Классики юридической психологии

VI. Новоитальянская школа уголовного права, Kraepelin, Le Bon, Lacassagne

Новое позитивное направление в науке уголовного права, вполне гармонирующее с направлением в ходе научного развития за последнее время вообще, нашло многих последователей в различных странах и ему, по верному замечанию проф. Puglia, предстоит блестящее будущее*(463). Вне Италии представители этого направления являются, однако, обособленными деятелями, связанными между собой лишь служением единой науке. Только в названной стране, благодаря плодотворной деятельности проф. Lombroso сумевшего сгруппировать около себя и основанного им журнала*(464) многих ученых и направить дружные усилия на разработку затронутых им вопросов, представители нового направления образовали из себя, в полном смысле слова, новую школу*(465), которая, признавая, что существующее учение о преступлении и наказании построено не на опытном основании, а на "выводах из недоказанных принципов, доставляемых абстрактными теориями, часто противоречивыми и неверными, - и задаваясь целью сделать из науки уголовного права науку положительную, вступила в борьбу со старой классической школой, представительницей метафизического направления*(466).

Хотя в среде сторонников нового направления, наряду с полным единством основных принципов, и существуют некоторые различия мнений по частным вопросам, но последние, как совершенно верно замечает Puglia, значительно менее, нежели те, которые разделяют сторонников старой школы. Это полное единство во всех основных взглядах и дает возможность изложить учение школы, как единое целое, не вдаваясь в подробный обзор отдельных сочинений, который в данном случае не имел бы значения. Нам важны не личные мнения того или другого автора, а те общепризнанные результаты, к которым пришло новое научное направление.

Отличительной чертой новой позитивной школы уголовного права, как уже видно из самого ее названия, является общее признание ее последователями необходимости раз навсегда покончить со старыми методами исследования и построения науки, которым они справедливо приписывают все зло. На место вывода из данных самонаблюдения и отвлеченных логических построений они считают нужным поставить наблюдение фактов действительности, заменяя преступника воображаемого преступником действительным, и подвергая последнего тщательному и всестороннему исследованию, как и всякий другой объект научного изучения. В этом сходятся все без исключения. "Не должно быть никакого замедления в применении к нравственным и социальным наукам вообще и к уголовному праву в частности, - говорит, напр., проф. Ferri, - того положительного метода, которому естественные науки обязаны своей необычайной силой и развитием"; "единственным прочным основанием, - продолжает он далее, - и единственной отправной точкой должно быть экспериментальное изучение фактов и вывод общих принципов из точных наблюдений"*(467). "Наступило время, - замечает проф. Puglia, - покинуть априорный метод в науке о преступлении и наказании и начать тщательное изучение человеческих действий, нарушающих общественный порядок, исследовать их причины, изучить законы, по которым они развиваются, и выбрать пригодные, предупредительные и репрессивные меры". "Всякий априорный принцип должен быть навсегда оставлен и всякая теория, не обоснованная на фактах, должна быть навсегда изгнана. Основные принципы науки должны отыскиваться при посредстве индукции, а не создаваться при посредстве воображения"*(468).

Если в предшествующий период своего развития наука уголовного права главным образом имела в виду борьбу со средневековой жестокостью наказаний, то в настоящее время она, по мнению ученых новоитальянской школы, задается не менее гуманною целью - целью борьбы с преступлением и изыскания средств возможного уменьшения числа последних*(469). К сожалению, идея борьбы, как я имел уже случай заметить выше, говоря о сочинении профессора Lombroso, и теория выделения из общества, в видах искусственного подбора, его отбросов, по моему мнению, слишком увлекает итальянских представителей позитивной школы и заставляет их в значительной мере упускать из виду некоторые другие, не менее важные стороны вопроса. Подобное увлечение идеей борьбы ясно проглядывает, напр., в словах Garofalo, который, касаясь habeas corpus и суда присяжных, замечает, что все, что удаляется от истинной цели уголовных законов - борьбы с преступлением, все, что подчиняет средства достижения этой цели соображениям другого порядка он рассматривает, как опасное уклонение*(470). Поэтому он настаивает на необходимости поражать некоторые категории преступников со всей строгостью и без всякого милосердия наказаниями на вечное время и тем совершать "искусственный подбор, - извергая навсегда из среды общества порочных и неисправимых*(471). Профессор Ferri приписывает такое же благодетельное влияние "искусственному подбору, - совершавшемуся при посредстве смертной казни и пр.*(472). Увлечение идеей борьбы объясняется, впрочем, особым положением Италии, в которой, благодаря предшествующим неблагоприятным условиям и развращению народа, число кровавых преступлений во много раз превышает число тех же преступлений в других странах*(473), и в которой могущественные преступные сообщества (коморра и мафия) и до сих пор не могут быть уничтожены. Но хотя все эти условия отчасти и объясняют увлечение идеей борьбы, тем не менее, они не делают его правильным. Закон борьбы за существование, конечно, развивает силы отдельных индивидуумов, но он не может вести их к тому высшему совершенствованию, которое достигается только при помощи другого закона - закона общественности, основывающегося на чувствах симпатии и благожелательности, тесно сплачивающих членов общества в одно единое целое и заставляющих их оказывать взаимную помощь друг другу и направлять дружные усилия на достижение общих целей. Этому-то закону общественности решительно и противоречат все учреждения, предназначенные совершать "искусственный подбор" путем пожизненного заключения. Как осуждается этим законом смертная казнь, так осуждаются им и подобные учреждения. Конечно, безусловно, нельзя отрицать, что в среде преступников могут встретиться отдельные личности (здесь я не говорю о душевно больных преступниках, в собственном смысле слова, для которых представители новой школы проектируют особые учреждения), не поддающиеся никаким исправительным воздействиям даже в пределах того minimum'a, о котором я говорил в предшествующей главе, но нужно думать, что, при правильном отношении к ним, такие личности будут редкими исключениями и не будут в состоянии наполнить специально устроенные для них учреждения для неисправимых. Понятие неисправимости слишком относительное. Я уже упоминал об одном заключенном ремесленнике, Karl'е Eller (см. 91 и 92 стр.), акты которого мне удалось видеть в тюрьме в Zwickau (к сожалению, я уже не застал его в тюрьме). Этот Karl Eller был 14-м ребенком (всех детей было 16) и рожден, вероятно, уже в сравнительно преклонном возрасте родителей (обстоятельство далеко не безразличное)*(474). По словам знавшего его Aufseher'a тюрьмы, и некоторые другие его братья также подвергались наказаниям. Сам он до 57летнего возраста успел побывать в тюрьмах, по меньшей мере, 22 раза (некоторые указания актов заставляют предполагать, что не все легкие наказания поименованы в них) и провел в них в сложности 18 лет, 4 месяца и 4 дня. В Zuchthaus'е он был 6 раз, в рабочем доме и тюрьме по 8 раз. Нередко одно пребывание отделялось от другого месяцем или двумя. В карательных учреждениях он всегда был исполнителен, вел себя хорошо и заслуживал доверие*(475). В молодости он 9 лет служил в военной службе, по выходе из которой постоянно подвергался наказаниям за кражи и нищенство. Из его актов видно, что на свободе он предавался пьянству и праздности. Его, по-видимому, отмечал один порок или недостаток организации, - малая жизненность и малая способность к настойчивому и упорному труду, а вследствие того - при всех данных условиях его жизни - и к борьбе за существование в узаконенных формах. На свободе этот, по-видимому, дряблый организм, при непомерных для него запросах жизни, вследствие вероятного органического влечения, принимался за искусственные возбудители, опускался и все снова, и снова впадал в преступления.

Но если несколько порочная, недостаточная организация Еller'а, находясь в неблагоприятных для нее условиях существования, приводила его к преступлению (поэтому, говоря о типе нормального общественного человека, я ,между прочим, и ставил его изменения в зависимость от изменений в условиях общественной жизни), то организации того же типа, но при иных окружающих условиях, могут давать существование не только терпимым, но и полезным личностям. Такой тип нам рисует, напр., г. Максимов. Это человек "дряблый с младенчества, болезненный в отрочестве от мякинной пищи, бессильный в работах тотчас же, как их потребуют от него. Он никуда не поспеет, ничего не доделает; много за то бит пинками и толчками заколочен". "Живет в родной семье, словно в пасынках, в родной деревне обзывается таким насмешливым прозвищем, какое только может быть хуже и обиднее всех. Нелюбимый, преследуемый, он делается угрюмым, замкнутым в себя. Всякие игры для него чужды: он при городских условиях мог бы сделаться самоубийцей". Но, при более благоприятных условиях жизни, он находит дело по себе, по своим силам и способностям, влагает в него всю свою душу, отдается ему всецело, беззаветно и под влиянием успеха вырастает в собственных глазах, понемногу проникается чувством собственного достоинства и из человека забитого, легко склонного к пьяному загулу с горя и соединенному с ним падению, а подчас и преступлениям, становится, в пределах своих сил и способностей, человеком сравнительно полезным для общества*(476). Это глубокое различие в судьбах двух личностей, по-видимому, одинакового типа организации, различие, обусловленное различиями во внешних условиях их существования, ясно показывает нам, что всегда необходима известная степень соответствия между этими последними и мерою и особенностями сил человека. Раз эта степень отсутствует - и человек не может двигаться правильно, легко сбивается с пути, запутывается, деградирует и тогда уже, и вследствие того легко впадает и в преступление. Но это падение не совсем безнадежное. Во власти и возможности общества - раз оно хорошо поймет и сознает пользу и необходимость этого - изменить отношения и создать условия, при которых становится, возможно, не только безвредное, но и сравнительно полезное существование даже людей слабых и малоодаренных и поднятие деградированных на сравнительно незначительную величину уголовного исправления, если можно так выразиться*(477). Лучшим средством было бы устранение индивидуальной изолированности и беспомощности и способствование образованию различных артелей и ассоциаций. Последние особенно можно и должно рекомендовать для тюремных выпущенников, как лучшее средство патроната и притом непременно в двух последовательных формах: 1) посредствующие, не вполне свободные и еще направляемые артели и ассоциации и 2) свободные и вполне самостоятельные*(478). Такие артели и ассоциации не только могли бы восполнять недостаточность индивидуальных сил своих членов, но и контролировать и направлять их деятельность (понятно, что это сделалось бы само собой). У нас в России развитие подобных форм, вследствие еще живучести форм прошлого, особенно удобно и сравнительно легко. В этом отношении могла бы оказать услугу и наша естественно сложившаяся тюремная артель, на которую иногда возлагают едва ли не слишком уже преувеличенные надежды, думая заменить ею разумное руководство развитого директора тюрьмы*(479).

К сожалению, в формах общественной жизни и в строе общественных отношений разумно направляющая мысль действует далеко еще не в надлежащей степени, и мне кажется, что большая часть общественных зол порождается едва ли не в большей мере недостаточностью правильного понимания со стороны громадного большинства членов общества действительных интересов, как отдельного лица, так и всего общества, нежели недостаточностью средств и абсолютным несовершенством природы многих людей (я говорю об инстинктивной природе). При современном развитии научных и технических знаний, сумма общего блага без труда могла бы быть, по меньшей мере, удесятерена, если бы на пути к этому не стояли препятствием указанная недостаточность правильного понимания и недостаточная степень приспособления к общественной жизни, порождаемая неудовлетворительностью современного воспитания, по отношению к которому д-р Howard совершенно справедливо высказывает столь резкое, но основательное осуждение, видя в существующих системах воспитания одну из главнейших причин всех общественных зол*(480).

Человек есть существо общественное, и общество представляется нашему уму фактом естественным и необходимым. Человек не существует изолировано, но только как член, как элемент общества*(481). Общество есть могущественная причина удивительного изменения и совершенствования человека. Только в его среде развивается у человека во всей полноте то нравственное чувство, которое существует лишь в рудиментарном состоянии у животных. Вне общества человек выродился бы как физически, так и нравственно, потому что он не нашел бы благоприятных условий для удовлетворения всех своих потребностей физических, нравственных и умственных*(482). В обществе же, как и во всем остальном мире, господствует борьба, под влиянием которой совершается развитие, эволюция и смена форм во вселенной. Это всеобщий космический закон, закон борьбы за существование, т. е. за сохранение и совершенствование. Человек ведет эту постоянную и разнообразную борьбу, вследствие внутреннего, неодолимого стремления к сохранению и улучшению, стремления, присущего его натуре, стремления органического. Высшая же форма ведущейся человеком борьбы за существование - это борьба за право*(483). Как жизнь отдельного человека, так и жизнь общества были бы невозможны без законов поведения. Поэтому законы поведения суть законы жизни, т. е. законы сохранения и развития. Критерий, которым должен руководствоваться человек - это понятие о полезном, понятие экспериментальное, сформировавшееся в зависимости от чувств наслаждения и страдания. С поступательным ходом умственного развития, к этому критерию превзошел другой высший критерий - понятие о соотношении средств с целями, которых человек намерен достигнуть для собственного блага или для блага других людей*(484).

Законы поведения регулируют деятельность человека и как существа индивидуального, и как существа общественного. Действуя под влиянием инстинкта самосохранения, человек, в своем стремлении к личному благу, сталкивается как с отдельными людьми, так и с целым обществом. Поэтому, для возможности блага общественного, необходимо принесение в жертву ему части благ личных, и необходим высший закон поведения, гласящий, что человек должен жертвовать своими личными благами в той мере, в какой это необходимо для блага общественного. Этот высший закон, налагающий ограничения на сферу деятельности человека, есть закон сосуществования индивидуумов или закон существования общественного*(485).

Законы поведения бывают или законы нравственные, или законы правовые, юридические. Выполнение первых предоставляется на волю человека, а к выполнению вторых он принуждается силою, потому что без их соблюдения невозможно существование общества. Объем и пределы той и другой области - области нравственности и области права, колеблются и изменяются в течение жизни общества, в зависимости от изменений в его развитии и в его взглядах на потребности и цели человеческого существования*(486).

Право - это цемент общества и на юридических законах покоится существование последнего. Право есть естественное следствие общественной жизни. Сожительство человека с другими людьми есть единственный источник его прав, а, следовательно, и обязанностей. Юридические законы не только регулируют и обуздывают деятельность отдельного лица, но также координируют и направляют силы всех членов общества и потому являются законами гармонии, законами жизни человечества. Они начинают господствовать в обществе с того момента, когда в человеческих агрегациях возникает общественная власть, которая и полагает пределы индивидуальным силам*(487).

Когда юридические законы нарушаются, тогда нарушается и равновесие между требованиями и обязательствами, нарушаются спокойствие и порядок в обществе, пробуждается ненависть, возникает братоубийственная борьба, отличающаяся характером дикости и заканчивающаяся принесением в жертву множества произволу немногих. Понятно, что при таких условиях становится невозможен дальнейший прогресс общества, а лишь его деградация и возврат к прежнему варварству. Поэтому борьба за право есть борьба за возможно счастливое сохранение, за возможно большее и быстрое физическое и нравственное совершенствование, за необходимое развитие наших сил и способностей, за наше существование и нашу жизнь. Она обязательна как для отдельного человека, так и для общественной власти. Только тот, кто не одарен нравственным чувством, кто не управляется инстинктом сохранения, может уклоняться от этой борьбы*(488).

Главные средства, которые может употреблять общественная власть для охранения права, суть предупреждение, принуждение и репрессия. Когда общественный порядок нарушается и гражданин выходит за пределы сферы деятельности, указанной ему законом, тогда реакция со стороны общественной власти является столь же естественной и необходимой, как и реакция отдельного индивидуума против внешних влияний, стремящихся нарушить его органические функции. Иногда эти нарушения правового порядка представляются столь важными, что одно вознаграждение и восстановление правомочий потерпевшего недостаточны для восстановления нарушенного порядка и для успокоения общества, справедливо опасающегося повторения того же самого. Тогда становятся необходимы более важные юридические меры, направленные на то, чтобы оградить общество от дальнейшего вреда со стороны нарушителя и со стороны других, - его возможных подражателей. Это и есть наказания, необходимость и цель которых, после всего сказанного, становятся понятны. Эта цель - возможно лучшими средствами оградить и защитить общество от зла преступления, которое, нарушая общественный порядок в самых его основах, тем самым посягает и на важнейшие условия существования и совершенствования общества. Но хотя общество и защищается от зла преступления при посредстве наказаний, тем не менее, последние не являются для него единственными средствами защиты*(489).

Для успешности борьбы с преступлением, преступления и преступники должны быть тщательно изучены, а для этого наука уголовного права должна быть обоснована на прочном фундаменте, каким для нее могут служить психофизиология, психиатрия, антропология и ближайшим образом вновь образовавшийся отдел последней - уголовная антропология. Этим, однако, все не заканчивается. Факторами преступлений являются факторы индивидуальные, естественные и социальные, а потому и наука уголовного права не может довольствоваться только указанными основами, но должна заимствовать и из других областей знания (юридические науки, политическая экономия, этика, социология, статистика и пр.*(490). Вследствие такого соотношения с различными науками, к изучению вопроса о преступнике и преступлении могут быть приложены все точные методы современного естествознания. Там, где невозможно приложение экспериментального метода, на помощь является метод наблюдения, двумя главными средствами которого, в приложении к изучению нравственных и социальных явлений, представляется статистика и история*(491).

Такая постановка вопроса о преступлении и преступнике, понятно, требует, чтобы и деятели уголовного права получали особую подготовку. Их научное образование должно отличаться от образования цивилистов. Для криминалиста нужно не римское право, а уголовная антропология, тюрьмоведение, статистика и проч. Чистые юристы, вследствие укоренившейся привычки, слишком склонны к отвлечению от действительного человека и к оперированию над отвлеченными формулами*(492).

Но не одни репрессивные меры служат, как только что замечено выше, для борьбы с преступлением. Наряду с ними, в руках общественной власти есть средства предупреждения, в широком смысле этого слова. Эти средства находятся в самой тесной связи со средствами репрессии и стремятся к одной a ними цели - охранению правового порядка и улучшению условий жизни человечества. Задача предупредительной деятельности - влиять на посредствующие причины преступлений. Она предназначена устранять одни из них, нейтрализовать влияние других и смягчать действие третьих. Задача репрессивной деятельности - путем специальных средств, воздействовать на непосредственные причины преступлений, - на преступников. Она должна или устранять, или изменять их*(493).

Еще некоторые древние мыслители считали политической мудростью воздействовать на сами причины преступлений, без чего невозможно уменьшение числа последних. К несчастию, законодатели, увлекаемые чувством раздражения по отношению к преступникам, не следовали этому мудрому правилу и полагали, что преступления должны уменьшаться в прямом отношении с увеличением строгости наказаний. Однако опыт постоянно показывал и показывает всю несостоятельность последнего соображения. Внимательное изучение преступлений констатирует нам, что они обусловливаются причинами трех порядков: 1) антропологическими или индивидуальными (возраст, пол, темперамент и пр.); 2) физическими или естественными (климат, плодородие и особенности почвы, температура и проч.) и 3) социальными (возрастание населения, эмиграция, обычаи, семейный строй, земледельческое и ремесленное производство и проч.). Раз эти причины даны - остаются без изменения и вызываемые ими преступления. Последние порождаются, увеличиваются в числе и уничтожаются не вследствие действия наказаний, а под влиянием других, более могущественных причин. Наказания, как показывает опыт, слишком слабы в борьбе с преступлением, когда в общественной среде существуют опасные зародыши*(494).

Эту мысль о слабом влиянии наказаний, при наличности причин преступлений, профес. Ferri доказывает и иллюстрирует как историческими примерами, так и данными прекрасно разработанной французской статистики с 1825 г. В средние века, напр., репрессия была груба и жестока, но таковы же были и преступления, и общество безвыходно вращалось в этом заколдованном круге. Средневековая Европа думала сломить преследованиями, в форме наказаний, религиозную реформацию, но на самом деле достигла совершенно противного. Магия, с величайшей жестокостью преследовавшаяся Валентинианом и Валентом, постоянно практиковалась и находила последователей. Она возобновилась в средние века и все мучения, изобретавшиеся законодателями и судьями, оказались бессильны в борьбе с ней. Дуэль, не уступавшая перед смертной казнью и пытками и не страшившаяся драконовских эдиктов Карла IX, Генриха IV, Людовиков XIII и ХIV, почти исчезла в современной Европе, благодаря лишь влиянию изменившегося общественного мнения. То же нужно сказать и о преступлении богохульства, жестоко, напр., преследовавшегося во Франции со времен Людовика IX до времен Людовика XV и пр. Напротив, экономические изменения, вследствие которых движимая собственность получила перевес над недвижимой, и помимо воли законодателя, оказали решительное влияние на изменения в преступлениях. Каждый возраст, каждый пол, каждое гражданское положение, профессия, социальный класс и проч. отличаются своей собственной, специальной преступностью, которая определяется особенностями физиологических, психологических и социальных условий, стоящих вне воли законодателя. Внимательно рассматривая французские статистические таблицы судившихся преступлений и проступков, невольно приходишь к мысли, что все происшедшие значительные изменения в преступности, более, нежели утроившейся в полстолетия, зависели не от изменений в уголовном законодательстве, а от других причин. Так, напр., смягчение наказаний законом 1832 г., после которого изменения в преступлениях продолжали попрежнему идти своим чередом, невольно заставляет думать, что различия в количественной стороне репрессии по большей части индифферентны для изменений в преступности страны. Красноречивый пример бессилия уголовного законодательства задержать волну преступности представляет постоянно возрастающее количество преступлений против стыдливости и добрых нравов. Даже министр Abbatucci должен был созываться, что усиленная строгость присяжных, по отношению к этим преступлениям, оказалась бессильна и они, в течение 25 лет, увеличились в печальных размерах. Несмотря на такое признание, в 1851, 1859 и 1865 гг. снова повторяются рассуждения о необходимости строжайших наказаний, а в 1876 г., вследствие постоянно продолжающегося возрастания преступлений против нравственности, Dufaure снова заявляет, что "одна только твердая и энергическая репрессия может реагировать против печального распространения преступлений против нравственности"*(495).

Подобные примеры, по-видимому, ясно показывают нам, что изменения уголовного кодекса имеют меньшее общественное значение не только сравнительно с изменениями уголовного процесса, но даже судебной полиции и тюремной администрации*(496). "Человек всегда равен самому себе и, конечно, нет параграфа закона, более или менее строгого, который бы мог изменять естественные склонности". Напротив, изменения в физической и социальной среде, как показывают статистические таблицы, всегда сопровождаются изменениями в преступности. Уровень последней определяется из года в год различными условиями окружающей физической и социальной среды, наследственными влечениями и случайными импульсами по закону, который, выражаясь химическим языком, можно назвать законом "уголовного насыщения" (saturazione criminosa). Поэтому становится понятна необходимость действовать на самые причины преступлений, с изменением которых изменяется и предел насыщения.

Как в экономической области, при недостатке того или другого необходимого продукта, прибегают к продуктам, могущим заменить недостающий, точно так и в области юридической, вследствие недостаточности, как показывает опыт, ограждающего влияния наказаний, необходимо прибегнуть для защиты общества к их заместителям (sostitutivi penali), при помощи которых только и может быть достигнуто значительное понижение уровня преступности*(497). К числу таких заместителей относятся: свободный обмен, препятствующий ненормальному повышению цен, свобода эмиграции; налоговая система, соответствующая действительным доходам плательщиков; публичные работы для бедных во время голода; высокая такса на фабрикацию и продажу алкоголя; поощрение продажи чая и кофе; увеличение гражданской ответственности кабатчиков; рабочие и народные банки; кооперативные и взаимно вспомогательные общества; сберегательные кассы на старость; инвалидные дома для рабочих; национальное и действительно либеральное правление; свобода мнений; уважение к правам личности и общества; запрещение ношения оружия; признание незаконнорожденных и дозволение отыскивать незаконного отца, как средства против конкубината; надзор за мастерскими оружия; законное установление судов чести; допущение разводов; запрещение браков некоторым лицам, которые могут передавать пагубное органическое наследие своему потомству, стеснение посещений уголовных судов публикою; упорядочение проституции; воспитание детей бедных в школах и земледельческих колониях, которые бы давали им не одну только грамотность, а правильное воспитание; улучшение положения школьных учителей; стеснение права апелляций и кассаций по маловажным поводам; тюремная реформа, которая сделала бы из тюрьмы место наказания, а не удобного пребывания, и заставила бы заключенных собственным трудом оплачивать все издержки их содержания и пр.*(498)

Но хотя наказания и не оказывают того влияния, которое им приписывается общераспространенным мнением, тем не менее, было бы весьма ошибочно заключать из этого об их абсолютной бесполезности, как это делает Girardin (Du droit de punir) и отчасти Вырубов*(499). Наказание все-таки есть одно из средств, хотя и довольно ограниченное в своем действии, для борьбы с преступлением. Поэтому науке уголовного права предстоит важная задача, основываясь на тщательном психологическом исследовании, отыскать и изучить действительные средства борьбы с преступлением, которые ограждали бы общество от действий, посягающих на его существование и делали бы преступников безвредными*(500).

Старая классическая школа уголовного права основывала и основывает приложимость карательных средств на понятии свободы воли человека и нравственного вменения. Между тем такой свободы, в смысле неопределяемости воли ее предшествующими, не существует*(501). Закону причинности одинаково подчинены и течение мыслей, и процессы чувств и вообще все психические проявления человека. Поэтому и его действия, определяемые психическими моментами, как и все остальные явления во вселенной находятся в строгой зависимости от того же закона, и здесь нет места для посредствующих теорий, потому что здесь все регулируется необходимостью. Только частая неуловимость посредствующих звеньев между воздействием и конечным эффектом - действием человека, поддерживает понятие о "самопроизвольности"*(502). То, что мы называем мотивами, суть те же причины и, как таковые, с необходимостью производят свойственные им эффекты. Из этого следует, что и в этой области если даются одинаковые условия, то всегда получаются и одинаковые эффекты, а если изменяются условия, то соответственно изменяются и эффекты. И так всегда и во всех случаях. Современное состояние научных данных дает нам право утверждать, что и действия человека всегда неизбежно суть следствия определенных причин, часто неизвестных, но всегда существующих. Наше внутреннее свидетельство, что мы можем сделать то, что мы хотим, ничего не говорит против этого. Оно утверждает только: 1) что мы можем сделать - это деятельность и 2) что мы хотим сделать - это воля, но не свобода воли*(503).

Если же не существует свободы воли, то понятно, что и о нравственной ответственности, абсолютной или относительной, в том смысле этого слова, который ему придается метафизиками, не может быть и речи. Понятие о нравственной ответственности, как показывает практика наших дней, приводит к самым печальным последствиям. С одной стороны, признают свободу воли и вытекающую из нее нравственную ответственность, а с другой - признают и некоторые выводы антропологии и, вследствие того, освобождают самых опасных преступников*(504).

Общество имеет одно лишь право и одну обязанность - защищать себя. В одном случае общественная реакция называется заключением в маникомио (заведение для душевнобольных), в другом - заключением в тюрьму, в третьем - наложением штрафа, в четвертом - вознаграждением за вред, в пятом - санкцией общественного мнения и т. д. Но как бы ни называлась эта реакция, всегда она в большей или меньшей мере поражает человека, сознательно или нет совершившего действие и испытывающего его естественные и общественные следствия. Существует одна лишь ответственность - ответственность общественная. Эта последняя существует во всех случаях, как в сфере уголовной, так и в сфере гражданской и этической. Человек во всех случаях является ответственным перед обществом и притом за каждое свое действие. Если последнее хорошо, то и реакция общества хороша и полезна для деятеля, в противном же случае она вредна для него. По каким основаниям человеку засчитывается все, совершенное им хорошее, и он получает за него похвалы и награды, по таким же точно основаниям ему засчитывается и все, совершенное им дурное, и он расплачивается за него. Конечно, не вина преступника, что он родился злым, но не вина и общества, что оно заботится о собственном сохранении и безопасности. Репрессия - это естественная функция общественного организма, и такой взгляд на нее представляет собой дальнейшую фазу научного эволюционизма*(505).

Ответственность преступника измеряется его устрашительностью (timibilita) или опасностью. Степень последней определяется при помощи индивидуального психофизического изучения преступника, его предшествующей жизни, вероятных условий, определивших его к преступлению, характера двигательной страсти, способа совершения и вообще всех обстоятельств, предшествовавших, сопутствовавших и следовавших за совершением преступления. Это изучение и показывает, к какой категории преступников принадлежит данный индивидуум, а, следовательно, и какова его опасность. Здесь особенно резко выступает различие между учением старой классической школы и новой позитивной. Первая, во всем склонная к абсолютизму, придает сопутствующим условиям раз навсегда определенное значение, тогда как вторая, вполне признавая значение этих обстоятельств для определения степени опасности преступника, не придает каждому из них раз навсегда определенного значения, а настаивает на необходимости индивидуальной оценки. По воззрению новой школы - как это можно предвидеть и наперед - эмоции и страсти, как таковые, не могут уничтожать общественной ответственности совершителя. Они, наравне с другими условиями, могут лишь способствовать определению особенностей действовавшего. Если окажется, что последний принадлежит к числу душевнобольных или неисправимых (упорный рецидивист), то, понятно, что он представляется в высшей степени опасным, а потому и требует удаления из общества, будь импульс, натолкнувший его на преступление, одолим или нет. Напротив, если действовавший под влиянием страсти окажется совсем не опасен (что может иметь место в редких случаях), то и наказание не должно иметь места. Можно сказать вообще, что тот, кто совершает преступление по причинам, которые, вероятно, не повторятся более, менее опасен, нежели тот, кто совершает то же действие под влиянием причин постоянно действующих или легко повторяющихся. Поэтому понятно, что с точки зрения новой школы не может быть и речи об условиях, уничтожающих вменяемость в том смысле, как их понимают представители классической школы. Конечно, и новая школа вполне признает, что эти условия, как и многие другие, всегда необходимо иметь в виду, но не потому, чтобы они могли уничтожать общественную ответственность преступника, а потому что они могут изменять ее, иначе говоря, могут изменять те средства защиты, которые будут применены обществом по отношению к данному индивидууму, по поводу данного преступления*(506).

Таковы условия общественной ответственности. Теперь посмотрим, каковы группы или классы преступного люда, подлежащего ей.

Каждый человек, как и другие существа, живет в определенной физической и общественной среде, которая и оказывает на него то или иное влияние. Упражняя в различной мере его различные способности, она тем самым вырабатывает в нем те или другие психофизические особенности, которые и определяют характер его физической и нравственной личности, а этот последний, в свою очередь, определяет его отношения к окружающим. Ближе присматриваясь к общественной среде, мы замечаем в ней различные слои, отличающиеся и определенными особенностями. Верхний слой, представляющий собой продукт высшей культуры, обладает и высшим нравственным развитием. Для этого слоя уголовный закон почти не нужен, потому что он носит закон в самом себе. Напротив, низший слой, состоящий из личностей, лишенных всякого образования и воспитания и унаследовавший от предков и передающий своим потомкам анормальные организации, представляет атавистический возврат к диким расам. Из этого слоя преимущественно и выходят прирожденные и привычные преступники. Наконец третий, промежуточный слой, во всех отношениях представляет собой средину. Принадлежащие к нему лица не представляют собой ни счастливые, ни несчастные организации. Они колеблются между пороком и добродетелью и определяются к преступлению в зависимости или от каких-либо случайных личных условий, или от таких же условий социальных. Двумя последними общественными слоями почти исключительно и поставляются преступники*(507).

Старая классическая школа уголовного права и уголовный закон смешивали и смешивают всех преступников (если не принимать во внимание их разделения по различию совершаемых ими преступлений) в одну общую массу. Напротив, новая школа - и в этом, по мнению ее представителей, одна из ее главнейших заслуг - подразделила всех преступников, соответственно их особенностям, на категории. К первой она отнесла преступников сумасшедших и полусумасшедших (semipazzi) или матоидов (mattoidi). Последние представляют собой промежуточную ступень между душевнобольными и здоровыми. Они то обыкновенно и совершают наиболее ужасные кровавые преступления, и притом с поразительным хладнокровием, обусловленным порочностью их организации. Ко второй категории итальянская школа относит преступников прирожденных (delinquenti uati) или неисправимых (incorreggibili). Это почти дикари. Грубые, лишенные идей нравственности и потому чуждые раскаянию, они не отличают убийства и воровства от честного промысла. Их чувства и взгляды, по отношению к преступлению и наказанию, резко отличаются от тех, которые в них предполагаются законодателем и криминалистами*(508). К третьей категории относятся преступники привычные. Они хотя и не отличаются указываемыми антропологией признаками, но обыкновенно еще в детстве начинают свою преступную карьеру, продолжают ее в течение жизни и, вследствие того, приобретают хроническую привычку к преступлению. Тюрьма портит их, пьянство обыкновенно отупляет их, а общество их забрасывает.

Эти три категории, относящиеся, по мнению профессора Ferri, к области уголовной антропологии, составляют приблизительно 40 % всех преступников. Остальные 60 % выпадают на долю преступников случайных, из среды которых надо выделить особую категорию преступников - преступников, совершивших преступление под влиянием страсти. Эти последние представляют некоторые особенности, легко отличающие их от всех остальных*(509).

Это распределение преступников на категории составляет заслугу новой школы и шаг вперед в науке уголовного права. Оно кладет в основу не преступление, а преступность человека или ту особенность психофизической организации последнего, которая, при известных условиях, приводит его в столкновение с законом. К сожалению, классификация, принятая итальянской школой, едва ли может быть названа вполне удачной.

Общая особенность, отмечающая всех преступников, может быть лишь с некоторыми крайне редкими исключениями, выпадающими на долю случайных преступников, в тесном смысле этого слова - существование у них тех или иных дефективностей, тех или иных недостатков психофизической организации, которые по различным личностям, конечно, представляются крайне различными, но всегда обусловливают их неприспособленность или, иначе, несоответствие с требованиями общественной жизни*(510). С одной стороны, эти дефекты различаются по степени их устойчивости: у одних они унаследованы и выработаны в течение жизни восходящих, у других же они благоприобретены в более или менее близкий к совершению преступления период их жизни и притом большим или меньшим количеством упражнений. С другой стороны, у различных личностей эти порочности психофизической организации представляются более или менее резко выраженными или, иначе говоря, различными количественно. В случаях маловажных преступлений, и недостатки или порочности, их вызвавшие, также могут быть весьма незначительны. В сфере преступления, как и везде в природе, нет ничего строго ограниченного и обособленного. Явления и здесь представляют постепенные и неуловимые переходы, незаметно сливающие их со сферами других явлений. Такова уже особенность всех явлений во вселенной. Вообще можно сказать лишь одно, что чем важнее преступление, чем более оно осуждается общественной совестью той среды, в которой жил и развивался преступник, тем важнее в большинстве случаев и порочность психофизической организации, его вызвавшая. Мало того, даже указанная общая особенность - порочность психофизической организации, как я уже заметил выше, свойственна не одним только преступникам. Если можно утверждать, что всякий преступник, за весьма может быть малыми исключениями чисто случайных преступников, которых поэтому едва ли и можно называть преступниками, представляет собой в большей или меньшей степени порочную психофизическую организацию, то нельзя утверждать наоборот, что всякий человек с такой организацией есть в то же время и преступник. Поэтому понятно, что такая слишком общая особенность, как порочность психофизической организации, недостаточна для характеристики и необходимо различение разновидностей преступников, иначе говоря, необходима их классификация, которая указывала бы на ближайшие, в психофизической организации преступника кроющиеся причины его преступности. Ознакомившись с последними, можно уже перейти и к предрасполагающим причинам как более близким, наталкивающим дефективные натуры на совершение преступлений, так и к более отдаленным, вырабатывающим самые недостатки или пороки организации. Но понятно, что такая классификация должна быть построена на естественных признаках, однородных с общим признаком, иначе говоря, на особенностях психофизической организации. При этом перед нами выступали бы истощенные, вялые и инертные натуры, с истощенным тоном чувств и с развитыми потребностями только растительной жизни, натуры половые и другие дурно уравновешенные натуры с усиленно и непропорционально развитыми теми или иными определенными чувственными влечениями, зарождающимися в той или другой органической системе. Основы такой классификации отчасти уже намечены мною (см. ст. 148 и сл.). В ходе дальнейшего изложения я попытаюсь развить ее и в деталях.

Между тем, итальянская школа берет для классификации разнородные признаки. Для первой категории таким признаком она избирает душевную болезнь, а для остальных, по-видимому, большую или меньшую степень устойчивости преступности, причем в каждой отдельной категории она соединяет самые разнообразные психофизические типы. Впрочем, на первый взгляд может казаться, что такая классификация имеет большое значение для определения характера средств борьбы с преступлением, по отдельным категориям преступного люда. Однако, на самом деле и это, повидимому, не так. Характер средств должен определяться главным образом особенностями преступности или, иначе говоря, ее качественной стороной. Кроме того, указанная классификация не определяет достаточно точно даже и устойчивость преступности или степень исправимости. Термины: прирожденные, неисправимые преступники, по моему мнению, крайне неудачны. Они только ставят предубеждающие ярлыки, а первые из них, своим значением, даже говорит нам, что некоторые люди уже рождаются роковыми преступниками. Опыт, конечно, не позволяет сомневаться, что человек может унаследовать от своих восходящих такие особенности психофизической организации, которые предрасполагают его к преступлениям и, при известных условиях, а главное при отсутствии или недостаточности разумного воспитания, могут стать и ближайшими причинами преступления. Но сделаются ли они таковыми или нет, это будет зависеть от окружающей обстановки, от всех жизненных условий вообще и от характера воспитания в частности. Если антропология и указывает, что причисляемые к этой категории преступники представляют некоторые органические особенности, констатируемые наружным осмотром, то она в то же время не указывает какой-либо необходимой связи между этими особенностями и совершением преступлений, при всякой системе воспитания и перевоспитания и при всяких жизненных положениях.

Но каковы бы ни были особенности различных категорий преступников, и каковы бы ни были причины их преступлений, общество не может, как уже замечено выше, оставаться беззащитным и не может не ограждать себя от зла преступления, которое, - посягая на юридический порядок - основной фундамент общества, - тем самым посягает и на его благополучие, на его развитие и даже на самое его существование. Поэтому оно с необходимостью, вследствие естественной реакции, наблюдаемой повсюду в животном царстве, должно прибегать к средствам ограждения и защиты*(511). При этом оно не должно руководиться стремлением к отмщению на виновном своей обиды, ни к искуплению им его прегрешения, ни к осуществлению воздающей справедливости. При выборе средств, оно не должно полагать его юридической основой и идеи исправления, часто недостижимого, или идеи восстановления абстрактного юридического порядка. Оно должно рассматривать преступление, как следствие индивидуальной анормальности и как симптом патологического состояния общества, которое необходимо требует удаления элементов заразы и оздоровления среды, в которой развиваются ее зародыши*(512).

Существующая в настоящее время система карательных средств не достигает своей цели и не редко даже наталкивает раз начавшего на новые преступления и тем приносит вред обществу*(513). Поэтому система действительных средств ограждения должна быть организована иначе. Эти средства распадаются на 4 категории: 1) средства предупреждения непосредственного и посредственного (sostitutivi penali); 2) средства гражданского вознаграждения за причиненный вред, которые новая школа, в противоположность старой, резко не выделяет из ряда всех остальных; 3) средства репрессивные (тюремное заключение, заключение в земледельческой колонии для малолетних и взрослых, арест и пр.) или временные наказания, не рассчитанные на удаление преступника из общества; 4) средства выделения, рассчитанные на то, чтобы сделать невозможным повторение и навсегда удалить из общественного организма не - ассимилируемые элементы, которые иначе были бы постоянной угрозой для него*(514).

Различие и выбор средств должны обусловливаться не преступлением, а особенностями преступника, определяемыми принадлежностью его к той или другой категории преступного люда. Для преступников сумасшедших и полусумасшедших должно быть назначаемо заключение в manicomio criminale (заведение для душевнобольных преступников) на неопределенное время, с возможностью выхода лишь в редких случаях действительного минования опасности*(515). Для преступников прирожденных и рецидивистов, после определенного числа повторений, признанных привычными или неисправимыми, должно быть назначаемо заключение в особые заведения для неисправимых, которое, по мнению некоторых авторов, должно быть пожизненным, а по мнению других - бессрочным*(516).

Столь же различны мнения авторов и по вопросу о применимости смертной казни. Проф. Ferri хотя и считает ее правомерной, но в то же время полагает, что, вследствие невозможности ее применения хотя сколько-нибудь в широких размерах, она представляется излишней в спокойное время. Напротив, по мнению Garofalo, она безусловно необходима и в обыкновенное время для некоторых личностей*(517).

По отношению к преступникам случайным, итальянская школа рекомендует различные и теперь практикуемые средства. Она особенно указывает на денежное вознаграждение за причиняемый вред, уплачиваемое из имущества или из заработка, которое, по ее мнению, с большим удобством и пользою могло бы служить одним из заместителей многих краткосрочных лишений свободы. Сверх того для преступников этой категории она рекомендует тюремное заключение, но с тем, чтобы тюрьма была действительным наказанием, а не местом удобного пребывания для праздных и ленивых и чтобы заключенные собственным трудом покрывали все издержки своего содержания; срочное заключение в земледельческие колонии, исправительные и рабочие дома, арест и пр.

Для преступников, действовавших под влиянием страсти и потому или вовсе не опасных, или мало опасных, итальянская школа в некоторых случаях допускает полную безнаказанность, а в других рекомендует те же наказания, варьируемые в зависимости от индивидуальности случая*(518).

Все указанные меры должны иметь в виду или удаление преступника из общества, или устрашение как его, так и других, а если возможно, то и его исправление. Последнее, однако, не может быть основною ближайшею целью наказания. Для исправления необходимо воспитание. Последнее слагается из воспитания физического, умственного и нравственного. Нам известны правила первого, менее известны правила второго, и почти неизвестны правила последнего. Нравственная сторона обусловливается всеми особенностями организации, а в том числе и особенностями внутренних систем, об условиях воспитания которых мы ничего не знаем*(519).

Задача уголовного суда, по мнению италианской школы, должна бы состоять в том, чтобы, на основании тщательного и всестороннего исследования, определить, к какой категории преступного люда принадлежит данный индивидуум, а затем назначить и соответствующие меры, считаемые наукой наиболее пригодными для лиц этой категории*(520).

Такова система мер, рекомендуемая итальянской школой для борьбы с преступлением. Ставя выбор средств в зависимость от категории, к которой принадлежит преступник, она тем самым, как я уже заметил выше, несомненно, делает шаг вперед и приурочивает их определение не к преступлению, а к преступности человека. К сожалению, сделанный шаг не вполне достаточен. Предметом карательной деятельности итальянская школа делает не особенности преступности, как бы следовало, а степень ее устойчивости. Но даже и при этом с ее стороны было бы более последовательно стать на точку зрения теории исправления и вполне отказаться от наперед определенных наказаний, имевших прежде свой raison d'etre в основательном отчасти недоверии законодателя к судьям и другим исполнительным органам, часто не стоявшим, по их умственно-нравственному развитию, на высоте их призвания. К сожалению, и в этом вопросе итальянская школа увлеклась исключительно идеей борьбы и потребностью защиты и приняла за отправную точку свои категории, построенные, как я уже заметил выше, на несущественных признаках и настолько же несоответствующих действительным различиям в преступности, насколько не соответствует, напр., деление на легко излечимых, трудно излечимых и вовсе неизлечимых больных различиям в самых болезнях.

Таково в существенных чертах учение итальянской школы уголовного права. Я старался возможно беспристрастно изложить его со всеми его достоинствами и недостатками. Конечно, по отдельным авторам и у одного и того же автора встречаются некоторые разногласия и противоречия. Но иначе и быть не может. Изложенное учение не представляет собой чего-либо вполне законченного и неподвижного. Как и всякое научное учение, оно, по мере движения вперед самого изучения явлений, растет и развивается. Итальянская школа уголовного права считает еще слишком мало времени со дня своего возникновения. Она получила притом в наследие целую систему не проверенных и не путем опыта выработанных понятий. Скоро отрешиться вполне от всех невыгод такого наследия слишком затруднительно. Но новая школа твердо идет вперед, руководимая убеждением, что основой всех научных теорий должны служить не априорные произвольные построения, а опыт и наблюдение явлений действительности и их тщательное изучение. Можно быть уверенным, что при таком надежном руководителе итальянская школа не собьется с верного пути и постепенно подойдет к действительно научному решению вопроса о преступности. Следя в хронологическом порядке за произведениями представителей новой школы, легко заметить, как, даже в сравнительно очень короткий период времени ее существования, от ее учения, под влиянием животворного духа опытного изучения явлений действительности, все более и более отпадают обветшалые придатки*(521).

Главная заслуга итальянской школы, по моему мнению, состоит в том, что она отказалась от "априорного изучения преступления, как юридической отвлеченной сущности"*(522) и приложила к изучению своей области опытные методы и тем ввела уголовное право в круг других опытно-наблюдательных наук, которые "все имеют тождественную натуру и тождественную цель: изучение природы и раскрытие ее законов на благо человечества"*(523). Вместе с тем, руководствуясь опытным изучением фактов действительности, она решилась подвергнуть тщательной научной проверке все существовавшее учение уголовного права в самых его основах. Конечно, при этом она делала и делает некоторые промахи и многое ей еще остается сделать. Но иначе, повторяю опять, и быть не может. Наука, как и ее носитель - человек, живет, растет и развивается. Нужно заботиться лишь о том, чтобы наука шла правильным путем, и чтобы ее выводы допускали возможность опытной проверки. При таких условиях, нечего бояться научных увлечений, которые оживляют исследование, а сами быстро разбиваются о свидетельство фактов. Опасны для истинного знания не выводы опытного изучения, а блестящие априорные построения, которыми нас в таком изобилии снабжала и снабжает старая классическая школа уголовного права.

Кроме того, итальянская школа верно и ясно определила и основную цель карательной деятельности: ограждение общества от зла преступления, при помощи средств, основанных на изучении особенностей преступника. Такое определение имеет весьма важное значение, потому что, отбрасывая все туманности, оно тем самым значительно способствует правильности дальнейших исследований в области уголовного права. Трудно и даже невозможно говорить о целесообразном характере и особенностях организации мер против преступника, пока ясно и верно не определена цель последних.

Новое направление, кроме Италии, нашло себе видных представителей и в других странах. Одним из выдающихся деятелей этого направления в Германии является известный психиатр д-р Kraepelin, приглашенный в настоящее время редижировать антропологический отдел в журнале Liszt'a. Исходя от мысли о необходимости изучить явления преступности с естественнонаучной точки зрения и применить к мерам против преступников те же основные принципы, которые руководят и мерами против душевнобольных*(524), д-р Kraepelin посвятил в 1880 г. вопросу о преступности уже цитированную мною прекрасную монографию - "Die Abschaftung des Strafmasses"*(525).

Постоянно близко сталкиваясь с явлениями психофизической деградации человека и тщательно изучая их и их причины, д-р Kraepelin избежал некоторых из тех промахов, которые сделаны итальянскими авторами. Он не увлекся слишком идеей борьбы с преступлением и, принимая во внимание интересы общества, не упустил из вида и блага преступника, как члена того же общества, тесно с ним связанного. Поэтому его работа, написанная, как говорит он сам "pro humanitate, - проникнута тем действительно гуманным духом, который, безусловно, необходим для здорового роста и развития общества. В противоположность итальянским писателям, он преимущественно останавливается на вопросе о средствах борьбы с преступлением в лице уже народившегося преступника. Человек, по мнению автора, безусловно, не обладает свободой воли и представление о ней есть не более, как продукт наивного миросозерцания*(526). Преступник представляет собой необходимый продукт унаследованных особенностей и влияния последующих условий жизни*(527). Но каков бы он ни был, будь он свободен или нет, общество, безусловно, нуждается в защите от его посягательств. Рассматриваемое с этой точки зрения наказание приводит к теории защиты и представляется не более, как реакцией общества против действий, угрожающих его безопасности и благополучию - простым средством защиты. Когда же обращают внимание и на ближайшие причины преступлений и из наказания делают средство воздействия на них, то приходят к определяющей дальнейшую судьбу преступника теории исправления, которое должно быть ближайшей целью рациональной системы наказаний. Воспитание, лечение и исправительные наказания одинаковы в своих принципах и преследуют одинаковые цели*(528). К сожалению, на употребляемых до сих пор карательных средствах резко еще отражается влияние старых идей отмщения и возмездия. Это особенно проявляется в правиле наперед точно определенных в кодексе наказаний, по "приводящей в восторг бюрократов арифметике, - "наивно выражающей тяжесть каждого преступления в марках, в месяцах тюремного заключения и в годах Zuchthaus'a". Индивидуальность же преступника, его естественные склонности, условия его предшествующей жизни и воздействовавшие на него влияния, определившие его к преступлению - все это если и принимается в расчет, то лишь в качестве смягчающих и отягчающих обстоятельств. Остальное же определяется составом преступления. "Такой-то параграф нарушен и предписывает такое-то наказание, ergo fiat justitia, pereat mundus"! В противность общеизвестному факту, что одинаковые наказания действуют самым различным образом на различных индивидуумов, судья нашего времени считает возможным различным личностям назначать одинаковые наказания, при одинаковом составе преступления*(529). Против этого предварительного назначения наказаний особенно и вооружается автор. Исправление не может достигаться вперед определенного срока и наперед определенными средствами. Все здесь зависит от особенностей случая и определяется в зависимости от результатов индивидуального изучения.

Касаясь вопроса о выборе наказаний вообще, автор полагает, что депортация может оказывать на некоторые личности очень хорошее влияние, а потому она иногда и может с пользою употребляться, как исправительное средство. Денежные наказания если и могут применяться, то с крайней осторожностью и в ограниченных размерах за маловажные проступки. Телесные наказания могут быть удержаны, как исключительная и временно-переходная дисциплинарная мера только за важные проступки в самой тюрьме. Основным же наказанием должна служить рационально организованная система лишения свободы, особенно пригодная для целей исправления. Образцами карательных заведений этого рода могли бы служить издавна существующие заведения для душевнобольных и исправительные заведения для малолетних преступников*(530).

Задача суда должна состоять лишь в решении вопроса о виновности и в определении, в какое заведение должен быть помещен обвиненный (заведение для душевнобольных, исправительное заведение для малолетних и тюрьма). Выбор мер и приемов воздействий, напротив, всецело должен находиться в руках тюремной администрации, как он уже давно находится в руках заведывающих учреждениями для душевнобольных. Срок выхода на свободу также должен быть определяем тою же администрацией, когда она будет находить, что цель заключения достигнута и осужденный уже более не опасен для общества. Самое освобождение должно производиться на основании мотивированного представления директора тюрьмы подлежащему учреждению*(531).

Такая неопределенность наперед срока пребывания в тюрьме есть прямое и логическое следствие теории исправления. Раз признанная, она оказывала бы самое благотворное влияние на заключенного, который знал бы, что его освобождение поставлено в зависимость от его поведения и от его самодеятельности в деле исправления.

Это предложение д-ра Kraepelin'a вызвало возражение со стороны одного из представителей италианской школы, Garofalo, который полагает, что отсутствие в законе наперед количественно определенных наказаний и предоставление определения срока пребывания в тюрьме тюремной администрации повлекли бы за собой произвол последней*(532). На это надо заметить, что нежелательный произвол зависит не от чего более, как от качеств людей. Единственная гарантия против него заключается в действующих и надзирающих лицах, в их умственно нравственном развитии и в их уважении к достоинству и правомочиям окружающих, а также и во внутренних качествах этих последних. Поэтому следует заботиться о тщательном выборе и подготовке людей, а не о бесполезных ограждениях стеною бумажных гарантий.

Индивидуализация, по мнению д-ра Kraepelin'a, есть основной педагогический принцип воспитания и перевоспитания и потому тюремная администрация, чтобы проводить его, прежде всего должна тщательно ознакомляться с вновь поступающим заключенным и, в зависимости от этого ознакомления, которое потребует иногда периода предварительного наблюдения, должна уже определять соответствующую ему категорию, а вместе с тем и соответствующие средства воздействия на него. Деление на такие категории должно производиться по полу, по возрасту, по степени развития, по особенностям характера и степени привычности к преступлению.

Заключенные должны приучаться к регулярному труду, для чего при тюрьмах должны существовать мастерские, полевые и садовые работы и другие, возможно разнообразные занятия. Перевоспитание заключенных должно совершаться ослаблением их порочных страстей, при посредстве полного изменения условий обстановки, укреплением их нравственных понятий и сообщением последним управляющей силы над естественными влечениями, направлением течения представлений на другие пути и укреплением и развитием характера заключенных вообще.

Обхождение тюремной администрации с заключенными должно быть твердое (последовательное, но в то же время и гуманное, чтобы они не смотрели на себя, как на каких-то париев, отверженных обществом и, вследствие того, находили бы в себе достаточно силы для работы над своим исправлением.

Свободу, по примеру ирландской тюремной системы, заключенные должны получать лишь постепенно и некоторое время по выходе должны находиться под наблюдением. Для тюремных выпущенников сверх того должна быть организована правильная система покровительства и помощи, которая бы оказывала этим, еще только оправляющимся людям действительную поддержку в трудных и опасных обстоятельствах их новой вне тюремной жизни*(533).

Понятно, что, для выполнения таких задач, члены тюремной администрации должны комплектоваться из людей, получивших соответствующую теоретическую и практическую подготовку, которая особенно необходима для директора тюрьмы. Последний должен быть человеком твердым, соответственно образованным и практически опытным в тюремном деле. Люди, прошедшие военную карьеру, не обладая нужными качествами, решительно не годятся для таких назначений*(534).

Таковы взгляды д-ра Кrаереlin'а. Хотя он и выражает твердую уверенность, что научная истина возьмет перевес над предубеждением и предрассудками, тем не менее он хорошо сознает, что решительный переворот в воззрениях и действиях не может совершиться сразу, и что всегда необходима известная подготовка, известная постепенность в переходе. Поэтому прямо и решительно ставя вопрос в теории, он в то же время на первый раз рекомендует только переходные меры. К числу последних он относит: организацию системы исправительно-воспитательных учреждений для малолетних, уничтожение возраста безответности*(535); отделение в тюрьмах привычных преступников от всех остальных; классификацию заключенных по возрасту, степени образования и характерам; назначение членов тюремной администрации со строгим выбором из людей подготовленных, более частое досрочное освобождение, а наряду с ним и дозволение удерживать в тюрьмах сверх срока тех заключенных, освобождение которых представляется явно опасным для общества и, наконец, правильную организацию попечения о тюремных выпущенниках*(536).

Из новейших французских авторов, кроме Despine, внесшего столь крупный вклад в науку уголовного права, упомяну о сотруднике "Archivio" профессоре Lacassagne и д-ре Le Bon, работы которых уже цитированы мною выше*(537).

Профессор Lacassagne, по отношению к преступлению, последователь теории атавизма*(538). В своей статье "Маrche de la criminalite en France" он сравнивает различные слои общества с долями мозга, из которых передние соответствуют наиболее развитому и интеллигентному классу общества, теменные - среднему, полуобразованному классу и, наконец, затылочные - многочисленной необразованной массе. Прогресс, будучи результатом влияния сравнительно малочисленного образованного класса на громадную необразованную массу, может быть только крайне медленным.

Для передних долей (развитого класса) уголовный кодекс не нужен. Он предназначен для долей затылочных (необразованная и грубая масса), но и на них он почти не оказывает никакого влияния. "Нужно иметь храбрость сознаться, - говорит автор, - что уголовный кодекс есть не более, как общественная иллюзия". "Преступность есть внешнее проявление прирожденных или преходящих антисоциальных склонностей". Биологические факторы (пол, возраст, наследственность, темперамент) действуют на все стороны человека. "Их влияние придает чувствам (реакция внутренностей), мыслям и поступкам особый характер, - и наказуемость оказывает самое незначительное влияние на преступность, потому что причины последней недоступны для кодексов.

Из таблиц видно, что кривая преступлений против собственности сильно колеблется, тогда, как кривая преступлений против личности колеблется очень слабо. "В течение этого долгого периода времени (1825 - 1880), - говорит автор, - мало различий в числе этих преступлений, - кривой которых вполне соответствует кривая потребления вина.

Всех преступников проф. Lacassagne делит на 3 разряда. I) Les criminels de sentiments ou d'instincts. Это действительные преступники. Они, по мнению автора неисправимы. Преступление для них есть профессия. II) Les criminels d'actes. Это или преступники случайные или преступники по страсти. Они наиболее многочисленны и на них наказание может оказывать некоторые влияние. III) Les criminels de pense. Это душевнобольные преступники.

Для первой группы автор рекомендует депортацию в малонаселенные места, для второй - тюремное заключение, и для третьей - заведения для душевнобольных.

Д-р Le Bon является более последователем патологической теории преступления. Он замечает, что медицинское исследование казненных только в редких случаях не открывало следов мозговых расстройств.

Всех преступников он делит на два больших класса: I) на преступников, порочные особенности которых унаследованы и II) у которых они приобретены в течение жизни, вследствие образовавшихся расстройств в их нервной системе. Наследственники в свою очередь подразделяются на несколько групп: 1) преступники прирожденные, которых ничто не может исправить; 2) преступники импульсивные, которые действуют под влиянием минуты. Они хотя и унаследовали такие особенности, которые привели их к преступлению, но эти особенности могли быть и исправлены. Для таких лиц добродетель и преступление одинаково легки. 3) Лица, хотя и не имеющие преступных склонностей, но унаследовавшие слабость нравственных сторон характера, вследствие которой они зависят от обстоятельств и примера. Они могут быть названы neutres, 4) лица даровитые, энергичные и вполне владеющие собой, но или безнравственные, или с развращенными инстинктами. Такие личности не доходят до преступления вообще или до преступления строго караемого, вследствие страха уголовного закона. Эта группа весьма многочисленна. Фальсификаторы торговцы, банкиры, разоряющие семьи и пр. Воспитание на таких лиц не оказывает никакого влияния (?). Только наказания могли бы оказать его, если бы были очень строги (?).

Ко второму классу принадлежат лица, нервная система которых в течение жизни подверглась патологическим изменениям. Число таких лиц, с приобретенными расстройствами, в течение цивилизации, не только не уменьшается, но увеличивается. "Ни в одну еще быть может историческую эпоху, - замечает автор, - приобретенные расстройства нервной системы, которые вслед за тем могут передаваться наследственно, не были столь часты, как в настоящее время". Всевозможные возбудители, чрезмерная работа и различные эксцессы делают из нашей эпохи, эпоху "возбужденных". А между тем "человек действует соответственно своей организации и соответственно среде, в которой эта организация функционирует. Предположить, что преступник или человек добродетельный могли бы действовать иначе, нежели как они действовали, это значит самым фактом этой гипотезы предположить другие организации и другие условия, нежели те, которые заставили их действовать, а следовательно, изменить и серию "предыдущих, - которые породили преступление или добродетельный поступок".

По мнению автора, современные уголовные законодательства, не отрешившись вполне от понятия об отмщении и вознаграждении, не находятся более в соответствии с нуждами общества и приводят к самым плачевным результатам: рецидив значительно увеличивается; растет и число важных преступлений. В возможность исправления преступников, путем тюремного заключения, д-р Le Воn не верит. "Эта армия (преступников), - говорит он, - быстро растет, и мы уже можем предвидеть день, когда современные цивилизации будут в состоянии отделяться от нее только ценою тех гекатомб, которые заставляют содрогаться историю (?)".

Автор предлагает для важных преступников депортацию, для остальных штрафы, обязательные работы или службу в армии, при строгой дисциплине, а для душевнобольных - вечное заключение.

Вопрос о том, свободно или нет совершил человек свое деяние, он называет праздным. "Когда ехидна или бешеная собака кусают меня, тогда я мало забочусь о том, чтобы знать, ответственно ли животное или нет. Я стараюсь препятствовать ему вредить себе и другим". Та же точка зрения должна быть распространена и на преступников. "Все преступники, без исключения, ответственны и общество имеет обязанность защищать себя против них".

Я не стану подробно останавливаться на разборе взглядов d-ra Le Bon по отношению к средствам борьбы с преступлением. Сказанное по поводу некоторых увлечений италианской школы еще с большим основанием относится и к ним. Нисколько не отрицая правомочия и обязанности общества ограждать себя от зла преступления, я здесь замечу лишь, что если бы между человеческим обществом и преступниками существовали только такие же связи ( отношения, какие существуют между обществом и дикими животными и бешенными собаками, то может быть и точка зрения автора была бы основательна*(539).

В то время как все предшествующее уже было напечатано, появилось третье значительно переработанное издание сочинения профессора Lombroso: "L'uomo delinquente". Вышедший том посвящен исследованию лишь некоторой части преступников, которых итальянская школа называет прирожденными (delinquenti nati) и которых автор, как увидим далее, отождествляет с нравственно помешанными (pazzi morali). Поэтому он не представляет собою, как второе издание того же сочинения, полной трактат о преступнике вообще, а скорее как бы особую монографию о нравственно помешанных, совершивших преступления. Поэтому же в нем опущено все то, что относилось к другим категориям преступников и что составит собой предмет особого трактата. За то в третьем издании, сравнительно со вторым, мы находим многие новые главы. Таковы, напр., начальные главы, в которых, по выражению проф. Lombroso, излагается "эмбриология преступления". Из этих новых глав особый интерес, по моему мнению, представляет глава вторая, - "биология и психология". В ней приведены результаты исследований чувствительности и реакции кровеносных сосудов у прирожденных преступников*(540). Вообще в третье издание вошли результаты всех новейших исследований предмета, начиная с 1878 г., - времени выхода в свет второго.

Новая работа профессора Lombroso отличается замечательной тщательностью изучения предмета. К сожалению, в ней преобладает прием массовых исследований и метод средних чисел и, напротив, отсутствует всестороннее изучение отдельных случаев, которые полно воспроизводили бы перед нами генезис преступности, иначе говоря, отсутствует то, что в медицине известно под именем историй болезни, тщательное изучение которых, по моему глубокому убеждению, только и может привести нас к верному пониманию явлений человеческой преступности. Но как бы там ни было, а автору L'uomo delinquente неоспоримо принадлежит не умирающая заслуга приложения точных методов естествознания к изучению преступного человека, а вместе с тем, конечно, и к изучению преступления, как общественного явления.

Я не стану излагать здесь содержание вышедшего тома сочинения проф. Lombroso, который, не смотря на все изменения, представляет только дальнейшую разработку изложенного во втором издании. Поэтому почти все замечания, сделанные мною по поводу этого последнего, сохраняют свою силу.

В предисловии к вышедшему тому и в XIII его главе проф. Lombroso заявляет, что из противника теории тождества, так называемых, нравственнопомешанных (mоral. insan.) и прирожденных преступников, каким он был во время обработки первых двух, а отчасти и третьего издания, он стал теперь ее сторонником. К такому переходу его принудило бьющее в глаза тождество особенностей нравственно-помешанных, как они констатируются всеми исследователями, и особенностей прирожденных преступников*(541). Доказательству этого тождества и посвящена вся XIII глава, в которой последовательно сопоставляются отдельные особенности тех и других.

Впрочем, прирожденные преступники, по мнению автора, не представляют собой только результат болезненных уклонений, но в то же время и результат возврата к низшему типу, иначе говоря, результат атавизма, как это доказывается сходством множества их особенностей с особенностями дикарей. Прирожденный преступник - это, по мнению проф. Lombroso "дикий человек и вместе больной"*(542). Возможность соглашения этих 2 воззрений на преступника проф. Lombroso видит в теории задержки развития. Задержка в развитии некоторых органов, а главное плохо питаемых психических центров делает с одной стороны из таких органов locum minoris resistentiae, иначе говоря, предрасполагает их к различным расстройствам, а с другой - возвращает их к типу низшего развития*(543).

Такова теория проф. Lombroso в новом ее виде. Высказать о ней вполне определенное суждение крайне затруднительно, потому что вышедший том касается только одной категории преступников. Ввиду этого я ограничусь лишь некоторыми, самыми краткими замечаниями.

О теории атавизма я уже говорил, излагая содержание второго издания, и теперь не стану повторять сказанного. Что же касается до патологической теории, то она мне кажется не вполне удовлетворительной. Подводить в широких размерах преступность под понятие болезни, - это значит слишком распространять последнее и тем порождать запутанность и бесполезные споры. Несомненно, что между преступниками есть душевнобольные различных форм, но они и составляют особую группу душевнобольных преступников с ее различными подразделениями. Остальные же не подходят под понятие душевной болезни, в собственном значении этого слова. Они образуют собой иную формацию Общее, что отмечает всех преступников, - это та или иная более или менее устойчивая и длящаяся порочность или недостаточность их организации, ставящая их ниже типа нормального общественного человека и делающая их неспособными удовлетворять предъявляемым к ним требованиям общественной жизни данного времени и бороться за свое существование в узаконенных формах.

Для примера возьмем организацию, отмеченную усиленным конституциональным малокровием и вялостью кровообращения (крайне малый калибр и весьма малая энергия сердца и сосудов), являющимися отчасти результатом наследственной передачи, а отчасти - особенностей всего первоначального воспитания. Такая конституциональная особенность, несомненно, повлечет за собой все печальные следствия усиленного малокровия и вялости кровообращения: склонность к лени, скорую истощаемость энергии, вялость мышления и чувств, раздражительность, а вместе с тем безучастность и апатию и другие уже вторично порождаемые невыгодные психические особенности, как непосредственно вытекающие из первых, так и являющиеся следствием неудачных столкновений жизни. Такую организацию, очевидно, едва ли возможно назвать больною, в строгом смысле этого слова. Это порочная, а потому, при известных неблагоприятных для нее окружающих условиях существования более предрасположенная к преступлению, но не больная организация.

Весьма неудачным кажется мне также употребляемый проф. Lombroso термин, - прирожденный преступник. Из его собственных исследований видно, что, с одной стороны, не все его прирожденные преступники отмечены установленными им признаками, а с другой - что и люди не преступные бывают отмечены ими. Каковы бы ни были числовые отношения таких явлений, а вывод из них ясен: можно говорить о порочной в различных степенях организации, предрасположенной к преступлениям, но нельзя говорить о преступной организации или, что почти все то же, о прирожденной преступности. Такая постановка вопроса, будучи логически неверна, может и действительно приводит к неверным заключениям и выводам.

Этим я и закончу очерк развития учения новой позитивной школы уголовного права, которой, несомненно, "принадлежит будущее", и которая по верному замечания проф. Lacassagne, является выразительницей глубокого переворота, происходящего на наших глазах в науке уголовного права*(544). Я изложил конечную, но не заключительную стадию научного эволюционизма. Исследование еще только начато, хотя и успело уже привести к важным результатам. Изучение вопроса о преступности, касаясь самых болевых и самых темных сторон общественной жизни, в будущем, несомненно, принесет еще более богатый плод и, вероятно, в значительной мере будет способствовать ее обновлению. Теперь оно пока вскрывает язвы, но затем укажет и верные средства излечения их.