Учебная литература по юридической психологии

Глава IV.  КСППЭ ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ СОСТОЯНИЙ

§ 1. Основные функции и правовое значение эмоций, Виды эмоциональных состояний. Юридическое понятие сильного душевного волнения и его соотношение с психологическими понятиями эмоциональных состояний

Согласно советскому уголовному праву, субъективной предпосылкой ответственности за преступное деяние является сохранность свободы воли — способности осуществлять выбор того или иного поведения в рамках закона. «Невозможно рассуждать о морали и праве,—писал Ф. Энгельс,—не касаясь вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношении между необходимостью и свободой»¹.

Марксистское понимание свободы воли не отменяет причинности человеческого поведения. «Идея детерминизма,—указывал В. И. Ленин,—устанавливая необходимость человеческих поступков... нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий»². Однако для того чтобы правовая и нравственная необходимость превратились во внутреннюю свободу, они должны быть познаны и приняты человеком, сделаться его внутренними убеждениями, стать принадлежностью его личности. Только в этом случае действия субъекта становятся подлинно свободными, начинают определяться не внешними стимулами, принуждениями, а внутренними побуждениями, свободным волеизъявлением поступить так, а не иначе.

Сознательная волевая регуляция сопровождает все этапы ответственного поведения человека: постановку цели, выбор средств, определение способов совершения действий, порядка, места и времени их реализации, а также предвидение их последствий³.

Вместе с тем в сознательном волевом поведении есть элементы и бессознательного. Однако они имеют «правовое значение только в тех случаях и в тех пределах, в каких...» поддаются «возможному контролю со стороны сознания и воли лица»⁴, сохраняют потенцию в надлежащий момент быть осознанными. «Именно в этих пределах и возможна ответственность человека за свои действия»⁵.

Таким образом, субъект может и должен отвечать за свои деяния постольку и настолько, поскольку и насколько его поведение и действия определялись его свободными и сознательными волевыми решениями, насколько добровольно, сознательно и намеренно он действовал в соответствии с ними. «...Человек только в том случае несет полную ответственность за свои поступки, если он совершил их, обладая полной свободой воли...»—писал Ф. Энгельс⁶.

В связи с этим советское право учитывает те условия, которые хотя и не исключают полностью, но существенно ограничивают меру осознания и свободу волеизъявления при совершении преступления, расценивая их как смягчающие вину обстоятельства. К таким обстоятельствам относятся состояния выраженного эмоционального напряжения (возбуждения), в первую очередь — физиологический аффект.

Столь важное правовое значение эмоциональных состояний субъекта преступления объясняется особой ролью эмоций в психическом отражении и регуляции деятельности.

Под эмоциями в психологии понимают особый класс психических процессов и состояний, отражающих в форме непосредственного переживания значимость (смысл, отношение к потребностям) для индивида явлений и ситуаций, внешних и внутренних раздражителей. Эмоции сопровождают всякую деятельность человека, проникают в каждый психический процесс. Как писал С. Л. Рубинштейн, целостный акт отражения всегда в той или иной мере включает единство двух противоположных компонентов— знания и отношения, интеллектуального и «аффективного», из которых то один, то другой выступает в качестве преобладающего⁷.

Будучи неотъемлемым компонентом отражения, эмоции играют очень важную роль в осуществлении психических функций. В форме эмоциональных переживаний они выполняют функцию оценки, однако в отличие от познавательных процессов отражают, оценивают непосредственно не объективные свойства среды, а их отношение к актуальным потребностям субъекта⁸, сигнализируя о качестве и величине актуальной потребности и возможности (вероятности) ее удовлетворения на основе врожденного (видового) или ранее приобретенного индивидуального опыта⁹.

Другая важная функция эмоций (эмоциональных переживаний)—функция побуждения. «Эмоция в себе самой заключает влечение, желание, стремление, направленное к предмету или от него, так же как влечение, желание, стремление всегда более или менее эмоционально»¹⁰.

Эмоция не только побуждает и направляет, регулирует деятельность, но и обеспечивает ее энергетически, определяя мобилизацию всего организма. Это проявляется в повышении уровня бодрствования, росте чувствительности анализаторов, активации вегетативной нервной системы и контролируемых ею функций организма: дыхательной, сердечно-сосудистой, пищеварительной, секреторной, скелетной, гладкой мускулатуры и др. Способность тотальной функциональной интеграции психической и соматической сферы человека — одно из существенных качеств эмоций.

Предмет возникшего эмоционального переживания спонтанно и, как правило, мгновенно овладевает вниманием субъекта. Он становится предметом «наиболее ясного»¹¹ восприятия, как бы перемещается в «центр» сознания, оттесняя остальные объекты восприятия на его «периферию». При резко выраженном эмоциональном, переживании такая избирательность восприятия и поляризация содержания сознания приводят к клиническому феномену «сужения сознания». Это повышает эффективность выполняемого актуального действия, но делает его односторонним, негибким, так как конкурирующие стремления, желания, оценки подавляются по принципу доминанты.

Высокая эмоциональная напряженность изменяет не только структуру сознания, но и его содержание, характер познавательных процессов. Познавательная деятельность, течение идей в сознании начинают определяться не объективными условиями ситуации, а качеством доминирующих эмоциональных переживаний. Например, при страхе они сосредоточиваются на предвосхищении угрозы, поисках путей ее избежания. Дальнейшее усиление интенсивности эмоционального переживания приводит к ограничению и нарушению процессов всестороннего и глубокого познания действительности и регуляции деятельности¹². Ограничивая процессы познания, выбор средств и путей реализации деятельности, сверхинтенсивные эмоции приводят к ухудшению ее качества вплоть до разрушения. В наиболее резкой степени это проявляется в состоянии физиологического аффекта.

В психологии аффектами называют «сильные и относительно кратковременные эмоциональные переживания, сопровождаемые резко выраженными двигательными и висцеральными проявлениями»¹³. «Аффект,—отмечает С. Л. Рубинштейн,— это стремительно и бурно протекающий эмоциональный процесс взрывного характера, который может дать и не подчиненную сознательному волевому контролю разрядку в действии»¹⁴.

Ограничение в состоянии аффекта произвольности поведения, снижение уровня его волевой регуляции личностью отражается и в самосознании субъекта. Эмоции обычной интенсивности воспринимаются как состояние активности своего «Я», аффекты — как пассивно переживаемые состояния, навязанные субъекту извне, «овладевающие» человеком¹⁵. Подчеркивая это различие, А. Н. Леонтьев писал: «...мы говорим — меня охватил гнев, но Я обрадовался...»¹⁶.

Указанное свойство аффектов неоднократно отмечалось как психологами, так и судебными психиатрами, С. Л. Рубинштейн считал, что действие в состоянии аффекта как бы вырывается у человека, а не вполне регулируется им¹⁷. По мнению Я. М. Калашника, в состоянии аффекта душевная деятельность становится односторонней из-за единственного стремления осуществить свое намерение. Вся остальная личность, поскольку она противоречит этому, как бы перестает существовать¹⁸.

Следовательно, клинико-психологические данные убедительно свидетельствуют об отчетливом ограничении осознания и свободы волеизъявления в аффекте. Именно это ограничение дает основание правоведам рассматривать «извинительные» аффекты как смягчающие вину обстоятельства. Как отмечал В. Н. Кудрявцев, в аффекте переживания настолько завладевают механизмами саморегуляции поведения, что психологический процесс постановки цели, выбора средств, правовой и нравственной оценки содеянного свертывается, становится формальным и переход к действию следует сразу же после появления желаемого объекта¹⁹.

Вместе с тем юристы, судебные психиатры и судебные психологи единодушны в оценке аффекта как обстоятельства, которое хотя и ограничивает, но не исключает полностью возможность осознания содеянного и своего волеизъявления при его совершении.

Наряду с влиянием на сознание и волю, регуляцию поведения имеют важное значение следующие функции эмоций: особо прочная фиксация эмоциональных следов в памяти человека, образование так называемых аффективных комплексов путем закрепления всего того, что сопутствовало аффекту; способность предмета аффекта вновь овладевать сознанием, вызывать переживания всего комплекса чувств и отношений, связанных с аффективным воздействием, при оживлении одного из указанных следов. Эта фиксирующая, синтезирующая функция эмоций, тенденция накопления и обобщения эмоциональных переживаний лежит в основе «кумуляции» аффектов. Они объясняют повышение чувствительности к повторным аффективным воздействиям (аффективная сенсибилизация) и раскрывают механизм развития аффективных реакций не только при непосредственном повторном воздействии прежней аффектогенной ситуации, но и при встрече лишь с отдельными ее элементами: реальными или схожими, воображаемыми.

Описанные закономерности влияния эмоций на поведение справедливы не только для аффектов в узком значении слова, но и для других выраженных эмоциональных состояний.

 

Состояние фрустрации

Оно возникает при невозможности достичь цель (удовлетворить актуальную потребность) вследствие объективно или субъективно непреодолимых преград. Проявляется в разнообразных эмоциональных расстройствах и нарушениях поведения.

Глубина состояния фрустрации зависит от степени значимости блокируемого поведения (силы его мотивированности), субъективной близости достижения цели (так называемого градиента цели) в момент появления препятствия. В выраженных случаях фрустрационное поведение может стать беспорядочным и дезорганизованным.

Существенные признаки состояния фрустрации раскрыты Ф. Е. Василюком²⁰. Наиболее типичным для фрустрационного поведения, по его мнению, является нарушение мотивосообразности и целесообразности. Под мотивосообразностью понимается сохранность осмысленной связи поведения с ведущим мотивом деятельности; под целесообразностью — организованность поведения целью. При сохранности того и другого поведение не является фрустрационным, несмотря на наличие внешних признаков сходства с таковым (например, агрессии). В случае нарушения мотивосообразности и (или) целесообразности возможны три варианта фрустрационного поведения.

Поведение первого типа характеризуется снижением или утратой контроля со стороны воли, оно целесообразно, но сохраняет мотивосообразность, контроль со стороны сознания.

Для фрустрационного поведения второго типа характерна утрата не целевых, а смысловых связей. Субъект лишается возможности сознательно контролировать соответствие поведения исходному мотиву. Хотя его действия организуются промежуточными целями, но их выбор, стратегия достижения нарушены, дезинтегрированы и не ведут к овладению конечной целью (мотивом деятельности). Рефлексия же именно этого аспекта деятельности недоступна субъекту.

Фрустрационное поведение третьего типа одновременно и дезорганизовано (нецелесообразное) и не стоит в содержательно-смысловой связи с мотивом ситуации (немотивосообразное). Поэтому «свобода воли» при данном типе фрустрационных нарушений ограничивается наиболее существенно. Вслед за К. Гольдштейном Ф. Е. Василюк называет его «катастрофическим».

Способность противостоять дезорганизующему влиянию фрустрации на поведение и деятельность обозначается как фрустрационная толерантность (устойчивость). Определение этого индивидуального качества — важная задача КСППЭ эмоциональных состояний.

Таким образом, как физиологический аффект, так и состояние выраженного эмоционального напряжения (фрустрация) существенно ограничивают свободу осознания и волеизъявления. Аффективное поведение обладает минимальной степенью свободы, хотя и не утрачивает ее полностью. Так как в состоянии аффекта лицо не обладав «полной свободой воли», по советскому уголовному праву оно не должно нести и «полную ответственность» за совершенные в таком состоянии деяния. Это положение вытекает из психологической природы аффекта как особого состояния лица и является психологическим основанием и предпосылкой возможности признания аффекта смягчающим вину обстоятельством.

Однако юридическая оценка преступления, совершенного в состоянии аффекта, не может ограничиваться установлением аффекта вообще, а предполагает наличие так называемого оправданного аффекта, вызванного извинительными с позиции нашей морали обстоятельствами²¹. Поэтому закон устанавливает необходимый признак таких эмоциональных состояний — вызванность неправомерными действиями потерпевшего. Учет этого признака позволяет определить «моральную предпосылку»²² возможности признания аффекта смягчающим вину обстоятельством. Данное условие — обязательный «компонент» формулы сильного душевного волнения (п. 4 ст. 33 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, п. 5 ст. 38 УК РСФСР). В Особенной части УК РСФСР (ст.ст. 104 и ПО) этот признак конкретизирован — сильное душевное волнение признается таковым в тех случаях, когда оно возникло внезапно и вызвано насилием или тяжким оскорблением со стороны потерпевшего, а равно иными противозаконными действиями потерпевшего, если они повлекли или могли повлечь тяжкие последствия для виновного или его близких.

Наличие указанных квалифицирующих признаков, фиксирующих в юридических понятиях сильного и внезапно возникшего сильного душевного волнения «моральную предпосылку» смягчения вины, принципиально отличает эти юридические понятия от психологического понятия «физиологический аффект» или от понятий, обозначающих другие эмоциональные состояния. В юридической плоскости сравнения психологические понятия шире, абстрактнее, чем юридические. Но их сужение, правовая конкретизация для определения сильного и особенно внезапно возникшего сильного душевного волнения — прерогатива следователя и суда. Психолог и психиатр дважды некомпетентны определять эти юридические понятия: вследствие того, что они не обладают юридическими познаниями, и потому что в качестве экспертов они не могут выносить моральных суждений, но обязаны ограничиться сугубо профессиональными оценками.

Другое различие состоит в том, что понятия «сильное душевное волнение» и «внезапно возникшее сильное душевное волнение» обладают разной психологической соотносительностью. К понятию «сильное душевное волнение» в смысле п. 4 ст. 33 Основ (п. 5 ст. 38 УК РСФСР) могут быть отнесены не только аффекты в узком смысле, но и другие резко выраженные эмоциональные состояния (реакции), в частности «катастрофическое поведение» при фрустрации, глубокие эмоциональные реакции и др. Хотя они лишены взрывного характера аффектов, однако также существенно ограничивают свободу воли на высоте своего развития. Поэтому они могут быть учтены судом как психологическая предпосылка сильного душевного волнения. Следует полностью согласиться с мнением Б. В. Сидорова, что в данном случае имеется в виду в основном сильное душевное волнение как состояние эмоциональной напряженности.

Такую точку зрения разделяют польские судебные психологи. В современном руководстве для юристов специально подчеркнуто, что наряду с физиологическим аффектом существуют также психические состояния длительного эмоционального напряжения, которые не проявляются быстро и внезапно, но в которых несомненно существует очень сильное преобладание эмоциональной регуляции поведения над интеллектуальной²³.

В связи с отмеченным вызывает возражение категорическое утверждение О. Д. Ситковской о том, что постановка перед экспертами вопросов о фрустрации, стрессе и прочих эмоциональных состояниях при экспертизе аффекта «принципиально неверна»²⁴. Вопрос не должен исчерпываться перечислением этих эмоциональных состояний, само же указание на них более полно ориентирует экспертов в задаче, свидетельствует о том, что следователь и суд допускают наличие у виновного различных психологических предпосылок смягчения вины в соответствии с п. 4 ст. 33 Основ (п. 5 ст. 38 УК РСФСР).

Что касается понятия «внезапно возникшее сильное душевное волнение», то в подавляющем большинстве случаев оно действительно может быть соотнесено лишь с понятием «физиологический аффект». Это связано с тем, что одним из основных психологических признаков последнего как раз является субъективная внезапность аффективного взрыва. Совпадение объективных и субъективных признаков внезапности позволяет суду на основании психологических данных квалифицировать аффективное состояние обвиняемого как «внезапно возникшее сильное душевное волнение». При наличии упомянутых в законе причин его развития в этом юридическом понятии максимально учитывается аффект как обстоятельство, снижающее степень общественной опасности преступления.

Таким образом, психологические и юридические понятия, используемые для определения эмоциональных состояний в КСППЭ и уголовном праве, существенно не совпадают. Поэтому их подмена недопустима не только по чисто формальным, но и по содержательным основаниям. При формулировании вопросов экспертам (назначении КСППЭ), оценке их заключения и использовании экспертных данных в качестве доказательства следователю и суду необходимо постоянно помнить это, иметь в виду отмеченные различия.

§ 2. Основные слагаемые КСППЭ эмоциональных состояний

Главная цель КСППЭ эмоциональных состояний — диагностика физиологического аффекта. На пути к ее достижению перед экспертами встают еще две важные задачи: отграничить исследуемую аффективную реакцию, с одной стороны, от патологического аффекта или иных временных болезненных расстройств психики, а с другой — от обычных состояний эмоциональной напряженности или эмоциональных реакций, не достигших глубины физиологического аффекта. Решение всех этих задач основывается на анализе и экспертной оценке ситуации, личности, индивидных качеств субъекта, его актуального психофизиологического состояния к моменту эмоционального реагирования, а также особенностей поведения в период и после аффективного деяния.

Оценка ситуации

Одно из главных качеств эмоций — их ситуационность. Эту зависимость хорошо описывает структурная формула эмоций П. В. Симонова²⁵. Из нее следует, что необходимыми и достаточными причинами развития аффектогенной ситуации являются высокая личностная значимость угрожающего психотравмирующего фактора и наличие условий, порождающих у субъекта дефицит информации о путях, средствах и времени нейтрализации возникшей угрозы и удовлетворения актуализированной ею потребности в безопасности.

Личностная значимость травмирующего психику воздействия определяется местом фрустрируемой потребности в иерархии потребностей человека. Иерархия потребностей индивидуальна, однако у всех людей обязательно включает в свой состав так называемые основные потребности. К ним относятся биологические, инстинктивные потребности (в жизни, продолжении рода) и некоторые высшие

социальные потребности, прежде всего потребности в социальном признании, уважении, самоактуализации, сохранении и повышении ценности своего «Я». Основные потребности невыводимы друг из друга и не взаимозаменяемы. Именно поэтому они обладают наиболее высоким аффектогенным потенциалом. При невозможности их удовлетворения в социально приемлемой форме личность бывает «вынуждена» переходить на эволюционно примитивный видовой, «аварийный» способ аффективного разрешения ситуации. Такие аффекты особенно легко возникают при наличии в ситуации обстоятельств, угрожающих жизни, здоровью, социальному престижу, чести, достоинству, самооценке и самоуважению как самой личности, так и тех лиц, с которыми она себя идентифицирует. Это прежде всего малолетние дети, члены семьи, близкие и другие значимые для субъекта люди, в том числе и случайные лица, способные вызвать сочувствие, сопереживание субъекта. Именно большинство этих обстоятельств закон объединяет в понятиях «насилие» или «тяжкое оскорбление» и указывает на их направленность на «виновного или его близких» как на существенное и необходимое условие возникновения сильного душевного волнения.

По мнению большинства правоведов, ситуация насилия или оскорбления со стороны потерпевшего должна существовать реально, а не в воображении субъекта. Однако, как справедливо замечает М. М. Коченов, это требование «не следует понимать слишком прямолинейно»²⁶. Субъективная тяжесть оскорбления во многом определяется особенностями личности обвиняемого, ее ситуационной динамикой. Оскорбительное поведение потерпевшего может по-разному отразиться в сознании обвиняемого в зависимости от актуального состояния его мотивационной сферы, настроения, характера предшествующих переживаний. Особенно сильно травмирующие влияния переоцениваются аномальными личностями, что обусловливает типичную для них парадоксальность аффективного реагирования.

Нередко препятствия в удовлетворении потребностей возникают не вследствие описанных межличностных конфликтов, а в результате наличия у личности внутренних барьеров: при одновременной актуализации ситуацией двух или более приблизительно равных по силе, но разнонаправленных и внутренне противоположных мотивов, при столкновении в сознании различных желаний, целей, ценностей. В этих случаях аффектогенная ситуация принимает характер внутренне конфликтный. Различают три типа внутриличностного конфликта: 1) когда субъекту приходится выбирать между двумя в равной степени привлекательными, но требующими противоположных действий решениями; 2) когда одна и та же цель одновременно оказывается в равной степени привлекательной и непривлекательной; 3) при необходимости выбора из двух в равной степени непривлекательных решений. Внутри- и межличностные конфликты могут сочетаться. Конфликтность— основной признак аффектогенной ситуации.

Наряду с личностной значимостью травмирующей ситуации на развитие аффектов существенное влияние оказывают ее информационные характеристики. Наибольшую аффектогенность имеют новые, необычные для личности ситуации, для овладения которыми в опыте субъекта нет готовых, апробированных программ поведения. Этот фактор может иметь абсолютное и относительное значение. В последнем случае речь идет о невозможности экстренно найти правильный выход из сложной ситуации вследствие ее быстротечности, резкого дефицита времени для решения, наличия помех наблюдения.

Это качество конфликтной ситуации может быть определено как ее внезапность. Его не следует путать с внезапностью возникновения сильного душевного волнения, установление которого входит в задачу юристов. Оценка же внезапности развития конфликтной ситуации составляет необходимый элемент экспертного анализа аффектогенности ситуации. Такая оценка ситуации может и должна выполняться и учитываться экспертами при диагностике аффекта. По мнению М. М. Коченова, аффектогенной может быть названа любая ситуация, в которой человек обязан действовать, но не находит подходящих способов действия.

Нетрудно увидеть, что информационные характеристики психотравмирующего воздействия, как и его значимость, сугубо индивидуальны и детерминированы не только объективными условиями ситуации, но и особенностями личности субъекта, его динамическими (быстрота познавательных процессов, способность к концентрации внимания и др.) и содержательными (ценности, интеллект, опыт, навыки и др.) свойствами. В связи с этим аффектогенное значение ситуации не может быть понято лишь на основании изучения ее объективных аспектов. Адекватна» экспертная оценка ситуации возможна только при учете личности субъекта, взаимодействующего с этой ситуацией. Принцип совместного двуединого рассмотрения личности и ситуации — один из основных в КСППЭ эмоциональных состояний.

 

Оценка личности

Парадоксальность аффективного реагирования состоит в том, что, протекая как примитивная, чуждая личности реакция, аффект по механизму своего развития вместе с тем имеет «максимально личностный, минимально опредмеченный характер»²⁷. Именно поэтому психологический анализ личности — один из важнейших этапов КСППЭ эмоциональных состояний. Основная его задача — дать научный контекст для экспертной оценки аффективной феноменологии, получить надежные объяснительные критерии особенностей развития, структуры, динамики и трансформации эмоциональных реакций.

Наши данные подтверждают данные ряда криминалистов о том, что лица, совершившие преступление в состоянии аффекта, в основном имеют положительную социальную направленность. Они имели хорошие производственные и бытовые характеристики, нередко пользовались авторитетом у окружающих. Данные анкетных личностных тестов (MMPI и 16-PF Кеттела) также свидетельствовали о хорошей их социализации, тенденции к конвенциальному (одобряемому) поведению, легкости и беспрепятственности его реализации в жизни.

Отличительной особенностью лиц, у которых эмоциональная реакция не достигла глубины аффекта, было значительно худшее усвоение социальных (правовых, морально-этических) норм, наличие неконвенциальных трудно исправляемых установок, пренебрежение нравственными правилами, эгоистическое стремление разрешать жизненные затруднения с помощью «самопопустительства» и «самовзвинчивания»²⁸.

Довольно типичны результаты исследования сферы субъективных отношений. Во всех случаях, где эмоциональная реакция достигла глубины аффекта, в беседе с исследуемым, по материалам дела, данным проективных методик («незаконченные предложения», Тематический апперцепционный тест — ТАТ) было отмечено существование длительных конфликтов в сфере наиболее значимых для личности отношений (супружеских, бытовых, семейных, в сфере производственной деятельности и общения), нередко наличие в прошлом кризисных периодов в жизни личности. Это совпадает с данными Б. В. Сидорова²⁹, отметившего на своем материале существование хронической травмирующей обстановки в 59,2%. Причина конфликтов не всегда была связана со стечением внешних обстоятельств. В существенной степени она порождалась личностными особенностями самого исследуемого, неадекватно завышенным уровнем его притязаний, неумением разделять в жизни идеальные (желаемые) и реальные (достижимые в данной конкретной ситуации) цели³⁰. Следующие за этим жизненные неудачи порождали хроническую неудовлетворенность индивида своими достижениями, накопление неизжитых обид, разочарований, несбывшихся надежд. Особенно отчетливо эти зависимости (механизмы) были выражены у аномальных личностей.

Наибольшее внимание в психологической, психиатрической и криминалистической литературе уделено характерологическому аспекту лиц, совершивших аффективные деликты.

Наши данные свидетельствуют о существовании среди исследуемых лиц с аффективными деликтами двух основных характерологических типов: с преобладанием черт возбудимости и тормозимости. Первым были свойственны активность, настойчивость, агрессивность, эгоцентризм, негибкость установок, но вместе с тем достаточный контроль за своим поведением, позволявший им долгое время сдерживать эмоциональное возбуждение, что вело к его кумуляции. По данным теста Розенцвейга, у них доминировали внешнеобвиняющие формы реагирования с тенденцией в ряде случаев воспринимать трудности не в качестве задачи, требующей разрешения, а как непосредственную угрозу их личности. У части исследуемых лиц тип реакции был препятственно-доминантным («с фиксацией на препятствии»), свидетельствующим о том, что всякий фрустратор надолго приковывал их внимание, становился у них источником длительных отрицательных переживаний.

Для второго типа были характерны пассивность, зависимость от мнения лидера и «значимых» членов группы, высокий уровень тревожности, склонность к сомнениям, нерешительность, уступчивость, слабость волевого контроля. Отмеченные характерологические качества определяли доминирование отказных поведенческих реакций, лишая эти личности возможности своевременного эмоционального отреагирования. Как и у личностей первого типа, это способствовало кумуляции аффектов. При исследовании тестом Розенцвейга характерным типом реакции был самозащитный (с фиксацией на защите своего «Я»), свидетельствующий о слабости, уязвимости личности с тенденцией порицать себя, не выражая недовольства вовне.

Таким образом, несмотря на различия и даже полярность характерологических черт, лицам, совершившим деяние в состоянии физиологического аффекта, были свойственны склонность к застреванию на психотравмирующих моментах, тенденции к кумуляции аффективного напряжения. Эти качества хорошо определялись личностными методиками (MMPI, тест Роршаха, тест Розенцвейга) и отчетливо выступали при клинико-психологическом анализе стереотипов поведения испытуемых. Они отграничивали описанные характеры от эмоционально лабильных (неустойчивых) личностей, у которых КСППЭ констатировала обычные эмоциональные реакции (неаффективной глубины). По другим критериям лица данных групп существенно не различались. Для тех и других были типичны признаки эмоциональной неустойчивости, ранимости, повышенной обидчивости, сензитивности (чувствительности), вспыльчивости.

Наши данные показали, что аффекты в практике КСППЭ очень редко являются результатом единственного экстремального воздействия, с которым личность не может справиться в связи с дефицитом времени и отсутствием подходящей программы действий. Напротив, обнаружено, что криминальному аффекту исследуемых обычно предшествовала довольно длительная драматическая история развития конфликтных отношений, без влияния которой невозможно было понять парадоксальность аффективного взрыва в ответ на незначительный повод. При этом речь шла не о простом количественном накоплении эмоционального напряжения при повторных психотравматизирующих воздействиях, а о длительном процессе переживания конфликтной ситуации, о неудачных попытках «совладания» с ней, приводящих к порождению ложных личностных смыслов. Благодаря этой перестройке личности наступало временное смягчение внутреннего конфликта, но не устранялись его причины. В ряде таких случаев имели место признаки патологического развития личности. Формировался типичный порочный круг: вследствие неудачной психологической защиты личность трансформировалась, наступившая же трансформация «фиксировала» конфликт, переводила его в неосознаваемую форму (сферу), чем повышала чувствительность личности к повторным аналогичным или сходным воздействиям. Указанный механизм по закону «снежного кома» приводил к расширению неотреагированных аффективных комплексов и росту эмоциональной напряженности до такой значительной степени, что даже относительно несильное травмирующее воздействие играло на этом фоне роль «последней капли» и вызывало тяжелый аффективный взрыв.

Выдвигаемое нами положение о развитии личности как о существенной стороне процесса аффективной кумуляции получило подтверждение в результатах исследования Н. Б. Морозовой³¹. Автор показала, что особенно тяжелые аффективные реакции у подростков возникают именно на фоне психогенных развитии личности, формирующихся в три этапа под воздействием пролонгированного психогенного травмирования в семье одним из родителей. На первом этапе происходит изменение эмоциональной ориентации подростка, поляризация его отношения к родителям, что ведет к повышению чувствительности к психотравмирующему воздействию. На втором этапе происходит формирование комплекса сверхценных переживаний, приводящих к аномалии личности подростка и еще больше обостряющих его переживания. Третий этап характеризуется упрочением сверхценных смыслов, развитием явлений агрессивного аутистического фантазирования, как бы «проторяющих» дорогу грядущему брутальному (криминальному) аффекту. Разрешающий внешний повод («последняя капля») во всех случаях был ничтожен.

Сразу отметим важный момент. Этап агрессивного фантазирования наблюдался в части случаев (у молодых обвиняемых) и в наших исследованиях. Он ни в коем случае не может рассматриваться как сознательное планирование мести или как подготовка будущей агрессии. Представляя собой закономерный феномен состояния фрустрации, он протекает непроизвольно и отражает работу неосознаваемых защитных механизмов личности. На этом основании данный феномен не подлежит правовой оценке, но может и должен быть учтен экспертами как показатель глубины и длительности психотравмирующего воздействия, как симптом неэффективности процессов психологической компенсации.

Описанная нами закономерная связь, точнее двуединство процессов аффективной кумуляции и развития личности, позволяет сформулировать два важных методологических вывода. Во-первых,—обязательность динамического подхода к оценке личности в КСППЭ. Во-вторых,— необходимость перехода при экспертной оценке от простой констатации аффективной кумуляции к раскрытию процессов ее переживания как механизмов неадекватного, неудачного смыслопорождения.

Из первого вывода вытекает, что данные экспериментально-психологического исследования и тестов имеют для КСППЭ скорее вспомогательное значение и должны быть распространены на момент содеянного с предельной осторожностью. Необходимо учитывать, что они нередко описывают личность, находящуюся в новой социальной позиции, т. е. по существу новую личность, результат душевного кризиса и нового смыслопорождения в ситуации личностного краха при взятии под стражу и осуждении. В связи с изложенным следует еще раз повторить, что основное значение в КСППЭ эмоциональных состояний имеет анализ жизненного пути обвиняемого, его целостного поведения, оценка информации, содержащейся в материалах дела, об особенностях формирования личности, системе ее общественных отношений, ценностных ориентации, способах самоактуализации в психологический период, относящийся к содеянному.

Реализация второго вывода (положения) делает необходимым клинико-психологическое исследование механизмов переживания психотравмирующей ситуации, в частности процессов психологической компенсации и психологических защит личности.

 

Оценка индивидных качеств и временных неблагоприятных факторов

Особенности эмоционального реагирования зависят не только от личности исследуемого, но и от многих психофизиологических свойств, присущих ему как индивиду.

Прежде всего следует указать на характер эмоциональной реактивности, являющийся основой темперамента. Общеизвестна склонность к сильным, напряженным аффектам (агрессии, ярости) представителей сильного неуравновешенного типа (холериков). Эмоционально неустойчивы также меланхолики. Для них типичны астенические быстро истощаемые аффекты, но при определенных условиях возможны грубые агрессивные реакции.

Особое внимание должно быть уделено конституционным аномалиям эмоциональной реактивности. Речь идет прежде всего о спонтанно или под воздействием внешних причин наступающих изменениях настроения у психопатических личностей: фазах, психопатических расстройствах настроения (дистимиях, дисфориях). Не лишая психопатов вменяемости, они не только резко повышают их конфликтность, но и нередко окрашивают аффект особой брутальностью³².

Эмоциональная реактивность индивида в существенной степени определяется его полом и возрастом. Материал КСППЭ подтверждает наблюдения криминалистов о преобладании среди лиц, совершивших общественно опасные деяния в состоянии аффекта, молодых исследуемых: до 40 лет — 85,3%, в возрасте 20—29 лет — 70,6%. По-видимому, это определяется более высокой эмоциональной реактивностью в указанные периоды жизни, но несомненно также связано с ограниченностью опыта в сочетании со свойственными молодым людям завышенной самооценкой, стремлением утвердить себя, максималистскими тенденциями.

Значение фактора созревания эмоциональной сферы индивида особенно ярко выступило в наличии среди наших наблюдений исследуемых лиц с признаками психического инфантилизма. Обычно им сопутствовали и явления определенной соматоэндокринной диспластичности. Повышенная эмоциональная возбудимость у этих лиц сочеталась с недостаточным волевым контролем над эмоциями, эгоцентризмом и повышенной требовательностью к окружающим.

На долю женщин падает 25,5% наших наблюдений с аффективными деяниями, на долю мужчин — 74,5%. Преобладание мужчин типично для криминальных контингентов, проходящих экспертное исследование в Институте им. В. П. Сербского. Однако общая доля женщин здесь меньше. Следовательно, наши данные свидетельствуют о возрастании роли аффектов в криминальном поведении женщин.

Меньшее значение, по нашим данным, имел образовательный уровень исследуемых. В отличие от Б. В. Сидорова, мы не обнаружили доминирования лиц с «недостатком образования». Незаконченное среднее образование имели только 10% наших испытуемых, остальные — среднее, среднее специальное или незаконченное высшее.

Наряду с относительно постоянными индивидными свойствами, существенное влияние на развитие аффектов оказывают различные неблагоприятные факторы, изменяющие психофизиологическое состояние индивида к моменту эмоционального реагирования. Наибольшее значение имеют состояние алкогольного опьянения, соматические болезни или состояние выздоровления, психическое и физическое перенапряжение (усталость), бессонница, истощение, беременность, выраженный синдром менструального напряжения у женщин, передозировка некоторых лекарственных средств (психостимуляторов), прием наркотиков и др. Их роль как условий, способствующих развитию аффектов, отмечается практически всеми авторами и связывается с состоянием общей психической астении, изменениями настроения и (или) вегетативной дизрегуляцией. Наши данные в целом подтверждают это положение, но свидетельствуют, что влияние врожденной или нажитой, временной или постоянной «патологической почвы» на развитие аффектов этим обычно не ограничивается. Подробно эта проблема будет рассмотрена при постановке вопроса об аномальном аффекте.

 

Оценка феноменологии эмоциональных состояний

Будучи интегративной реакцией всего организма, выраженная эмоция (аффект) является внешнему наблюдателю в виде типичного комплекса соматических, вегетативных и пантомимических признаков, обнаруживает себя в характерном изменении поведения и психической деятельности субъекта при совершении аффективного деяния. Представление о глубине и качестве эмоции, кроме того, может сложиться на основе субъективного «отчета» исследуемого о его специфических переживаниях, особых соматических ощущениях, своеобразных трансформациях сознания, самосознания и познавательных процессов. Учет и оценка этих объективных и субъективных признаков аффекта и реконструкция на их основе актуального психического состояния обвиняемого в момент совершения преступления— завершающий этап экспертного анализа. При его проведении большую диагностическую важность приобретает установление характера динамики эмоционального процесса, так как только констатация закономерной смены типичных эмоциональных феноменов позволяет распознать аффект с достаточной надежностью. В связи с отмеченным целесообразно рассмотреть признаки аффекта по стадиям аффективного процесса, в котором условно выделяют подготовительную стадию, стадию аффективного взрыва и стадию истощения.

Подготовительная стадия. В широком смысле ее психологические границы определяются временем развития актуальной конфликтной ситуации, в узком — охватывают временной промежуток от непосредственного травмирующего психику повода до аффективного взрыва. При внезапном развитии конфликтной ситуации эти границы обычно совпадают, в случае кумулятивного аффекта они существенно различаются. Этим объясняется возможность неоднозначной юридической и психологической оценки признака внезапности развития аффекта. Юридическое понимание внезапности требует констатации аффективного взрыва непосредственно вслед за травмирующим поводом (насилием, оскорблением). Психологическое понимание внезапности учитывает прежде всего субъективный момент — внезапность аффективного импульса к действию для самого субъекта³³. Такая субъективная внезапность может не совпадать с объективным поводом, что во многом зависит от особенностей процесса переживания психотравмы. В типичных случаях развития аффекта процесс переживания сопровождается стремительным ростом эмоциональной напряженности, заканчивающимся аффективным взрывом. Но процесс переживания может носить и волнообразный характер, спонтанно усиливаться в определенный период под влиянием непроизвольных представлений перенесенного насилия, осознания новых личностных смыслов оскорбления, при повторной встрече с травмирующими элементами той же конфликтной ситуации. В этих случаях возможен «отставленный» аффективный взрыв.

Наиболее надежные критерии экспертной оценки подготовительной стадии аффекта могут быть получены при анализе поведения подэкспертного. При развертывании во времени оно все больше теряет свободу, становится негибким, стереотипным, мотиво- или целенесообразным. При остром, внезапном неправомерном воздействии, когда причинный и разрешающий факторы практически совпадают, эта стадия носит максимально свернутый характер. Аффективный взрыв в таких случаях реализуется непосредственно вслед за стимулом, по существу реактивно.

Стадия аффективного взрыва. Феноменологический анализ этой стадии — центральный пункт КСППЭ физиологического аффекта, основа его экспертного установления и дифференцирования.

Наиболее информативные признаки физиологического аффекта следующие:

1. Глубина аффективной суженности сознания. Она проявляется в резком ограничении поля восприятия, нарушении контроля над ситуацией, трансформации характера переживаний. Внимание концентрируется исключительно на источнике насилия и немногих связанных с ним элементах ситуации. Сознание заполняется крайне эмоционально насыщенными переживаниями гнева, обиды, оскорбленного достоинства, глубокого недовольства. Изменяется восприятие конфликтной ситуации. Оно становится избирательно фрагментарным, отрывочным, утрачивает одновременность. «Отчет» обвиняемых о содеянном на следствии и при экспертизе показывает, что они в это время фиксируют в сознании с особой четкостью только отдельные, наиболее значимые для их личности элементы ситуации, не воспринимают и не осознают многие из других существенных для дела обстоятельств.

Показателем глубины нарушений самосознания являются также признаки дереализации окружающего на высоте аффекта, наличие которых надежно дифференцирует аффект от других менее глубоких эмоций³⁴.

К внешним признакам сужения сознания относятся снижение ориентировки в окружающем («слепая ярость»} и понижение чувствительности. Обвиняемые нередко игнорируют свои ранения, вид крови, не обращают внимания на опасные препятствия, не реагируют на обращение окружающих, не замечают простых путей к достижению целей, действуют «напролом».

2. Нарушение поведения и деятельности. Оно выражает расстройства регулятивных функций сознания (воли) и проявляется в крайней негибкости, стереотипности действий. При этом нарушается и упрощается структура деятельности, утрачиваются сложные интеллектуальные и моторные навыки, требующие контроля сознания, начинают доминировать элементарные действия, двигательные автоматизмы, не соотносятся с ситуацией способы и средства достижения целей. Указанные особенности определяют ряд типичных криминологических характеристик преступлений, совершенных в состоянии аффекта. Для них свойственны множественность наносимых ударов и ранений, нередко — даже после полного прекращения сопротивления жертвы, ее смерти.

Снижение произвольности действий сопровождается резким усилением их энергетики. Движения становятся стремительными, выполняются непрерывно, с большой силой. В этот период лицо способно преодолевать значительные препятствия, развивать усилия, недоступные ему в обычном состоянии.

Мерой сужения сознания и нарушения произвольности действий может служить степень отклонения поведения в аффекте от типичного для индивида стереотипа и стиля поведения, от «модели нормального действия субъекта»^35.

3. Типичная динамика эмоционального возбуждения: субъективная внезапность и импульсивность развития, взрывной, «лавинообразный» характер нарастания и резкий стремительный спад, позволяющий некоторым авторам говорить о «прямоугольном» протекании аффекта³⁶;

4. Характерные «физиогномические» признаки аффекта, связанные с непроизвольными пантомимическими и вегетативными его проявлениями, нарушение экспрессивной и коммуникативной функций речи.

Стадия истощения. Очень интенсивная трата энергии в момент аффективного взрыва определяет характерный симптом постаффективной стадии — наличие глубокой психической и физической астении с переживанием тяжелого потрясения, внутреннего опустошения, крайней усталости, растерянности, раскаяния, жалости к потерпевшему. Как правило, такие лица оставались на месте содеянного, обычно сами сообщали о случившемся в милицию, пытались помочь жертве. Реже в страхе убегали с места преступления, не пытаясь скрывать его следы, не заботясь .о своем внешнем виде, не имея первое время определенных целей и маршрута.

К заключительной стадии аффекта условно могут быть отнесены постаффективные амнезии (нарушения припоминания содеянного в аффекте). Они относятся к наиболее «шатким» показателям аффекта вследствие отсутствия критериев их объективации.

Примером описанных особенностей могут служить данные об С., 30 лет, обвинявшемся по ст. 104 УК РСФСР в убийстве соседки по квартире Ф. Раннее развитие С. было правильным. В подростковом возрасте он имел несколько черепно-мозговых травм, перенес воспаление среднего уха. Несмотря на периодически возникавшие в последующем головные боли и повышенную утомляемость, успешно окончил 10 классов и МГУ. В дальнейшем был принят в аспирантуру, защитил диссертацию. Вел большую общественную работу, быстро продвигался по службе. Свидетели по делу считали С. замкнутым, вспыльчивым, прямолинейным человеком, который «стремился переживать все в себе». В служебной характеристике отмечены его дисциплинированность, принципиальность, бескомпромиссность. С. женат, имеет двух детей. По словам сослуживцев, к своим детям он относился «очень хорошо, даже несколько экзальтированно». Последние 3 года семья С. проживала в коммунальной квартире, в одну из комнат которой позднее вселилась Ф. Вскоре между семьей С. и Ф. сложились конфликтные отношения, чему способствовали вспыльчивость, грубость и неуравновешенность Ф. Она могла бранно «обозвать» детей, оттолкнуть их с дороги. С. тяжело переживал конфликт, старался урегулировать его через общественные организации. На работе высказывал опасения, что Ф. может выполнить свои угрозы — убить его детей. Свидетели отмечали, что в течение последнего года у С. часто было подавленное настроение, он стал особенно вспыльчивым, за 2 месяца до происшествия в его поведении «чувствовалось какое-то напряжение, надрыв». В день происшествия С. был с детьми в квартире один. К двери его комнаты подошла Ф. и потребовала, чтобы дети С. не шумели, назвав их «сумасшедшими». С. ответил ей тем же. После этого, по словам С., Ф. «бросилась в драку», держа в руках нож, которым пользовалась на кухне. Вырвав из рук Ф. нож, С. убил ее, нанеся 69 ножевых ранений. На следствии С. показал, что хотел просто оттолкнуть Ф. и не помнит, как в его руках оказался нож, сколько он нанес им ударов Ф., как нож сломался. С. сам вызвал работников милиции и, по словам лиц, его задержавших, «даже обрадовался» их приходу.

При исследовании в Институте им. В. П. Сербского в период КСППЭ у С. были выявлены нерезкие нарушения сердечной проводимости и изменения в миокарде; по заключению невропатолога «умеренно выраженные органические изменения центральной нервной системы, возможно, травматического генеза». В период комплексного обследования С. легко вступал в контакт, обнаруживал правильную всестороннюю ориентировку, критическое отношение к сложившейся ситуации. Первые дни пребывания в отделении был очень взволнован, избегал беседовать об уголовном деле, настроение было снижено. В дальнейшем сообщил экспертам, что с Ф. у него с самого начала отношения были конфликтные. Она постоянно оскорбляла его и его семью, была груба в обращении, угрожала облить детей кипятком. В день происшествия Ф. оскорбила детей, а затем с ножом в руке (она в это время чистила рыбу) бросилась к нему. Он не помнит, как этот нож оказался у него в руках, сколько нанес им ударов, сколько времени бил Ф. Когда «понял», что убил соседку, почувствовал безразличие и усталость. Испытывал сильную физическую слабость; болели ноги, спина. Эмоциональные реакции С. были живые, правильные, суждения логичные. При экспериментально-психологическом исследовании нарушений мышления, памяти, ассоциативных процессов и внимания у него не выявлялось. С. легко усваивал инструкции, активно включался в работу, стремился как можно лучше выполнить задания. Точно вспомнил все 16 понятий, предложенных для опосредованного запоминания (методика «Пиктограммы»). При этом образные ассоциации С. были адекватными, эмоционально насыщенными, содержали проекцию его ситуационных переживаний. С. легко выполнял мыслительные операции обобщения, сравнения и исключения, опираясь на существенные, значимые признаки понятий (методики «Классификация», «Исключение 4-го лишнего», «Сравнение понятий»). Результаты исследования личности тестами Роршаха и MMPI выявили у С. чрезмерную чувствительность, уязвимость, прямолинейность, повышенное чувство справедливости, педантичное следование принятым в обществе нормам, упорство в достижении цели наряду с застреваемостью на отрицательных переживаниях, аффективной негибкостью, достаточно высоким уровнем самоконтроля.

На основании данных исследования и анализа материалов дела КСППЭ пришла к заключению, что С. психическим заболеванием не страдает, обнаруживает последствия органического поражения головного мозга, выражающиеся в неврологической симптоматике, без существенного изменения психики, в момент совершения инкриминируемого ему деяния находился вне временного болезненного расстройства психической деятельности, в состоянии физиологического аффекта, вне состояния алкогольного опьянения.

Настоящее наблюдение специально выбрано для демонстрации необходимости именно КСППЭ, несмотря на отсутствие выраженных психопатологических проявлений у подэкспертного. Психическое состояние С. представляет собой типичную «пограничную» норму, крайний вариант психического здоровья, являющийся результатом достаточной социальной компенсации отдельных проявлений остаточной органической астении в виде повышенной вспыльчивости и утомляемости (не достигающих, однако, степени синдромальной очерченности) и. явных акцентуаций характера по шизоидному типу (замкнутость, негибкость, интровертивность переживаний). Однако такая квалификация последствий перенесенных органических вредностей стала возможной лишь после комплексного клинического исследования психической и неврологической сфер С., когда у него был объективно установлен преимущественно неврологический уровень органического поражений головного мозга.

То же относится к оценке акцентуаций характера: их точная квалификация как «пограничной» нормы потребовала исключения психопатии и психопатоподобных состояний иной природы. Без участия психиатра сделать это было невозможно.

Однако участие эксперта-психиатра не ограничивается в данном случае лишь дифференциальным диагнозом исходного фона эмоциональной реакции. Наличием органического радикала в поведении С. следует считать не только его вспыльчивость, но и негибкость. В сочетании с замкнутостью, углубленным в себя (интровертивным) типом переживания последнее личностное (характерологическое) качество определяет возможность длительной кумуляции эмоционального напряжения. Эпилептоидный компонент поведения проявился и в особой суженности сознания на высоте эмоционального взрыва, множественности и тяжести нанесенных повреждений, их крайней силе (сломался нож). Правильная оценка всех этих аспектов — содержательный вклад эксперта-психиатра в совместную комплексную оценку.

Психологический анализ подтверждает такой вывод, позволяя установить типичную кумуляцию аффективного напряжения в хронической конфликтной ситуации. Обостренному переживанию С. реальных притеснений со стороны Ф. способствовали его личностные особенности в виде повышенного чувства справедливости, легкой уязвимости, ранимости, неуверенности в себе, педантичного следования принятым нормам. Углублению и фиксированию конфликта, с одной стороны, способствовали объективная невозможность быстро и радикально изменить травматизирующую ситуацию (поменять жилплощадь), а с другой— такие черты С., как прямолинейность, бескомпромиссность, аффективная негибкость, препятствующие смене неэффективной линии поведения С. Наибольшее психотравмирующее значение для С. имела физическая и словесная агрессия Ф. в отношении его детей. Дети занимали одно из самых высоких мест в иерархии ценностей С. Блокада потребности в их безопасности, вызванная поведением Ф., привела к развитию у С. очерченного состояния глубокой фрустрации. Об этом свидетельствовало наличие у С. в последний год выраженных эмоциональных расстройств, сниженного настроения, недостаточность контроля над эмоциями (усиление вспыльчивости), а также признаков растущего внутреннего напряжения, эмоциональной насыщенности поведения, формирования сверхценных опасений за жизнь детей, обостряющих чувствительность С. к повторным проявлениям агрессии Ф. в их адрес.

Криминальная аффективная реакция у С. развивалась по типу (механизму) «последней капли» и сопровождалась характерными признаками резкого сужения сознания с экспрессивным переживанием крайнего гнева, ярости, импульсивным стремлением любым путем устранить источник фрустрации, двигательными автоматизмами (стереотипные множественные удары ножом большой силы), отрывочностью восприятия с запамятованием многих деталей содеянного. Показателен быстрый, как бы внезапный выход из состояния аффективного возбуждения с типичной постаффективной астенией и эмоциональной ape-активностью в первый момент (переживанием чувства безразличия).

В пользу аффективной глубины эмоциональной реакции свидетельствовала и полная нехарактерность для личности С. грубой агрессии как способа разрешения конфликтов.

Анализ конфликтной ситуации, особенностей взаимодействия с ней личности С. и констатация у него типичной феноменологии эмоционального процесса позволяли надежно диагностировать у С. состояние физиологического аффекта в момент инкриминируемого деяния, а признаки органического поражения его центральной нервной системы и выраженная ацентуированность черт характера, требующие обязательной психиатрической оценки и диагностического дифференцирования, делают КСППЭ наиболее верным средством для решения вопросов, интересующих правосудие.

Дифференцирование физиологического аффекта и эмоциональных реакций (вспышек), не достигших аффективной глубины, представляет значительные трудности в связи с частой стертостью качественных различий между этими видами эмоций. Лишь установление характерного комплекса особенностей эмоционального реагирования облегчает задачу. Эмоциональным «вспышкам» неаффективной глубины свойственно следующее:

1. Невыраженность аффективной суженности сознания. Об этом свидетельствует сохранность у исследуемого способности к интроспекции, достаточная полнота охвата и точность восприятия обстоятельств содеянного, возможность последующего правильного и дифференцированного их воспроизведения в период следствия;

2. Сохранность произвольности поведения. На это указывает активная роль, инициатива исследуемого в создании конфликтной ситуации, целенаправленность и целесообразность его действий при реализации деяния, выборе места, времени и средств его совершения или целевой (устрашающий, защитный, рентный, т. е. направленный на получение льгот, определенных выгод) характер самой экспрессивной аффектации, наличие признаков «рационального управления аффектом» — ситуационного самовзвинчивания. Показательна возможность выполнения достаточно сложной деятельности, многоэтапного поведения;

3. Отсутствие внезапности, импульсивности противоправного поступка, что внешне проявляется сглаженностью качественных различий между выделенными стадиями эмоционального процесса;

4. Соответствие содержания переживаний и особенностей течения эмоционального процесса психологическим закономерностям и поведенческому стереотипу привычного эмоционального реагирования в трудных ситуациях;

5. Отсутствие признаков эмоциональной, интеллектуальной и физической истощаемости в постэмоциональный период, что связано с менее интенсивными энергетическими тратами при обычных эмоциональных вспышках. Иногда отмечается дальнейший рост эмоциональной напряженности, обусловленный реакцией на содеянное, с попытками уничтожить улики, скрыться с места преступления, т. е. отчетливо выявляется мобилизующий, а не дезорганизующий эффект эмоций.

Что касается патологического аффекта и других клинически сходных с ним «исключительных состояний», то основным дифференцирующим их признаком все авторы, занимавшиеся их изучением, единодушно считают глубокое помрачение сознания в фазе аффективного взрыва с полной дезориентировкой³⁷, нарушениями непрерывности переживаний и смысловых связей сознания³⁸, резчайшим психомоторным возбуждением с многочисленными автоматизмами и бессмысленной агрессией³⁹.

Четко отличается от физиологического аффекта по содержанию и динамике также заключительная фаза. Она характеризуется столь глубоким психическим и физическим истощением, что, как правило, заканчивается неодолимым глубоким сном или состоянием тяжелой прострации с явлениями оглушенности, общей слабостью, полной безучастностью и безразличием к окружающему и содеянному⁴⁰. Типично также полное или практически полное запамятование момента содеянного, отражающее глубину нарушения сознания.

Примером может служить Н., 33 лет, обвинявшийся по ст. 103 и ч. 3 ст. 206 УК РСФСР в убийстве и злостных хулиганских действиях.

Н. по характеру спокойный, выдержанный, чуткий, общительный, исполнительный, подчиняемый, ориентированный на оценки окружающих и социально одобряемые нормы поведения, склонный избегать конфликтные ситуации. Накануне инкриминируемых деяний перенес ряд соматических заболеваний, поссорился с женой и, не желая возвращаться домой, пошел в кафе, где познакомился с К. После совместного распития алкогольных напитков К. пригласил Н. к себе домой переночевать, где с применением силы совершил акт мужеложства. Освободившись от К-, Н. схватил лежавший на столе нож и, ударив К. в область шеи, убил его. Затем вышел из квартиры и, со слов свидетелей, «ничего не понимая», «в возбужденном состоянии» бегал по этажам. Ворвавшись в комнату Т., бормотал что-то бессвязное, а на ее вопрос, что ему нужно, ударил ее рукояткой ножа по голове. При этом выражение лица Н. было «отсутствующее, тупое, бессмысленное». Будучи задержанным, на вопросы не отвечал, издавал нечленораздельные звуки, неожиданно схватил кисточку, измазанную краской, и начал ее облизывать. Посаженный на стул, неожиданно уснул, свалился со стула, но продолжал спать.

Экспертная комиссия пришла к заключению, что Н. хроническим психическим заболеванием не страдает. В период инкриминируемых ему деяний обнаруживал признаки острого психотического реактивного состояния; невменяем.

§ 3. Постановка и клинико-экспериментальное обоснование вопроса об «аномальном аффекте». Аффект на почве простого алкогольного опьянения

Учет ограничения свободы воли в аффекте как обстоятельства, существенно уменьшающего вину субъекта и снижающего общественную опасность совершенного им преступления, делает необходимым разработку критериев меры такого ограничения, степени дезорганизующего влияния аффекта на психическую деятельность, процессы личностной регуляции поведения. По данному вопросу среди правоведов нет единства мнений. Одни из них считают, что установление степени аффекта не только возможно, но и необходимо с целью дифференциации наказания по этому признаку. Другие, не возражая принципиально, высказывают сомнение в возможности установить степень физиологического аффекта.

Вместе с тем ряд юристов широко пользуется понятием «степень аффекта» и указывает, что она во многом зависит как от характера неправомерного и безнравственного поведения потерпевшего, так и от личностных особенностей виновного. Однако если характер связи внезапно возникшего сильного душевного волнения, т. е. аффекта, с причиной, его вызвавшей, прямо определен в законе указанием на тяжесть нанесенного оскорбления и насилия, то вопрос о зависимости степени аффекта от внутренних условий его развития и протекания, прежде всего от личности, особенностей эмоциональной реактивности и состояния интеллекта субъекта, т. е. от своеобразия психологической и биологической «почвы» развития аффекта, практически не разработан.

Учет же этих «внутренних» условий развития аффекта принципиально важен. Именно они, наряду с психотравмирующей причиной, обусловливают глубину нарушения психической регуляции поведения. Аффект представляет собой целостное состояние психики, определенный динамический модус ее функциональной организации. Естественно, что качество психической регуляции в аффекте должно существенно зависеть от исходного состояния психики — от интегрированности личности, от ее динамических основ (реактивности) и от качества регулятивных (познавательных и эмоциональных) процессов.

Таким образом, наряду с выяснением тяжести причины развития аффекта научно обоснованным подходом к измерению степени, глубины аффекта как предпосылки более точного, дифференцированного выяснения виновности субъекта преступления является также учет влияния психологической и биологической почвы его развития. Если первый подход (установление объективной тяжести причины и меры извинительности аффекта) — прерогатива и компетенция юристов, то второй подход требует использования научных знаний психологов и психиатров, т. е. требует экспертной оценки в рамках КСППЭ.

Необходимость разработки юридической проблемы аффекта в отмеченном комплексном аспекте в настоящее время уже хорошо осознается некоторыми исследователями. Так, В. Д. Лысков обоснованно заметил, что у лиц, перенесших черепно-мозговые травмы и нейроинфекцию, у психопатических личностей динамика аффективного разряда нередко отличается от физиологического аффекта. По мнению автора, эти состояния, не являясь физиологическими по своим механизмам и не достигая степени патологии (патологического аффекта) по своей глубине, не имеют в настоящее время адекватного терминологического обозначения и соответствующей юридической оценки⁴¹.

В то же время, указывает далее автор, в свете ведущихся периодически дискуссий о концепции уменьшенной вменяемости представляется очевидной необходимость уточнения психологической и юридической квалификации этих состояний.

Приоритет постановки вопроса о необходимости учета патологической почвы при оценке тяжести последствий влияния аффекта на измененную психику принадлежит В. П. Сербскому и В. X. Кандинскому. «Речь идет, — отмечал В. П. Сербский, — ...об аффекте у истеричных, алкоголиков, тяжелых дегенератов и пр. Эти лица и в обычном своем состоянии возбуждают сомнение, могут ли они руководить своими поступками; когда же к этому присоединяется аффект, то это ведет к тому, что они часто утрачивают и последний остаток самообладания; к этому надо прибавить, что и самый характер аффекта нередко представляет особенности в виде, например, иллюзорного восприятия окружающего»⁴².

Задачи КСППЭ в последние годы вновь оживили интерес к проблеме, сформулированной В. П. Сербским. В связи с этим особенно остро в КСППЭ эмоциональных состояний встал вопрос об адекватной классификации аффектов.

Общепринятое в настоящее время деление аффектов на «патологический» и «физиологический» возникло в судебной психиатрии применительно к ее главной задаче — разграничению критериев вменения и невменения. С момента введения Крафт-Эбингом понятия «патологический аффект» оно всегда оставалось наполненным психотическим содержанием. Все остальные аффекты традиционно именовались «физиологическими». Вследствие иных задач КСППЭ, требующих максимально дифференцированного учета глубины и качества ситуативных эмоций, использование для целей экспертизы такой стилизованной двухвариантной классификации аффективных реакций, включающей предельно обобщенное, слитное, нерасчлененное (синкретическое) определение физиологического аффекта, становится явно неоправданным упрощением.

Термин «физиологический» в теории медицины (физиологии) имеет вполне определенное значение, эквивалентное понятию нормы, здоровья, функционального оптимума протекания жизнедеятельности, в том числе и эмоциональных реакций, основное назначение которых состоит в приспособлении и регуляции поведения. Резкое же снижение порога развития аффектов, несоответствие их силы, интенсивности и глубины (степени дезорганизации познавательной деятельности) вызвавшей причине, крайняя изменчивость или повышенная стойкость, чрезмерная длительность аффективного возбуждения, резкая суженность сознания на его высоте - все эти особенности патологического функционирования, встречающиеся в психиатрической клинике, несомненно и отчетливо приводят к нарушению психической регуляции и адаптации. При некоторых видах психической патологии — психопатиях, психопатоподобных состояниях различного происхождения, неврозах — типологический синдромальный диагноз представляет собой по существу «обобщенный портрет» аффективной (эмоциональной) реактивности субъекта.

Таким образом, представление о нефизиологичности эмоциональных и аффективных проявлений в скрытой, неявной форме уже содержится во многих психиатрических нозосиндромальных диагнозах, констатирующих преимущественное поражение эмоциональной сферы личности. Вместе с тем существующая двучленная классификация эмоциональных реакций традиционно относит аффекты таких лиц, коль скоро у них отсутствуют признаки транзиторного психогенно вызванного сумеречного состояния сознания, к «физиологическим». Легко видеть, что такая квалификация неоправданно сужает понятие «паталогического» аффекта, отождествляя его только с аффектом психотическим, и неправомерно расширяет понятие «физиологического» аффекта за счет включения в него эмоциональных реакций, утративших адаптивное значение. Перспективы дальнейшего совершенствования КСППЭ требуют устранения имеющегося несоответствия. С этой целью нами была предложена трехчленная систематика аффектов, включающая новое понятие «аномальный аффект». Оно не изменяет объем термина «патологический аффект», но существенно сужает границы определения «аффект физиологический», исключая из него аффективные реакции, характеризующиеся патологически измененными закономерностями развития и аномальными механизмами течения.

Как следует из принятых разграничительных критериев, вводимая классификация основана на отказе от чисто феноменологической идентификации вида и глубины эмоциональных реакций. Она устанавливает в диагностике аффектов принцип обязательного учета внутренних условий течения эмоционального процесса — биологической и психологической «почвы» развития эмоциональных реакций, чем нацеливает экспертов на поиски и квалификацию специфических психологических результатов влияния этих условий.

Мы не можем согласиться с точкой зрения, противопоставляющей в диагностике аффекта оценку симптомов эмоциональной реакции и почвы⁴³. Они должны быть взяты не сами по себе, а в единстве, т. е. почва должна быть учтена по результату видоизменения ею феноменов аффектов и по установлению психологических и биологических причин и механизмов такого видоизменения. Внешне сходное эмоциональное поведение может иметь в своей основе неодинаковые психологические причины и способы реализации, регуляции личностью, т. е. иметь различную психологическую природу. Психологическая диагностика, как мы уже отмечали, с необходимостью требует дополнения феноменологии любого признака психологическим анализом особенностей его возникновения. Только такой прием позволяет определить действительную сущность наблюдаемых психологических явлений.

Клинико-психологическое и экспериментальное обоснование выдвинутой концепции было сделано на материале психопатий и простого алкогольного опьянения.

Выбор психопатий в качестве экспериментальной модели связан с тем, что психопатии не только наиболее «чистый», но и самый распространенный вид личностных аномалий, «ядро» которых составляют нарушения эмоциональной и мотивационной сферы.

Клинико-психологическое изучение психопатических личностей показало, что структурирование конфликтной ситуации у них происходит в процессе психопатического реагирования по типу порочных «психопатических циклов» на фоне специфических динамических личностных сдвигов: психопатических реакций и декомпенсаций. Эмоциональные реакции аффективной глубины были отмечены на фоне психопатических реакций, нетождественных с типом психопатий. Они развивались в результате продолжительной кумуляции эмоционального напряжения, причиной накопления которого у возбудимых психопатических личностей было гиперкомпенсаторное усиление вторично приобретенной в течение жизни эпилептоидности, у тормозимых — псевдокомпенсаторное учащение и расширение «спектра» отказных реакций⁴⁴. Это приводило к хронической задержке непосредственного эмоционального отреагирования, создавало большой «запас» неизжитых обид, повышало чувствительность психики к травмирующим влияниям, облегчало их суммарность. В результате наступающих изменений психической реактивности у психопатов существенно расширялся «спектр» психотравмирующих влияний. В отличие от здоровых, он включал в себя такие психотравмирующие воздействия, которые легко переносились гармоничными личностями, но имели индивидуальную патогенную значимость для психопатов вследствие избирательной адресованности к их «ключевым» личностным аномалиям, прямой направленности на срыв, дезорганизацию компенсирующих их психологических механизмов.

Возникающий в результате действия описанных психологических механизмов более высокий уровень эмоциональной напряженности к моменту эмоционального взрыва обусловливал характерную утяжеленную клиническую картину аффекта у психопатических личностей. Ее отличительными особенностями, наряду с длительностью периода эмоциональной кумуляции, были признаки значительно более глубокого, чем у здоровых лиц, психогенного сужения сознания, что выражалось в характерных нарушениях познавательной деятельности. Восприятие становилось избирательно фрагментарным, утрачивало одновременность, приобретало иллюзорный характер. Нарушалась динамика мышления — резко замедлялись, вплоть до остановки, ассоциативные процессы, течение идей принимало повторяющийся (персеверативный) характер. Поведение делалось стереотипным, включало двигательные автоматизмы, штампы, появлялись расстройства речевой функции.

Эмоциональные реакции, не достигшие аффективной глубины, возникали в структуре психопатических реакций, однозначных с типом психопатий, нередко знаменуя кульминационный момент этого вида личностной динамики. Они выражали собой утрированную форму привычного реагирования психопата в трудных жизненных ситуациях и не сопровождались столь существенным изменением сознания и нарушениями познавательных процессов. У истерических психопатических личностей они несли явственную печать произвольного целенаправленного поведения.

Таким образом, без учета процессов психопатической адаптации, компенсации и механизмов ее нарушения (декомпенсации) и их трансформации в подготовительной стадии аффекта, без принятия в расчет динамических сдвигов «психопатической почвы», на фоне которых развивается аффективный взрыв, достаточно полно и точно оценить глубину аффективных реакций у аномальных личностей невозможно. Опора только на внешние, экспрессивные проявления эмоций и данные «отчетов» исследуемых здесь могут легко ввести в заблуждение, если не учесть типичные для некоторых психопатий (истерических, истеровозбудимых и др.) психологические механизмы произвольной аффектации, самовзвинчивания.

Для раскрытия сущности выявленных клинико-психологических закономерностей было проведено экспериментальное изучение эмоционально-смысловой регуляции психических (познавательных) процессов у психопатических личностей.

Эмоциональная и смысловая регуляция восприятия исследовалась у 83 психопатических личностей, типологическую структуру которых определяло сочетание возбудимых и истерических черт. Для исследования были отобраны подэкспертные без экзогенно-органической и соматической патологии, со средним, средним специальным и высшим образованием в возрасте от 19 до 49 лет. Были проведены 3 эксперимента. Во всех случаях им предшествовало патопсихологическое обследование по традиционной схеме (данные Ф. С. Сафуанова).

В первых двух экспериментах использовалась методика сематического дифференциала, позволяющая выявить смысловое строение сознания, смысловые компоненты восприятия. Было установлено, что психопатические личности при восприятии как нейтральных, так и субъективно значимых стимулов (понятий «надежда», «обида», «страх», «свобода», «судьба», «Я-сам») устойчиво используют существенно меньшее количество эмоционально-оценочных признаков, чем здоровые лица с психической нормой. Это отражает недостаточную сформированность эмоционального и смыслового опыта, смыслового отношения к объектам и событиям окружающего мира у психопатических личностей. Вследствие таких отклонений в строении смысловой сферы личности смысловая регуляция восприятия — важнейший психологический процесс, обеспечивающий соответствие поведения социальным нормам, — у них существенно страдает. Экспериментальные данные показали, что в случае моделирования роста эмоциональной напряженности дефектность смысловой регуляции восприятия у психопатов еще более усугубляется. При этом анализ направленности происходящих изменений позволил установить факт своеобразной «поляризации» воспринимаемого материала с нарастающей переоценкой личностного смысла одних, субъективно более значимых стимулов, и еще большей утратой эмоционально-смыслового отношения к другим, относительно нейтральным стимулам. Другими словами, признаки «сужения» сознания проявлялись у психопатических личностей уже при самом незначительном психотравмирующем поводе, при котором у здоровых лиц искажений восприятия еще не было. При «насилии или тяжком оскорблении» это различие выступало более резко, определяя тяжесть аффективной дезорганизации сознания и деятельности психопатов. Об этом убедительно свидетельствуют клинико-психологический анализ их поведения в момент события преступления и данные их «отчетов» об этом периоде.

В эксперименте 3 применялась методика свободной классификации изображений⁴⁵ ситуаций травмирующего фрустрирующего характера. В качестве стимульного материала были использованы карточки из теста Розенцвейга. В эксперименте принимало участие 30 психически здоровых и 23 психопатические личности.

Различия в строении структур классификации, типичных для этих групп, указывают на то, что у психопатических личностей не сформирована иерархизированная система личностных смыслов, которая является результатом организации субъективного опыта у психически здоровых и служит регулятором восприятия и предметной деятельности. Полученные данные объясняют клинические наблюдения о трудностях использования психопатическими личностями прошлого опыта своего поведения для продуктивной адаптивной деятельности в новых условиях. Эти данные свидетельствуют также о том, что указанные проявления наиболее четко выражаются в ситуациях конфликтного, фрустрирующего характера и связаны с ситуационной эмоциональной напряженностью, которая особенно неблагоприятное влияние оказывает в период динамических психопатических сдвигов: реакций и декомпенсаций. В предельно выраженной, законченной форме рассмотренные механизмы функционируют на высоте психопатического аффекта.

Экспериментальное исследование эмоциональной регуляции мыслительной деятельности⁴⁶ проводилось у 59 психопатических личностей истерического (21 чел.), возбудимого (20 чел.) и тормозимого (18 чел.) круга в возрасте от 18 до 44 лет. Для этой цели была выбрана методика решения творческих задач, описанная В. К. Зарецким и И. Н. Семеновым⁴⁷. Выбор этой методики был связан с возможностью моделирования и поуровневого анализа процесса мышления в реальной эмоциональной ситуации неуспеха, которая складывалась при невозможности найти верное решение задачи. Анализ экспериментальных результатов свидетельствует, что обнаруженная у психопатических личностей при исследовании восприятия дефектность механизмов когнитивной (познавательной) регуляции поведения в состоянии эмоциональной напряженности еще более усугубляется особенностями функционирования мышления. Данные, полученные с помощью методики решения творческих задач, говорят о нарушении целостного взаимодействия компонентов мыслительной деятельности с доминированием количества высказываний (ходов мысли) на личностном уровне (40% по сравнению с 5—10% в норме) и снижением количества высказываний (ходов мысли) на рефлексивном уровне (12% по сравнению с 40—45% в норме). Анализ высказываний исследуемых показал, что происходит усиление эмоционального влияния на мышление, носящее характер непродуктивного переживания своей несостоятельности, при одновременном резком снижении способности к осознанию ошибочных оснований собственной деятельности. Это приводило к выраженному усилению ригидности, стереотипности поведения, снижению его социальной эффективности и дальнейшему росту эмоциональной напряженности по «закону порочного круга». Описанный психологический механизм, по-видимому, является одним из патогенетических оснований «психопатического цикла».

Итак, полученные экспериментальные данные и результаты анализа особенностей возникновения, развития, течения и феноменологии аффективных реакций у психопатических личностей указывают на количественно и качественно отличное, существенно более выраженное, чем в норме у здоровых, отрицательное влияние эмоциональной напряженности на сознание, отражение и регуляцию деятельности, поведения таких лиц. Другими словами, в период аффекта возможность осознавать, рефлексировать свои действия, отдавать себе в них отчет и произвольно регулировать, «руководить» ими снижается у психопатических личностей в значительно большей мере, чем у здоровых, хотя и не утрачивается полностью, не исключает возможности вменения. Отмеченные различия в ограничении произвольности поведения здоровых и аномальных лиц требуют и различной экспертной оценки, допускающей дифференцирование судом упречности и ответственности за совершенные в аффекте деяния. Концептуальной формой фиксации этого обстоятельства, позволяющей довести установленные факты до сведения органов правосудия, как раз и является понятие «аномальный аффект».

Другим распространенным видом психологически и биологически измененной «почвы» является состояние простого алкогольного опьянения. Существует мнение, что физиологический аффект допустимо определять в состоянии алкогольного опьянения всех степеней. В некоторых монографиях вопрос этот специально не рассматривается, однако из приведенных иллюстраций видно, что констатация физиологического аффекта осуществлялась у лиц, находившихся в нетрезвом состоянии. Об этом же свидетельствуют некоторые судебно-психологические заключения в отношении лиц, которые впоследствии направлялись на КСППЭ.

Мы возражаем против квалификации аффектов у пьяных как физиологических и считаем, что в этих случаях должно быть использовано иное понятие: «аффект, развившийся на фоне простого алкогольного опьянения». Для обоснования этой точки зрения могут быть приведены общетеоретические и экспериментальные аргументы.

Прежде всего, не существует разногласий по вопросу о том, что прием алкоголя является условием, облегчающим развитие аффекта. Следовательно, упречность за снижение степени «свободы воли» в аффекте в данном случае не может быть безоговорочно отнесена на счет неправомерных действий потерпевшего, как предусмотрено ст. ст. 104, НО УК РСФСР, а также п. 4 ст. 33 Основ уголовного законодательства (п. 5 ст. 38 УК РСФСР), Снижение контроля здесь отчасти произвольно вызвано у себя самим обвиняемым предварительным приемом алкоголя (действие которого ему хорошо известно, и потому доза, позволяющая владеть собой, может произвольно регулироваться).

Экспертная квалификация аффектов у трезвых и пьяных как физиологических, кроме того, неизбежно дезориентирует суд и участников процесса. Она создает терминологическую иллюзию, что у данного лица алкогольное опьянение (обстоятельство, обычно отягчающее вину) никак не отразилось на аффекте, спровоцированном потерпевшим (в случаях, предусмотренных ст. ст. 104, ПО УК РСФСР), поскольку аффект у него «физиологический», т. е. такой же, как и у здорового трезвого. В итоге размываются, затушевываются основы применения п. 10 ст. 39 УК РСФСР, снижается эффективность правовых мер борьбы с пьянством и алкоголизмом.

В качестве других доводов могут быть привлечены результаты экспериментальных исследований. Имеющиеся данные убедительно свидетельствуют, что функционирование личности, особенно ее эмоционально-потребностной сферы, волевых и когнитивных процессов на фоне алкогольного опьянения осуществляется качественно иначе, чем в трезвом состоянии.

Так, с помощью методов психосемантики и решения творческих задач на 15 здоровых лицах было показано, что даже в легком алкогольном опьянении существенно изменяется характер эмоциональной регуляции восприятия и мыслительной деятельности. Значительно повышалась самооценка. Наряду с тем, что субъект оценивал свои способности как более высокие, а самого себя как более «доброжелательного», «положительного», в его реальном поведении начинали доминировать внешнеобвиняющие самозащитные формы реагирования, снижался порог развития эмоциональных реакций, предпочтительными становились более легкие, примитивные, не требующие усилий и напряжения способы достижения целей. Упрощался воспринимаемый образ мира, снижалась способность к осознанию неверных оснований своей деятельности, причин и существа допущенных ошибок, уменьшались возможности самоконтроля, мобилизации внутренних усилий и интеллектуальных резервов на преодоление возникших затруднений⁴⁸.

Сходные данные получили А. Е. Бобров и В. И. Похилько. Используя метод репертуарных решеток, они обнаружили, что в состоянии алкогольного опьянения качественно изменяются представления исследуемых о мире и собственной личности, «расщепляются» сложившиеся смысловые образования, нарушается упорядоченность когнитивных структур, упрощаются и распадаются познавательные процессы. Принципиально важно, что характер психологических нарушений прямо зависел от динамики содержания алкоголя в выдыхаемом воздухе, т. е. от актуальной концентрации в крови⁴⁹.

Особенно отчетливо алкоголь изменял восприятие фрустрирующих ситуаций. Специально проведенное в нашей лаборатории психосемантическое исследование влияния этанола на сознание 20 здоровых лиц показало, что прием даже незначительных доз этанола приводит к разрушению свойственной трезвому состоянию структуры и последовательности этапов восприятия карточек из теста Розенцвейга с выпадением некоторых звеньев и нарушением иерархии оценок изображенных на них конфликтных сюжетов. При этом количество ситуаций, воспринимаемых как агрессивные, увеличивалось по сравнению с трезвым состоянием почти вдвое, а выяснение источника конфликта запаздывало и происходило несвоевременно: не до, а после оценки других факторов, обстоятельств, усиливающих фрустрацию. В целом это означает, что даже в состоянии легкого опьянения нарушается функция правильной ориентировки в окружающей ситуации, в ее связях и отношениях, затрудняется оценивание значимости воспринимаемых образов, степени их конфликтогенности, угрозы, меры опасности внешних воздействий. Полноценного понимания причин, определяющих тот или иной смысл конфликтной ситуации, не происходит. Это имеет неизбежным следствием неадаптивность поведения, препятствует выбору правильных, бесконфликтных поступков, так как именно характер избирательного восприятия и личностного (субъективного) истолкования ситуации во многом определяет конкретную реакцию человека на эту ситуацию⁵⁰.

Принципиально важные данные были получены при направленном изучении результатов влияния этанола на мотивационно-смысловую сферу этих же 20 лиц⁵¹. С помощью специального экспериментального приема определялись взаимоотношения смысловых и целевых установок при опознании двойных изображений («кролик-—утка») до и после нагрузки алкоголем. Оказалось, что уже на фоне действия небольших доз этанола пластичная до этого смысловая установка исследуемых патологически стабилизируется и оказывает более продолжительное тормозящее воздействие на целевой уровень деятельности, чем у трезвых. Побудительная сила мотива при этом не ослабляется под влиянием актуальных факторов реальной действительности; актуализированный мотив как бы игнорирует ситуацию, в которой развивается деятельность. Это означает, что поведение человека в состоянии алкогольного опьянения эмансипируется от реальных особенностей, связей и отношений окружающей действительности, становится более субъективным и ригидным, а восприятие в большей степени, чем в норме, подвержено искажению.

Основные результаты проведенных исследований свидетельствуют о том, что:

• в состоянии легкого алкогольного опьянения происходят существенные перестройки структуры сознания, которые выражаются в повышении субъективности познавательных процессов, упрощении связей и отношений объективного мира;

• в состоянии алкогольного опьянения происходит снижение способности к самоконтролю, к осознанию причин эмоциогенных воздействий и собственных затруднений;

• в состоянии алкогольного опьянения происходит генерализация агрессивного смысла на большее, чем у трезвых лиц, число поведенческих ситуаций, возрастает субъективная оценка ситуаций как более конфликтогенных;

• состояние алкогольного опьянения приводит к тому, что повышается субъективность и ригидность (негибкость) мотивации. При этом происходит как бы ее «отвязывание» от объективных факторов ситуации, возникают затруднения в выборе эффективных способов достижения целей, продуктивного выхода из конфликтных , для личности ситуаций.

Результаты рассмотренных экспериментальных исследований, отражающие существенное нарушение личностного, эмоционального и когнитивного функционирования в алкогольном опьянении, обосновывают отказ от квалификации аффектов у нетрезвых лиц как «физиологических». Рекомендации некоторых авторов разграничивать при оценке аффективных реакций пьяных сугубо алкогольные и эмоциональные нарушения поведения представляются не только практически невыполнимыми, но и методически неверными. Они постулируют независимость, рядоположительность этих нарушений в состоянии аффекта, развившегося на фоне алкогольного опьянения, что противоречит как принятому в советской психологии целостному системному подходу к функционированию личности, так и клиническим и экспериментальным фактам. На наш взгляд, аффективные реакции на фоне алкогольного опьянения следует расценивать как один из вариантов «аномального аффекта» и обозначать как «аффект в состоянии алкогольного опьянения». Однако, в отличие от аффекта на психопатической почве, врожденный характер которой обычно является смягчающим вину обстоятельством, упречность за развитие и более тяжелое течение эмоционального процесса в состоянии алкогольного опьянения может быть возложена в силу п. 10 ст. 39 УК РСФСР на лицо, совершившее инкриминируемое деяние в нетрезвом состоянии. Из этого следует, что наличие алкогольного варианта аномального аффекта у подэкспертного может быть расценено судом как обстоятельство, отягчающее его вину. Другими словами, предложенный нами принцип классификации эмоциональных состояний (аффектов) позволяет судебно-следственным органам, опираясь на достижения современной психологии и результаты КСППЭ, проводить научно более обоснованную, дифференцированную оценку и квалификацию аффективных правонарушений. В этом основное практическое значение вводимой классификации.

§ 4. Пределы компетенции, роли и функции экспертов-психиатров и экспертов-психологов в КСППЭ эмоциональных состояний

При решении главной задачи КСППЭ эмоциональных состояний — диагностике физиологического аффекта — перед экспертами встает несколько промежуточных вопросов. Важным среди них является установление причинных связей эмоциональной реакции. В этом случае эксперты нередко выходят за пределы своей компетенции, подменяя психологические аспекты анализа юридическими, что вызывает обоснованную критику со стороны правоведов.

Как известно, доказательственное значение имеют не^: только экспертные выводы, но и установленные экспертами факты, на основе которых были сделаны эти выводы. Поэтому целью экспертов должно быть раскрытие в, описательной части заключения таких психологически зависимостей, которые бы освещали наиболее важные аспекты центрального юридического вопроса при определении судом внезапно возникшего сильного душевного волнения— установление действительной и непосредственной причинной связи между насилием, тяжким оскорблением и аффектом⁵². Чтобы выполнить это требование, следует решить две задачи, вытекающие из содержания (смысла) ст. ст. 104 и 110 УК РСФСР: во-первых, установить, что инкриминируемые действия были совершены в границах (внутри) состояния аффекта, т. е. связаны причинно именно с данным извинительным аффектом; во-вторых, определить «вызванность» этого аффекта насилием или тяжким оскорблением со стороны потерпевшего. В связи с чрезвычайной динамичностью аффективного процесса в обоих случаях возникает важный вопрос о допустимой длительности временного интервала, в пределах которого сохраняется прямая связь между психотравмирующей причиной и аффективным следствием. По мнению многих авторов, продолжительность аффекта не может быть свыше нескольких минут. Это положение не вызывает возражений, поскольку сопряженный с интенсивной тратой энергии аффективный взрыв в норме не может длиться долго.

Что касается промежутка между насилием (оскорблением) и аффектом, то по этому вопросу среди правоведов нет единства мнений. Наибольшие сложности при решении этой задачи возникают в случаях кумулятивного аффекта, где непосредственная разрешающая причина нередко носит лишь провоцирующий характер, а подлинной психологической причиной поступка является вся конфликтная ситуация, взятая в целом. Хотя аффективный взрыв здесь следует непосредственно только за разрешающим поводом, однако он не может все же быть оторван от предшествовавших психотравмирующих влияний, которые сенсибилизировали психику обвиняемого и определили парадоксальность его аффективного реагирования. По мнению Б. Ф. Ломова, для психологических причин кумулятивность типична⁵³. Воздействие, выполняющее в кумулятивном аффекте роль «последней капли», в психологическом отношении является кульминационным моментом развития конфликтной ситуации, который объективирует все прошлые обиды, т. е. представляет в сознании субъекта, в сфере его переживаний как бы «интеграт» всей ситуации. Поэтому при наличии достаточных оснований психологически оправданно распространить признак непосредственности воздействия с кульминационного события на всю конфликтную ситуацию, которая в результате этого ставится в прямую причинную связь с содеянным.

Раскрывая психологические причинные связи кумулятивного аффекта, эксперты могут рассматривать лишь субъективную значимость аффектогенного повода. Они ни в коем случае не должны смешивать ее с правовым понятием тяжести оскорбления и подменять одно понятие другим. Оценка объективной тяжести содеянного — прерогатива, компетенция исключительно юристов.

Таким образом, в обязанность и сферу компетенции экспертов входит необходимость освещения только психологических предпосылок и качеств (составляющих) таких важных юридических признаков, как внезапность, тяжесть, непосредственность и действительность причины эффективного взрыва. Не подменяя психологических оценок правовыми, эксперты могут и должны показать в своем заключении действительную и непрерывную психологическую связь между травмирующей ситуацией, непосредственным поводом в фазе накопления эмоционального напряжения и аффективной разрядкой.

Другим важным организационным вопросом является распределение функций (ролей) экспертов при производстве КСППЭ эмоциональных состояний, что в свою очередь связано с установлением пределов их компетенции.

В обязанности и компетенцию экспертов-психиатров входят:

• исключение патологического аффекта и других транзиторных психотических (так называемых исключительных) состояний, а также острых реактивных состояний;

• оценка влияния на развитие и феноменологию аффекта биологической («организменной», по выражению В.В. Столина) патологии почвы (органических заболеваний головного мозга, конституциональных психопатических аномалий, транзиторных патологических состояний: алкогольного опьянения, соматических болезней и др.);

• оценка процессов психической компенсации и механизмов их нарушения (декомпенсации, гиперкомпенсации, псевдокомпенсации) в подготовительной стадии аффекта, установление динамики биологического и психического фона (психопатических реакций, фаз, стадий алкогольного и наркотического опьянения и др.);

• оценка постаффективного состояния с обращением специального внимания на исключение его психотической глубины (острого реактивного психоза). Случаи остро развивающегося реактивного возбуждения встречались в нашей практике и вели к вторичной генерализации психотической агрессии, требовавшей специальной экспертной оценки (экскульпации).

В обязанности и сферу компетенции экспертов-психологов в КСППЭ эмоциональных состояний входят:

• оценка ситуации, личности и феноменологии аффективного взрыва;

• установление психологических механизмов, лежащих в основе особенностей развития (течения) и своеобразия внешних проявлений аффекта, констатация их отклонения от типичных закономерностей аффективного реагирования;

• разграничение физиологического аффекта с эмоциональными состояниями (стресс, фрустрация) и эмоциональными реакциями («вспышками»), не достигшими аффективной глубины.

Как следует из сопоставления ролевых функций, предметом совместного экспертного рассмотрения психологов и психиатров могут быть все узловые моменты диагностики аффекта.

При этом результаты психологической и психиатрической оценки взаимно дополняют и уточняют друг друга, позволяя составить полное представление об индивидуальном психотравмирующем, эмоциогенном эффекте конкретного ситуационного воздействия и всей ситуации в целом. Они дают возможность правильно оценивать парадоксальность аффективного реагирования аномальных и акцентуированных личностей, выяснить механизмы канализации и (или) кумуляции эмоционального напряжения, их баланс в ходе взаимодействия личности и ситуации, разрешают полнее раскрыть особенности феноменологии аффективного взрыва и постаффективного состояния, что облегчает формулирование интегративных выводов.

Таким образом, при КСППЭ эмоциональных состояний комплексный экспертный подход может быть реализован особенно полно и последовательно. Это определяет наибольшую эффективность именно этого вида КСППЭ.

 

---

¹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 115. .

² Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 159.

³ См.: Кудрявцев В. Н. Правовое поведение. Норма и патология, с. 83—84.

⁴ Там же, с. 85.

⁵ Там же.

⁶ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 82.

⁷ См.: Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М., 1957, с. 264.

⁸ См.: Вилюнас В. К. Психология эмоциональных явлений. М., 1976, с. 38, 47.

⁹ См.: Симонов П. В. Ответ профессору Б. И. Додонову (еще раз о потребностно-информационном подходе к изучению эмоций).— Психологич. журнал, 1983, т. 4, № 4, с. 136—137.

¹⁰ Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1946, с. 489.

¹¹ Вилюнас В. К. Указ, соч., с. 57.

¹² См.: там же.

¹³ Леонтьев А. Н. Потребности, мотивы, эмоции. М., 1971, с. 25.

¹⁴ Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии, с. 496.

¹⁵ Коченов М. М. Введение в судебно-психологическую экспертизу, с. 90.

¹⁶ Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975, с. 200.

¹⁷ См.: Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии, с. 496.

¹⁸ См.: Калашник Я. М. Патологический аффект.—В кн.: Проблемы судебной психиатрии. М., 1941, вып. 3, с. 261.

¹⁹ См.: Кудрявцев В. Н. Указ, соч., с. 175.

²⁰ См.: Василюк Ф. Е. Психология переживания. М., 1984, с. 40—41.

²¹ Сидоров Б. В. Аффект. Его уголовно-правовое и криминологическое значение. Казань, 1978, с. 37.

²² Там же, с. 38.

²⁸ Lubelski М.-J.—In: Lubelski М. J., Stanik М. J., Tyszkiewicz L. Wybrane zogadnienia psychologii dla prawnikow. Warszawa, 1986, s. 297.

²⁴ Ситковская О. Д. Судебно-психологическая экспертиза аффекта (методическое пособие). М., 1983, с. 60.

²⁵ Э=f (П(Ин — Ис)), где Э — степень эмоции, П — важность потребности, Ин — информация, прогностически необходимая для удовлетворения потребности, Ис — информация, существующая у субъекта. См.: Симонов П. В, Указ, соч., с. 136.

²⁶ Коченов М. М. Введение в судебно-психологическую экспертизу, с. 86.

²⁷ Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии, с. 495.

²⁸ Лунц Д. Р. Проблема невменяемости в теории и практике судебной психиатрии. М., 1966, с. 104. ; См.: Сидоров Б. В. Указ, соч., с. 122.

³⁰ См.: Зейгарник Б. В., Братусь Б. С. Указ, соч., с. 94—95.

³¹ См.: Морозова Н. Б. Острые аффективные реакции у несовершеннолетних с психогенным развитием личности (клинический и судебно-психиатрический аспекты). — Автореф. канд. дисс М,. 1986.

³² См.: Safi H. Affektdelikte. — Nervenarzt, 1983, В. 54, S. 564.

³³ См.: Коченов М. М. Введение в судебно-психологическую экспертизу, с. 92.

³⁴ См.: SaS Н. Указ, соч., с. 562, 564—565.

³⁵ Undeutsch U. Schuldfahigkeit unter psychologischem Aspekt— In: G. Eiseh (Hrsg) Handworterbuch der Rechtsmedizin. Stuttgart: Enke, 1974, S. 91—115.

³⁶ Ritzel G. Forensisch-psychiatrische Beurteilung der Affekttat.— MMW, 1980, B. 122, S. 623—627; Safi Н. Указ, соч., с. 563.

³⁷ См.: Морозов Г. В. Судебно-психиатрическая экспертиза так называемых исключительных состояний и некоторых других расстройств психической деятельности.—В кн.: Руководство по судебной психиатрии. М., 1977, с. 352—353; Калашник Я. М. Указ, соч., с. 261.

⁹⁸ Safi Н. Указ, соч., с. 562, 565—566.

³⁹ См.: Морозов Г. В. Руководство по судебной психиатрии. М., 1977, с. 353; Willer Н. Die Beurteilung Erwachsene im Strafrecht. Ders.: Die forensische Beurteilung der Affektdelikte.— In: H. Goppinger, H. Witter. Handduch der forensischen Psychiatrie. Berlin, Heidelberg, New York: Springer, 1972, S. 966—1094, 1023—1102.

⁴⁰ Willer H. Die Bedeutung des psychiatrischen Krankheitsbegrif-fes fur Strafreht.—In: G. Warda (Hrsg) Festschrift fur Richard Lan-ge. Berlin, New York: de Gruyter, 1976, S. 723—735.

⁴¹ См.: Лысков В. Д. Проблема психических состояний в практике судебно-психологической экспертизы.—В кн.: Экспериментальная и прикладная психология. Л., 1981, вып. 10, с. 41.

⁴² Цит. по Калашник Я. М. Указ, соч., с. 277.

⁴³ См.: Калашник Я. М. Указ. соч., с. 277—278, 280.

⁴⁴ См.: Морозов Г. В., Шубина Н. К. К понятию о компенсации при психопатиях. — В кн.: Реабилитация больных нервными и психическими заболеваниями. Л., 1973, с. 222.

⁴⁵ Мiller G. A. A Psychological Method to Investigate Verbal Concepts.—J. math. Psychol., 1969, v. 6, pp. 161—191.

⁴⁶ Эксперименты проведены А. Н. Лавриновичем.

⁴⁷ См.: Зарецкий В. К., Семенов И. Н. Методика определения стиля мышления руководителя.— В кн.: Практические занятия по социальной психологии для руководителей и специалистов народного хозяйства. Рига, 1980, с. 40—66.

⁴⁸ См.: Кудрявцев И. А. Психолого-психиатрическая экспертиза- проблемы и перспективы.—Психологич. журнал, 1985, т. 6, № 1, с. 91.

⁴⁹ См.: Бобров А. Е., Похилько В. И. Изменения когнитивного функционирования личности в состоянии алкогольного опьянения.—В кн.: Теоретические и клинические проблемы современной психиатрии и наркологии. М., 1986, с. 44—50.

⁵⁰ См.: Яковлев А. М. Теория криминологии и социальная практика. М., 1985, с. 190.

⁵¹ См.: Кудрявцев И. А., Сафуанов Ф. С., Го лев А. С. Нарушения поведения лиц в состоянии алкогольного опьянения: психологические механизмы и правовые аспекты профилактики.—Психологич. журнал, 1986, т. 7, № 6, с. 81—82.

⁵² См.: Сидоров Б. В. Указ, соч., с. 50.

⁵³ См.: Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии, с. 123.

---