он занимался в определенный период, а невиновный затруднится это сделать и с большими трудностями может, например, указать на свое алиби. Забывание у виновного объяснимо в случаях, когда речь идет о событии, которое является обыденным эпизодом его преступной деятельности: так, при допросе вора-рецидивиста нередко оказывается, что он не помнит всех совершенных им краж.

Нужно иметь в виду, что после глубокого опьянения или сильного душевного волнения могут быть утрачены воспоминания об отдельных фактах и пережитых чувствах. Конечно, ссылка на это – наиболее легкий путь самозащиты. Она распространена еще и потому, что некоторые лица ошибочно полагают, будто действия, совершенные в состоянии «беспамятства», не могут быть наказуемы. Подобные попытки легко разоблачить, основываясь на избирательности забывания: обвиняемый помнит все, что связано с преступлением, кроме того, что ему выгодно забыть. Лишь в редких случаях забывание может произойти вследствие непроизвольного отталкивания, вытеснения из сознания неприятных воспоминаний. Такие защитные явления психики наблюдаются и у здоровых людей[167].

Психологическая реакция обвиняемого на предъявленное или предполагаемое обвинение приводит также к тому, что при допросе данное лицо сознательно, а иногда и неосознанно (в силу желания оправдаться перед самим собой) стремится по возможности умалить свою роль в расследуемом событии, преуменьшить свою вину. Особенно это характерно для той части показаний, в которой речь идет о причинах и мотивах преступления, о возникновении и формировании умысла.

В проблеме психологии показаний обвиняемого заслуживает рассмотрения вопрос о том, имеет ли значение для выяснения истины поведение обвиняемого во время допроса. При решении этого вопроса необходимо различать доказательственное и тактическое значение поведения допрашиваемого.

В нашей теории уголовного процесса, следственной и судебной практики поведению обвиняемого, т.е. его манере себя вести, экспрессии, мимике, жестикуляции, интонации и физиологическим реакциям, не придается никакого доказательственного значения. Поведение допрашиваемого зависит от его темперамента, жизненного опыта, воспитания, характера, воли, морального и физического состояния и иных особенностей личности. Виновность или невиновность, искренность или лживость не могут быть диагностированы по психофизиологическим симптомам, которые не специфичны для определенных состояний даже одного человека в разное время. Экспериментальная психология располагает данными о чрезвычайно большом количестве ошибок в оценке и истолковании человеческих мыслей и чувств по внешним признакам[168]. Многозначность и индивидуальность симптомов, невозможность на данном этапе развития психологии их безошибочного истолкования не дают серьезной научной основы для признания за ними доказательственной силы. Это относится и к результатам наблюдения за вегетативными реакциями допрашиваемого с помощью специальной аппаратуры, применяемой за рубежом (лайдетектор).

Введение специальной психологической экспертизы, как этого требуют многие буржуазные ученые и как фактически происходит, например, при испытаниях на лайдетекторе, не спасает положения, ибо означает возложение на эксперта-психолога решения вопроса о виновности обвиняемого, причем на основе данных, заведомо не поддающихся достоверному научному истолкованию с этой точки зрения.

Соглашаясь с тем, что поведение на допросе не является доказательством, иногда все же полагают, будто устность и непосредственность нашего процесса требуют оценивать показания с учетом поведения допрашиваемого[169].

В сущности это тоже означает признание доказательственного значения реакций допрашиваемого. Устность и непосредственность обеспечивают наиболее полную и тщательную проверку показаний. Однако их оценка никак не может быть основана на том, что остается за рамками процесса.

Сказанное не означает, что поведение допрашиваемого вовсе безразлично для следователя и судьи[170].

Бесспорно, что тонкий наблюдатель способен подметить и правильно понять признаки, указывающие на некоторые чувства и побуждения допрашиваемого. Причем значение имеет не общее состояние обвиняемого (оно может быть естественной реакцией на сам факт допроса), а изменения в его состоянии по ходу допроса: особое беспокойство или замешательство, вызванное определенным вопросом, стремление уклониться от освещения тех или иных обстоятельств дела и т.п. Такие признаки служат для допрашивающего своеобразными сигналами, которые имеют тактическое значение.

Решаясь так или иначе ответить на вопросы, имеющие значение для дела, обвиняемый не остается непоколебимым в своем решении. В ходе дела вес и значение мотивов, толкающих обвиняемого в ту или иную сторону, меняется. По мере накопления уличающих доказательств, усиления или ослабления эмоциональных переживаний, приобретения знаний и опыта, которыми ранее обвиняемый не располагал, непрерывно переосмысливаются аргументы за и против избранной позиции, меняется и мнение обвиняемого о том, какие показания для него более предпочтительны. Всем этим объясняются частые случаи изменения обвиняемым показаний на следствии и в суде.

В процессе всей своей работы над делом следователь и судья должны вмешиваться в эту непрекращающуюся борьбу мотивов, принимая меры к тому, чтобы обвиняемый не оказался на ложном пути. На практике отмечались попытки отдельных следственных работников психологически «закрепить» обвиняемого на тех показаниях, которые им представлялись соответствующими действительности (это были, как правило, признания обвиняемого). Вместо проверки показаний и собирания полноценных доказательств применялись такие способы «закрепления» показаний обвиняемого, как допрос в присутствии понятых, очная ставка признавшегося с другими обвиняемыми и свидетелями при отсутствии противоречий в их показаниях, проверка показаний на месте, когда это не вызывалось необходимостью. Подобная практика, безусловно, незаконна, ибо речь шла о закреплении показаний независимо от того, правильны они или ложны.

Конечно, необходимо принимать меры против возможной лжи обвиняемого. В этих целях должна производиться тщательная проверка объяснений обвиняемого на основе совокупности собранных по делу доказательств, а отнюдь не создаваться какие-либо искусственные барьеры, психологические ограничения для свободной дачи показаний в ходе дальнейшего расследования и рассмотрения дела в суде[171].

---

---