Классики юридической психологии

Глава пятая. Убийства и убийцы

Преступление, как и все действия человека, вообще, представляет собой проявление тех или других сторон его психической личности вовне – в ряде более или менее сложных и рассчитанных движений и действий, которые и являются, таким образом, выразителями, хотя и своеобразными, предшествующих им внутренних душевных состояний. Каковы последние, таковы соотносительно и первые. Ясно поэтому, что особенности действий, а следовательно, и преступлений имеют свой источник в особенностях личности и переживаемых ею состояний, в которых и надо искать их объяснений.

Обращаясь к генетическому изучению личности, мы, прежде всего, подмечаем в ней, как уже было говорено выше, и по времени первичную основу, первичный фон – сферу чувствований, сферу настроений. Сфера эта и образует то, что можно назвать чувственной личностью.

Опыт учит, что этот первичный фон по отдельным индивидуумам до крайности разнится в своей чувственной окраске и что к различным личностям не может быть применяема одна и в особенности наша собственная мерка. Наблюдение открывает внимательному наблюдателю удивительное и неожиданное разнообразие, и притом не в деталях только, но и в основных особенностях. Один воспринимает и чувствует все впечатления от окружающего его мира и реагирует на них так, а другой – совершенно иначе. В этой области нет однообразия, а напротив, крайнее разнообразие индивидуальных психологии. Обратимся, например, к фактам из области преступления и послушаем, что говорят они. В то время как одни чувствуют неодолимое отвращение к крови, ко всякому мучительству и, как учит опыт суда и тюрьмы, даже вступив на путь преступления, выбирают не убийства, а иные преступные средства для достижения своих целей, другие, напротив, к крови чувствуют какое-то загадочное влечение и проявляют поразительную наклонность действовать убийством. Мысль о нем в качестве средства как бы инстинктивно подсказывается им и возникает у них сама собой всякий раз, когда им приходится достигать каких-либо более исключительных целей, которых другие люди достигают другими средствами, и они не задумываются о лишении жизни лиц, так или иначе стоящих на пути к осуществлению их желаний (По Сибири бродяжит от 30 до 40 тысяч человек, большей частью беглых с поселения и каторги. Все эти люди находятся в самых тяжелых жизненных положениях, и тем не менее только сравнительно незначительная их часть посягает на убийства и пролитие крови, но зато среди этой части есть поистине дикие звери, жестокость и кровожадность которых наводит ужас даже при рассказах о них.).

«И, говоря откровенно, я любил кровь,– так рассказывал приговоренный к казни убийца Chodron.– Я не знаю, что-то делает меня жестоким помимо моей воли». «Между этими людьми есть много погибших навсегда,– говорит один содержавшийся в тюрьме Sainte-Pelagie,– между ними есть лютые звери, которые всегда жаждут крови и убивают для удовлетворения своих даже маловажных инстинктов: между ними есть похожие на пантер и тигров, и кажется, что делать зло им доставляет удовольствие». И таких не один. В дальнейшем изложении они пройдут пред нами длинной вереницей, причем каждый из них выступит со своими индивидуальными особенностями.

Но, спрашивается, где и в чем следует искать решение ужасной загадки о любви к крови и о более или менее неодолимом влечении к ней, влечении, которое так извращает существо человека и вносит так много жгучих чувств в среду человеческого общества? Опыт учит, что его надо искать в основе личности – в сфере чувствований и в их извращениях, но не в беглых, мимолетно вспыхивающих и быстро проходящих чувствованиях, а в чувствованиях, более постоянных и стойких, присущих данному индивидууму, т.е. в его обычном самочувствии и более обычных оттенках его настроения. Этот ответ подсказывает нам и сам деятель кровавых преступлений. «Я любил кровь. Я от природы был жесток»,– пояснил убийца Chodron, характеризуя тем не моментально охватывавшее его чувство, а длящийся, устойчивый вкус к крови и стойкое влечение к ней, которые, как и всякий вкус и влечение, могут иметь свой источник только в стойких и основных особенностях личности, а такими и являются более постоянный строй и оттенки самочувствия, с механизмом которого в общих чертах мы уже познакомились.

Одной из важнейших составных частей самочувствия в общественном отношении является половое, оно же и родовое чувство. Значение этого чувства в жизни души обратило на себя особо напряженное внимание в науке со времени появления в 1870 г. в Archiv fur Psychiatrie мемуара. проф. Westphal'a, озаглавленного Die confrere Sexual-cmpfindung Symptom eines neuropatichen (psychopatichen) Zustand (Из работ, предшествовавших мемуару Westphal'n, в особенности надо назвать работу Kann'а 1844 г., работу Michea 1849 г. и брошюры Karl Ulrichs'a о Mannmannliche Liebe, которые, кажется, и навели WestphaF» на развитую им мысль о таких извращениях чувства, при которых «женщина в физическом отношении – женщина, а в психическом – мужчина, и мужчина в физическом Отношении – мужчина, а в психическом – женщина».). С тех пор обнародовано весьма много отдельных тщательных наблюдений и успело появиться значительное число статей и более или менее всесторонних работ, посвященных изучению влияния отклонения и извращений родового чувства, которое вдохновляет поэзию и литературу народов и которое часто двигает массами и принимает участие в наиболее возвышенных проявлениях души. Охватывая человека, оно иногда временно перерождает его, на моменты делает его как бы независимым от материальных условий, заставляет его забывать все, а по временам и возвышает его до удивительного героизма. Конечно, на такие подъемы способны далеко не все, а только особые натуры, с особым составом самочувствия. Но эти натуры свои удивительно могучие порывы обыкновенно бывают, способны передавать массам, электризовать их, увлекать их за собой и вызывать поразительные по силе и всезахватывающие движения. Один из подобных примеров в последнее время представлял собой Давид Lazzaretti, увлекавший своим вдохновением толпы; он был убит в 1878 г.

Одной из наиболее важных в общественном отношении особенностей родового чувства, каким мы его наблюдаем в животном царстве вообще, представляется усиленное влечение испытывающего его субъекта в сторону других ему подобных. Влечение это обыкновенно сопровождается большей или меньшей долей самозабвения, доходящего иногда до полной потери чувства самосохранения и до нечувствительности к личной гибели. Остальные системные чувства, как бы ограничивающиеся самим субъектом, не представляют нам ничего подобного, и в них нет этого оттенка.

Уже по этому одному мы можем рассматривать родовое чувство как высшее из чувств, дающее основание высшей форме жизни – жизни общественной, покоящейся, прежде всего на влечении одного субъекта к другим, ему подобным. В своих низших формах в животном царстве оно, правда, представляет собой влечение к субъектам противоположного пола. Но и здесь в известные периоды, а именно в период выхаживания, оно выходит за эти узкие пределы и переносится на продукты брачного сожительства – на детенышей, которых матка холит и защищает поистине с удивительным самопожертвованием. В царстве человека родовое чувство является прочнейшей связью людей между собой и своими оттенками и видоизменениями образует основу всех лучших и высших чувств, справедливо составляющих гордость человечества,– чувства идеальной любви, чувства дружбы, симпатии, патриотизма и пр. По справедливому замечанию проф. Ball'я, нет другого чувства, которое бы оказывало большее влияние на характер и умственную сферу.

Влияние родового или полового чувства на всю нравственно-умственную сферу особенно резко обнаруживается в период полового развития, в период общего изменения физического и нравственного существа человека, сопровождающийся у нервно нестойких натур более или менее резко выраженными болезненными явлениями. В самочувствие подростков в эту эпоху их жизни врываются широкой волной тоны вновь зазвучавшего системного чувства, изменяющие все их существо, и для них начинается новая, доселе неведомая жизнь. Развиваются новые органы, появляются новые потребности, в тиши зарождаются новые идеи, которые проявятся впоследствии, и целая революция совершается в чувствах и мышлении.

Внешний вид подростков в значительной мере изменяется. Взгляд становится гораздо более экспрессивен: он то мечтателен и подернут, то загорается небывалым прежде блеском и становится жив. Голос в свою очередь изменяется: он делается гибче и в нем начинает звучать более внутренней теплоты и чувства. Краска и стыд чаще начинают появляться на лице и легко вызываются эмоциями. Походка и движения изменяются и становятся более грациозными.

Чувствования повышаются в своей напряженности и обостряются. Появляются незнакомые прежде порывы и волнения. Настроение становится гораздо более изменчивым и колеблющимся. Оно начинает оттеняться большей или меньшей степенью восторженности, мечтательности и поэтичности. Иногда проявляются небывалые до того таланты. В юной и чистой душе развивается стремление к общему, таинственному и непостижимому. Зарождаются новые, до того неведомые влечения к идеалу, добру и красоте. В это время человек большей частью любит доброе и прекрасное вообще: он любит их в них самих. Он более или менее любит весь мир и всю природу, и его иногда охватывают порывы к самопожертвованию для самопожертвования, для жертвы. С дальнейшим развитием эти туманные влечения получают более определенные очертания: происходит олицетворение и постепенно все яснее вырисовывается идеал совершенного человека, который потом начинает стремиться к приурочиванию и действительно приурочивается.

Вместе с изменением настроения и чувств глубоко изменяется и умственная сфера. Нередко проявляется блестящее воображение, умственные способности значительно развиваются, изменяются в своем направлении и начинают сосредоточиваться на таких идеях, которые прежде не привлекали внимания.

Не то у кастрата. С порчей органической системы и нарушением ее функций «период наступления половой зрелости, отличающийся столь резкими явлениями у нормального человека, проходит бесследно для кастрата, оскопленного в детстве. Телесное развитие его в то время все ближе подходит к женскому организму (даже скелет кастрата более приближается к женским формам), не придавая ему ни одной из тех прелестей, тех физических и нравственных прекрасных качеств, которыми природа так щедро наделяет молодую созревающую девушку. Все тело получает вялый, одутловатый вид, лицо его делается бледно-желтым, безжизненным, но моложавым, а иногда, напротив, старообразным, морщинистым». «Высокие стремления души к благородной деятельности, к совершению подвигов, чувство преданности отечеству» чужды оскопленным в детстве (опыт показывает, что их мозг изменяется). Они «безразличны к окружающей среде: в их душе нет и зачатка благородных стремлений, сознания долга, обязанности гражданина». «Им чужды мужество и высшая фантазия». «Взамен этих качеств у них развиваются многие пороки людей с ограниченным кругозором, с низким уровнем нравственности: эгоизм, хитрость, коварство, алчность и т.п.». Между кастратами «нет солидарности, нет семейных связей. Их отличают полное отсутствие любви к ближним и даже враждебность к ним».

Извращения родового чувства идут всегда рука об руку с общественными нестроениями и потрясениями. «Я полагаю,– справедливо замечает Sorel,– что для того чтобы проникнуть в психологию общественных классов, необходимо возможно тщательнее изучить проявления полового чувства. Половой инстинкт есть важнейший; в естественном порядке он значительно преобладает над интересами, страстями, эгоизмом – одним словом, над всем, что относится к сохранению индивида: он поистине основной двигатель». И далее он формулирует такое правило: «проявлениями полового инстинкта измеряются величина и направление человеческих деятельностей».

Здесь я не стану, впрочем, говорить о нормальной психологии родового чувства. Для нас как криминалистов особый интерес представляет то, что в социальном отношении можно назвать извращением этого чувства и в чем надо искать главнейший и непосредственный источник некоторых видов преступности. Но как же заглянуть в тайники чувства и самочувствия, а с тем вместе и в тайники преступной души? Единственный путь – путь наблюдения выражений чувствований вовне, их проявлений в действиях и сравнение, и изучение сходных особенностей этих последних у различных личностей.

Не звучат в человеке достаточно напряженные чувства – и он не действует, потому что нет в нем налицо внутренних стимулов для деятельности. Зазвучали такие чувства – и человек определяется и переходит к более или менее энергичной и сложной деятельности, причем особенности последней всегда соответствуют особенностям вызывающих ее чувств. Любит или ненавидит человек, радуется или отчаивается он – все это так или иначе отражается и на его проявлениях вовне – на деятельности, которая происходит в среде человеческого общества.

Оценивая и определяя чувствования и слагающееся из них самочувствие и настроение человека именно со стороны их общественного значения, мы должны будем сказать, что аномалии и извращения суть такие их оттенки, которые подсказывают и вызывают действия, более или менее невыгодные и вредоносные для благополучия и благоденствия общества и самого совершающего их человека; Как только у человека развиваются уклонения от приспособления в чувствах, так следом за ними начинается и разлад с требованиями общественности, проявляющийся в особенностях деятельности, во вредоносности действий для окружающих и для самого человека. Я не стану останавливаться здесь на изучении болев обычных изменений родового чувства, которые общественном отношении по справедливости могут быть причисляемы к извращениям,– на различных оттенках злобного отвращения и ненависти. Замечу только, что родовое чувство, являясь с присущими ему особенностями чувства симпатии и любви, неудержимо влечет и притягивает людей друг к другу, делает их способными радоваться чужой радостью и утешаться чужим счастьем. Напротив, то же родовое чувство, видоизменяясь в своей чувственной окраске и являясь с особенностями злобного отвращения и ненависти, порождает отталкивания и заставляет одного наслаждаться неудачами, горем и страданиями другого. Симпатия и любовь – элемент, созидающий и важнейшее основание добра, злое отвращение и ненависть – элемент, подкапывающий и разрушающий основание зла. Их общее – что они иногда заставляют вполне забывать о себе, о своих удобствах и радостях, заставляют даже жертвовать собой и ценой жертвы покупать в одном случае благоденствие, а в другом – страдание любимого или ненавидимого лица. Они жаждут и требуют самоудовлетворения, часто вполне забывая и попирая все остальные интересы их носителя – любящего или ненавидящего человека.

Перейдем теперь к случаям, в которых различные в своих своеобразных оттенках изменения и извращения родового чувства являются непосредственными основаниями в различных степенях резко выраженной наклонности прибегать к убийству, действовать и даже наслаждаться им. Для лучшего освещения всего последующего начну с рассмотрения основных явлений.

Опыт учит, что повышенному половому возбуждению нередко бывает, присущ элемент того острого раздражения, которое окрашивается злобным оттенком, и что сам последующий акт отличается более или менее судорожным характером. «Существует так много аналогии,– замечает Esguirol,– между слабым эпилептическим припадком и спазматическим возбуждением, которым заканчивается акт воспроизведения, что древние называли последний I'pilepsia brevis».

Индивидуальные различия в этом отношении, как и во всех остальных, конечно, весьма значительны. Некоторые остаются сравнительно холодны, тогда как возбуждение у других достигает крайних пределов, ослабляя и понижая ясность сознания и мыслительных процессов в разных степенях. Проф. Bouchut приводит, например, случай 19-летней девушки, которая в период усиленною полового возбуждения теряла всякую стыдливость, вызывала всех мужчин, причем раздражение у нее достигало крайней степени, ей хотелось всех убить, сжечь дом и пр.

По мере возрастания возбуждения, по-видимому, усиливается и элемент острого раздражения, о котором я упомянул сейчас. Под влиянием его, а также и под влиянием судорожного характера акта, сопровождающегося большим или меньшим сокращением мускулов сгибателей, у некоторых субъектов вполне мимовольно развивается констатируемое наблюдением более или менее напряженное влечение причинять боль, грызть, рвать, щипать и даже душить. Проф. Ball рассказывает, что у него в клинике был один пациент, который во время акта воспроизведения отъел нос у своей любовницы, причем пострадали не только хрящи, но и сама кость. В 1891 г. перед сенскимассизным судом прошел некто Vaubourg по обвинению в задушении спавшего с ним в одной кровати молодого сотоварища. Над Vaubourg'ом тяготели еще подозрения в задушении и изнасиловании маленькой девочки и в покушении на задушение. Проститутка, бывшая предметом последнего, рассказала, что однажды зашедший к ней Vaubourg просил доставить ему молодого человека. Получив отказ, он совершил попытку насильственной педерастии, но безуспешно. Потерпев неудачу, Vaubourg одно мгновение стоял неподвижно, прислонившись к стене. При этом его лицо совершенно исказилось, глаза выкатились, и он казался ужасен. Несчастная в смертельном страхе бросилась к окну и едва успела крикнуть, как Vaubourg снова кинулся на нее, опрокинул, схватил за горло, сильно сжал его и пытался продолжать начатое. Д-р Morro приводит интересный случай одного изнасилователя, который, несмотря на то, что на крики сбежались соседи, так крепко держал под собой девушку, что его нужно было почти задушить, крепко сжимая ему горло, чтобы вырвать у него его жертву.

Некто Verzeni, обвинявшийся в задушении нескольких женщин, признался, что делал это для полового удовлетворения. Одно прикосновение к шее жертвы вызывало у него половое возбуждение, и сам акт душения удовлетворял его в половом отношении. Во время этого акта и после него он судорожно прижимался к телу жертвы, кусал ее и сосал кровь, что доставляло ему половое удовольствие.

Само чувство боли у некоторых субъектов во время полового возбуждения совершенно утрачивается (пример такой утраты представлял, между прочим, известный осквернитель трупов, сержант Bertrand) или же настолько ослабляется, что раздражения, вызывающие обычно более или менее нестерпимую боль, становятся в это время похотливо-приятными. Carlier в своей работе о проституции рассказывает про одного мужчину, бывшего известным под именем принцессы Саломеи. Он чувствовал влечение к лицам одного с ним пола и во время своих любовных похождений заставлял сильно бить и обирать себя. Бивших бывало по пяти и шести человек. Сначала он обменивался с ними ласками, а затем начиналось битье и обирание, процесс которых он стремился продолжать возможно дальше. При этом он плакал, рыдал и звал на помощь. Все ли действия составляли один сложный процесс, служивший средством для вызывания сладострастного возбуждения и наслаждения им.

Тот же автор рассказывает, что у некоторых проституток находят целые арсеналы орудий и инструментов для причинения боли и физической муки – длинные иголки, плети, хлысты, ремни, утыканные булавками, веревки с узлами и со следами крови на них и пр. В одном из номеров Archivio diPsichiatria за истекший год рассказан случай одного пожилого господина, который по несколько раз в неделю приходил в публичный дом к одной и той же проститутке, заставлял связывать себя и наносить себе раны для похотливого наслаждения испытываемыми при этом ощущениями.

Все подобные факты, известные во множестве, ясно показывают, что ощущения от бичевания, наносимых ударов, вид ран и крови заставляют звучать в самочувствии некоторых тоны полового чувства и вызывают у них сладострастное возбуждение, как об этом упоминает на основании своего субъективного опыта в своей «Исповеди» и Жан-Жак Руссо, что, конечно, возможно исключительно под условием значительного ослабления или даже исчезновения чувства боли и замены и перехода его в чувство приятности и удовольствия. Когда к этому приятному половому возбуждению, по рождающемуся при таких условиях, присоединяется еще более или менее порывистая страстность, тогда слагающиеся из таких элементов самочувствие и настроение проявляются со всеми атрибутами сладострастной кровожадности, которая всего ярче обнаруживается в случаях окровавливания разврата. Когда же при наличности всех прочих элементов элемент порывистой страстности отсутствует, тогда самочувствие и настроение окрашиваются оттенком холодной жестокости.

Не вдаваясь в изложение возможных гипотез для объяснения указанных явлений, примем их как несомненный факт, констатируемый точными наблюдении, и при этом только отметим пока, что описанные оттенки половых чувствований, входящих в состав настроения, дают все элементы, необходимые в субъективном отношении для совершения убийства. Пробуждаясь и вибрируя в самочувствии, они под влиянием закона ассоциаций чувствований м представлений легко могут подсказывать мысль об убийстве и порождать наклонность действовать им. Лица с такими особенностями в своих субъективных чувственных состояниях, очевидно, КС встретят препятствий к исполнению кровавого дела, представление о котором не вызовет в них содрогания и ужаса, а напротив легко еще породит некоторое даже более или менее приятное возбуждение, обыкновенно предрасполагающее к активности. «Никогда я и не думал, чтобы было так легко убивать»,– говорил Gigax, покончив свое первое двойное убийство, после которого он отправился в фотографию снимать свое изображение на награбленные деньги. Во время сеанса он был совершенно свеж и спокоен, причем на его лице отражалась такая ясность, что на него, по словам фотографа, было даже приятно смотреть.

После только что совершенной предварительной и наводящей на руководящую мысль экскурсии в область фактов, перейду теперь к последовательному изучению убийств в их различных типах, причем попытаюсь располагать эти типы в один убывающий ряд, чтобы благодаря постепенности переходов внутреннее сродство явлений, если такое существует, выступало возможно рельефнее. Вполне ясно обнаруживается непосредственная связь между занимающими нас оттенками чувствований и образующимся при их участии самочувствием, с одной стороны, и наклонностью действовать убийством и легкостью возникновения мысли о нем – с другой, в случаях убийств, совершаемых под влиянием злобного раздражения из-за неудавшегося обладания субъектом, возбудившим страсть и похоть. В этих случаях раздраженное половое чувство является единственным двигателем, вооружающим руку убийцы и подсказывающим ему его образ действий. Вследствие очевидности причинной связи, а также недостатка места я не буду приводить относящееся сюда многочисленные примеры, которые, вероятно, известны каждому.

Не менее ясно обнаруживается та же связь между занимающими нас оттенками половых чувств и самочувствия и наклонностью действовать убийством в случаях убийств, совершаемых под влиянием ревности – сложного чувства, коренящегося, однако, главным образом в половом чувстве. В подобных случаях весьма поучительно наблюдать и прослеживать, как легко и непосредственно возникает и укореняется мысль об убийстве предмета страсти и действительного или мнимого соперника, причем иногда злобное раздражение ревности не ограничивается подсказыванием мысли об убийстве только этих лиц, но и наталкивает на убийство лиц, близких им, вид и представления о которых вследствие влияния закона ассоциаций вызывают то же злобно-кровожадное раздражение и ненависть. Приведу один из случаев этого рода. Некто Montee ревновал свою жену к одному из своих соседей, Baron, и подозревал ее в связи с ним. Когда злое чувство, долго точившее его, как червь, значительно развилось и стало господствующим, оно подсказало соответствующие планы и решения и толкнуло несчастного к их осуществлению. Выстрелом из засады, направленным в окно жилища своего подозреваемого соперника, Montee положил последнего на месте. Но убийства его одного ему было мало. Все дорогое или близкое Baron, ассоциировавшееся с ним в представлениях, вызывало то же злобное чувство ненависти, требовавшее крови и уничтожения. Под его влиянием Montee вслед за убийством соперника немедля схватил топор и с ним бросился в дом своей жертвы. Здесь, наверху, он нашел десятилетнюю дочь Baton, Ударом топора он рассек ей череп, потом стал искать жену Huron, но, не найдя ее, убил нескольких овец, а сам повесился. Имеете со своей жизнью он уничтожил, и ужасное чувство злобы, ненависти и постоянного беспокойства, которые подсказали ему мысль об убийстве, заставили действовать его руку и которые так долго мучили его и отравляли ему существование, вызываясь представлениями о том, как его жена отдается другому.

Еще более ясно проявляется связь между занимающими нас оттенками половых чувствований и наклонностью действовать убийством в случаях совершения убийств с целью непосредственно следующего за тем удовлетворения своей страсти. В таких случаях и у таких лиц вид личности, отказывающей в удовлетворении их похотливых желаний, побуждает только злобно-жестокое раздражение с оттенком кровожадности, которое легко, непосредственно и как-то само собой подсказывает мысль об убийстве и своей субъективной окраской облегчает его, не оставляя места ни жалости, ни состраданию к жертве преступления, к ее мольбам, воплям и страданиям.

Некто Joseph Lepage, юноша 16 с половиной лет, был приучен одним рабочим, любовница которого вскоре возбудила в нем похотливые желания. Последние особенно усилились во время ее болезни. «Всякий раз, как я прикасался к ее коже,– рассказывает Lepage,– я содрогался от желания обладать ею». «Чувствуя себя возбужденным при виде ее прекрасного горла, сказал себе: "Я буду обладать ею живой или мертвой". Так как я видел, что она не согласится, то у меня явилась мысль зарезать ее и хорошенько удовлетворить своему желанию. Пока тело еще тепло, это должно быть также приятно». И Lepage совершил покушение на убийство, нанеся своей жертве, удар ножом в то время, когда она спала с ребенком на кровати. Он пояснял потом, что, если бы ребенок шевельнулся в этот момент, то он «одним ударом выпустил бы ему кишки».

Проф. Lombroso приводит пример некоего Diaz'a Garayo, который имел отягощенную наследственность и был женат четыре раза.

Его первое кровавое деяние, совершенное при жизни третьей жены, относится к 1870 г., когда он при встрече с одной 40-летней проституткой предложил ей отдаться ему, но, не сойдясь в цене, з адушил ее, раздел донага, изнасиловал, потом удалился и спокойно принялся за свои занятия. В 1871 г. он совершил такое же преступление над одной пожилой женщиной. В 1872 г. он задушил и изнасиловал 13-летнюю девочку, а вскоре потом – одну проститутку. В 1873 и 74 гг. он совершил два неудавшихся покушения на задушение, одно из которых было направлено на старуху-нищую. В 1878 г. он совершил неудавшееся покушение задушить мельничиху в ее собственном доме. Через пять месяцев он также неудачно пытался задушить одну старуху-нищую, а еще через месяц напал на дороге на 25-летнюю девушку, схватил ее за горло, сдавил и предлагал отдаться ему. Получив отказ, он выхватил кортик, нанес им своей жертве несколько ударов, изнасиловал ее и потом еще несколько раз ударил ее кортиком. Найдя в бывшей при девушке коробке сласти и вино, он съел часть сластей, запил их вином и спокойно пошел спать. Через два дня он еще задушил и изнасиловал 52-летнюю женщину, после чего вырезал ей внутренности. Арестованный, он признался во всех своих преступлениях, причем не выражал ни стыда, ни раскаянья. Он был осужден и казнен.

Только что приведенный пример, а равно и пример Verzeni, по некоторым своим особенностям непосредственно граничат с явлениями влечения окровавливать разврат и похотливо-страстно наслаждаться видом крови жертвы и проявлениями испытываемой ею боли и мук. Уже в случаях Verzeni и Garayo задушение не является только средством достигнуть обладания. В них мы подмечаем и стремление резать задушаемых и проливать их кровь. Так, Garayo у последней из задушенных им вырезал внутренности, a Verzeni кусал свои жертвы, сосал у них кровь, а ранее резал кур и в этом находил половое наслаждение. Но у этих двух лиц влечение к окровавливанию разврата и причинению при этом боли и мук проявляется не вполне еще ясно. В других сопредельных случаях оно, напротив, обнаруживается с поразительной яркостью. Один из наиболее типичных примеров этого рода представлял собой маркиз de Sade. Он создал теорию кровавых наслаждений и утверждал, что при половых удовлетворениях наслаждения одной стороны должны всегда соразмеряться со страданиями другой. Он выпустил в свет снабженный соответствующими гравюрами роман Justine, в котором описал различные формы кровавых наслаждений. Роман этот строго запрещен и в нем, по словам проф. Ball'я, который имел его в руках, господствующими являются идеи истязания и изувечений. Одна из описанных в нем форм – обладание женщиной, у которой из глубоких разрезов, сделанных на груди, обильно вытекает кровь. Эту форму наслаждений практиковал сам de Sade, заманивая к себе женщин. Его помощник-лакей был казнен, a de Sade по приказанию Наполеона I был заключен в Charenton. «Долго после того,– рассказывает проф. Ball,– видели этого любезного старика ведущим полные благожелательности разговоры с своими созаключенными и старающимся убедить их в правильности своих доктрин».

Другой разительный пример нам представляет маршал Франции Gilles de Rays, который во время своих оргий перерезал для окровавливания разврата более 800 детей. На вопрос президента суда он отвечал, что действовал по влечению сладострастия и что мучительство детей ему доставляло невыразимое наслаждение. Б лижайшим толчком к началу его оргий послужило чтение истории Светония, в которой описаны формы окровавливавшегося разврата Тиверия, Нерона, Комода и других цезарей.

В описываемой группе явлений наблюдаются и некоторые разновидности. Влечение к крови и мучительству не всегда сопровождает, как в последних примерах, половой акт и не всегда загорается в момент его, а напротив иногда следует ему. Предшествующее половое возбуждение иногда как бы переходит в него, и оно представляет собой только как бы дальнейшее продолжение этого возбуждения. Рассказывают, что такие проявления наблюдались у египетской царицы Клеопатры, которая умерщвляла своих любовников уже после полового сожительства с ними. В свою очередь новейшее время представляет немало точно наблюденных случаев такого рода. Esquirol рассказывает, например, про одного 24-летнего виноградаря, который, встретив девочку 12 лет, сначала совершил с ней половой акт, а потом вырвал ей половые органы и сердце, съел их и запил свою ужасную пищу кровью несчастной.

Некто Bichel сначала насиловал девушек, потом с особым ожесточением резал их, разрубал на куски и зарывал в заранее приготовленную яму. Привлеченный к ответственности после одного из таких убийств, он рассказывал на суде, что во время всей процедуры резанья и разрубания он испытывал сильнейшее желание вырвать кусок из трупа.

В приведенных примерах влечение к крови и мучительству, так или иначе, соединялось с половым актом. Оно или существовало с ним, или являлось как бы его продолжением. Но бывают случаи, в которых оба элемента не наблюдаются и специфические проявления полового возбуждения отпадают: влечение к крови и мучительству как бы замещает их и одно наполняет всю сцену. В таких случаях мы имеем перед собой какое-то загадочное влечение к крови, мучительству и убийству в чистом виде. Связующим звеном и как бы переходной ступенью между двумя группами явлений, т.е. между случаями, в которых ясно выраженные специфические проявления полового возбуждения, так или иначе, соединяются с влечением к крови и мучительству, и случаями с замаскированной похотливостью и с одним ясно выраженным влечением к крови, служат те случаи, в которых сами действия, вызываемые влечением к крови и мучительству, влекут за собой половое удовлетворение со всеми его последствиями, как бы замещают собой половой акт.

Один 30-летний церковник L., о котором рассказывает д-р Мае Donald, совершил два убийства. «Мотивом их было сладострастие самого ужасного характера», как это признал и обвиняемый. Одна из убитых была молодая женщина, а другая маленькая девочка, которую L. заманил на колокольню своей церкви. Оба убийства были совершены тупым орудием, и в каждом случае было произведено много повреждении, которые все находились выше шеи. Половые органы жертв оказались нетронутыми. Не было также совершено изнасилования или осквернения трупов, но брюки, бывшие на L. во время убийства, в соответствующих местах носили следы обильного извержения семени, происшедшего во время акта убийства, доставлявшего половое удовлетворение. По этому поводу д-р Mac Donald справедливо замечает: «В случае L. имело место полное замещение сексуальности жестокостью».

В только что приведенном примере пролитие крови не имело места. В других однородных случаях убийство или только мучительства, заменяющие половой акт, напротив, окровавливаются, сопровождаются видом крови и наслаждением им. К этой разновидности, по-видимому, принадлежал случай известного Джека-потрошителя, рассказанный, между прочим, у того же Mac Donald'a.

В работе Derame, цитируемой Krafft-Ebing'ом, приведены два подобных примера. В одном из них действующим лицом является резатель девушек, виноторговец Bortl. С 14 лет он испытывал сильнейшие половые возбуждения и в то же время чувствовал отвращение к сожительству с женщинами и к онанизму. Между тем возбуждения не давали ему покоя, сосредоточивали на себе его внимание и заставляли работать мысль. Однажды как-то само собой ему пришло в голову ранить девушек, вызывать у них кровь и тем удовлетворять себя. Он стал осуществлять задуманное. Сначала он делал разрезы, а потом начал производить уколы, потому что ему казалось, что этим способом вызывается более сильное кровотечение и сильнейшая боль. Интересно, что он пытался сдавливать руку или шею девушкам, но этого было недостаточно для полноты удовлетворения: вызывалась только эрекция, но не извержение семени.

В другом случае некто Н. с 10-летнего возраста почувствовал сильнейшее половое влечение. Сначала он предавался онанизму, потом практиковать садомию и, наконец, как-то инстинктивно пришел к мысли причинять уколы в половые части женщины и смотреть на стекающую с ножа кровь. Эти манипуляции сами по себе доставляли ему полное половое удовлетворение, а вид стекающей крови вызывал у него высшее наслаждение.

От переходных случаев обратимся к рассмотрению случаев уже упомянутой второй группы с замаскированной похотливостью, в которых специфические проявления этой последней вполне замещаются какими-то загадочными и более или менее сильными и иногда, по-видимому, далее неудержимыми влечениями к крови и убийству, вполне сходными в своих проявлениях с теми, с которыми мы только что познакомились в приведенных примерах. «Некоторые больные чувствуют отвращение к крови,– замечает бельгийский психиатр первой половины настоящего столетия Ginislain,– тогда как другие любят видеть текущую кровь». Эта любовь к крови, это влечение к ней иногда достигают сильнейшего напряжения и подобно половому чувству, которое, по-видимому,» своих особых оттенках и образует их, овладевают всем существом человека, создают принудительно-навязчивые представления и уничтожают всякое равновесие в настроении, не дают ни отдыха, ни срока и властно требуют удовлетворения, как его обыкновенно требует сильно развитый половой инстинкт. В своем мемуаре о мономании убийства Esquirol замечает: «Он (т.е. мономаньяк) увлекается слепым инстинктом, чем-то необъяснимым, что его вынуждает убивать».

В одном из многочисленных случаев этого рода 25-летний сын одного из крупнейших негоциантов Парижа уморил себя угаром. И оставленной им посмертной записке он говорит следующее: «Я лишаю себя жизни потому, что уверен, что когда-нибудь я бы опозорил мою семью. Я одержим странным помешательством, которое не дает мне покоя: я жажду крови, и человеческой крови в особенности, мне приходили ужасные мысли об убийстве; до сих пор Я мог владеть этими страшными инстинктами, но они усиливаются, и я хочу покончить с ними». При чтении этого письма невольно приходит на память одно место из послания Апостола Павла к римлянам, в котором он своим сильным языком живописует следующее душевное состояние. «По внутреннему человеку,– говорит Апостол,– нахожу удовольствие в законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих». «Добра, которого хочу, не делаю, а зло, которого не хочу, делаю».

– Сколько раз я дрался на дуэли,– рассказывал д-ру Lauvergne один господин, следивший с увлечением за казнью преступника, и как прыгало мое сердце от радости в день боя!

– А при виде казни, испытываете ли вы то же? – спросил Lauvergne.

– Не вполне; каторжный не англичанин; тем не менее, при виде безразличного для меня человека, который притом заслужил смерть, я смотрю на него с чувством удовлетворяемой потребности. Впрочем, я люблю кровь,– прибавил он смеясь.

«К тому же я очень люблю видеть кровь»,– пояснял д-ру Laurent, как бы повторяя те же слова, один молодой преступник, который находил вполне естественным убить человека, чтобы достать денег.

В только что приведенных случаях мы наблюдаем какое-то загадочное влечение к крови в чистом виде, не сопровождаемое никакими специфическими проявлениями похотливости. В других сходных случаях влечение к крови в чистом виде замещается таким же загадочным влечением к убийству. Впрочем, различать эти два вида влечений в практике довольно трудно и нередко трудно разрешить, имеем ли мы дело с влечением к крови, для которого убийство служит только средством, или же мы имеем дело с влечением к убийству как таковому. Тем не менее, изучение отдельных случаев, по-видимому, показывает, что такое различие влечений существует и, мне думается, что оно обусловливается различиями в оттенках самочувствия и настроения. Когда в них преобладают оттенки сладострастия, тогда, по-видимому, развивается влечение и жажда крови, когда же, напротив, преобладает элемент злобно-судорожного раздражения, тогда наблюдается влечение к убийству. Высказываю это предположение, впрочем, со всей необходимой осторожностью.

Один из интереснейших случаев влечения к убийству в его чистом виде рассказан у проф. Lasegue. Некто Thouviot умышленно, но без всяких поводов убил в ресторане, где он был всего в первый раз, совершенно незнакомую ему служанку Cotard. Thouviot родился в тюрьме Saint-Lazare от 15-летней девушки, отличавшейся распущенными нравами, и имел отцом 65-летнего еврея. Thouviot получил хорошее начальное образование, а частью и среднее и впоследствии обучался разным ремеслам. В возрасте полового развития Thouviot впервые почувствовал сильное влечение убить жившую у одного с ним хозяина няньку, против которой он не имел никаких неудовольствий. Несколько раз он заманивал ее в погреб, но привести в исполнение свое намерение все не решался. Между тем влечение было неотступно и сильно, так что у него, по его собственным словам, мутилась голова. Тогда он на пять дней ушел из дома, а вернувшись, отказался от места и вскоре поступил лакеем в один пансион. С переменой места изменился предмет, на котором до того времени сосредоточивалось влечение, но не оно само. У Thouviot тогда появилось напряженное желание убить свою мать, которую он обвинял в дурном поведении, и это желание долго владело им.

Впоследствии, во время коммуны, он служил в числе «мстителей Парижа», потом поступил к одному фабриканту, а затем – в число зуавов и отправился в Африку. Через некоторое время он вернулся в Париж и здесь, имея 23 года от роду, совершил после сильной внутренней борьбы, длившейся, по его словам, целые сутки, известное уже нам убийство Cotard.

Ночь перед убийством он провел с женщиной, которую ему также хотелось убить заранее приготовленным красивым складным ножом, но он не решался нанести удар из боязни, что его заподозрят в желании обокрасть свою жертву. Утром после того он зашел в незнакомый для него ресторан, спросил завтрак и во время него писал следующее: «Все спрашивают, почему я убил! Просто для того, чтобы выйти из положения, в котором нахожусь. Я пробовал работать и хорошо вести себя; одним словом, я хотел быть счастливым, но в моей судьбе написано, что я должен пойти в каторгу или на эшафот. В этот момент я завтракаю и спрашиваю себя, которую из двух женщин, находящихся в заведении, я хочу убить. П осле нанесенного удара я прошу у моих судей только одного – немедленно же отрубить мне голову».

Окончив свой завтрак, он удовлетворил своему неотступному влечению и, проходя мимо Cotard, положил ей левую руку на правое плечо, а правой рукой нанес ей в грудь удар заранее приготовленным ножом. Выполнив задуманное, он сначала бросился бежать, а потом пошел тихо. Остановленный и приведенный на место преступления, Thouviot сказал: «Да, это я убил». «Он полагал,– так рассказывал один из свидетелей, Barbier,– что это мономания, продолжавшаяся у него шесть лет, и что сожительствовавшие с ним женщины и не предвидели, что ожидало их».

На вопрос комиссара о мотивах преступления Thouviot отвечал: «Для выполнения мысли, бывшей у меня уже давно. Я не выбирал жертвы. Нож купил еще вчера и признаюсь, что приобрел его с намерением осуществить свою мысль об убийстве. Записки, которые вы мне теперь предъявляете, я писал до завтрака и во время завтрака и оченил карандаш моим ножом».

Приведенный к трупу, он в ответ на один вопрос даже улыбнулся и спокойно описывал обстоятельства преступления. Последнее представлялось настолько выходящим из ряда вон, что Thouviot был, подвергнут медицинскому наблюдению. Сам он решительно отвергал всякую мысль о душевной болезни. Во все продолжение времени наблюдения Thouviot писал, рисовал, был спокоен, послушен, не проявлял никаких болезненных расстройств и о своем преступлении «разговаривал свободно, без волнения и без раскаяния, как будто бы оно было совершено другим». Проф. Lasogue пришел к заключению, что преступление было совершено под влиянием неодолимого и преходящего влечения к убийству. Thouviot был признан невменяемым и, как человек опасный, заключен в Bicetre, где он удавился в 1881 г., т.е. через шесть лет после убийства. В написанных им заметках о своей жизни Thouviot говорит: «Когда человек является на свет, судьба овладевает им: она следует за ним по всем этапам его жизни, она делает из него честного человека или злодея, а иногда – что еще хуже – убийцу». Далее следует описание счастливой жизни добродетельного рабочего. Судьба, по словам Thouviot, захотела, чтобы он был убийцей, но кого же он должен был убить? Свою мать. И он выражает сожаление, что не остановился на этой мысли. В другой заметке он жалуется на несправедливость судьбы и прибавляет: «Я хотел поступить хорошо, но никогда не мог прогнать мысли о преступлении».

В приведенных отрывках Thouviot передает нам красноречивое свидетельство своего самочувствия, описывает то, что он испытывал, и излагает заключения, к которым он приходит под влиянием непосредственного чувства и переживавшихся им темных настроений, корни которых уходили в глубь тайников его инстинктивной жизни.

Весьма большой интерес в ряду занимающих нас теперь случаев представляет случай, рассказанный д-м Mac Donald'о м. Некто К., известный под именем boy-torturer, с чрезвычайной жестокостью убил одного маленького мальчика, имея сам всего 14 с половиной лет. Следствие показало, что это убийство не было единственным проявлением жестокости К. и что он, несмотря на свой юный возраст, насчитывает уже много жертв. Предаваться жестокостям он начал в возрасте 12 с небольшим лет, причем первые проявления влечения к ним у него были замечены еще в возрасте четырех лет.

В разное время К. заманивал поодиночке в пустые места маленьких и незнакомых ему мальчиков (всего 7 человек) и подвергал их продолжительным, систематическим и разнообразно жестоким истязаниям, причем не проявлял никакой раздражительности, а напротив выполнял все методически и иногда даже смеялся во время своих манипуляций. Он раздевал детей донага, связывал их, затыкал им рот, жестоко сек веревкой или ремнем, кусал и бил их кулаками, делал разрезы на теле и наносил раны ножом, стараясь при этом ввести нож возможно глубже. Иногда К. заставлял истязуемых читать молитвы, а затем произносить дурные слова. После истязания седьмого мальчика К. на время приостановился, но затем без всякого, по-видимому, мотива совершил уже убийство одной маленькой девочки, которой он перерезал горло, отрезал голову и нанес несколько ран в бедро, живот и пах. Через месяц с небольшим после того К. совершил второе убийство. Он перерезал горло другому мальчику, нанес множество ран и, по-видимому, пытался вырезать половые органы, причем отчасти изуродовал их. На вопрос о мотиве преступления К. ответил, что мотив ему самому необъясним и что нечто, казалось, толкало его. Впоследствии он изменил объяснение и сказал, что в период времени, когда им были совершаемы истязания и убийства, в его голове постоянно была мысль о пытках и жестокостях и что эта мысль зародилась у него под влиянием чтений о краснокожих.

Свидетели показали, что хотя у К. и замечались некоторые странности, но что в умственном отношении он был очень одарен. Осмотр показал, что К. хорошо развит, особенно в половом отношении. Во время периода наблюдения К. ловко аргументировал, обдумывал свое положение, причем в нем наблюдалось сознание нравственной ответственности за свои поступки. Судом он был приговорен к пожизненному заключению. Д-р Mac Donald видел его в тюрьме через 17 лет после его осуждения. В его наружном виде не замечалось ничего ненормального. Его манеры были изящны и производили хорошее впечатление. Он отказывался говорить

О своем преступлении и напротив охотно говорил о своем наказании, которое находил несправедливым, утверждая, что он стал совершенно другим человеком.

Приведенное наблюдение тем особенно и интересно для нас, что в нем преобладающим влечением является загадочное и совершенно немотивированное влечение к мучительству и истязаниям, которое красной нитью проходит через все преступления К. и под конец его преступной деятельности, по-видимому, переходит во влечение к убийству. Влечение к мучительству – по меньшей мере, в период преступлений, выпадающий на эпоху полового развития,– настолько присуще натуре К., что он даже не может понять всю его чудовищность, не мучается им, а напротив остается, вполне спокоен и ясен. Каких-либо обычных внешних проявлений похотливости мы при этом не наблюдаем у К. Истязая мальчиков, он не пытается совершать противоестественные акты и во время мучительства не предается онанизму. Половая природа влечения, если и проявляется, то, как бы мельком в выраженном им одной из жертв желания отрезать у нее половой орган, в попытке вырезать у другой жертвы половые части и в их изуродовании, да разве еще в принуждении детей произносить вслед за молитвой бесстыдные выражения.

В связи с предшествующими наблюдениями напомню еще один типичный пример креола В.

Отец его был очевидцем восстания и был так поражен происходившими кровавыми сценами, что воспоминания о них никогда не покидали его: он умер в безумии. Брат В. был эпилептик, а его дочь, племянница В., с раннего возраста проявляла усиленную склонность к разврату и, несмотря на прекрасное материальное положение и все старания своей бабушки, еще в молодости предалась самой разнузданной проституции. Многие другие члены семьи закончили самоубийством.

Сам В. представлялся богато одаренной натурой: это был чело-иск сильный, интеллигентный, трудолюбивый и с железной волей. Еще в детстве он уже был не похож на всех прочих детей и всегда проявлял резкие крайности. В играх и во всем, когда дело шло о борьбе, он особенно воспламенялся. Противоречия и выговоры выводили его из себя. Он любил лишь то, что, так или иначе напоминало разрушение. Большую склонность он питал к оружию и рассказам об убийствах. С ранних пор он проявлял замечательный талант рисования, но рисовал только сцены убийств и побоищ. В юности он с особой любовью занялся стрельбой в цель и фехтованием. Он посещал усыпальницы мертвых, с жадностью следил за крупными процессами и в дни экзекуции, чтобы не пропустить ни одной подробности, первый отправлялся на площадь S. Jacques. Вид казней производил на него потрясающее впечатление: он становился бледен, дрожал и, тем не менее, жадно искал их зрелищ, а потом в течение некоторого времени с жаром рассказывал о виденном (Как известно, римский император, развращенный Калигула, не пропускал казней и всегда был их страстным зрителем.). В дни волнений 1830 и 1837 гг. он бегал повсюду, ораторствовал, сопровождал уносимые трупы и появлялся повсюду, где только была кровь.

Он анатомически изучил наиболее опасные места для ударов кинжалом и создал собственную теорию последних. Он бредил дуэлями и искал ссор с незнакомыми людьми. Политические дуэли крайне интересовали его. Он толковал о каждой из них, всегда принимал сторону победителя и с жаром доказывал, что, убивая противника, он только пользовался неотъемлемо принадлежавшим ему правом. С чего бы ни начался разговор, он всегда, так или иначе, сводил его на рассказы о кровавых происшествиях. По ночам он посещал подозрительные места и повсюду искал приключений. Он прекрасно знал каждое местечко Парижа, отмеченное каким-либо трагическим происшествием. Он быстро изучил несколько иностранных языков и с увлечением занимался историей и изучением хроник средневекового периода.

Однажды один итальянец сообщил ему, что его любовница изменила ему. Не раздумывая и не требуя объяснений, В. взял оружие, отправился к обвиняемой и, войдя внезапно в комнату, убил ее двумя выстрелами из пистолета, не произнеся при этом ни единого слова. Когда разнесся слух, что молодой художник из высшего общества убил женщину, то все знавшие В., не задумываясь, называли его, так как все были уверены, что рано или поздно он должен совершить что-либо кровавое. Никто не сомневался, что он совершил убийство, уступая своему влечению к крови, и только воспользовался возможной изменой как благовидным предлогом. Сам В. утверждал противное. Он говорил об убийстве с видом человека, выполнившего тяжелую обязанность, и полагал, что суд должен приравнять его к мужу, отомстившему свою поруганную честь. Приведенный к трупу, В. вмешался в разговор о направлении пуль и обсуждал этот вопрос с таким хладнокровием и интересом, как будто он был совсем непричастен к делу. Суд приговорил его к каторжным работам на 10 лет.

По истечении срока В. немедля вернулся в Париж, принялся за свои обычные занятия, погрузился в работу и скоро снискал себе любовь и уважение всех его знавших.

Но и в этот период В. остался прежней личностью. Затишье было кажущееся. Как только в феврале 1848 г. на улицах раздались первые выстрелы, В. немедля вышел из своего спокойного состояния. Не исповедуя никаких убеждений и в то же время, будучи аристократом, по рождению и по всему складу своей личности, он, тем не менее, оделся в блузу и с карабином в руках отправился на баррикады отстаивать несимпатичные ему народные интересы. Здесь о н устроился с удобством и возможной безопасностью и начал стрелять в солдат, направляя пули в сонные артерии шеи. По окончании битвы он отыскивал своих убитых и проверял верность своих выстрелов. В июне он снова принял участие в борьбе, и только полученная рана заставила его покинуть баррикаду.

Такое же живое участие принимал он во время государственного переворота, произведенного Наполеоном III. Видя, что во Франции после этого ему не скоро представится случай для новой стрельбы, он отправился в Калифорнию и там, в течение нескольких месяцев охотился на индейцев, а потом внезапно, по неизвестному поводу, которого он никогда не хотел открыть, оставил Америку и вернулся в Париж. Здесь он сделался, известен своими археологическими работами. Он умер, не пускаясь в новые приключения.

В течение всей своей жизни В. являлся каким-то гением и художником убийства, к которому неудержимо тяготели и которому покорно служили все силы его богато одаренной натуры. Я не знаю более поразительного и рельефного случая этого рода. Хотя в нем мы имеем перед собой тщательно обдумывающего человека, действующего не очертя голову, а выбирающего удобное время и удобные условия окружающей обстановки и всячески заботящегося о том, чтобы обезопасить себя от ответственности, тем не менее, изучая жизнь этого человека, мы ясно видим, что на всем ее протяжении через нее красной нитью проходит одно стойкое и властное влечение – влечение к убийству. Оно всецело владеет чувствами, вкусами, мыслями и всеми способностями: оно является составной частью натуры и, сдержанное вчера и сегодня, проявится назавтра.

Теперь спросим себя, какие же существуют достаточные основания относить на долю извращения все того же полового чувства нравственные извращения, наблюдаемые в только что приведенных случаях, хотя внешние похотливые проявления в них не обнаруживаются ни в чем?

Отвечая на этот вопрос, укажу, прежде всего, на поразительное сходство проявлений влечения к крови, мучительству и убийству, наблюдаемых в последних случаях, с теми же проявлениями, наблюдавшимися в случаях предшествовавших, в которых половое влечение окрашивалось особым чувственным оттенком, порождавшим влечение к окрававливанию разврата, к истязаниям и даже убийству жертвы в связи с половым актом.

Помимо этого в сфере научного наблюдения в изобилии уже накоплены факты, свидетельствующие, что между влечениями к убийству, крови, мучительствам и наслаждению ими, с одной стороны, и половым чувством или, правильнее, тем, что называют сю извращениями,– с другой, существует не совпадение только, а, по-видимому, прямая связь и отношение фактора к результату.

Факты эти различны, и каждый их вид не создает очевидности и достоверности, но свидетельство всей их совокупности образует собой, по моему мнению, такое полное доказательство, на какое мы только можем рассчитывать в настоящее время в сфере изучения нравственного мира человека.

Прежде нежели приводить относящиеся сюда факты, подчеркну в последнем наблюдении одну весьма характерную особенность. В то время как сам В. отличался стойким и властным влечением к убийству, его родная племянница отличалась не менее стойким и властным влечением к необузданному половому разврату. После всего того, с чем нас познакомило наблюдение, факт сосуществования влечения к крови и убийству и усиленного влечения к разврату у дяди и племянницы – лиц, происходивших из одной кровной семьи,– невольно наводит на мысль о том, не имеем ли мы в обоих случаях дело с явлениями унаследования, с явлениями наследственной повышенной раздражительности половых чувствований, различные окраски которых могут порождать или только похотливость, или же, как мы видели уже, и более или менее сладострастную кровожадность и проявления жестокости. Не приводя здесь примеров такого унаследования, замечу лишь, что опыт учит нас, что чрезмерно развитые половые влечения и раздражительно-злобная жестокость и даже кровожадность с их следствиями, как и другие особенности человека, наследственно передаются и потому нередко сосуществуют у различных членов одной и той же семьи, а иногда отмечают и целые семьи.

В некоторых случаях, как бы для большей демонстративности, эти явления сосуществуют у одной личности, у которой тогда наблюдаются то сильнейшие порывы похотливости, то неудержимое влечение к мучительству, крови и убийству, развивающиеся раздельно и, по-видимому, на почве, по существу, однородных настроений.

Приведу здесь один из случаев этого рода. Некто В. с ранних пор отличался угрюмым, злым и предательским характером. Он любил истязать домашних животных и проявлял большую жестокость по отношению к своим младшим братьям и сестрам.

Однажды, подобно К. из наблюдения Mac Donald'а, он заманил одного маленького мальчика в уединенное место, раздел его, сек, бил, кусал и царапал ему руки и тело, грозил убить принесенным с собой ножом, и только крики несчастного, быть может, спасли ему жизнь. В. часто тайком наносил раны лошадям своих соседей, душил и резал у них птиц, не делая из мяса никакого употребления. Изобличенный в том, он был приговорен в тюрьму, по выходе из которой совершил попытку задушить своего брата и украсть деньги у отца, за что и был снова заключен в тюрьму на 7 лет. По отбытии наказания он поступил в кавалерийский полк, где намеренно утопил лошадь в болоте, дезертировал и вернулся домой. Однажды его отец глубоко порезал себе руку, из которой в обилии потекла кровь. Присутствовавшие ясно заметили, что при виде крови В. изменился в лице, побледнел и стал, беспокоен и нервен. Воспользовавшись происшедшей суматохой, он ушел из дома и на соседней ферме перерезал горло лошади, а затем убежал в лес. Здесь он встретил молодую девушку и изнасиловал ее. За это В. был приговорен к повешению, но казнь была заменена ему пожизненным заключением, от которого он был помилован после 10 лет пребывания в тюрьме. Возвращаясь из заключения, В. еще по дороге страшно изувечил и изуродовал лошадь, вследствие чего и был заключен в Кингстонский азиль для душевнобольных. Через пять лет он сбежал из него и в течение часа, который пробыл на свободе, совершил покушение на изнасилование одной молодой девушки. Помещенный после того в азиль для преступников, В. пытался однажды кастрировать одного слабоумного, вилкой проткнул живот другому, искусал его и в течение своего пребывания в заведении перерезал и задушил много животных и птиц. Он приучил многих заключенных к онанизму и развил в заведении самые развратные привычки.

Более ясно обнаруживается взаимная связь и зависимость занимающих нас теперь явлений – явлений влечения к убийству, крови и мучительству, с одной стороны, и извращений родового чувства – с другой, в тех случаях, в которых поразительная жестокость и кровожадность развиваются, по всем признакам, под влиянием злоупотреблений онанизмом подобно тому, как, по-видимому, развиваются они и под влиянием других раздражителей в сфере половой системы. Онанизм, особенно ранний, своими излишествами подтачивает неразвитый организм, истощает нервную систему и особенно тот ее отдел, который при этом функционирует. Он порождает повышенную раздражительность нервной системы и вследствие того ее чрезмерную впечатлительность, что вызывает у некоторых субъектов и, по-видимому, у тех, у которых половая система и от природы усиленно развита, такие состояния самочувствия и настроения, которые служат основанием проявляемой жестокости, влечений к крови, мучительствам и даже убийству.

Из множества известных фактов приведу здесь несколько примеров. Напомню известный случай, рассказанный Esquirol е м, в котором 8-летняя девочка под влиянием, как оказалось, онанизма, которому она начала предаваться с четырехлетнего возраста, стала проявлять поразительно устойчивое и цинично выражавшееся намерение убить своих родителей. Сходный случай рассказан и Delasiauv е м. Д-р Mairo и Lombroso описали мальчика, который с 4-рех лет начал предаваться онанизму. В возрасте пяти лет у него наблюдалось поразительное влечение делать зло и не менее поразительная кровожадность. В работе Doursout рассказан случай молодого человека, отличавшегося от природы кротким, привязчивым и серьезным характером. Под влиянием злоупотребления онанизмом последний совершенно изменился: развились отвращение к труду, раздражительность, страшный цинизм в словах и поступках, влечение делать зло и влечение к самоубийству.

Сходные явления нередко сосуществуют и сопоследуют разврату в его обычных формах, который равнозначен онанизму. Он истощает, как учит опыт, живые силы организма, притупляет умственные способности, ослабляет их управляющую власть, иссушает все лучшие чувства, порождает истощенную раздражительность родового чувства и вообще глубоко расстраивает самочувствие. Являясь первоначально по большей части следствием усиленно развитой половой системы, он в свою очередь в качестве вторичного фактора порождает ее усиленную раздражительность и сопутствующие этой раздражительности оттенки самочувствия, которые извращают нравственную природу человека и фиксируют мысль на зле, крови и убийствах. «Что же касается до моих идей,– писал до крайности развратный и кровожадный юноша Lepage,– то вот он: убивать, воровать, резать и заставлять плакать, возможно, большее число людей. Убить кого-нибудь было моей постоянной идеей. Будучи маленьким, я всегда мечтал об ударах ножом». «Я всегда замечал,– говорит Ж.-Ж. Руссо,– что молодые люди, рано испорченные и отдавшиеся разврату и женщинам, были бесчеловечны». «Легкость, с которой педерасты проливают кровь, поистине ужасна,– замечает Carlier.– Эти люди, столь застенчивые, жеманные и робкие в обыденной жизни, вдруг становятся жестокими, наподобие самых закоренелых преступников. Развитие жестокости, конечно, есть мозговое последствие привычек противоестественного разврата». Следом за этим замечанием Carlier приводит два глубоко возмутительных случая. В одном из них казненный в Версале некто Lintz, нанеся отцу несколько ударов ножом, поволок его по земле и, несмотря на мольбы, сначала изнасиловал и только потом дорезал окончательно. На вопрос о причинах глубокого падения один осужденный на казнь юный убийца откровенно ответил: «Я имел дурные знакомства на Монмартре. Каждый день я посещал женщин и с этих пор я сам чувствовал, что иду на убыль». «Вы хотите знать причину моей гибели,– пояснил другой,– я думаю, что ею был разврат». «Предумышленные убийства, совершенные очень юными детьми,– замечает D'Haussonville,– почти всегда сопровождаются отвратительными подробностями проявлений жестокости». Он при этом напоминает, что младший член шайки Maillot, dit Le Jaune, состоявшей из подростков, не медля после убийства старухи, когда последняя, быть, может, еще дышала, откусил ей палец, чтобы овладеть кольцом. В Neuily трое еще мальчишек после отвратительной сцены разврата буквально изрезали женщину. «Трудно представить,– прибавляет D'Haussonville,– какую важную роль играет раннее развращение нравов в этом развитии преступности молодежи».

Не менее ясно проявляется связь и зависимость интересующих нас явлений и в тех случаях, в которых тем или иным процессом затрагивается и усиленно раздражается половая сфера, как это, например, имеет место у женщин во время менструаций. «Знание мономании убийства менструального происхождения,– замечает д-р Icard,– настолько же древне, как сама медицина». На тот же фактор с особой силой указывает и д-р Aubry в своей работе об убийствах, совершенных женщинами, и замечает, что он имеет чрезвычайную возможность при изучении женской преступности.

Вот один из случаев этого рода. Некая Marie Lorentzen явилась в копенгагенский суд с повинной. Расследование показало, что всякий раз, когда Lorentzen слышала прежде рассказы об убийстве, она приходила в ужас. Незадолго до преступления у нее наступили значительные неправильности в менструациях, которые потом и совсем прекратились.

Вместе с тем изменился и нравственный строй Lorentzen. Вместо отвращения у нее развилось неодолимое влечение к убийству, под влиянием которого она и совершила покушение на жизнь своей хозяйки, против которой ничего не имела. Долго перед этим она размышляла об ожидающей ее казни, приходила в отчаяние от мысли, что обесчестит свою семью, и все-таки не устояла и совершила покушение. После него она сначала хотела посягнуть на самоубийство, но потом раздумала и принесла повинную.

Другая женщина, о которой рассказывает Henke, испытывала влечение к убийству в течение каждого менструального периода и во время одного из таковых совершила убийство троих своих детей.

Не приводя других подобных фактов, известных во множестве, за мечу, что сходные явления как явления преходящие и притом противоречащие обычному характеру лица наблюдаются также в период беременности и в послеродовой период. «Известно извращение чувств,– замечает проф. Dagonet,– которое характеризует иногда послеродовое душевное расстройство в собственном смысле этого слова. Влечения к убийству наблюдаются у рожениц как мри мании, так и при меланхолии». Напомню, что то же преходящее влечение к убийству наблюдается иногда и при болезнях половых органов. Конечно, все эти явления наблюдаются далеко не у всех, а только у натур исключительных и по своим особенностям более или менее предрасположенных, но не будем забывать, что и наклонность к преступлению вообще, а тем более к убийству, в спою очередь наблюдается далеко не у всех, а также только у более или менее предрасположенных натур.

Все эти и многие другие факты из той же области, которых я здесь приводить не стану, чтобы не утомлять внимания, по моему мнению, образуют в своей совокупности полное доказательство того, что половая нервная система есть тот первичный центр, из которого исходят раздражения и в котором берут начало особые оттенки самочувствия, служащие основанием кровожадных настроений и более или менее напряженных влечений к крови, мучительству и убийству. У некоторых лиц кровожадные настроения и имеющие один с ними источник влечения к мучительству и убийству вспыхивают не под влиянием только внутренних факторов и не без обычных внешних поводов. Напротив, наклонность к подобным настроениям у таких лиц до времени как бы дремлет, остается в скрытом состоянии и будто ждет соответствующих внешних событий, чтобы пробудиться, овладеть своими носителями и определить их к действию. Влечение при этом не является уже в форме одного из тех темных и загадочных влечений, с которыми мы познакомились выше. Оно не исключает размышления выбора, тщательной оценки окружающих условий и выжидания благоприятного момента для своего осуществления. Случаи этого рода образуют собой как бы ближайшую нисходящую переходную ступень от уже рассмотренных нами случаев проявления загадочных влечений к крови и убийству к случаям более обычных убийств, совершаемых и по более обычным поводам, к случаям, в которых деятель не влечется к убийству как таковому, а только проявляет наклонность действовать убийством и предпочтительнее пред всеми другими способами избирать его средством для достижения своих целей. Наблюдаемые в подобных случаях оттенки различия нередко бывают весьма тонки и улавливаются вполне только после тщательного сравнения и сопоставления со случаями иного типа.

Приведу здесь один из относящихся сюда примеров. Некто Mariani, сицилиец и матрос по профессии, был заключен в тюрьму, где находился и один калабриец. Однажды Mariani серьезно поссорился с последним, причем поклялся перед товарищами, что распорет живот своему врагу и напьется его крови. Сказано – сделано. Будучи слабее калабрийца, Mariani, как тигр, бросился на него из засады, нанес ему ножом несколько ударов в область сердца, разрезал одежду, припал губами к ранам и стал сосать кровь.

Присужденный к 15 годам заключения, Mariani прекрасно вел себя в пенитенциарии, но никогда не проявлял ни малейшего раскаяния по поводу совершенного, а напротив заявлял, что если бы пришлось повторить, то он повторил бы. Небезынтересно, что Mariani презирал и ненавидел воров вообще. Он говорил, что перевешал бы их всех. В тюрьме Mariani хорошо усвоил сапожное ремесло, вследствие чего ему дали для обучения юношу, осужденного за квалифицированную кражу. Mariani протестовал против обиды и просил избавить его от такого ученика, но просьба и протесты не помогли. Раздраженный Mariani начал тогда доставлять себе злобное удовольствие вымещать на нем свое раздражение. Различными инструментами он делал ему ссадины и однажды намеренно сделал глубокий разрез на руке. При виде крови Mariani не мог скрыть чувства удовольствия и вечером признался сотоварищам, что причинил разрез намеренно, чтобы видеть текущую кровь. За это он был посажен на 60 дней в карцер. По выходе из него Mariani явился в мастерскую и в ней искал глазами своего прежнего ученика. Взоры их встретились. Mariani показалось при этом, что он подметил на губах у виновника понесенного им наказания насмешливую улыбку. Этого было достаточно. Жажда крови проснулась снова. Mariani бросился на свою жертву и ножом нанес ей глубокую рану в живот, последствием которой была смерть.

Довольно сходный с Mariani тип, по-видимому, представлял собой и сообщник знаменитого Lacenair'a Avril, отправившийся после совершенного им двойного убийства к своей любовнице-проститутке, чтобы предаться с ней половым наслаждением. В его глазах обычно светилась жестокость, и он проявлял влечение к убийству и «естественный вкус к крови», но всегда действовал, как обыкновенный убийца, и по обычным поводам. Кровожадные инстинкты по отношению к обвинявшему его соучастнику проснулись в нем после совершившегося примирения, во время дружеского прощального обеда в тюрьме, чуть не накануне ожидавшейся ими казни. Lacenaire, хорошо знавший Avril'a, предвидел возможность вспышки кровожадного озлобления и предупредил сторожей, которые бросились на Avril'n в тот момент, когда он со словами: «Все равно, господин Lacenaire, это вы меня толкаете на эшафот», готовился нанести ему удар.

Здесь перед нами то же влечение и та же любовь к крови, с которыми мы уже познакомились в предшествующих случаях, с той лишь разницей, что в двух последних примерах они обычно остаются как бы в скрытом состоянии и вспыхивают с неудержимой силой только по тем или другим внешним более или менее достаточным поводам. Но это те же влечение и любовь к крови, присущие натуре и вытекающие из ее особенностей как их следствия.

Перейдем теперь к рассмотрению более заурядных случаев и при этом, по близости сродства, поставим на первом месте процесс Gigax с товарищами, о котором я уже упоминал мимоходом и в котором основной двигатель деятелей преступления представляется более замаскированным.

Ближайшим мотивом Gigax, Ruff'a и Wolf'a, конечно, была корысть, но мотивом более отдаленным, как показывают все обстоятельства дела, был мотив иного характера, подсказанный особенностями самочувствия и особенностями окраски настроения, почему средством было выбрано не воровство, не обман, а убийство, и притом убийство, в подробностях которого ясно обнаруживаются характерные особенности деятелей.

Развратный Gigax, булочник по профессии, мечтавший о половых удовольствиях и одуряющих кутежах, подговорил двух других – Ruff'а и Wolff'а.– совершить убийство богатой старухи Reibell и ее служанки. О своем проекте он говорил нескольким лицам, спокойно поясняя при этом: «Вы должны только покараулить, а я войду внутрь и задушу старуху». Другого сообщника, Wolf'&, Ruff рекомендовал как лицо вполне надежное, которому человека задушить ничего не стоит.

Сотоварищи пробрались в жилище Reibell n здесь провели в сарае остаток ночи и весь следующий день в ожидании удобного момента. Когда вечером в сарай вошла служанка, Gigax и Ruff было содрогнулись и подались назад, но Wolf опрокинул вошедшую и начал душить. «Тунеядцы,– крикнул он товарищам,– если бы я был такой же, как и вы, то мы век не покончили бы». Замечание оказало ободряющее действие. Ruff также бросился на жертву, лег на нее и старался сдерживать ее движения, a Gigax, который, по словам Wolf'а, вертелся около как бешеный, скрутил платок и им крепко стянул шею жертвы, чтобы она, как пояснял Gigax, не могла спастись. После того сотоварищи отправились в дом. Здесь Gigax опрокинул Reibell, и его пальцы впились в шею несчастной. «Я сделал ее мертвой»,– спокойно рассказывал он на суд, показывая свои большие руки и делая ими жест сдавливания. Ruff как и в первом случае, бросился на жертву, лег на нее и держал до тех пор, пока исчезли всякие признаки жизни. Wolff, почему-то не принимавший участия во втором убийстве, выразил сожаление по этому поводу. Он вырвал подсвечник из руки уже убитой и им разбил череп мертвецу, приговаривая при этом: «Умерла ли ты, старая?». Он поднял платье у убитой и принялся рассматривать ее половые части. Когда все было покончено, Gigax цинично заметил: «Пяти минут было достаточно для служанки; хозяйка взяла целых семь. Никогда я не думал, чтобы было так легко убивать».

Поделив деньги, сообщники доехали до Страсбурга, где Wolffw Ruffe приглашенным ими незнакомым рабочим аппетитно поужинали. Их случайный сотоварищ, узнав через день об их аресте, невольно воскликнул: «Это невозможно; не едят с таким аппетитом, имея два убийства на совести!» После ужина Wolff и Ruff совершили свой первый выезд в публичный дом. Затем они переходили из одного публичного дома в другой и везде предавались самому необузданному разврату и разгулу. В это время они повздорили, что обратило внимание одной из проституток. Заметив это, Ruff загорячился и сказал: «Если бы ты вышла посмотреть на меня так, как на Wolff'a, то я бы задушил тебя». Часа через три, делая особый выразительный жест рукой, он снова без всякого повода повторил то же выражение. Gigax снял в Страсбурге свой фотографический портрет, причем, как мы уже знаем, казался свеж и ясен, а затем уехал в Лондон и здесь осуществлял свои заветные мечты. «Я жил, как принц,– рассказывал он,– катался на п рекрасных лошадях, покупал самых красивых женщин и не отказывал себе ни в чем».

С делом Gigax и его товарищей мы уже вполне иступили в область «обычных» преступлений убийства, совершаемых и по обычным поводам. В эту область мы вошли путем постепенных переходов от самых чудовищных преступлений, поражающих своей уродливостью и странностью.

В глазах правосудия Gigax и его сотоварищи – обыкновенные убийцы, совершившие преступление с целью ограбления. И такой взгляд вполне правилен. Но если мы мысленно вернемся назад и восстановим в своей памяти весь восходящий ряд вышеописанных случаев, то дело представится нам в несколько ином виде, причем мы ясно заметим близкое сродство в субъективной стороне случая Gigax со всеми остальными, и даже такими крайним и и чудовищными, как случаи маркиза Gilles de Rays. В этом последнем под влиянием особенностей самочувствия преступления совершаются, и кровь проливается для сладострастного наслаждения, для окровавления разврата, подсказываемого похотливым чувством. Но в преступлении нет места корысти и нет корыстного мотива, хотя в то же время нет и недостатка в материальных средствах для удовлетворения похотливости, а потому нет и надобности в их добыванию.

В случае Gigax мы имеем перед собой то же сильнейшее влечение к разврату, которое овладевает всем существом деятелей, определяет направление их мыслей и действий и которое проистекает из особенностей их природы, их самочувствия. Оно-то и заставляет их всеми силами искать средств к своему удовлетворению какой бы то ни было ценой и подсказывает им именно убийство как удобнейший способ для добывания материальных средств, в которых у них был полнейший недостаток. Оно же увлекает их в публичные дома почти немедля после совершения убийства и заставляет их растрачивать в оргиях разнузданного разврата и кутежей добытое преступлением. Преступление Gigax, одним из сильнейших мотивов которого является стремление к разврату, в значительной мере напоминает нам те случаи, когда убийство, предшествуя половому удовлетворению, непосредственно сопутствует и как бы вызывается им.

Разница в случаях Gilles de Rays и Gigax на первый взгляд кажется заключающейся в том, что в одном из них кровь проливается исключительно для наслаждения ею, для непосредственного удовлетворения чувства похотливой кровожадности, просыпающеюся единовременно с самой похотью в ее самых обычных проявлениях, тогда как в другом пролитие крови совершается, по-видимому, только с целью добывания средств для последующего удовлетворения похотливости в обычных формах. При ближайшем анализе, однако, оказывается, что это различие сводится к различию в степени напряженности примешивающегося к самочувствию оттенка похотливой кровожадности, который подсказывал преступления Gilles de Rays и который, очевидно, влиял и в случае Gigax с сотоварищами. Им, несомненно, и обусловливались многие выпуклые черты в картине совершенного ими убийства. Он проявлялся во всех действиях Gigax в момент преступления, в его отдельных восклицаниях и замечаниях, в его рассказах на суде, в ненужном раскалывании черепа у трупа, в рассматривании половых частей у него и в повторном и никаким достаточным поводом не вызванном восклицанием Ruff'a, сопровождавшимся особым выразительным жестом руки: «Если бы ты вышла посмотреть так на меня, как на Wolff'а, то я бы задушил тебя». Случай Gigax, представляющий по особенностям его субъективной стороны близкое внутреннее сродство со всем восходящим рядом уже описанных случаев, в то же время представляет не менее близкое сродство и с случаями, еще более замаскированными в отношении проявлений занимающих нас теперь оттенков самочувствия. Случаи этой последней категории можно расположить в нисходящий от него ряд, и тогда ближайшую нисходящую ступень представят некоторые развратные грабители-убийцы, усиленно наклонные к сладострастному разгулу и сопутствующим ему кутежам. Более отдаленной причиной их преступления служит усиленное влечение к разврату и оргиям, а ближайшей целью – добыча чужого добра, необходимого им для возможности удовлетворения их похотливости в разгаре кутежей. Такие лица не проливают крови только ради ее пролития, они не окровавливают свой разврат и не обнаруживают в способах совершения преступлений тех характерных особенностей, какие мы наблюдали у Gigax с его сотоварищами, но присущий их самочувствию и настроениям оттенок злобно-кровожадной жестокости легко наталкивает их во всех тех случаях, когда у них является нужда в средствах для удовлетворения их развращенных потребностей, на убийство, подсказывает им мысль о нем и дает возможность совершать убийства нередко с поразительным хладнокровием и большей или меньшей жестокостью.

Такой именно тип представлял собой, например, 19-летний Abadie. Он был обвинен в трех убийствах и приговорен к казни. В первый раз Abadie был осужден за побои, нанесенные матери, а потом – за кражи, которые должны были служить ему средствами для удовлетворения его вкусов и влечений, сильнейшим из которых было влечение к женщинам. Далеко не возмужав еще, Abadie переходил уже из объятий одной женщины в объятия другой, менял их, как перчатки, и предавался с ними величайшим излишествам. «Она пошла со мной,– так, например, рассказывал он про одно из своих многочисленных похождений,– и мы в оргии провели ночь, одну из тех ночей, которые оставляют по себе воспоминания, ночь наслаждений и опьянения: мы оставались в постели 22 часа подряд».

В числе многочисленных женщин, отдававшихся Abadie, была – что весьма интересно для характеристики особенностей нравственной личности Abadie – убитая им впоследствии исключительно с целью грабежа некто Basengand. Ей, по собственному его признанию, он нанес две раны ножом: одну в живот, а вторую в грудь – и ограбленные у нее часы подарил другой своей любовнице. Нуждаясь в средствах для разгула, Abadie организовал из нескольких подростков 15 и 16 лет шайку, которая совершала кражи и убийства. Он мечтал с помощью преступлений составить для шайки капитал, с которым «шайка могла бы функционировать, и тогда оргии не прекращались бы». Abadie и его сообщник Gille написали устав шайки, в § 14 которого значилось: «Воспрещается иметь любовницу сердца, а дозволяется иметь только переменных женщин. Под страхом смерти им нельзя рассказывать ни слова из того, что касается сообщества». Сверх того, Abadie изложил и целую теорию, в которой ярко отразились особенности его нравственной стороны, его самочувствия, наталкивавшие его на убийства, дававшие ему возможность легко выполнять их и оставаться спокойным после их совершения. «Жизнь – это бой,– писал он.– Я бью того, кто мне представляет препятствия, а тебе, полиция, считать моих убитых». «Надо отрезать головы тем, которые владеют, чтобы мы в свою очередь имели деньги. Сильные поедают слабых». На суде и после суда в тюрьме Abadie был спокоен и нахален. «Следует вонзить нож в горло,– цинично поучал он присяжных на суде,– и повернуть его направо и налево; таким образом, расширенная рана всегда смертельна». На вопрос, что бы он стал делать, если бы когда-либо сделался, свободен, Abadie отвечал." «Я бы принялся за старое ремесло».

Конечно, во всех этих рассуждениях и во всем поведении Abadie было много напускного, была некоторая бравада, но в то же время, несомненно, и то, что в них ярко отражались и действительные особенности его нравственной стороны и его настроений, как в том убеждает нас вся его предшествовавшая деятельность.

Следующую затем ступень занимающего нас нисходящего ряда представят все те, которые избирают убийство в качестве способа для приобретения средств к жизни и к покупке ее разнообразных наслаждений, действуя при этом с уже знакомыми нам жестокостью и кровожадностью, но у которых похотливость и стремление к ее удовлетворению не является самым сильнейшим и почти единственным стимулом. Таков, например, развитый и интеллигентный Lacenaire, который любил веселую, беззаботную жизнь и золото, добываемое без труда для покупки различных жизненных удобств и удовольствий. «Я никогда не имел господствующих страстей, если не считать страсти к золоту,– рассказывает он.– Я испытываю ужас от пустоты в моем кармане... Я не могу жить без денег». По его собственным словам, «убить человека ему было также легко, как выпить стакан воды». И эти последние слова не были одной пустой фразой, как наглядно показывает его кровавая деятельность, приведшая его в 32 года на скамью подсудимых по 30 обвинениям в кражах, мошенничествах, покушениях на убийство и убийствах. Процесс Lacenair'a между прочим интересен и тем, что в нем наряду с Lacenair'ом и его кровожадным помощником Avril'ем мы встречаем как бы для противоположения двух профессиональных преступников и тюремных сидельцев, которые, однако, ни за что не соглашаются принять участие в преступлениях, связанных с кровью и лишением жизни. Первый из них – вор Baton. Сам Lacenaire сказал ему: «Ты никогда не совершишь ничего такого, чтобы возвело тебя на эшафот». На сделанное ему предложение принять участие в убийстве Baton ответил решительным отказом и только рекомендовал некоего Francois, который, как говорил Baton, «убил бы человека за 20 франков». Второй – это Frechard, категорически заявивший сотоварищам по ремеслу, что он «никогда не обагрит свои руки кровью человека».

Еще более демонстративный пример нам представляет случай убийства, совершенного в 1860 г. в Saint-Су r'ской сельской коммуне. Были убиты и ограблены довольно зажиточная 30-летняя вдова Gayet, ее 13-летняя дочь и старуха мать, причем две первые оказались изнасилованными. Горло девочки было перерезано, и на каждом из трупов зияло по нескольку ран, нанесенных тупым и острым орудиями и указывавших на жестокость способа совершения преступлений.

В качестве обвиняемых были привлечены некто Joanon 33 лет и два родственника убитых, рассчитывавших на их наследство и немедля же предъявивших свои права на него, Chretien и Dechamps, 44 и 47 лет.

Joanon отличался угрюмым характером, грубой похотливостью, крайней распущенностью нравов и в то же время – как это нередко наблюдается в подобных случаях – и большим ханжеством. Он заманивал к себе старых слабоумных женщин, преследовал своими вожделениями девочек и однажды единовременно сватал троих. Двое других, Chretien и Dechamps, в прошлом не имели на своем счету ничего опорочивающего и представляли собой обыкновенных и сравнительно зажиточных рабочих. Chretien был мало развит умственно и, по-видимому, имел нестойкий и несколько нервный характер, он скоро сделал полное признание. Dechamps в умственном отношении был развит не более своего сообщника. Он представлял собой грубую, жестокую и очень энергичную натуру. Он очень долго, упорно и с бешенством отвергал взводимое на него Chretien ом обвинение, но, наконец, также сознался. До самой гильотины не сознался один лишь Joanon. На суде он ханжил, постоянно крестился и в то же время нахально лгал, призывал Бога в свидетели, уверял, что он «невинен, как младенец» – его подлинное выражение,– обвинял всех свидетелей во лжи, в желании преступно погубить его, взывал к их совести и советовал им вспомнить о душе и об ответственности перед Богом.

Из совокупности показаний, признаний и доказательств вообще на суде выяснилось, что Joanon преследовал вдову Gayet своими ласками и брачными предложениями и однажды пытался ее изнасиловать, грозя задушить в случае сопротивления. Потерпев полную неудачу в своих исканиях, Joanon, которого несчастная семья боялась, заранее предвидя судьбу свою, подстрекнул Dechamps и Chretien'a, указав им на открывающееся для них наследство. Убийство было наперед обдумано, и роли распределены.

Вечером, во время сильнейшей грозы, трое сговорившихся постучались к ужинавшим Gayet, были приняты ими как знакомые и, поговорив с ними несколько минут, по знаку, данному Joanon, бросились на заранее условленные жертвы и зверски убили их, потом уже изнасиловали или, правильнее, осквернили тела, еще проявлявшие некоторые признаки жизни. Joanon убил и осквернил предмет своей похотливой страсти, а на долю Chretien'а досталась девочка. После убийства и окровавленной оргии последовали грабеж и раздел имущества убитых между соучастниками, совесть которых не заговорила вплоть до самой смерти, оставляя место только страху и органическому отвращению перед перспективой казни.

Этот случай тем особенно и интересен для нас, что в нем с одинаковой жестокостью и кровожадностью обагрили руки в крови одной семьи убийцы различных, хотя и очень близких, типов.

У Joanon главным мотивом преступлении, как и у Lepag'a, был мотив полового характера; он являлся основным мотивом его деятельности и в предшествующей его жизни; он проходил красной нитью через все его существование и толкнул его на убийство и окровавление разврата. Но он был не единственный. Наряду спим в качестве мотива второстепенного, как бы подчиненного, действовала и корысть – стремление к захвату имущественных средств, нужных главным образом для удовлетворения влечения к грубым половым и желудочным наслаждениям, к которым Joanon был очень склонен.

Напротив, у другого убийцы, Chretien'а, преобладающим мотивом является корысть, желание ограбить часть чужого имущества и в качестве родственника унаследовать остальное. Занимающая н ac особенность натуры и самочувствия первоначально только наталкивает Chretien'а на убийство как на средство и делает субъективно возможным его выполнение, наблюдаясь при этом, как бы в скрытой форме, в форме кровожадности и жестокости, необходимых для кровавого дела. Но впоследствии на месте преступления она уже ясно обнаруживает свою действительную природу, проявляясь зверской похотью, которая охватывает убийцу при виде крови, судорог и трепещущего тела, а быть может, и при виде заразительного примера Joanon; она-то и делает возможным осквернение теплого тела, о котором только мечтал несколько похожий на Chretien'а Lepage.

Третий убийца, Dechamps, действует уже исключительно под влиянием корыстного мотива – желания ограбить имущество убитых и стать их наследником. Это желание является единственным мотивом, мотива с ясно половым характером у него не наблюдается. Интересующее нас сродство его натуры с натурами его сообщников проявляется только в присущей и ему одинаковой с ними жестокости и кровожадности, источник и природа которых теперь знакомы нам и которые предрасполагают его действовать убийством и делают для него возможным присутствовать и спокойно выдерживать сцены резни и окровавленного разврата без отвращения и содрогания. Dechamps – это вполне обычный убийца, сродство которого со всеми предшествующими с первого взгляда не бросается в глаза, а обнаруживается только после долгого, всестороннего генетического изучения.

Сложный внутренний процесс, которым подобные личности доходят до убийства, по большей части в общих чертах бывает таков. Те или другие особенности их жизненного положения порождают в них желание выйти из него или достигнуть чего-либо. И вот мысленно перебираются наличные легальные средства, но ни одно из них не оказывается достаточным. Между тем желание растет в своей напряженности и все настойчивее подступает с требованиями удовлетворения. Тогда мелькает мысль о возможности употребления средств нелегальных – преступления. Но какого? Жажда удовлетворения порождает возбуждение и легко всколыхивает злобное раздражение, которое легко и подсказывает им мысль, более и менее сходную с мыслью Abadie, что надо «резать головы тем, которые владеют, чтобы и мы в свою очередь имели деньги». Такая мысль при соответствующем составе самочувствия и настроения, свойственных таким натурам, легко пробуждает и заставляет звучать присущую им жестокость и кровожадность, которые, раз овладев внутренним миром человека, легко внушают и подсказывают ему соответствующий план выполнения и, продолжая господствовать в настроении, легко увлекают к его осуществлению, а во время последнего соответственно воодушевляют деятеля, если только здесь позволительно употребить такое выражение, поддерживают крепость его руки и, быть может, толкнут его на многие вовсе не нужные для достижения его цели жестокости и зверства. Так убийца и будет готов.

Конечно, не во всех случаях внутренний процесс во всех подробностях будет таков, как описанный. Напротив, в деталях он будет изменяться и варьировать от личности к личности, но тем не менее основной тип сохранится.

Что касается первичных поводов, вызывающих стремления выйти из того или другого положения или достигнуть чего-либо, то они могут быть подсказываемы различными особенностями натуры. Не будем забывать, что существо человека представляет очень сложное целое, в котором различные части действуют одновременно и влияют на конечный результат в соответствии со степенью своего развития. Когда конечные цели деятельности – что бывает нередко – определяются другими, а не интересующими нас теперь особенностями натуры, тогда эти последние, как вы видели на примере убийцы Dechamps, могут являться на служение уже намеченным целям и только подсказывать и определять способ действий, которым и явятся в таких случаях убийство и пролитие крови, требующие некоторых особенностей того, что можно назвать темпераментом. Это прекрасно выражено адвокатом Gori, косвенно фигурировавшим в процессе Caserio. Действия анархистов, по его мнению, зависят от индивидуальных темпераментов. «Я, например,– пишет он,– будучи социалистом-анархистом, был бы неспособен причинить малейший вред моему ближнему или побудить к тому других». Преступление, как и всякое действие вообще, есть весьма сложный результат различных влияний, доля участия которых пропорциональна и соответственна их природе и напряженности. Выяснить эти влияния и размеры их и есть задача научного анализа.

Таковы убийцы в основной своей особенности, которая и обусловливает, что ее носители в ряду остального преступного люда становятся именно убийцами и выбирают убийство как наиболее подходящее и удобное для них средство достижения тех или других целей. Сравнивая начальное и конечное звено представленного ряда явления – случаи грубой похотливости, не останавливавшейся для своего удовлетворения перед насилиями и убийством, и случаи жестоких корыстных убийств, мы на первый взгляд заметим в их субъективной стороне мало общего. Но если внимательно вглядимся и во все посредствующие звенья – во все множество промежуточных, постепенно видоизменяющихся явлений, е го близкое сродство всех описанных явлений само собой бросится в глаза. П ри этом прибавлю, что, располагая в нисходящий ряд убийства и убийц, я не подбирал и не насиловал факты, а только выбирал наиболее рельефные примеры, накопившиеся у меня в течение долгих лет занятий, чтобы возможно яснее представить читателю взаимную связь и сродство явлений. В фактах у меня не было недостатка. Напротив, они подавляли своей многочисленностью, и я встречал затруднения лишь в выборе, потому что во всем множестве известных мне случаев убийств, когда только бывали, собраны, хотя сколько-нибудь достаточные сведения о личности и прошлой жизни убийц, более или менее ясные указания на те или другие уклонения и затронутость половой сферы встречались всегда.

Факты заимствовались мной из двух источников. Первый из них – психиатрическая литература и область клинических наблюдений и второй – уголовная литература и область явлений суда. Значительное большинство примеров, приведенных в настоящей статье, заимствовано мной из последнего источника. Ему я отдал предпочтение с целью иметь возможность оперировать с фактами, которые прошли перед судом, подверглись его всесторонней оценке и зачислены в сферу его компетенции.

В заключение замечу, что знание истинной природы изучавшейся особенности, обусловливающей наклонность при известных условиях окружающей обстановки действовать убийством, имеет чрезвычайно важное значение прежде всего для выбора соответствующих мер предупреждения в широком смысле этого слова. Натуры, обладающие занимавшей нас особенностью, хотя, по-видимому, и приносят весьма многое готовым с собой на свет, но это готовое влияниями окружающей среды развивается в том или другом направлении и при этом или ослабляется, или усиливается и иногда достигает впоследствии степени неодолимых влечений.

Не менее важное значение имеет то же знание и для выбора средств исправления уже впавших в преступление. Развившиеся особенности путем достаточно продолжительных и систематических воздействий на различные стороны существа человека также доступны изменению, как нас убеждают в том многочисленные факты применения подобных воздействий даже к душевнобольным в собственном смысле последнего слова.

---