Дополнение II.

Влияние вопросов, на детские показания (Опыты Альфреда Бинэ).

Я умышленно не задавал никаких вопросов при моих вышеописанных опытах. Я хотел указать прежде всего на изменения образов воспоминания, совершающиеся без всяких внешних влияний, единственно по причинам, лежащим в самом лице, над которым производится опыт. По юристам никогда но приходится сталкиваться с показаниями в такой чистой форме; обыкновенно свидетелей много расспрашивают, и не только следователь и судья, но уже и раньше того — знакомые и домашние. Не было ли то-то и то-то, так-то и так-то? Не видел ли он того-то и того-то? Не подлежит никакому сомнению, что в подобных вопросах кроется новый источник ошибок. Мы ничего не знаем а priori о том, может ли самая форма вопроса вынуждать или внушать ложное показание, и мы снова должны обратиться лишь к тому, что дает нам опыт.

До какой степени нуждается в выяснении именно вопрос о детских показаниях (совершенно независимо от сознательной лжи), можно видеть уже из того, что среди самих юристов существуют, самые разнообразные воззрения на достоверность детских свидетельств.

Начиная с мнения старого Миттермаийера, который детей, как свидетелей, не ставит ни во что, „из-за поверхностности их и их юной фантазии“, до Гроса, который довольно хорошего мнения о детских показаниях — и за ним до точки зрения того прокурора, который сказал: „Мы здесь уже допрашивали сотни детей и всегда им верили“! — невидимому, существуют всевозможные градации этих воззрений.

В среде других специалистов, именно практиков-педагогов, как мне кажется, правдивость детских показаний, в общем, оценивается ниже. Недавно один учитель выразил следующим образом свои убеждения по этому поводу: „Что касается ощущения н показаний о нем, то не подлежит никакому сомнению, что дети в них еще больше ошибаются, чем взрослые“.

Он сопровождает эти слова многочисленными примерами из школьной практики, из которых приведу здесь один:

„Присужденный к телесному наказанию ребенок получил перед пюпитром три удара розгой. Свидетелем был класс из 52-х детей. Через 5 дней я задал следующие вопросы: „Кто видел, что я наказал X?“ (40 человек объявляют, что видели). „Когда я его наказал?“ (31 человек называют правильно день). „В котором часу?“ (26 показывают верно). „Сколько ударов он получил?“ (24 правильных ответа). „Должен ли он был нагнуться, получая наказание?“ (12 детей дали неверный утвердительный ответ, причем 4 из них сидят на обеих передних скамейках). О причине наказания последовало со стороны 35 детей — 8 различных показаний“.

Подобные попытки и заставляют надеяться на то, что при систематической постановке опытов могут быть получены ценные выводы. И начало, сделанное пока в этом направлении, достаточно интересно для того, чтобы сообщить о нем здесь.

Французский психолог Альфред Бинэ, руководитель психологической лаборатории Сорбонны, недавно издал книгу под названием „La suggestibilite“; в книге этой приведен целый ряд самых разнообразных школьных опытов, указывающих на то, какую могучую роль играет нормальное (не гипнотическое) внушение во мнениях, показаниях и поступках людей, особенно детей. В книге этой есть также глава, рассматривающая влияние вопросов на детские показания (L’interrogatoire). Лидами, над которыми производились опыты, были различных возрастов ученики нескольких парижских элементарных школ.

Бинэ тоже требовал показаний об оптических впечатлениях. Шесть предметов: почтовая марка, монета су, этикетка из Bon Marchе, пуговица, фотография мужчины (поясной портрет) и изображение толпы людей были прикреплены к папке; папка эта показывалась детям в течение 12-ти секунд. Этот срок времени, разумеется, чрезвычайно короток, в особенности при таком количестве разнородных предметов, на каждый из которых приходится в среднем лишь две секунды времени наблюдения. При возобновлении опыта нужно избежать как этого недостатка, так и другого: у Бинэ есть тенденция заканчивать каждый отдельный эксперимент с одного раза, поэтому он удовлетворяется тем, что дети покажут непосредственно после созерцания; таким образом, у него нет, особенно важных именно для юристов, позднейших показаний воспоминания („повторных показаний“, как мы их называли). Но и первоначальные показания, о которых сообщает нам Бинэ, учат многому интересному.

Опыты производились над каждым ребенком отдельно в комнате директора и в его присутствии, так что уже внешняя обстановка, подобно обстановке залы суда, носила авторитетный и, благодаря этому, чрезвычайно внушительный характер.

Сначала Бинэ приступил к опытам над 24 детьми; задавая им вопросы, содержание которых еще не действовало собственно внушением, но имело целью вынудить у памяти показание в определенном направлении. Он спрашивал о цвете и форме предмета, о том, как предмет прикреплен, и т. д. Уже здесь обнаружилось изумительное количество неверных ответов на некоторые, вопросы, в то время, как на другие вопросы следовали почти всегда правильные ответы. На вопрос о цвете марки 15 детей из 24-х ответили неверно; 13 правильно показали, что на марке не было штемпеля, а четверо говорили, что видели штемпель и даже, по требованию, изображали его форму и положение с обозначением на нем города. На вопрос о том, как прикреплена пуговица к картону (она была приклеена), было 21 раз отвечено неверно (что она пришита пли пришпилена); на вопрос о том, много ли фигуры было видно на портрете (он достигал приблизительно до пояса) последовало 14 неверных ответов и т. д.

Каждому ребенку было задано около 40 вопросов; из данных на них ответов в среднем было 11 (след. 27%) неверных. От ребенка, дающего показания лучше всех, было получено 5 неверных ответов, а от ребенка, показывающего хуже всех, — 14.

Следующая серия опытов касалась действия собственно вопросов, имеющих характер внушения; здесь Бинэ очень искусно распределил ход своих опытов, чтобы доказать количественно влияние различных форм вопроса, имеющих различную силу внушения. Предметы и время, определенные для рассмотрения их, были ниже, что и раньше, но он разделил детей на три различные группы, и к каждой группе применял различные формы вопросов.

При допросе 1-м вопросы были поставлены так, что на них одинаково возможно было ответить как верно, так и неверно. Примеры: „Как прикреплена пуговица к кафтану“? „Видны ли ноги человека на фотографии или нет“?

При допросе 2-м форма вопроса склоняла скорее к ложному ответу, чем к правильному. Примеры: „Нет ли шляпы на голове у изображенного человека“? „Не скрестил ли он ноги“?

Наконец, при допросе 3-м вопросы были поставлены прямо неверно, так что единственно правильное отношение к ним должно бы было состоять не в том, чтобы отвечать что-нибудь на них, а в том, чтобы совершенно опровергнуть подобные вопросы. Примеры: „Какого цвета нитка на пуговице“? (В действительности, никакой нитки не видно было на пуговице). „Заложил ли человек на фотографии правую ногу на левую, или левую на правую“? (Фотография была поясная).

Привожу теперь цифровые результаты опытов Бинэ, в которых я подсчитал процент ошибок.

При допросе 1-м было 5-ти детям задано по 11 вопросов. В среднем каждый ребенок дал 8 верных и 3 (=27%) неверных ответа.

При допросе 2-м было 11 детям задано но 13 вопросов. В среднем каждый ребенок дал 8 верных и 5 (= 38%) неверных ответов.

При допросе 3-м было задано 11 детям но 13 вопросов. В среднем каждый ребенок дал 5 верных и 11 (=62%) неверных ответов.

Тот факт, что при первой форме допроса получается искажение 1/4 всех ответов, — не есть действие собственно внушения, так как постановка вопроса была вполне индифферентна. Но уже самое существование вопросов вообще ведет за собою это последствие, потому что вопрос — это есть принуждение дать показание. То, чего в самопроизвольном образе воспоминания, быть может, не было или что оставалось нерешенным, — насильственно восполняется или решается в определенном направлении для того, чтобы дать ответ.

Наоборот, при второй форме допроса внушение играет роль. Спрашиваемому кажется, что лицо спрашивающее не только требует какого-нибудь ответа, но и ожидает ответа с определенным содержанием; этого достаточно, особенно если допрашивающее лицо обладает авторитетным характером, для того, чтобы больше чем треть всех ответов определялась не правдой, а внушением. Такие-то вопросы выжидательного характера именно и встречаются чаще всего в действительной жизни.

Когда ребенка вызывают свидетелем в суд, то, ведь, прежде чем очутиться перед судьей, он уже давно должен был отвечать матери на вопросы: видел ли ты, как Л сделал то-то и то-то? и т. д. Правда, после того судья сначала пытается предоставить ребенку рассказывать самому; но когда ребенок остановится и замолчит, то и судья не может избежать постановки вопросов выжидательной формы. Да разве не в таком же роде поступают и со взрослыми свидетелями?

Прямо ведущие к ошибкам вопросы при третьей форме допроса, разумеется, гораздо реже встречаются на практике; но поразительно высокий процент ошибок при ответах на них показывает и здесь, как мало у детей самостоятельности мысли и воли, чтобы распознать и отклонить неподходящие вопросы.

Наконец, упомянем еще об одном опыте, доказывающем внушение с помощью психического заражения. Предметы были опять те-же; но на этот раз допрашивалось по три ребенка вместе таким образом, что, как только произносился вопрос, — каждый ребенок должен был отвечать на пего возможно скорее. При этом выяснилось, что 1) некоторые дети скоро оказывались постоянно во главе группы, другие же почти регулярно довольствовались вторым или третьим местом, и 2) что из этих ответов, находящихся на втором или третьем месте, половина носила характер не самостоятельного воспоминания о полученном впечатлении, но полного и частичного подражания только что услышанному. На основании этого, по-видимому, можно выяснить взгляд на массовое внушение, действующее в некоторых монстр-процессах.

Хотя в приеме Бинэ и есть много слабых сторон, тем не менее мы все таки должны поблагодарить его за то, что он указал нам путь, по которому можно идти, и нужно идти дальше, избегая тех ошибок, на которые мы указали, иногда психология самопроизвольных показании будет пополнена психологией вопросов и ответов, основным мотивом которой могут быть превосходные слова Бинэ: „Вопрос образует вместе с ответом одно нераздельное целое... Сомнительную ценность представляет собой ответ, отделенный от вызвавшого его вопроса!“

Я сам приступил в расследованию детских показаний по способу, представляющему собой сочетание приемов, употребленных мною со взрослыми, с вопросным методом Бинэ. Насколько можно пока судить о результатах, — они дают отчасти подкрепление, отчасти развитие выводов Бинэ. Замечательнее всего разница в достоверности показаний произвольно рассказанного и служащего ответом на вопросы. Первое дает от 5 — 10% ошибки, а второе от 25 — 30%.