Классики юридической психологии

IV. Gall, Prosper Despine, Thomson, Nicolson

Кроме описанного уже бокового течения, влиявшего на изменение многих основных понятий уголовного права*(256), существует более прямое, непосредственно направившееся на изучение преступника вообще и вызвавшее в Италии образование новой антрополого-криминалистической*(257) или, правильнее, позитивной школы уголовного права*(258), которая, отрешившись от произвольных логических построений, бравших за основание исключительно данные самонаблюдения, признала единственным методом изучения - метод наблюдения соответствующих разнообразных явлений действительности. Этим изменением метода, а вместе с тем до некоторой степени и самого объекта изучения*(259), позитивная школа ввела науку уголовного права в круг положительных наук и представила первую попытку "изучения естественной истории преступления"*(260), основанной на изучении органических и психических особенностей преступников.

Первые зародыши этой школы мы находим вне Италии. Сколько мне известно, они относятся к началу настоящего столетия.

В 1808 году в Париж прибыл немецкий медик Gall и скоро обратил на себя всеобщее внимание своим умом и знаниями*(261). "Великая заслуга Gall'я, - говорит д-р Lentz, - состоит в том, что он окончательно свел к их действительному источнику все психические явления, каковы бы они ни были, и локализировал в мозгу как явления нравственного и инстинктивного, так и интеллектуального порядков"*(262). Сосредоточившись на изучении мозга, Gall пришел к построению своей известной френологической системы, в основу которой положена "эпоху-составляющая"*(263) мысль, что мозг или, правильнее, полушария большего мозга не представляют собой одного органа, а собрание отдельных органов, каждый из которых есть центр определенной склонности, чувствования или способности души, степень развития которых строго соответствует степени развития центра. Таких отдельных центров или органов Gall установил 27, а его ученики, Spurzheim и Dumoutier, довели число их до 37.

Вначале френологическое учение Gall'a имело успех и нашло многих последователей. Вместе с началами, изложенными в физиогномике Лафатера, оно было приложено и к изучению или, вернее, к диагностицированию преступников*(264).

Сам Gall хорошо знал цену своего учения и твердо верил в непоколебимую истину своих доктрин. "Анатомия и физиология мозга немецкого доктора, - говорит он, - остаются и останутся, несмотря на усилия Наполеона*(265) и его подражателей, а также и на усилия толпы его помощников"*(266). "Эти учения о качествах и способностях человека, - говорит он в другом месте, - никоим образом не представляют собой плод пустых разглагольствований. Они не носят на себе отпечатка века, в который возникли, а потому и не состарятся вместе с ним. Они являются плодом бесчисленных наблюдений и останутся непоколебимы и вечны, как и сами наблюдавшиеся факты и как основные силы, существование которых эти факты заставляют нас признать"*(267).

Гордая самоуверенность Gall'я была не безосновательна. В ней сказалась твердая вера в силы своего действительно великого ума, в полном блеске проявившегося в глубоком учении, которое, несмотря на тяжелые удары, не умерло, а напротив, после периода временного забвения, воскресает, хотя и в измененном виде, к новой, более плодотворной жизни, как в психофизиологии, так и в обществоведении. Основы его учения по интересующему нас вопросу настолько оригинальны для того времени, а в целом оно представляет столь стройную систему, что я считаю нужным коротко изложить его и стряхнуть пыль с давно забытых первых зародышей учения современной положительной школы уголовного права - зародышей, которые заставляют удивляться тому, как медленно совершается развитие общественной мысли даже, казалось бы, при весьма благоприятных условиях значительной быстроты поступательного научного движения последнего времени.

"Нравственные и умственные качества, - говорит Gall, - прирожденны. Их деятельность или их проявления обусловлены организацией. Мозг есть орган всех склонностей, всех чувствований и всех способностей. Он слагается из стольких особых органов, сколько существует склонностей, чувствований и способностей, существенно различных друг от друга"*(268). Поэтому и нравственно-умственные качества проявляются, увеличиваются и уменьшаются или бывают несовершенны и уклоняются в своем развитии, соответственно развитию, усилению или ослаблению и уклонениям в ходе развития их мозговых органов*(269). Сходствами и различиями в организации мозга в свою очередь обусловливаются сходства и различия в умственнонравственной сфере*(270). Но прирожденная организация не остается неизменной. На нее влияет окружающая среда и своими воздействиями изменяет ее, хотя и не может "дать (т. е. вновь) или уничтожить (очевидно совершенно) склонности и определенные качества"*(271).

Исхода от влияния среды, Gall признает, что не упражнение того или другого органа может задержать его развитие, а упражнение, напротив, может усилить его деятельность*(272). Эта возможность развития или ослабления путем упражнения и не упражнения и дает основание для воспитания, которое может совершенствовать, портить, ослаблять и направлять прирожденные качества, хотя и не может уничтожать или вновь порождать их. Впрочем, воспитание и учреждения оказывают значительное влияние преимущественно лишь в тех случаях, в которых прирожденные склонности не представляются слишком слабыми или слишком энергичными. На людей с сильно развитой той или другой склонностью, к числу которых принадлежат и гении, воспитание почти не оказывает влияния*(273).

Но как ни важно значение прирожденных качеств, тем не менее, действия человека не носят на себе характера неодолимых (irresistibles). "Если в общественной жизни я замечаю у кого-либо, - говорит Gall, - внешние признаки значительного развития того или другого органа, то я могу лишь сказать с уверенностью, что у него склонность, соответствующая этому органу, усиленнее развита, нежели склонности, соответствующие другим органам. Но я не знаю, дозволяют ли этому лицу условия его жизни предаваться внушениям его главной склонности. Рождение, общественное положение, воспитание, законы, обычаи, религия и пр. имеют громадное влияние на занятия, на усовершенствование и деятельность органов, также как и на весь нравственный характер человека"*(274). Поэтому мотивы, стремящиеся определить действия человека, происходят из двух источников: одни получают свое начало от внутренних сил, а другие от внешних влияний*(275). По внутренним силам или по абсолютному и соотносительному количественному различию в напряженности, с одной стороны, качеств общих человеку с животными, а с другой - присущих лишь ему одному, люди могут быть разделены на 6 классов, между которыми, как и повсюду в природе, существуют, однако, бесчисленные и неуловимые переходы. "В первом классе наиболее возвышенные и только человеку свойственные качества и способности вполне развиты, тогда как органы качеств и способностей общих человеку и животным представляют лишь слабую степень развития и деятельности. Во втором классе органы качеств и способностей общих человеку и животным достигают высокой степени развития и деятельности, тогда как органы качеств и способностей, свойственных исключительно человеку мало развиты и мало деятельны. В третьем классе качества и способности, общие человеку и животным, а также и свойственные лишь ему одному представляют одинаково значительную степень развития и деятельности. В четвертом классе только одна или несколько склонностей или талантов усиленно развиты, тогда как другие достигли лишь среднего уровня развития или даже стоят ниже его. В пятом классе один или несколько органов очень мало развиты и остаются апатичными, тогда как другие более благоприятно развиты и более деятельны. Наконец, в шестом классе как качества и способности, общие человеку и животным, так и свойственные лишь ему одному приблизительно одинаково посредственно развиты"*(276). Только небольшая часть людей представляет собой очень счастливые организации, дающие им возможность в самих себе отыскивать силу, чтобы создавать себе закон и действовать согласно с требованиями наиболее благородных особенностей человека*(277). Другая же часть, напротив, представляет собой "несчастные организации" и становится их жертвою. Остальные же люди, не принадлежащие к этим крайним категориям, в значительной мере определяются к деятельности, в зависимости от окружающих условий*(278). Поэтому внешние влияния могут оказывать действие на их поступки и могут отклонять их от преступлений. Правда, и самые совершенные учреждения не могут уничтожить всех преступлений, тем не менее, хорошее воспитание народов может произвести значительное уменьшение нравственного зла*(279).

Далее Gall выясняет всю несостоятельность мнения, будто приурочивание особенностей деятельности к особенностям организации влечет за собою, как свое логическое следствие, юридическую невменяемость. Затем он указывает на трудность, а в большинстве случаев и полную невозможность достаточно точного определения степени внутренней виновности в зависимости от мельчайших особенностей организации каждого данного времени для точного соразмерения с ней степени наказания*(280). Исходя из таких посылок, он и приходит уже к заключению о целях законодательства. "Всякое разумное законодательство, - говорит он, - должно поэтому отказаться от притязания отправлять правосудие (justice). Оно должно ставить себе цель, которую возможно достигнуть и достижение которой обеспечивает благо всего общества вообще и отдельных граждан в частности. Эта цель - насколько то допускает природа человека - предупреждать преступления, исправлять преступников и обеспечивать общество от тех из них, которые неисправимы. Это все, чего разумно можно требовать от учреждений человеческих"*(281). Но как же достигнуть указанной цели? Для этого необходимо, чтобы тюрьмы сделались исправительными учреждениями и были хорошо устроены. Дурно устроенные и организованные тюрьмы, напротив, приносят значительный вред обществу. Задача тюрьмы состоит в том, чтобы путем обучения, воспитания и рассчитанных воздействий исправить преступника. Но так как многие из них не имеют ни малейших зачатков нравственного чувства и не ощущают ни раскаяния, ни угрызений совести, то поэтому необходимо развить в них искусственную совесть, т. е. ясное понимание зла и вреда, проистекающих из их преступлений не только для общества, но и для них самих, и живое убеждение в безнравственности их деяний. Преступники более, нежели ктолибо другой, нуждаются в искусственном восполнении того, чего им недостает со стороны их прирожденной организации. "Как, в самом деле, требовать общественных доблестей, - говорит Gall, - от людей, которые не имеют ни малейшего понятия о том, какое соотношение существует между их личною пользой и пользой общественной, и которые сверх того подчиняются влечениям их грубых вожделений?" "Не совершается ни одного преступления без того, - продолжает он далее. - Чтобы жизнь и собственность невинных людей не терпели от него какого-либо вреда. Пусть же, по крайней мере, для общества сделают то, чего не хотят сделать для преступника. Когда наказания будут соединены с заботой развить ум, и образовать сердце, только тогда и можно будет сказать, что, согласно с обязанностью предупреждать преступления, для несчастного и для государства сделано все, что указывает опыт, законы человеческой организации и знание ее потребностей. Поскольку же довольствуются запрещениями и наказаниями, постольку создают только мотив повиноваться. Но этот последний большею частью действует лишь в той мере, в какой наказание представляется неизбежным. Напротив, просветлением духа и доставлением ему в изобилии более благородных мотивов, заимствованных из нравственности и религии, ему даются средства, сила которых никогда не ослабляется и человек знакомится с такими свидетелями своих действий, укрыться от которых нет возможности". И это говорит человек, обвинявшийся в потрясении основ вменяемости!*(282)

Исходя из приведенных положений и имея в виду, что деятельность человека определяется не только деятельностью разума, но и темными ощущениями, налагающими на нее печать свою*(283), Gall указывает на неверность постановки вопроса о преступлении в уголовных кодексах, которые соразмеряют наказание исключительно с преступным деянием, почти не принимая в расчет самого деятеля и его особенностей. А между тем "преступления не совершаются сами собой, а потому и не могут быть рассматриваемы, как какие-то отвлеченные существа (etres abstraits)". "Преступления - это суть результаты деятельности определенных индивидуумов. Они заимствуют свой характер от природы и положения этих последних, а потому и могут быть оцениваемы и определяемы лишь соответственно природе и положению деятелей"*(284), которые и должны быть тщательно изучены законодателями и судьями*(285).

Заслуга Gall'я не ограничивается формулированием этих общих положений. Ему, сколько мне известно, принадлежит и честь первого приложения опытного метода к изучению вопроса о преступнике. "Я собрал, - говорит Gall, - бесчисленное множество фактов в школах, в больших воспитательных учреждениях, в заведениях для сирот и детей найденных, в госпиталях для душевнобольных, в исправительных домах (maisons de correction), в тюрьмах, в местах судебных допросов и даже в местах исполнения. Многочисленные изыскания относительно самоубийц, слабоумных и душевнобольных в значительной степени способствовали исправлению и определению моих взглядов. Я воспользовался многими анатомическими и физеологическими кабинетами; я исследовал античные статуи и бюсты, и результаты этих исследований сопоставил с рассказами истории"*(286).

Высказывая свои взгляды (здесь я говорю о его основных взглядах, которые изложены выше, а не о подробностях его системы) с полным убеждением и твердою уверенностью в их правильности, Gall в то же время ясно сознавал, что они еще не по плечу времени и наперед предусматривал все те затруднения, которые им предстоит преодолеть. "Я с грустью предвижу, - говорит он, - что пройдет еще много лет, пока моя доктрина о природе человека получит достаточно общее признание. И когда этот момент уже настанет для физиологов, воспитателей и философов, то юрисконсульты еще надолго отстанут в ее приложении к законодательству. Законы для них нечто вроде религии и малейшее изменение в них им кажется ересью. Ни один просвещенный человек, а совокупность многих людей создает законы. Но как найти в массе законодателей равные знания? Есть основание опасаться, что действительные потребности человека еще долго останутся без общего признания, а потому и уголовный кодекс еще не скоро получит возможность преодолеть все множество препятствий, предрассудков и застарелых привычек, которые держат его прикованным к колыбели его младенчества*(287). И Gall не ошибся. Его руководящие мысли (повторяю опять, что я вовсе не имею в виду подробностей его системы) только мало-помалу начинают получать некоторое признание в науке уголовного права.

Недостаточность научного материала по анатомии и физиологии нервной системы, а главное недостаток методов исследования повлекли за собой неизбежные для того времени крупные и основные промахи и ошибки в системе Gall'я*(288), а эти последние в свою очередь подвергли ее жестоким ударам критики, особенно со стороны французского физиолога Flourens'a, которых она не выдержала и сошла со сцены. Но указывая ее слабые стороны, к несчастью, может быть слишком часто забывали и то действительно ценное и не умирающее, что заключалось в доктрине Gall'я. Но если только верно современное учение о том, что каждая иннервируемая часть организма имеет своего представителя, свой обособленный центр в головном мозгу*(289), то науке еще придется считаться с основною мыслию мозговой органологии Gall'я, да она уже понемногу и начала считаться с ней*(290). Впрочем, я вовсе не имею в виду вдаваться в критический разбор воззрений Gall'я, а потому этими краткими замечаниями и закончу изложение его теории*(291).

Направление, приданное психофизиологическим исследованиям работами Gall'я, не погибло при крушении его системы. Основная мысль последней не замерла и дала свой плод в разных направлениях. "Отдельные ученые, как Bouillaud, крепко держались за зерно" доктрины Gall'я*(292) и учение последнего о локализации в мозгу органа речи, развитое Bouillaud и в 1861 г. наконец поддержанное и доказанное Вrоса, снова воскресило теорию мозговых локализаций. Последовавшее затем в 1870 г. открытие Fritbh'a и Hitzig'a, послужившее исходным пунктом для опытов Perrier, Munk'a и др. исследователей, снова выдвинуло вперед вопрос о мозговой органологии, а накопившиеся знания и усовершенствованные методы исследования, повидимому, поставили его на прочное научное основание.

С другой стороны, в преемственной связи с идеями Gall'я стоит антропологическая или антропометрическая школа, возникшая в 40-х годах и подвергшая человека тщательному и точному изучению, как одного из членов животного царства. Видными представителями этой школы во Франции является Вrоса, в Германии Virehow, в Англии Davis*(293). К ней уже примыкает новоитальянская позитивная школа уголовного права, заложенная в Италии главным образом работами и исследованиями профессора Lombroso, который в настоящее время и является ее признанным главой. Но, говоря об этой школе, было бы несправедливо забыть всю предшествующую литературу, специально посвященную изучению преступников и так называемых опасных классов общества (classes dangereuses, the clangerous classes), литературу, которая только и сделала возможным появление такой в значительной мере сводной работы, как работа профессора Lombroso.

Сильно назревшая в Англии и Америке потребность*(294) в более рациональном решении вопроса о мерах борьбы с преступлением нашла в конце прошлого столетия своего выдающегося представителя в лице Howard'a, который в 1778 году, после своего первого путешествия по Европе, издал свое знаменитое сочинение "Slate of Prisons in England and Wales". В нем он яркими красками изобразил ужасающее состояние тюрем того времени. Qочинение произвело глубокое впечатление на общество и вышло тремя изданиями (второе в 1779 г. а третье в 1784), отметив собой начало реформационного периода.

В 80-х годах прошлого столетия начались первые практические попытки тюремной реформы*(295). Реформационное движение особенно усилилось с 20-х годов настоящего столетия. Оно шло почти параллельно в Европе и Америке*(296), но в последней более определенно выработались два довольно законченные типа тюремных систем. Это - системы пенсильванская и обурнская, в основу которых заложена одна и та же цель - исправление преступника и возвращение его исправленным в общество.

Опыты тюремной реформы, производившиеся в Америке, обратили на себя внимание в Европе и в 30 годах настоящего столетия европейские государства командировали своих представителей на место для личных осмотров. Англия послала Crawford'a, Пруссия д-ра Julius'a, a Франция Beaumout и Tocquevill'я, а потом знаменитого Demetz'a и Blouet*(297). С этих пор тюремная реформа не переставала обращать на себя внимание государств и вызвала международные конгрессы для решения вопроса о борьбе с преступлением.

Благодаря такому движению, преступники стали предметом наблюдения и изучения и притом изучения, направленного на исследование их психофизических особенностей, а также и условий образования последних. Вместе с преступниками, по связи явлений, изучение направилось и на те классы общества, которые, вследствие особенностей своего положения, проявляют значительную склонность к преступлению*(298). Возникла довольна богатая литература*(299), посвященная изучению тюрьмы, как организованного средства борьбы с преступлением, а также и самих преступников и так называемых опасных классов общества*(300). Все это, вместе взятое, перенесло вопрос о преступности из области отвлеченных кабинетных теорий на почву опыта и наблюдения и тем дало возможность зародиться в науке уголовного права новой школе, которая задалась целью изыскания наилучших средств борьбы с преступлением, при посредстве тщательного изучения реального преступника на почве фактов действительности.

В 1868 году появилось посвященное изучению преступников сочинение Prosper'a Despine: "Psychologie naturelle, - с которого собственно и начинается действительно научная разработка вопроса о преступности. Хотя еще Gall поставил, как мы видели, разработку этого вопроса на надлежащую почву, но, вследствие недостаточности развития соответствующих чистых наук и недостаточности накопления хорошо проверенного материала, он не мог далеко ее подвинуть. Сделанные им промахи и ошибки опрокинули его систему и вызвали отрицательное отношение и к той доле истины, которая заключалась в его сочинениях. Но последняя не могла погибнуть. Время от Gall'я до Prosper'a Despine не прошло для науки бесплодно. Физиология и психология за этот период времени сделали громадные успехи и вместе с накопленным богатым и проверенным материалом, относящимся к преступлению и преступнику, дали возможность довольно прочно обосновать вопрос о преступности.

Сочинение Despine отличается не только прекрасной теоретической обработкой вопроса, но и богатством фактического содержания, которое делает его одной из настольных книг для людей, так или иначе соприкасающихся с вопросом о преступности.

В нем автор прекрасно выясняет преобладающее значение во влиянии на деятельность человека системных чувств и организовавшихся и наследственно передаваемых опытов восходящих, одним словом, того, что он называет инстинктивною природой человека, в противоположность его интеллектуальной природе, которая, по его мнению, оказывает значительно меньшее влияние, как на нравственные качества, так и на деятельность человека. "Философы, законодатели и моралисты, - говорит Despine, - продолжительно рассуждали о разуме, о его превосходстве и об ответственности, которую он обусловливает. Но вместо того, чтобы приурочить разум, делающий человека ответственным за его поступки*(301), к его действительному источнику - нравственным способностям, они совершили ошибку, приурочивая его исключительно к способностям интеллектуальным"*(302). А между тем "нравственное совершенство человека обусловливается совершенством его инстинктивных способностей"*(303), и только "глубокое изменение в организме одно и может изменять природу потребностей, способностей, инстинктов, а, следовательно, и характеры, нравы и природу желаний"*(304) Инстинктивною природой определяются не только потребности, инстинкты, характеры, нравы, желания, но в значительной мере содержание самого мышления и мнения*(305). Когда интеллектуальные и инстинктивные способности действуют совместно, тогда мышление определяется последними*(306). "Интеллектуальные же способности имеют так мало значения в образовании характеров, что при всех степенях интеллектуального совершенства, начиная от наиболее возвышенных до наиболее низких, встречаются характеры, сходные по их доброте, по их странностям или злобности"*(307). Тем не менее, и интеллектуальные способности имеют свое важное значение. Интеллектуальный разум, познающий естественные и научные истины, помимо этого познания, имеет и свои важные практические задачи, первая из которых состоит в том, чтобы прилагать познанные истины к удовлетворению потребностей человека, а вторая - в том, чтобы, - рассеивая невежество, уничтожать многочисленные причины, возбуждающие дурные страсти, и тем приходить на помощь нравственному разуму и споспешествовать его развитию. Этим путем образование оказывает несомненное влияние на морализацию народов"*(308).

Таковы взгляды Despine по вопросу о соотносительной роли интеллектуальной и инстинктивной или нравственной стороны в деятельности человека*(309). Выяснение важного, почти решающего значения последней составляет, по моему мнению, одно из наиболее крупных достоинств его действительно выдающегося сочинения, появление которого было вызвано следующими обстоятельствами. "Читая без предвзятой идеи отчеты об уголовных процессах, - говорит автор, - я был поражен постоянством, с которым повторяется у людей, хладнокровно совершающих тяжкие преступления, особое психическое состояние, характеризующееся во время умысла отсутствием всяких нравственных осуждений желания совершить преступные действия и не менее абсолютным отсутствием угрызений совести после их совершения". Но автор не ограничился одним удивлением и принялся за изучение вопроса. Для этого он взял Gazette des Tribunaux с 1825 г. и внимательно изучил напечатанные в ней многочисленные отчеты об уголовных процессах. Такое изучение привело его к убеждению, что все тяжкие преступления, без исключения, совершаются под условием отсутствия у деятелей нравственного чувства, которое обусловливает сознание добра и зла и внушает осуждение преступных желаний и угрызения совести, после совершения преступлений*(310). Ho это была только одна часть работы. Нужно было еще выяснить значение такой "аномалии" тяжких преступников. Для этого автор снова принялся за изучение вопроса с психофизиологической стороны*(311). Плодом этого изучения и было вышеназванное сочинение, первый том которого посвящен нормальной психологии, а второй и большая часть третьего - психологии аномалий, в которую вошли результаты изучения явлений душевных болезней, с одной стороны, и явлений преступности - с другой. Остальная же часть III тома посвящена изучению действительных средств борьбы с преступлением и представляет собой одну из лучших частей всего сочинения.

Не имея возможности вдаваться в подробное изложение труда Prosper'a Despine, я коротко изложу только главные результаты, к которым пришел автор после многолетнего и тщательного изучения вопроса о преступности.

"Психология, т. е. наука о способностях духа и их различных проявлениях, - говорит Despine, - не должна выходить из пределов изучения природы; в этих пределах я и держался постоянно. Будучи спиритуалистом, я, тем не менее, оставлял в стороне все метафизические вопросы, потому что они не входят в область наблюдения и естествознания"*(312). Оставаясь же на почве последнего, автор пришел к заключению, что человек представляет собой "животное высшей породы, состоящее из души и тела, животное, которое приобретаемые им при посредстве нравственных и интеллектуальных способностей знания делают разумным и нравственно свободным"*(313). Дух человека обладает способностями двух родов: интеллектуальными и инстинктивными или нравственными*(314). При посредстве органов чувств, он приходит в соприкосновение с внешним миром и познает его, при посредстве памяти он удерживает приобретенные познания, а вниманием и размышлением открывает соотношения и законы природы. Инстинктивные же способности доставляют человеку не знание существующего в мире, а знание того, как он должен поступать. Инстинктивные знания не приобретаются обучением; ими человек обладает без труда, без обучения и без размышлений, единственно вследствие того, что обладает обусловливающими их способностями, которые в свою очередь обусловливаются особенностями органическими*(315). "Наследственная передача инстинктивных элементов, - говорит автор, - не дозволяет сомневаться в том, что эти элементы зависят от организации, потому что только одна организация может обусловить передачу по наследству"*(316). "Душа не проявляется такой, какой она есть, - говорит он в другом месте, - а такой, какой ей дозволяет проявляться организация, то с ее нормальными способностями, то со способностями извращенными, или более или менее уничтоженными, соответственно различию органических состояний"*(317). Культура, производя изменения в организации, укрепляет и совершенствует инстинктивные способности. Но если природа лишила человека задатков той или другой из них, то он навсегда будет лишен знаний, которые дает она. Одни интеллектуальные способности никогда не дадут ему этих знаний. Это задача инстинктивной природы, в которой зарождаются различные чувства: любовь, благожелательность, надежда, страх, чувство прекрасного, нравственное чувство и пр. Все эти инстинктивные движения души, вместе с потребностями нашего тела являются принципами нашей деятельности. Принцип деятельности, присущий инстинктивным элементам, заключается в стремлении удовлетворять вкусам, желаниям и потребностям, которые, будучи удовлетворены, доставляют удовольствие, наслаждение. Это принцип существенно эгоистичный. Но между инстинктивными способностями есть одна высшего порядка - нравственное чувство, которым мы различаем добро и зло. Активный принцип этой способности состоит не только в удовольствии делать, что она указывает, но и в высшем мотиве долга, в сознаваемой совестью обязанности делать добро, хотя бы этому противоречили дурные желания, направляющие нас ко злу*(318). Когда мы делаем добро из удовольствия, то чувство долга не привходит в определение нашей деятельности. Оно оказывает свое влияние только тогда, когда делание добра не составляет удовольствия, когда оно тягостно. В этом же случае только и может быть речь о свободе воли или о нравственной свободе. Последняя "есть сила, при помощи которой человек выбирает между добром и злом, решает и желает того, что он выбрал после обсуждения, озаренного чувством нравственного долга"*(319). Во всех же остальных случаях воля человека определяется или единственным, или одним из-за нескольких, но всегда сильнейшим желанием*(320). Свобода действий во всех этих случаях не заслуживает названия свободы воли. Подобная свобода, которой обладают и душевнобольные, и дети, и даже животные, будучи предоставлены самим себе, не делает человека нравственно ответственным*(321). "Нравственное сознание есть тот внутренний голос, который указывает, что добро и что зло само в себе". "Этот внутренний голос есть голос нравственного чувства, которое в поступательном ходе развития человека является одним из последних"*(322). Оно необходимая основа чувства долга, а это последнее в свою очередь есть необходимое условие свободы воли или нравственной свободы*(323). Поэтому, кто не обладает нравственным чувством или кто временно утратил его в состоянии страсти, тот, очевидно, лишен и свободы воли и является нравственно не ответственным за свои дурные поступки*(324).

Такова психологическая теория Despine. Она ставит и решает два действительно капитальных вопроса. Во-первых, вопрос о влиянии инстинктивной стороны на всю деятельность, на весь нравственный облик человеческой личности, а, во-вторых, хотя и вековой, но, к несчастию, еще и до сих пор представляющийся запутанным вопрос о свободе воли.

Каждый по собственному наблюдению, конечно, хорошо знает то громадное различие, которое существует между нравственностью головной, как результатом размышления и обдумывания, и нравственностью инстинктивной, как результатом первого непосредственного влечения, являющегося прежде всякого размышления. Если у людей, обладающих первой, часто замечается резко бросающийся в глаза разлад между словом и делом, между обдуманными хорошими действиями и необдуманными дурными, то у людей, обладающих второй, напротив, наблюдается удивительная целостность во всем их нравственном существе, во всей их деятельности. У таких людей нет резких различий и противоположностей между обдуманным и необдуманным, между результатами размышления и первого влечения. Для объяснения причин такого различия, пусть каждый обратится к собственному опыту, который и подскажет ему, что кроме глубоко укоренившейся привычности известного образа действий, начала которой отходят часто к годам самого раннего детства, характер его поступков по первому влечению, также как и вся его нравственная или инстинктивная личность определяются и значительно изменяются с изменениями его настроения. Что он сделает и что он подумает в раздраженном настроении, на то он, конечно, никогда не посягнет и то ему не придет и в голову в настроении спокойном, а еще более в спокойноприятном и т. д. Характер же настроений человека, как известно, обуславливается характером общего чувства, которое представляет собой крайне сложное целое, образующееся из всего комплекса ощущений, единовременно идущих от всех без исключения органов его тела. С изменением характера и отношений этих последних (в одно время в составе общего чувства могут преобладать ощущения от одного или одних органов, с их особою чувствительностью, а в другое - от другого или от других, и притом преобладающие ощущения, смотря по силе раздражения, могут быть приятны или неприятны в различных степенях) изменяется и тон общего чувства, а следовательно, и настроения и непосредственно определяемой им деятельности, а также и мышления. Какие различия в тоне общего чувства и настроения замечаются в различные времена у одной личности, такие же различия в тоне общего чувства и более обычного настроения замечаются и по отдельным личностям, обусловливаясь, с одной стороны, различиями в состояниях в каждое данное время отдельных органов и их нервных центров, а с другой - различиями в более устойчивых и постоянных особенностях в структуре этих органов и их нервных центров*(325), а следовательно, и в функциональной их деятельности. Despine вполне оценил и прекрасно выяснил это преобладающее влияние инстинктивной стороны на всю деятельность, на весь облик нравственной личности человека. Обстоятельная обработка этого вопроса, повторяю, и представляет одно из наиболее выдающихся достоинств его сочинения.

Другой затронутый и разрешаемый им вопрос - это вопрос о свободе воли. И в нем он указывает на существенную его сторону - на власть, которую имеет органически хорошо сформированный человек или, выражаясь языком Despine, человек, обладающий хорошею инстинктивной природой, над своими чувствованиями, влечениями, порывами и желаниями, определяясь к деятельности в зависимости не от них, а наперекор им, по сознанию своего долга. В этой, несомненно, существующей и хорошо сознаваемой человеком власти сторонники учения о свободе воли, при неправильной постановке самого вопроса, находят главнейшие аргументы в пользу своего взгляда, аргументы, по-видимому, подтверждаемые как ходячим, так и научным опытом. Но попробуем, хотя несколько осветить этот еще и до сих пор остающийся запутанным вопрос.

Едва ли может быть сомнение, что все действия всех людей с неизбежностью определяются своими предшествующими или, что тоже, строго подчиняются закону причинности*(326). Это положение составляет фундамент всех наук о явлениях психической жизни, как отдельного человека, так и всего общества. Пошатните его и эти науки станут невозможны и их место займут многочисленные, но бесполезные и обременительные для памяти факты. Подтверждает же его и ходячий опыт, всегда пытающийся открыть причины действий человека и от знания его характера, и его предшествующей деятельности заключать к вероятному характеру его деятельности будущей; его подтверждает и историческое исследование, вскрывающее причинность в явлениях жизни народов; его же подтверждает и статистический метод исследования социальных явлений, открывающий в них поразительную закономерность; его же, наконец, подтверждает и психологическое изучение явлений душевной жизни человека, всегда находящихся в строгом соответствии с определенными и неизбежно им сопутствующими явлениями органическими. Поэтому, основываясь на всем богатстве нашего научного опыта, мы решительно можем утверждать, что объективно человек представляется, безусловно, несвободным и в своей деятельности всегда определяется предшествующими, по общему для всей вселенной закону причинности.

Не так ясным представляется вопрос с субъективной стороны. С этой стороны между людьми замечаются значительные различия. Мы встречаем людей, сравнительно легко сдерживающих свои чувственные влечения и почти всесильно господствующих над своими порывами, склонностями и желаниями. "Я должен побороть в себе это желание" (обращаю внимание читателя на некоторую внутреннюю двойственность, слышащуюся в этой фразе: "я", - "в себе"), говорит такой человек и действительно почти без труда поборает его. С другой стороны, мы встречает и таких людей, как Glanadel (см. 70 стр. этого очерка), которые, не смотря на "ужас, - внушаемый им тем или другим влечением, тем не менее "чувствуют себя вынужденными против воли" осуществить его. И такие явления встречаются не только в области патентованного, так называемого, импульсивного помешательства, именно и характеризующегося существованием подобных неодолимых влечений при ясном сознании, но и в сфере более нормальной. Кому не приходилось слышать: "я знаю, что это глупо; я знаю, что этого не следует делать и стараюсь удержаться, но не могу?" Кому также по собственному внутреннему опыту не известны значительные колебания в разное время в мере власти над своими чувственными влечениями, над своими желаниями и порывами? А если так, то ,очевидно, что с субъективной стороны, со стороны свободы проведения внутренне одобренного способа действий представляются значительные различия как по отдельным лицам, так и по различным состояниям одного и того же лица. Очевидно, что какой-нибудь Glanadel или какая-нибудь морфиноманка*(327), в отношении свободы проведения сознательно одобренного способа действий, не могут быть поставлены на одну доску с тем человеком, о котором говорят, что он вполне владеет собой. Поэтому защитники учения о свободе воли, указывая на случаи, подобные случаю Glanadel, до известной степени имеют основание утверждать, что одни люди обладают свободою воли, тогда как другие лишены ее. Я действительно, в то время, как Glanadel с субъективной стороны даже для самого себя представлялся не свободным проводить внутренне одобренный способ действий, другой человек, напротив, не встречает в этом почти никакого препятствия и, руководствуясь своим внутренним опытом, даже не может понять, как можно быть не хозяином своих действий. Такое господство сознаваемого должным над чувственными влечениями и желаниями, при тщательном наблюдении по отдельным личностям, всегда представляется результатом высшего гармонического развития, являющегося следствием хорошего воспитания и правильной предшествующей жизни, а также и унаследования хорошей инстинктивной природы, в свою очередь являющейся следствием хорошего воспитания и правильной жизни восходящих. Это гармоническое развитие есть лучший плод долгой культуры, не выпадающий на долю дурно обставленных классов общества, члены которых действуют почти исключительно под влиянием чувственных влечений и часто оказываются органически не способными противостоять соблазну зарождающихся желаний, влечений и порывов.

Удовлетворительное объяснение этого, несомненно, существующего различия в субъективной свободе нам, по-видимому, дает современное учение о специализации функций отдельных нервных центров или, иначе, учение о мозговых локализациях*(328).

Мозг - это скопление нервного вещества - не представляет собою, по современному учению, одного органа, а, напротив, соединение отдельных органов или центров, каждый из которых, по-видимому, имеет свою специальную функцию, причем относительное развитие этих центров соответствует, по-видимому, относительному развитию заведуемых ими органов. Некоторые из этих центров суть центры автоматической, рефлекторной деятельности, тогда как другие центры - высшего порядка, центры высших проявлений психической жизни, между которыми наблюдается некоторая иерархия, выражающаяся в задерживающем, подавляющем влиянии высших центров на низшие. Во время сна, во время различных патологических состояний, соединенных с ослаблением первых всегда повышается рефлекторная деятельность вторых. "Импульсы низшего порядка, - совершенно верно замечает Ribot, - выигрывают все то, что теряют импульсы высшего"*(329).

В числе центров, заведывающих явлениями психической жизни, существуют, с одной стороны, центры чувственных влечений*(330), а с другой - центр или центры, соответствующие, по-видимому, в своей деятельности высшей рассуждающей и направляющей способности, которая и оказывает задерживающее и подавляющее влияние на влечения, зарождающиеся из возбужденного состояния первых. Только существование таких центров и может объяснить указанную уже мною двойственность, звучащую в нашем языке и необходимо служащую выражением некоторой действительной двойственности в механизме нашей психической жизни. Существование таких центров, повидимому, подтверждается и опытами с гипнотизированными, при которых, вероятно, вследствие временного отпадения деятельности этих центров, несмотря на кажущуюся целесообразность действий экспериментируемого, он превращается в какого-то автомата, бесконтрольно управляемого извне привходящими воздействиями*(331). Достаточность силы этого высшего или высших центров задерживать, подавлять и направлять чувственные влечения*(332), являющиеся результатом возбуждения чувственных центров, повидимому, и есть то, что называют свободой воли. Эта субъективная свобода, если можно так выразиться, очевидно, зависит от двух моментов: от относительного развития и интенсивности действия в данное время этих высших направляющих центров, с одной стороны, и центров чувственных влечений - с другой. Если первые значительно развиты и действуют интенсивно, а вторые, напротив, развиты умеренно, то и психическая жизнь течет разумно и бывает чужда сильных чувственных потрясений, увлекающих человека по пути удовлетворения его чувственных влечений и пожеланий. Напротив, если первые развиты слабо или временно ослаблены, то вторые берут перевес и тогда высшее регулирование отпадает, а чувственные влечения увлекают человека по пути всяких излишеств и тогда он восклицает: "Я бы и хотел, но не могу: я не властен в себе".

Здесь я наметил лишь основной принцип механизма психической жизни. Действительность же представляет значительные разнообразия. Центры чувственных влечений различны и представляют, с одной стороны, значительные различия во взаимном соотносительном развитии и временных состояниях, а с другой - каждый из-за них представляет значительные различия в развитии соотносительно с высшими направляющими центрами. Поэтому комбинации здесь могут быть весьма разнообразны и ими-то и объясняются различия в облике нравственной личности человека.

Господство влияния высших рассудочных центров и сопутствующее ему ограничение силы чувственных влечений развиваются постепенно и являются последним и высшим продуктом общественной культуры, которая в свою очередь является результатом разумного воспитания и правильной предшествующей жизни не только отдельных единиц, составляющих общество, но и их восходящих. Человек, которому переданы усиленно развитыми те или другие чувственные центры, только при помощи данного ему тщательного и разумно направленного воспитания и правильной последующей жизни, может с усилием достигнуть достаточного господства над одолевающими его чувственными влечениями. В противном случае он всегда будет их игрушкою и без руля будет носиться по волнам моря житейского до своего конечного крушения. Здесь-то и выступает все великое значение организованного опыта восходящих. Удовлетворяя тем или другим влечениям и упражняя те или другие органы, они тем самым развивают их, а вместе с ними и заведывающие ими нервные центры, которые потому и получают большую склонность к функционированию. Этим и организуется жизненный опыт, и не только в действующем поколении, но и в поколениях нисходящих; у которых таким путем наследственная передача определяет физическую конституцию, обусловливающую особенности их инстинктивной природы.

Изложенное учение на первый взгляд может показаться материалистическим. На самом деле это далеко не так*(333).

Материализм, как учение о существовании только одного начала - материального, и идеализм, как учение о существовании двух раздельных начал - духа и материи, одинаково представляют собой два верования, которым, как таковым, не место в науке. На рубеже этих учений заканчивается предел научного знания и начинается область веры и гаданий. Мыслящий дух и мыслящая материя нам одинаково непонятны. "Каким образом они (органические процессы) превращаются в последнее (душевное состояние представления), - совершенно верно замечает проф. Гризингер - "загадка, вероятно, никогда не разрешимая, и мне кажется, что если бы даже к нам сошел теперь с неба ангел, чтоб объяснить это, то наш разум не был бы в состоянии даже и понять его"*(334). Обе гипотезы одинаково согласимы с известными нам фактами, а потому и выбор между ними есть дело личных убеждений, зависящих от множества неуловимых обстоятельств предшествующей жизни и столь же неуловимых индивидуальных особенностей. Но в какую бы сторону ни склонялся выбор, во всяком случае, необходимо признать, что обе гипотезы одинаково не подлежат проверке и, как таковые, не могут быть признаны научными. Наука не знает и не может знать сущности явлений, а потому и не может задаваться вопросом о сущности того, что называется явлениями духа и о сущности их связи с явлениями материи. В психической области мы констатируем лишь существование двух рядов явлений - явлений органических, с одной стороны, и явлении сознания - с другой, причем, как вполне верно замечает Спенсер, - остаемся совершенно неспособными видеть или даже вообразить себе, каким образом эти два ряда связаны между собой"*(335). Не имея возможности понять сущность связи между явлениями органическими и явлениями сознания, наука, однако, констатирует их сосуществование, их устойчивое соотношение, вследствие которого явления психические всегда сопровождаются или, правильнее, идут параллельно с явлениями органическими и притом с явлениями определенными. Нет органического явления, нет и психического; есть явление психическое, есть всегда и строго соответствующее ему явление органическое. Такое сосуществование двух рядов явлений наблюдается всегда и дело науки открыть и установить соответствие в каждом отдельном случае и выразить явления одного ряда - явления сознания, в строго соответствующих им явлениях другого ряда - явлениях органических, как более доступных объективному наблюдению и исследованию. "Поэтому, - как говорит Гризингер, - с научной точки зрения будет вполне правильно отложить совершенно в сторону эти возможные, но совершенно неизвестные посредствующие процессы, и ставить душевную деятельность в такое же единство с телом, и в особенности с мозгом, в каком вообще находится орган и его отправление, смотреть на представление и стремление точно так же, как на деятельность, специфическую энергию головного мозга, как провождение - есть отправление нервов, рефлекс - отправление спинного мозга и т. д., и рассматривать душу, прежде всего, как сумму всех состояний мозга"*(336). Но, рассматривая так при научных исследованиях явления сознания, мы тем самым вовсе не отожествляем оба ряда явлений, оставляя вопрос об их тожестве или различии открытым, а только изучаем явления одного ряда в явлениях другого, строго ему соответствующего.

После этого довольно значительного отступления вернемся снова к сочинению Despine.

От нормальной психологии Despine переходит к психологии аномалий и рассматривает в ней душевнобольных, с одной стороны, и преступников - с другой. Последние, по его мнению, вовсе не больные, хотя их дурные нравственные особенности обусловливаются особенностями организации их мозга. "Наблюдение, показывающее, что преступники часто имеют душевнобольных в числе своих восходящих, - говорит Despine, - доказывает несомненное родство, существующее между порочностями (infirmites) мозга, совместимыми с состоянием здоровья и образующими преступников, и патологическими состояниями этого органа, порождающими душевнобольных"*(337). Но в чем же проявляются эти порочности в организации мозга преступников? Преступники, как указывают многочисленные процессы, лишены нравственного чувства, отвечает Despine, и эта нравственная нечувствительность делает их нравственно несвободными, как бы нравственными идиотами и лишает их возможности противостоять их извращенным влечениям и склонностям и тем самым уничтожает их нравственную ответственность*(338). Такая особенность, как мы знаем уже, обусловливается особенностями их инстинктивной природы, а эти в свою очередь - особенностями их организации. Вследствие этого в них не говорит голос нравственного чувства, и они определяются к действию лишь своими наиболее сильными желаниями, которые у них часто бывают крайне порочны и легко наталкивают их на самые страшные преступления, совершаемые ими спокойно и бесстрастно, без последующих угрызений совести и раскаяния*(339).

Но не все, совершающие преступления принадлежат к числу людей, лишенных нравственного чувства. Таковы лишь тяжкие преступники, потому что тяжкие преступления внушают непобедимое отвращение всем, одаренным этим чувством, если последнее хотя временно не подавлено в них действием сильной страсти. Страсть может иногда на время заглушать его голос и наталкивать человека на тяжкое преступление. Но уже тотчас после его совершения нравственное чувство возвышает свой голос, и начинают раздаваться укоры совести и звучать раскаяние. Лица, совершающие тяжкие преступления при таких условиях, суть преступники по страсти. Кроме них есть и другие, у которых голос нравственного чувства не заглушается даже во время совершения преступлений. Это люди, совершающие нетяжкие преступления, совместимые с существованием нравственного чувства*(340).

Таковы основные категории преступников. Каковы же должны быть употребляемые против них меры, и каковы должны быть цели последних? Основная цель таких мер - ограждение общества от зла преступления. Каковы бы ни были аномалии преступников, общество имеет неоспоримое право предохранять себя от их дурных последствий*(341). Характер же самых мер должен быть настолько различен, насколько различны и самые категории преступников.

По отношению к лицам первой категории, всякие наказания, в собственном смысле, несправедливы и бесполезны. В приложении к ним они не более, как грубое отмщение, осуждаемое, как таковое, современною нравственностью цивилизованных народов. Преступления лиц этой категории обусловлены причинами, кроющимися в глубине их инстинктивной природы, в которой они не находят средств для борьбы с одолевающими их развращенными склонностями и желаниями и потому являются нравственно безответственными. Вековой опыт ясно доказывает, что угроза наказанием не действует предупреждающе на таких преступников, а сами наказания, в своем приложении, лишь увеличивают нравственные недостатки этих и без того крайне несовершенных существ*(342). Но если так, то, что же делать с ними и как оградить общество от дурных следствий их нравственных аномалий? Необходимо действовать на самые причины их преступности и изменять дурные особенности их инстинктивной природы. Необходимо путем разумного культивирования развивать существовавшие в них, хотя и в зародыше хорошие стороны и ослаблять дурные. Таким путем постепенного укрепления хороших инстинктивных способностей и ослабления, дурных возможно изменять и исправлять их дурные характеры. Не следует забывать, что и они то же люди и, как таковые, должны быть вспомоществуем в своем нравственном убожестве, как и другие обездоленные физически или интеллектуально (различные калеки, идиоты, сумасшедшие и пр.)*(343).

Для достижения цели нравственного исправления преступников этой категории, должны быть устроены особые пенитенциарии или азили. Сроки заключения в них не могут быть определяемы наперед; все должно зависеть от индивидуальности случая. Как невозможно определить наперед продолжительность лечения от какой-нибудь болезни, так точно невозможно определить наперед и продолжительность исправления тех или других порочностей. Можно сказать лишь, что в таких пенитенциариях не должно бесполезно удерживать тех, которые безопасно могут быть возвращены в общество, а также, что из них не следует выпускать и тех, которые не доказали своего серьезного исправления. В течение срока своего пребывания в пенитенциариях, заключенные не должны быть в тягость обществу и должны собственным трудом покрывать издержки своего существования; излишек же должен сохраняться до их выхода. Но если они не должны быть в тягость обществу, то в то же время они не должны служить и предметом эксплуатации, и средством наживы: их труд должен служить лишь им одним*(344).

Превосходство системы нравственного исправления доказано, напр., деятельностью меттрэйской колонии. Та же система, приложенная даже в ограниченных размерах к взрослым Felix'ом Despine в Савое и Obermayer'ом в Мюнхене, также дала превосходные результаты. Поэтому она и должна быть приложена в широких размерах к взрослым вообще*(345).

Нравственное перевоспитание в пенитенциариях не должно обосновываться только на дисциплине, работах и обучении, как это имеет место теперь. Все это - вспомогательные, но не главные средства изменения нравственной стороны человека. Для достижения последнего необходимо обратиться к изучению и культивированию инстинктивной природы в области чувств. Но так как нравственное чувство у преступников первой категории отсутствует или представляет лишь крайне слабые зародыши, то необходимо, по крайней мере, на первое время, обращать усилия на их другие хорошие чувства, а именно: на религиозное, если оно существует, на чувство семейной привязанности, самолюбия, самоуважения, на чувство личного достоинства и пр. Если же у заключенного отсутствуют почти все хорошие задатки инстинктивной природы, то необходимо обращаться к его разумному пониманию собственных материальных интересов и действовать вначале с этой стороны. При этом всегда следует поддерживать в нем ободряющее чувство надежды и прививать к нему убеждение, что он заключен не для причинения ему страданий, а для его исправления и для развития в нем привычек правильной и трудолюбивой жизни*(346).

Заключенные не должны сноситься между собой наедине, а, напротив, должны находиться в постоянном соприкосновении с людьми, посвятившими себя их исправлению. Для этого, по примеру колоний для малолетних, они должны быть распределены на группы, только менее многочисленные, с особым руководителем для каждой из них (в невшательском пенитенциарии, в котором заключенные делятся по мастерским на очень маленькие группы и работают совместно с надзирателями, причем им не воспрещаются громкие разговоры между собой, существует нечто подобное). Для возможности успеха необходимо тщательно выбрать и хорошо подготовить служебный персонал и познакомить его теоретически и практически с тем делом, которому он хочет посвятить свои силы. Без такого подготовленного и достаточно развитого персонала всякое дело, а это в особенности, успешно идти не может*(347).

Усилия заключенных, направленные к собственному перерождению, должны быть стимулируемы мягким и ободряющим обращением и различными наградами. Работы в пенитенциариях должны быть профессиональные и полезные для будущего заключенных. Молчание во время работ вовсе не составляет необходимости. Напротив, полезный разговор, происходящий при участии руководителя, и ободряющая песня, отвлекая ум от дурных мыслей, окажут благотворное влияние и сделают самый труд приятным. Время рекреаций также должно употребляться с пользою и оказывать воспитательное влияние на заключенных. Интересные чтения, музыка и другие подобные же занятия в особенности удобны для этой цели. Даже театр, как морализующее средство, мог бы оказать полезные услуги*(348). Вообще в деле нравственного исправления должно следовать примеру тех благоразумных родителей, которые, желая отвлечь беспорядочное воображение своих детей от дурного, вне времени работ, беспрестанно занимают их ум музыкой, рисованием и другими подобными занятиями. Впрочем, способы исправляющих воздействий, как и лечения болезней, не могут быть одинаковы и должны изменяться в зависимости от индивидуальности случая*(349).

Но как бы хороша ни была система, и как бы способны и подготовлены ни были исполнители, всегда, в виде исключения, хотя и не подрывающего общего правила, могут оказаться неисправимые. Такие лица должны быть навсегда удаляемы из общества. В пенитенциариях, раз влияние последних оказалось бессильно, им уже более не место и они должны быть переводимы в особые тюрьмы. Впрочем, и для них не исключается вполне возможность возврата в общество, раз только, вследствие ли не ожидавшегося прежде улучшения или просто вследствие влияния возраста, они перестают быть опасны для своих сограждан*(350).

Лица, совершающие преступления под влиянием страсти, а следовательно и в состоянии временной подавленности нравственного чувства, представляют другие особенности. Уже вскоре после совершения преступления в них просыпаются их добрые чувства, и начинает раздаваться грозный голос их совести, являющийся лучшим их судьей. Применение к таким лицам наказаний, только как наказаний, было бы и несправедливо, и бесполезно. Тем не менее, в случаях совершения ими тяжких преступлений, и они должны быть помещаемы в пенитенциарии, хотя и на очень короткие сроки (измеряемые месяцами). Цель такого заключения - удостовериться в искренности их раскаяния и дать урок и предостеречь людей, одаренных сильными страстями от совершения того же самого*(351).

Что же касается до лиц, не утративших нравственного чувства и совершающих нетяжкие преступления не под влиянием страсти, то применение к ним наказаний вполне справедливо и полезно. Оно справедливо потому, что совершители обладают нравственным чувством и потому являются нравственно ответственными за свои деяния, а полезно потому, что наказание может действовать на них устрашающе. Назначаемые же им наказания должны быть разнообразны и должны заимствовать свой характер от внутренней аналогии с совершенным преступлением*(352).

Таковы конечные выводы, к которым пришел Despine по отношению к преступности и средствам борьбы с ней*(353). Его сочинение, отличающееся тщательной научной обработкой и изобилующее хорошо проверенным фактическим материалом, наглядно подтверждающим его основные положения, обратило на себя большое внимание и дало толчок дальнейшим исследованиям.

Врач пертской тюрьмы, Thomson, задался мыслию собственным опытом проверить выводы Prosper'a Despine по отношению к преступникам. Результатом этого намерения и были его статьи "The Hereditary Nature of Crime" и "The psychology of criminals, - помещенные в 15 и 16 т. Jourual of Mental Science за 1870 и 1871 гг., в которых он пришел к выводам, сходным с выводами автора "Psychologie naturelle".

В первой из них он высказывает взгляд, что преступления, как доказывают таблицы количества душевных расстройств между преступниками, и душевные болезни находятся в тесной связи между собой*(354). Он говорит, что, на основании своего многолетнего опыта, он пришел к убеждению, что большая часть преступлений отличается наследственным характером и что существует особый преступный класс, представляющий свои физические и психические особенности, преступность которого неисправима и который, по своим физическим качествам, принадлежит к низшему человеческому типу*(355). К счастью, не все преступники принадлежат к этому классу, который вырабатывается в больших городах и является продуктом вырождения, превращающим его членов в полуцивилизованных дикарей, напоминающих, по своим особенностям, полчища какого-нибудь Аттилы или Гензериха. Члены этого преступного класса, презирая законы брака и правила единокровия, соединяются с подобными себе, и производят развращенное и преступное потомство, наследственно предрасположенное к преступлению. В подтверждение он приводит многие примеры наследственности преступления*(356).

Во второй своей статье - "The psychology of criminals, - Thomson развивает те же основные мысли, только более подробно и представляет более фактических данных для характеристики преступников, которых он рассматривает, как разновидность человеческой семьи, отличную от типа цивилизованных и социабельных людей*(357). Он указывает, что преступники, как и пауперы, отличаются крайней истощенностью нервной системы, низким уровнем духовного развития и недостатком жизненной энергии, являющимся следствием неблагоприятных жизненных условий. Причинами их преступности служат не только привычные пороки, лишения и наказания, но главным образом наследственность*(358). Дети порочных и преступных людей унаследуют склонность к усиленной деятельности некоторых низших способностей, тогда как высшие и направляющие способности и чувства у них не развиты. Согласно мнению Despine, Thomson полагает, что привычные преступники лишены нравственного чувства. Краткосрочные наказания по отношению к ним крайне вредны; лучшим же средством для искоренения преступного класса, по его мнению, было бы пожизненное заключение привычных преступников*(359).

В том же Journal of Mental Science за 1874 и 1875 г. появился труд другого тюремного врача д-ра Nicolson'a: "The Morbid Psychology of criminals, - посвященный изучению преступников.

Nicolson делит последних на две категории - на преступников случайных и преступников привычных*(360). Первые мало или ничем не отличаются от обыкновенных людей и представляются "сравнительно свободными от проявлений душевных расстройств"*(361). Вся история жизни вторых, напротив, осит на себе отпечаток преступления и говорит об упадке в них достоинств и преимуществ человеческой природы"*(362). Исходя из такого взгляда на преступников, Nicolson сосредотачивается на исследовании и описании особенностей привычных преступников, дающих довольно большое число слабоумных и душевнобольных*(363). Особенно подробно он останавливается на ложных идеях (delusions) заключенных, содержание которых указывает на распространенность между ними бреда преследования, на бывающих у них приступах ярости, буйства и экзальтации и на особенностях слабоумных преступников. Далее он дает следующую классификацию, вполне характеризующую его конечные выводы*(364):

I. Годные для тюремной дисциплины

Случайные преступники, по своим душевным особенностям не выделяющиеся из ряда обыкновенных людей.

Привычные или действительные преступники. По большей части умственно крайне мало одаренные, импульсивные и нравственно извращенные и загрубелые личности.

II. Не пригодные для тюремной дисциплины

Слабоумные преступники. Они представляют признаки болезненной душевной прочности или расстройства, хотя и не могут быть отнесены к собственно душевнобольным. Уменьшенная ответственность.

Душевнобольные и потому невменяемые преступники*(365).