Классики юридической психологии

VII. Положение науки уголовного права в ряду других наук. Научная система уголовного права

Из всего сказанного в предшествующих главах ясно видно, что наука уголовного права, вследствие столкновения на ее почве различных течений, в настоящее время находится в переходном состоянии. Между тем, как в старой метафизической или, так называемой, классической школе еще живы руководящие идеи отмщения или возмездия и вознаграждения, возникшие на почве грубой между родовой мести, - новые течения приносят с собой в науку уголовного права и новые противоположные воззрения. В то время как старая школа еще продолжает исходить в своих построениях от общего понятия о человеке вообще, и в своих решениях вопросов о человеческой преступности продолжает руководиться самонаблюдением или, иначе говоря, внутренним опытом авторов, - соприкоснувшаяся с уголовным правом психиатрия ясно показывает всю несостоятельность такого предположения и вскрывает перед нами целый мир неведомых психических явлений. Основываясь на многочисленных и тщательно проверенных наблюдениях, она показывает, что психические моменты, отмечаемые уголовным правом общим именем "злой умысел" и "злая воля" на самом деле представляют величайшее разнообразие оттенков психических состояний, а потому с необходимостью требуют конкретного изучения на почве опыта и наблюдения. Вместе с тем новая позитивная школа уголовного права прямо выставляет своим девизом необходимость приложения опытных методов и к решению вопроса о борьбе с преступлением, совершенно основательно находя, что если эти методы привели к столь плодотворным результатам в одних отделах науки, то решительно нет оснований не прилагать их и к другим, так как все научные отделы составляют в своей совокупности лишь одно целое, - единую науку, как результат деятельности испытующего ума человека, направившегося на изучение единого, хотя и необъятного целого, - природы, как всего существующего и сопоследующего в пространстве и времени, не исключая и самого человека и его деятельности. И такое направление, как совершенно верно замечает проф. Ferri*(545), явилось лишь необходимым следствием развития науки вообще и уголовного права в частности.

При возрождении науки уголовного права в глоссаторских школах Италии, глоссаторы имели перед собой два окруженные ореолом источники, - римское и каноническое право - которые и сделались предметом изучения, иначе говоря, объектом науки. При высоком уважении, окружавшем в средние века оба названные права, и при тогдашнем уровне научного развития, такая постановка была вполне понятна. То и другое право, в глазах ученого юриста того времени, являлись источниками совершенными и высшими. Поэтому оставалось лишь изучать и комментировать их. Отношение к ним глоссатора было сходно с отношением естествоиспытателя к явлениям природы. Последний, делая эти явления объектом своей науки, наблюдает их и стремится понять. То же делал и глоссатор: он изучал и стремился понимать.

Не то теперь. Ученый криминалист нашего времени не может относиться к современным законодательствам так, как относился древний глоссатор к римскому и каноническому праву. Его отношение к ним иное, оно критическотворческое. Он не только старается изучать и понимать, но еще - исправлять и улучшать. А для такой деятельности ему, понятно, необходимо исходить из каких-либо руководящих научных положений, которых в самых законах, подлежащих обработке, очевидно, найти нельзя. Сосредоточенная по прежнему лишь на изучении законодательств или, правильнее, заключающихся в последних понятий о преступлении и наказании вообще и о различных их видах в частности, и замкнутая в круг логических построений и выводов из понятий, правильность которых не только не проверена, но часто и прямо отрицается опытом, наука уголовного права, как она понимается старой школой, ему таких руководящих положений также доставить не может. Сознание этой недостаточности и вынуждает писателей-криминалистов старой школы, как это легко видеть из их ученых трудов, пытаться восполнить ее результатами собственного внутреннего и внешнего опыта. Но несовершенный внутренний опыт и при том человека не преступного, опыт, захватывающий только некоторые моменты его психических процессов, и повседневные наблюдения, по большей части не систематичные, отрывочные, не проверяемые и производимые без посредства гарантирующих точность строго-научных методов, очевидно, не могут дать достаточных элементов для построения науки. При таких условиях уголовное право, как наука, может только внешне упорядочивать уголовные законы, вносить в них систему, но не может ни на шаг вперед подвигать решение существеннейшего вопроса, с необходимостью выдвигаемого самой жизнью, для решения которого создаются и самые уголовные законы, а именно вопроса о наилучших средствах борьбы с преступлением или, иначе говоря, о наилучших средствах низведения числа преступлений до возможного minimum'a, до нуля включительно, который является идеалом успеха. А между тем преступления наращаются в числе, источники их постепенно получают все более и более зловещие размеры, рецидив размножается, старые средства оказываются решительно недостаточны для борьбы с могуче набегающей волной преступления, а жизнь предъявляет к науке свои требования и обращается к ней с своими запросами. В чем кроется причина постепенно увеличивающегося напора преступления? что делать и где искать средств для борьбы с разъедающим общество злом? говорит она, обращаясь к криминалисту и его науке, взявшимся за решение всех этих проблем. Но оба они или остаются совершенно безмолвны, или дают прежний ответ и рекомендуют прежние, уже изведанные средства, недостаточность которых ясно доказывается вековым опытом народов.

Бессилие науки уголовного права в решении принадлежащих к ее области вопросов является прямым и необходимым следствием ее неправильной постановки, препятствующей ее правильному развитию и лишающей ее того животворящего духа, который сообщается наукам лишь опытом и наблюдением. Немудрено поэтому, что она, не обладая действительными средствами развития и потому обреченная на застой, забывала о своей основной цели, - изыскания наиболее действительных средств борьбы с преступлением, и вдавалась в бесплодные споры и исследования, на которые затрачено так много труда, остроумия, а часто и не дюжинных умственных сил. Покушение с негодными средствами или на негодный объект, теория прикосновения и уноса в учении о краже и проч., и проч., - все это следствия уклонения от правильного пути научного развития.

Неудовлетворительное состояние науки уголовного права, по-видимому, сознается и учеными представителями старой школы, у которых является стремление придать ей иную постановку, что и проглядывает в признании существования вспомогательных наук (Hulfswissenschaften), к которым они относят статистику, этику, психологию, антропологию, психологию народов, физиологию, судебную медицину. судебную психологию и пр.*(546). Но в каком отношении должны стоять все эти науки к науке уголовного права, как и в какой мере они должны оказывать ей помощь? - все это вопросы, на которые в трактатах мы не находим определенных ответов. Поэтому не мудрено, что, не смотря на признание указанных наук, науками вспомогательными, постановка уголовного права в трудах ученых старой школы остается прежняя и самое признание не оказывает никакого заметного влияния на ход изучения.

Иначе ставит вопрос новая позитивная школа. Задавшись приложением опытного метода и в сфере науки уголовного права, она преследует "два благородных идеала" На почве практической она ставит себе целью уменьшение преступлений, которые слишком увеличаются в числе, а на почве теоретической - конкретное изучение преступления не как юридической абстракции, а как человеческого действия, как естественного явления и при том не только изучение преступления в самом себе, как юридического отношения, но и его совершителя, т. е. преступного человека. Так формулирует задачи позитивной школы один из ее наиболее видных представителей в Италии, профессор Ferri*(547). Но очевидно, что указанные задачи могут быть задачами позитивной школы уголовного права, а не одной только науки уголовного права. Действительно, не трудно видеть, что приведенное определение захватывает деятельность не одной, а нескольких наук. Все науки, как известно, подразделяются на науки чистые и науки прикладные. Область первых определяется сходством или единообразием механизма изучаемых явлений, тогда как область вторых - объемом выдвигаемой жизнью цели. Наука уголовного права, которая, как увидим далее, принадлежит к наукам последней категории*(548) и поэтому не может единовременно преследовать и задач практических и задач теоретических, т. е. задач чистого знания. Ее деятельность значительно уже, и на более точном определении круга этой деятельности мы и остановимся теперь.

Человек изначала искал средств для удовлетворения своих потребностей и это стремление поставляло ему цели деятельности. Но его искания первоначально не руководились наукой, еще тогда не существовавшей или только зарождавшейся. Знание средств для достижения различных целей не могло еще сложиться в научные системы за недостатком надлежащего базиса. Для возможности наперед рассчитанного в его следствиях воздействия на взаимную смену явлений, предварительно необходимо было, чтобы испытующий ум человека направился на изучение окружающего его мира, все явления которого взаимно обусловливают и переходят друг в друга. Их неведомо откуда исходящая причина или фактор - сила, известная нам в своих проявлениях, как движение, постоянно и постепенно переходит и переливает от одних и из одних форм к другим, принося с собой повсюду жизнь, неразрывно связанную с движением. Перекатывает и отливает пространственно далее волна движения, количество его уменьшается - и на месте прежней клокочущей и роскошно проявлявшейся жизни наступает затишье и относительный покой, напоминающий тишину смерти.

Этими постепенными и постоянными переливами движения и обусловливается причинно-роковая связь всех бесчисленных и многообразных явлений волнующегося вокруг нас мира явлений, связь, вследствие которой одно явление, раз возникнув, неизбежно вызывает определенное другое, передавая ему большую или меньшую часть, произведшего его движения. Эта непоколебимая связь явлений, обусловленная переливами сил*(549), и дает возможность создания науки, т. е. раскрытия законов окружающего нас мира или непосредственной и неизменной связи всех совершающихся вокруг нас явлений в их сосуществовании и сопоследовательности. Совокупность таких законов и составляет научную теорию явлений природы, излагающую механизм их воспроизведения и отвечающую на один лишь вопрос: как совершаются явления и какими законами они управляются? Наука в этом своем виде есть наука в тесном смысле или наука чистая, единственная непосредственная цель которой - знание законов явлений. Ее объект неизмерим и необъятен. Это совокупность всех явлений, составляющих весь мир, всю вселенную, в ее прошлом и в ее настоящем. Познать и охватить в его целом это необъятное и беспредельное - задача слишком непосильная для ограниченного ума человека. Необходимо поэтому то или иное дробление на части. Но как и где найти разграничительные линии, которых не представляет природа? Где заканчивается мир неорганический и начинается мир органический? где твердая граница между миром животных и миром растений? где заканчивается здоровье и начинается болезнь? Как в неуловимых переливах оттенков цветов солнечного спектра невозможно с точностью указать, где оканчивается один цвет и начинается другой, так точно и в этих многообразных явлениях единой необъятной и в то же время множественной природы. к которым принадлежит и самый этот спектр, невозможно указать, где заканчивается одна семья явлений, если можно так выразиться, и начинается другая. Тем не менее, необходимость дробления, обусловливаемая ограниченностью индивидуальных сил человека, является безусловной. И вот условно производится дробление и устанавливаются отделы единой чистой науки или, как их называют, отдельные науки, каждая из которых изучает лишь условно отмежеванный круг явлений, сходных по своему механизму.

Такова чистая наука с ее подразделениями. Излагая механизм явлений при тех условиях и в том виде, в каком они совершаются во вселенной, независимо от каких бы то ни было целей человека, она сравнительно далеко отстоит от нужд повседневной жизни, которая не находит в ней прямого ответа на свои запросы. Для удовлетворения потребностей практики необходимо, чтобы изучающий ум перестал быть только "наблюдателем независящих от него явлений, - стал бы творческой силой и создал новые комбинации. Необходимо, чтобы между чистой наукой и потребностями практики явилась посредница, которая указала бы как воспользоваться знанием законов явлений, чтобы достигнуть осуществления желанных целей. Таким продуктом творческой деятельности ума, такой посредницею между чистою наукой и жизнью и является наука прикладная или наука-искусство, цель которой "сделать природу лучшею посредством деятельности человека". Эта прикладная наука, руководствуясь данными науки чистой, указывает средства, при помощи которых наилучше могут быть достигнуты те или иные выдвигаемые жизнью цели. Прикладная наука говорит не о том, что есть, а о том, как, при наличности данных условий, достигнуть желаемого или еще только долженствующего быть. Поэтому, раз общественной жизнью выдвигаются те или другие цели, - создается и прикладная наука, объем которой, в противоположность отделам науки чистой, определяется не родством явлений, а объемом самих целей. Где и в каких отделах знания будет отыскивать прикладная наука указываемые ею средства - это безразлично. Необходимо лишь, чтобы средства были отысканы и чтобы они, по возможности, были наилучшие. Но понятно, что нахождение средств предварительно требует изучения того объекта или ряда тех явлений, на видоизменение которых придется воздействовать*(550). Такое изучение, как изучение того, что есть и притом так, как оно есть не может, однако, быть предметом прикладной науки, а лишь одного из отделов науки чистой. Изложение результатов такого изучения в прикладной науке всегда является заимствованием или, иначе говоря, простым переносом готовых результатов. Содержание и приемы прикладных наук Милль определяет так: "составив, - говорит он в своей "Системе Логики возможно широкое понятие о цели, которая имеется в виду, т. е. о действии, которое нужно произвести, и определив таким же широким образом ряд условий, от которых зависит это действие, остается еще общий обзор средств, которые требуются для выполнения этого ряда условий; и когда результаты этого обзора будут выражены в наименьшем числе самых общих предложений, то эти предложения и будут представлять общее отношение между избираемыми средствами и целью и составят общую теорию искусства, из которой его практические методы будут вытекать, как короллярий*(551)". К числу таких прикладных наук принадлежит и занимающая нас наука уголовного права.

Влияние внешних деятелей, а в том числе и действий окружающих нас людей на воспроизведение в организме тех или иных состояний и при том не только в непосредственно следующие за воздействием моменты, но и в более отдаленном будущем познавалось и познается человеком при посредстве количественно наращавшегося опыта и наблюдений. Усвоенные результаты последних формулировались в правила или нормы, определяющие как самые ничтожные обстоятельства жизни, так и более общие группы отношений. Совокупность таких правил или норм и составляет область нравственности, права и житейских правил, в которых коротко излагается многовековой опыт прошлой жизни человечества и которые представляют собой целый кодекс для деятельности отдельного человека в среде других людей. Одна часть этих норм, давая масштаб для действий, определяет их преимущественно с внешней стороны, почти не касаясь их внутренней подкладки, другая же преимущественно - со стороны внутренней, со стороны тех чувственных состояний, из которых вытекают и самые действия. Для примера возьмем, напр., нормы "Не убей" и "Не укради, - воспрещающие ряд известных движений, составляющих действия, которыми отнимается жизнь или собственность у другого человека. Правда, и указанные нормы касаются внутренней стороны деяний, являющейся необходимым предшествующим всех внешних движений, но только сравнительно в незначительной степени: ими воспрещается умысел, достигающий степени решимости, в свою очередь реализирующейся в действиях и имеющей своим следствием ряд движений, прекращающих жизнь или тайно посягающих на собственность других людей. Поэтому дифинируя действия, воспрещаемые нашими нормами, мы дифинируем их преимущественно с внешней стороны, почти не касаясь их внутренней подкладки. Не такова другая норма: "Возлюби ближнего, как самого себя" Она преимущественно имеет в виду известное внутреннее чувственное состояние, вызываемое одним человеческим субъектом в другом. Предписывая это состояние она, понятно, в то же время предписывает и все те действия, в которых может проявляться оно. Она не определяет их в отдельности, а разумеет все в совокупности, - она, так сказать, указывает принцип действий. Этими несколькими словами: "Возлюби ближнего своего, как самого себя" христианское учение выражает весь кодекс взаимных человеческих отношений и при том выражает его наиболее понятно для всякого: действуй по отношению к другому так, как ты действуешь по отношению к себе. Этим все сказано, и руководящий принцип всех отношений дан: нечего ни прибавить, ни убавить.

Первые нормы суть нормы права, тогда, как вторые - нормы нравственности.

Из всего сказанного становится вполне понятна тесная связь области права и области нравственности и невозможность их разграничения: первая без второй - форма без содержания, - потерявший смысл отрывок.

Общественная жизнь, необходимо создавая все эти нормы, в то же время, к несчастию, различными своими сторонами порождала и явления их нарушений, которые, поражая различные блага или целого человеческого сопряжения или отдельных лиц не могли болезненно не отзываться в испытывавших их общественных организмах, потрясаемых такими нарушениями часто в самых основных условиях своего существования. Отсюда становится понятна реакция и борьба, которую подобные нарушения вызывали как со стороны потерпевшего, так и со стороны сочленов того союза, к которому принадлежал последний и который в различные исторические эпохи имел и различные основы. Эта реакция во все времена, не смотря на различие употреблявшихся средств, отражала одно стремление, - охранить и отстоять от нарушений сложившиеся путем постепенного приспособления к совместной жизни правила для последней, без которых эта жизнь становится невозможна, превращаясь в ожесточенную кровавую борьбу человека с человеком.

Таким образом, сама жизнь во все времена постоянно выдвигала одну и ту же насущную цель, неизбежно вытекавшую из самой природы общества. Цель эта - уничтожать совсем или низвести до возможного ninimum'a потрясения установленного общественного порядка, без которого нет внутреннего мира, нет развития, нет общего блага и счастья, а лишь хаос и одичание.

Первоначально вновь образовавшиеся общества для водворения внутреннего мира употребляли средства, заимствованные из практики прежних между родовых войн, в которой слепым советником человека являлась возбужденная эмотивная сфера. Отсутствие знаний, умственная неразвитость и малая культивированность человека того времени не могли создать по отношению к чужеродцам более действительных и целесообразных средств для борьбы с преступлением. Поэтому не мудрено, что практика между родовых войн продолжала жить и в первичных уголовных законодательствах, которые и впоследствии развивались в своем первоначальном направлении.

Впоследствии на помощь практике явилась и зародившаяся наука уголовного права, которая с самого своего появления, по своему существу не могла быть ни чем иным, как только наукой прикладной. Как и уголовная практика, она была вызвана к жизни определенною целью, - целью борьбы с преступлением. Но эта наука, будучи лишена научных источников, которые бы питали ее и которых в это время еще не существовало, не могла привести к желанным результатам. Она явилась лишь комментарием существовавших законодательств, в который его авторы, сыны своего времени, заносили свои личные взгляды, основанные не на тщательном изучении явлений действительности, с которыми приходилось иметь дело, а на внутреннем несовершенном опыте и столь же несовершенных повседневных наблюдениях. Но если зародившаяся наука уголовного права или, точнее, ее старая школа и не могла разрешить предстоявшей ей задачи, то в последующие эпохи своего существования, путем заноса личных, более гуманных взглядов авторов, она значительно смягчила практиковавшиеся прежде варварские меры репрессии. Вместе с этим она внесла строго логическую систему в свое изучение, хотя и отвлеченное, и создала стройную схему науки, которая, вероятно, удержится и на будущее время.

Между тем быстро подвигавшееся вперед опытное исследование создало, как мы видели, новые течения, с разных сторон направившиеся на изучение преступления и преступника, а также и средств воздействия на него. Благодаря им, отдельно разбросанные данные по вопросу скопились уже в достаточном количестве и ближайшая задача настоящего времени - свести все до сих пор сделанное в одно стройное научное целое. Задача собственно уголовного права, как науки прикладной, вполне ясна: изучить и указать наилучшие средства борьбы с преступлением и тем ответить на вековые запросы общественной жизни. Для осуществления этой цели необходимо, однако, предварительное изучение явлений, на которые придется воздействовать, потому, что только изучение природы (понимая это слово в том широком значении, в каком я его употребил выше), по справедливому замечанию Auguste Compt'a может доставать "истинно рациональные основы для воздействий человека на природу"*(552). Отсюда следует, что необходимо предварительное изучение психофизических особенностей преступника и факторов, действием которых вырабатывается этот порочный, недостаточный организм, стоящий ниже типа нормального общественного человека*(553). Необходимо также предварительное изучение и самого преступления в его факторах. Для наличности преступления мало ведь одного порочного организма, а необходимы еще известные условия, известные воздействия на этот последний. В два сравнительно близкие момента своей жизни человек может оставаться приблизительно одинаковым, а между тем в последний из них перед нами будет уже преступник, в формальном значении этого слова, тогда как в первый на лицо был лишь порочный психофизический организм. Поэтому очевидно, что для бытия преступления к порочному организму необходима еще определенная добавочная величина, - факторы преступления.

Но и всего этого мало для построения прикладной науки. Мало изучить преступление и преступника вообще. Кроме преступлений и преступников, как родовых явлений, существуют еще преступления и преступники, как явления видовые. Если мы скажем вместе с Ribot, что "каждому психическому состоянию, каково бы оно ни было, соответствует и определенное состояние физиологическое; и наоборот, каждому физиологическому состоянию, каково бы оно ни было, соответствует и определенное состояние психическое"*(554), то для нас станет в значительной степени вероятным, что если для совершения преступления необходим порочный или недостаточный психофизический организм, то для совершения различных видовых преступлений необходимы, говоря вообще, видовые особенности порочности психофизической организации. Иначе как объяснить, что один преступник легко, почти без колебаний решается, напр., на убийство, и его мысль как бы инстинктивно наталкивается на него, тогда как другой не прибегает к нему ни при каких условиях, чувствуя к нему решительное и неодолимое отвращенье и т. д.

Таково должно быть предварительное изучение. Оно, очевидно, не может быть делом науки собственно уголовного права. Для этого последнее не имеет надлежащих средств, да и задачи его, как науки прикладной, слишком определенны. Поэтому указанные части могут быть лишь только заимствованными из других наук, специально ими занимающихся. Относящиеся к ним явления могут и должны быть излагаемы в системе уголовного права, но лишь как явления переносные. Данные изучения преступников нам должна доставить антропология, изучающая человека как одного из членов животного царства, психофизиология, психопатология и особенно вновь возникшая судебная психология.

Хотя преступление и есть результат сознательной деятельности человека, но в то же время оно есть и следствие более или менее устойчивого несоответствия особенностей его психофизической организации с предъявляемыми к нему требованиями общественной жизни данного времени, несоответствия, источник которого почти всегда кроется в особенностях бессознательной области или того, что я называю остовом психической личности. Поэтому понятно, что только изучение человека в его целости, в его здоровых и болезненных состояниях может осветить нам преступленье в особенностях его деятеля и указать верные средства для борьбы с разъедающим общество злом. Антропология, психофизиология, психопатология и их специальный отдел - судебная психология составляют тот главный, хотя и не единственный базис, на котором только и может быть построена прикладная наука уголовного права*(555). Если, начиная с ХVII столетия, как замечает Ribot, неврология все более и более врывается в психологию*(556), в настоящее время превратившуюся в психофизиологию, то с другой стороны и эта последняя со своими отделами все более и более начинает врываться в область уголовного права, для которого она, во всей ее целости, безусловно, необходима. Криминалист, желающий прочно обосновать свою науку, не может уклониться от возможно полного ее изучения и должен широкой рукой черпать из нее основы своих положений. При этом возможно обстоятельное знакомство с результатами наблюдений психиатрической клиники для него, как и для всякого психолога, является особенно важным и необходимым. И это по многим основаниям. Укажу хотя некоторые.

Психические явления, как и все явления, подлежащие научному исследованию, могут быть изучаемы только при посредстве опытного метода. По отношению к человеку нам представляется 3 пути для изучения явлений его психической жизни: самонаблюдение, опыт, т. е. искусственное вызывание тех или других психических процессов и, наконец, изучение результатов клинического наблюдения (как часть сюда входит и наблюдение вообще) психических явлений и сопутствующих им явлений органических. Первый путь решительно недостаточен. Развивается, напр., безотчетно-тоскливое и удрученное настроение духа, странные, чудовищные влечения охватывают сознание (припомним, напр., Philipp'a, стр. 71), принудительные и волнующие представления то и дело возникают и устойчиво держатся в нем. Спрашивается, откуда все эти непрошеные и неприятные гости? Что может сказать нам о них самонаблюдение, не могущее заглянуть в тайники бессознательной жизни? Чем обусловлено удрученное настроение? Что породило чудовищные влечения? Откуда явились принудительные мысли, по-видимому, не имеющие связи со всем предшествующим? - все это вопросы, на которые самонаблюдение в громаднейшем большинстве случаев отвечает лишь молчанием. Если же ему случайно и удастся подметить то или другое соотношение двух рядов явлений, то такое наблюдение остается как бы случайным и не выходит за пределы собственного субъективного мира, а потому и не может дать прочной опоры для научных построений.

Второй путь, - путь опыта, в собственном значении слова, мало приложим к человеку. Остается изучение результатов наблюдений психиатрической клиники, как один из важнейших источников для психологического изучения, в котором Auguste Compte основательно видит "эквивалент опыта в собственном смысле этого слова"*(557). Наблюдения психиатрической клиники заполняют нам те многочисленные пробелы, которые оставляются изучением при помощи самонаблюдения и опыта. Представляя нам разнообразнейшие и частичные порчи психофизического механизма, психиатрическая клиника тем самым, как бы выделяет деятельность расстроенных органов и, давая нам возможность наблюдать сопутствующие органическим расстройствам изменения психические, делает возможным подмечать устойчивые соотношения отдельных членов двух неразрывносвязанных рядов явлений, - органических и психических, а вместе с тем указывает и роль деятельности различных органов в экономии психической жизни и открывает нам малодоступные при обыкновенных условиях законы отражения различных органических процессов в сознании. Для пояснения возьмем конкретный случай. Больной утверждает, напр., что он умер, или что одна половина его тела связана с трупом и проч.*(558). Спрашивается, каким путем возникли у него подобные нелепые представления? Этот вопрос остался бы без ответа при чисто психологическом изучении, но тщательное исследование не замедливает открыть нам потерю накожной чувствительности или всего тела, или одной его половины. Эта находка, сопоставляемая с другими сходными находками изменений в накожной чувствительности, мускульных галлюцинаций, явлений гиперестезии и проч. и их отражений в сознании, и наводит нас на мысль о роли изменений накожной и мускульной чувствительности в экономии психической жизни и не только во время болезненных состояний, но и в течение жизни вообще. Если неправильно функционирующий мозг и дает неверные объяснения получаемым в сознании отражениям, тем не менее самые отражения сохраняют все свое научное значение.

Путем таких постоянно расширяющихся исследований, постепенно и вскрываются перед нами тайники психических явлений и определяется роль отдельных психофизических процессов в крайне сложном и гармоническом целом, - душевной жизни человека.

Изучение результатов клинического наблюдения имеет и еще одно важное значение. Оно способствует расширению нашего кругозора, объективированию нашей мысли и выводит нас за пределы нашего сравнительно бедного внутреннего опыта. Исходя лишь исключительно из самонаблюдения и из поверхностного наблюдения сходных с нами здоровых людей, находящихся притом в сравнительно благоприятных жизненных положениях, мы обыкновенно приходим к самым неверным выводам и бываем решительно неспособны понять истинный смысл и значение множества психических явлений, лежащих за пределами нашего внутреннего ограниченного опыта. Мало того мы бываем при этом крайне нетерпимы и субъективны, а потому и прилагаем ко всем исключительно свою узкую мерку. Будучи устойчиво сильными, мы решительно не понимаем, как возможно быстро истощаться и приходить от того в брезгливо-раздражительное настроение духа. Нервно слабых и истощенных, не относящихся с интересом к окружающим и склонных к бездеятельности и покою мы отмечаем именем лентяев и смотрим на них, как на людей произвольно и сознательно не желающих трудиться. Будучи людьми невозмутимо спокойными и обладая устойчивым внутренним равновесием, мы бываем не в силах понять, как возможно быстро приходить в состояние крайнего раздражения, доходящего до помрачения сознания. Будучи людьми здоровыми и уравновешенными, мы, руководствуясь собственным внутренним здоровым опытом, тем менее бываем в состоянии понять людей несколько странных, уклоняющихся от нормы и испытывающих множество странных ощущений от их невыгодно развитых или болезненно расстроенных органов. Вследствие этого мы предъявляем требования там, где нужно влиять, озлобляемся и мстим, - где нужно разумно и спокойно действовать, предполагаем сложные планы и замыслы, - где имеем дело лишь с темными инстинктивными влечениями, возникающими в области неправильно развитой растительной жизни.

Только обращаясь к тщательному и систематическому наблюдению окружающего нас мира, мы мало-помалу, путем этого наблюдения и подыскивания хотя несколько аналогичных явлений в собственном внутреннем опыте, начинаем постепенно выходить в представлениях за пределы круга нашего самочувствия, получаем возможность более объективно относиться к явлениям внешнего мира, становимся более способны понимать загадочные явления чужой душевной жизни и постепенно вырабатываем в себе разумно гуманное отношение к окружающим, которое вносит в человеческое общество мир и терпимость - эти необходимые спутники высокой степени умственнонравственного развития человека.

Особую услугу в расширении нашего кругозора в этом направлении нам и оказывают наблюдения психиатрической клиники, которые вскрывают перед нами целый неведомый дотоле мир самых разнообразных и странных явлений психической жизни и притом вскрывают их при самых благоприятных условиях для тщательного наблюдения, когда тот или другой процесс как бы выделяется из ряда всех остальных, с ним сосуществующих, и особенно ярко окрашивается. Вместе с тем эти наблюдения указывают нам и сопутствующие интересующих нас психических явлений, явления органические и тем самым улавливают и твердо устанавливают неразрывную связь двух рядов явлений. При посредстве изучения таких наблюдений, мы становимся способны отрешиться от чисто субъективных мерок и, путем некоторых аналогий, до известной степени выяснить себе механизм загадочных и казалось бы прихотливых явлений душевной жизни и притом не только в ее болезненных, но и здоровых состояниях. Болезненные душевные явления возникают и развиваются по тем же законам, по которым возникают и развиваются и явления здоровые. Первые суть результаты чрезмерного ослабления или усиления вторых, а потому изучение явлений душевных болезней есть в то же время отчасти и посредствующее изучение явлений душевного здоровья. Поэтому во второй главе настоящего труда я и воспользовался в такой широкой мере фактами наблюдений психиатрической клиники, чтобы, путем сопоставления резко выраженных явлений, лучше выяснить и оттенить понятие порочного организма, который, представляя многочисленные и разнообразные степени неприспособленности к условиям общественной жизни, в резко выраженных своих формах граничит с явлениями всеми признаваемых душевных расстройств, развивающихся на почве органического вырождения, некоторые типические примеры которых я привел выше. С другой стороны, по той же причине я воспользовался и клиническими фактами для того, чтобы выяснить вероятную роль уклонений и особенностей тонации половой нервной системы в наблюдаемой наклонности некоторых преступников действовать убийством для удовлетворения тех или других потребностей и влечений.

Если данные по изучению преступников нам должна доставить антропология и психология со своими отделами, то данные по изучению преступлений нам должна доставить социология со своими многочисленными подразделениями*(559). Вне общества наука не знает человека и вне общества с его разнообразнейшими отношениями не существует ни закона, ни преступления, а потому последнее может быть изучаемо лишь на почве общественной жизни и при помощи наук ею занимающихся. Оторванное от этой почвы оно становится лишь отвлеченным понятием, на бесплодный анализ которого старая школа потратила столь много крупных сил. Впрочем, точно указать все источники, из которых придется черпать нужный материал, крайне затруднительно. Наиболее важные прикладные науки, по справедливому замечанию Auguste Compt'a, пользуются помощью почти всех главных наук или отделов науки*(560). Дальнейшее развитие только еще начинающей слагаться в своем новом виде науки уголовного права само собой определит ее источники. Можно сказать лишь одно, что нужно искать данные везде, где только можно найти их.

Таким образом, все, входящее в рамки научной системы уголовного права, само собой подразделяется на две части. Первая посвящается изучению тех явлений, на которые необходимо воздействовать. Эта часть, как я уже говорил выше, представляется заимствованной из разных чистых наук. Она изучает сосуществующие и сопоследующие явления так, как они есть, изучает их в их факторах, а, следовательно, в их механизме. Оно "удовлетворяет основной потребности, испытываемой нашим умом, знать законы явлений"*(561). Эта часть есть результат преимущественно наблюдающей, испытующей деятельности человеческого ума. Другая часть занимается изысканием наилучших средств, при помощи которых явления преступлений могут быть или вовсе устранены или сведены к своему возможному mimum'y*(562). Эта часть есть наука-искусство или, иначе, наука прикладная, создаваемая преимущественно творческою деятельностью человеческого ума. Задача ее не изложение механизма сосуществующих и сопоследующих явлений, а изыскание наилучших средств для проведения определенного идеала (который и является ее целью) в жизнь.

Для упорядочения всего указанного богатого содержания научной системы уголовного права можно воспользоваться прекрасною схемой, выработанной старой школой. Последняя, как известно, подразделяет всю область уголовного права на две части, - общую и особенную. Общую она делит на два отдела: учение о преступлении и учение о наказании. В первом отделе она излагает общее учение о субъекте, об объекте и о самом действии, а во втором - общее учение о наказаниях. Особенная часть занята изложением отдельных видов преступлений и соответствующих им наказаний. Пользуясь этой прекрасной схемой, мы можем распределить весь наш материал, доставляемый наблюдением и изучением действительности, следующим образом. Часть общая. Отдел первый. Общее учение о преступнике и преступлении. В этом отделе должно быть излагаемо все, касающееся преступника вообще, как порочного организма, а также и все, касающееся самого действия вообще, т. е. преступления, как реального явления общественной жизни, в его факторах. Второй отдел или отдел прикладной науки должен содержать в себе общее учение о средствах борьбы с преступлением, не исключая и средств предупредительных. Наконе вторая часть или часть особенная должна быть посвящена изучению отдельных видов преступников и преступлений и средств воздействия на первых.

Такова стройная научная система уголовного права, в которой преступление и преступник не рассматриваются уже более, как "отвлеченные юридические сущности, - а как реальные явления общественной жизни, изучаемые при посредстве опытного метода, общего всем научным отделам, как единому целому - науке вообще.

Для полной обработки такого стройного целого, конечно, необходима упорная работа еще весьма многих сил. Хотя за последнее время многое уже сделано по изучению преступления и преступника и условий, их порождающих, но сделанного все еще далеко не достаточно. Необходимо, чтобы отчасти судебная практика, а главным образом, так называемые, карательные учреждения начали доставлять более обстоятельный материал для научных исследований. Уголовно-пенитенциарная статистика, конечно, может иногда наводить на некоторые догадки, но, понятно, далеко недостаточные. Для науки необходимо точное изучение явлений в их факторах, а этого-то уголовно-пенитенциарная статистика и не дает. Судебные процессы как в их предварительном, так и в судебном следствии обыкновенно доставляют также весьма скудный материал. Только в процессах, особенно выдающихся по личностям подсудимых или по условиям их совершения, можно бывает найти, хотя и с большими пробелами, некоторые данные для характеристики самого деятеля, условий его создавших и факторов совершенного им преступления. В остальных же, так называемых, мелких процессах, которые, однако, составляют собой громаднейшее большинство, самые необходимые и основные сведения совершенно отсутствуют. Карательные учреждения также или вовсе не дают ничего, или дают крайне мало. Заведывающие ими обыкновенно вовсе и не заботятся о собирании каких-либо сведений о личности, семье и прошлой жизни заключенных. Из осмотренных мною многих тюрем в различных странах Западной Европы я могу указать на один лишь пенитенциарий Невшателя, где можно еще найти некоторые сравнительно ценные систематические данные для характеристики каждого заключенного. А между тем карательные учреждения, если бы их административный персонал состоял из людей, более подготовленных к делу, легко могли бы, кроме непосредственной пользы благотворного влияния на преступника, доставлять и драгоценнейший научный материал.

Вследствие недостатка последнего, особенно мало исследован еще генезис преступления, как необходимый результат воздействий определенных внешних влияний на определенный психический остов личности, если можно так выразиться. А между тем только изучая преступление в его генезисе, возможно понять его действительную природу и найти действительные средства борьбы с ним. В цепи последовательно развивающихся явлений, в которой предшествующие являются факторами вновь нарождающихся последующих, преступление не составляет исключения и имеет свою историю и притом историю родовую и историю индивидуальную*(563), если и не всегда, то по меньшей мере в значительном числе случаев душевно больной и преступник (как порочный организм) являются искупительными жертвами за грехи, недостатки, ошибки и заблуждения их входящих. Душевные болезни и крупные пороки организации, как показывают подвигающиеся вперед исследования, являются часто лишь финалом в течение нескольких поколений постепенно наращавшейся органической деградации, - этого худшего из всех зол, которым сами собой караются нарушения законов жизни организма. Все грехи, недостатки ошибки и заблуждения оставляют свой неизбежный органический след, записываются в книгу жизни и вносят свою определенную долю влияния в дальнейшие судьбы нисходящих поколений. "Известно, что рядом с передачею по наследству каких-либо отличительных признаков, характеризующих наблюдаемые семьи, - говорит проф. Жоли, - существует нередко постепенное накопление условий, подготовляющих тех или других личностей из этих семей, или фамилий, к той или другой физической или душевной болезни, к слабоумию, помешательству или даже к некоторым порокам. Факт этот до такой степени прочно установлен теперь наукой, что ни один образованный человек не питает относительно его ни малейших сомнений"*(564).

В течение этого иногда долго длящегося процесса деградации, когда в нисходящих поколениях постепенно замирают лучшие человеческие чувства, являющиеся необходимой основой человеческого общежития и дальнейшего развития, члены рода, пошедшего на убыль, руководимые своими унаследованными влечениями и склонностями, постоянно получают как бы предостережения в различных конституциональных болезнях, неприятностях и незадачах. Но не всегда, а вернее редко, знание и разумно-благодетельные внешние влияния приходят к ним на помощь*(565), а потому предостережения проходят, не производя надлежащего влияния. Но законы природы непреложны, а потому отягощенный органическими грехами род неминуемо призывается к ответственности в лице его несчастных представителей и тогда начинается иногда долго еще длящаяся агония заклейменного рода, в течение которой его отпрыски проходят через состояния бедности, пауперизма, всяческого унижения, гнилостного разложения их нравственных личностей, если можно так выразиться, и не редко попадают в палаты домов для душевнобольных, в нищенские депо и на скамьи подсудимых. Этим, в лице потомков иногда даже славного по своим качествам прежде рода, совершается конечный суд и наказание за грехи, неправды, ошибки и заблуждения восходящих поколений. Сильное физически и нравственно живет и развивается, а слабое гнилостно разлагается и умирает. Рассматриваемый с этой точки зрения генезис преступления и душевной болезни придает глубокий смысл верованию народов о наследии греха и осуждения.

Такова родовая история преступления. Но последнее имеем еще и индивидуальную историю, т. е. историю, заключающуюся в пределах истории жизни его совершителя. И в этой последней конечные корни преступления часто, а может быть и в большинстве случаев, отходят чуть не к самому раннему детству. Только оценивая преступление, как психиатр оценивает наблюдаемую им душевную болезнь, в связи со всеми возможно-подробными сведениями обо всей прошлой жизни совершителя, мы в состоянии будем выделить анализом его последовательные факторы и соответственно им изыскать и средства лечения. Правда, что личность, как увидим далее, является на свет с определенными наследственными задатками, иначе говоря, с определенным психическим остовом, который отчасти уже наперед определяет будущий нравственный облик личности, но последующими внешними воздействиями и культурой переданных задатков в значительной мере будут определяться события (поскольку, конечно, последние зависят от самой личности), а в том числе и преступления ее последующей жизни. Конечно, воспитательная культура из плохого материала не выработает гиганта, но она все-таки в значительной мере определит, протечет ли жизнь человека без сильных потрясений для него самого и для общества, или же она станет в тягость и ему и этому последнему. Понятно, что неразумный и наследственно в большей или меньшей степени отмеченный ребенок, предоставленный самому себе и свободным влечениям своей порочной организации, да влиянию примера одичалой и деградированной семьи, неминуемо пойдет по пути падения к своему конечному нравственно-физическому разрушению, обыкновенно сопровождающемуся и потрясениями общественного порядка*(566). Вот здесь-то и должна начинаться благотворная роль общества или, правильнее, разумной его части, на долю которой достались блага умственно-нравственного развития, свет научного знания, и которая имеет в своих руках могущественные воспитательные средства для противодействия злу нравственного развращения. Поэтому утверждение, что вина преступления лежит па обществе, в некоторой степени имеет свой разумный смысл и значение. "Если общество, - справедливо говорит д-р Channing, - не будет употреблять средств своего благосостояния на то, чтобы спасти невежественного и бедного от грязнейшего порока, то оно должно страдать от преступления и заслуживает этого страдания. Если ребенок оставляется расти в положительном неведении об обязанностях и о том, кто его создал, о своих отношениях к обществу, если он оставляется расти в атмосфере нечестия и невоздержания, практикуя обман и мошенничества, то пусть общество и не жалуется на его преступления". "Ваши грязные британские юноши, - язвительно замечает английский сатирик Ваbу, - окружены принципами habeas corpus о ненарушимости свободы и справедливости. Вы предоставляете их отцам и матерям и всякому, кто захочет избавить вас от беспокойства следить за ними, образовывать их в их ранние годы, как они того желают. Если же воспитатели случайно оставят их беспомощными инвалидами, - вы помещаете их в дома для призрения бедных; если они делают их ворами, - вы сечете их или содержите с большими издержками в Millbank'е или Darmoor'е; если их страсти, никогда не контролировавшиеся, натолкнут их на убийства, - вы их вешаете, исключая случаи, когда преступления настолько ужасны, что привлекают благосклонное внимание министра внутренних дел; если они совершают самоубийства, - вы назначаете следствия, которые стоят денег, даете даровые гробы и хороните их. А между тем я могу доказать вам, что эти существа, с которыми вы обращаетесь, как с собаками на ярмарке, не соприкасались не только в течение дней, но даже часов с добротой, чистотой, правдой или только доброжелательностью"*(567). И действительно, если первые зачатки преступления в его индивидуальной истории отходят к раннему детству, то не неразумному, и несмышленому ребенку, окруженному неблагоприятными условиями и, к несчастию, часто еще унаследовавшему порочные особенности психофизической организации, бороться с ними, а обществу, которое, в лице просвещенной и разумной своей части, понимает смысл и значение первых зловещих признаков и может найти средства к их устранению, а потому на нем и лежит вина, если, зная и понимая, оно не выполняет своей задачи. "Жнут, что сеяли, - справедливо замечает в своем отчете известный общественный деятель Бельгии, Ducpetiaux, говоря о деградированных семьях, - и если дерево остается бесплодно или приносит только дурные плоды, то не вина ли это по большей части садовника*(568)?

Теперь мне бы следовало перейти к главному предмету работы, - малолетним преступникам, но я предпочитаю несколько удлинить это введение, посвящая его окончание краткому очерку явлений психофизической наследственности с одной стороны и явлений приспособляемости с другой, который и составит переход ко второй части. Вопрос о наследственности и о возможности борьбы с дурными наследственными проявлениями стоит в преддверии прикладной науки уголовного права. Для нее, как увидим далее, он краеугольный вопрос, а потому я и отвожу ему место во введении.