Классики юридической психологии

ОБЩАЯ ЧАСТЬ

ГЛАВА I. О Судебном Следователе

9. Судебный Следователь и суд присяжных

В деятельности своей С. С. приходится бороться и преодолевать не только препятствия, создаваемые обвиняемыми и другими прикосновенными к делу лицами, в этой же мере на его долю выпадает нелегкая задача отыскания правильной позиции и против участвующих в отправлении правосудия профанов, т.е. лиц, не сведущих в законах. Хотя ныне 90% всех юристов-практиков и большая часть образованного класса вполне убедились в несостоятельности суда присяжных, который грозит в будущем невообразимыми опасностями, но отмены этого института нельзя ожидать в близком будущем уже потому, что он действует сравнительно слишком недавно. Сторонники этого института требуют более продолжительного срока и опыта для того, чтобы он «вошел в плоть и кровь» населения, употребляя для защиты его подобные же, ничего в себе не содержащие общие места, и, может быть, некоторое время они еще будут торжествовать, но время это, к сожалению, совершенно достаточное для того, чтобы задать целому поколению С. С. массу бесполезной работы и причинять им горькое разочарование. Как бы то ни было, С. С. имеет слишком достаточно поводов познакомиться с сущностью института присяжных заседателей, с его требованиями, с его опасностями и заблуждениями.

Учреждение этого злополучного института вызвано главным образом следующими тремя недоразумениями:

1) существованием его в Англии. Несомненно, что образованный англичанин и поныне есть истинный представитель культуры, но в жизни его наблюдаются всякого рода несообразности и анахронизмы, и если англичане еще сохранили суд присяжных, то это не есть достаточная причина к тому, что мы должны были ввести его у себя. Англичане не в состоянии отрешится от этого отжившего института точно так же, как и от других преданий и остатков своей старины, но в этом я еще не вижу достаточного повода для нас вводить этот, столь несоответствующий духу времени, непригодный и не согласованный с нашим бытом, институт.

2) смешением понятий судьи и сведущего лица. Когда стали вводить суд присяжных, то везде во всех странах проповедовали: «только свободный гражданин, избранный из народа, в состоянии обсудить, что служит ко благу государства и общества, а отнюдь не окаменевший в букве закона коронный судья; только гражданин, свободный от всякого давления, может обсудить, в чем правда и в чем неправда, только в нем благо и спасение будущего». Допустим, что мы, окаменевшие в законе юристы, не имеем правильного понимания жизни и, может быть, иной раз судим слишком строго, придерживаясь лишь буквы закона, но отсюда не вытекает еще необходимости устранения судей как таковых. Возьмем для примера дело о подстрекательстве к буту посредством публичных речей; если по этому делу нельзя предполагать в коронном суде правильного понимания события, то и пусть выберут 12 «человек из народа», пусть прочитают им те же речи и спросят, производят ли они на них свое «зажигательное» влияние, — и ответ их пусть послужит основанием приговора. Ясно, что эти двенадцать человек выступали не в роли судей, а в роли сведущих лиц, и как таковые пусть они и принимают участие во всех политических делах, раз мнение народа заслуживает столь высокого доверия.

3) настоятельными требованиями печати. Влияние печати в этом отношении оказалось весьма печальным. Мне не хотелось бы утверждать, что печать в данном случае умышленно проповедовала pro domo, но результат получился совершенно соответствующий такому подозрению. Повторяю, однако, что я не обвиняю печать даже в отдаленнейшем умышленном способствовании такому результату. Глубоко заложено в природе человека свойство признавать свои личные интересы важнейшими и по степени их благополучия судить о состоянии интересов других. Вот почему пресса, ратуя за наибольшую свободу для себя, надеялась достигнуть этого путем передачи проступков против печати суду присяжных и ввиду этого пропагандировала о подчинении этому суду вообще всех наиболее важных преступлений.

Так создано было злополучное учреждение, и в настоящее время о высших благах человека, о свободе его, чести и пр. судят люди, у которых, при всем добром их желании и честности стремлений, недостает в той же мере необходимого, а именно: опытности. Каждый из нас, юристов, знает, как трудно было для него в начале деятельности различать существенное от маловажного, возможное от невозможного. Нам казались тогда имеющими доказательную силу такие обстоятельства, которые опытный судья отвергал, как не имеющие никакой цены, между тем другое казалось нам несущественным, опытный же глаз тотчас отличал в нем центральный пункт события. И притом мы еще обладали некоторым общим образованием и значительным специальным, знали законы и правила судопроизводства. Присяжный же заседатель в большинстве случаев ничем подобным не обладает, а между тем от него требуют, чтобы он мгновенно уяснял себе все производство предварительного следствия, судебного следствия и даже всю обстановку события преступления, чтобы он познакомился с правами и обязанностями лиц, принимающих участие в судебном следствии, чтобы он умел отличать доказательства, как со стороны обвинения, так и со стороны защиты, чтобы он подмечал целую массу деталей, обладал в то же время и специальными знаниями, чтобы он, следя за ходом разбирательства, делал разные отметки, группировал их, оценивал и, наконец, выносил справедливое решение, — и все это без надлежащего образования, опытности, без предварительной подготовки. Это более чем в сто раз превышает человеческие силы! Кто по профессии своей в течение многих лет имел соприкосновение с судом присяжных заседателей и должен был принимать в деятельности их большее или меньшее участие, тот скоро приобретает способность читать по лицам присяжных и определять степень их понимания, которое они вносят в каждое дело. В общем, нельзя отрицать у присяжных заседателей честного желания понять дело самым основательным образом, и их судорожные стремления вникнуть в сущность дела воочию отпечатываются на лицах их, выражение лиц делается напряженным, это напряжение доходит даже до степени страха, если они не в состоянии постичь суть дела. Под конец эти мучительные усилия уступают место выражению довольства, удовлетворения: присяжный заседатель выяснил себе дело, нашел разрешение вопроса. Но благодаря чему же он дошел до этого? Боже сохрани, чем они обыкновенно руководствуются при этом! Какое-нибудь самое безразличное, но произнесенное с каким-нибудь особенным выражением показание какого-либо свидетеля, какое-нибудь оглашенное на суде и в сущности не имеющее значения удостоверение о поведении или благонравии подсудимого, какое-нибудь случайное слово председательствующего, в большинстве же случаев какое-нибудь случайно проскользнувшее в протоколах личное убеждение С. С., — вот что имело решающее значение для присяжных заседателей, вот за что он хватается и держится крепко, вот что решает судьбу обвиняемого. И это опять-таки нельзя ставить в вину присяжным заседателям. Следить за ходом сложного судебного следствия по делу о каком-нибудь громком убийстве или мошенничестве, различать улики за и против подсудимого, напр., по делу о нескольких кражах подсудимого — требования, невозможные для человека, не имеющего никакой подготовки. Присяжный заседатель не в состоянии это сделать, он вынужден хвататься за несущественное, первое, что ему попадется, что произведет на него наибольшее впечатление.

Вот почему для С. С. весьма важно при производстве следствия по делам, подсудным суду присяжных заседателей, не забывать ни на одну минуту о том, что труд его будет предложен на обсуждение людей несведущих. Эти люди весьма тщательно вникают в предварительное следствие, приемы и способы, каких держался С., и при этом стараются выяснить, заслуживает ли С. доверия или нет. Результат, конечно, получается соответственно степени его понимания и образования. Какая-нибудь несущественная неточность, совершенно безразличное противоречие, ничтожная ошибка, которые обнаружил присяжный заседатель в предварительном следствии, достаточны для того, чтобы лишить С. С. доверия. Он будет считать все следствие ничтожным и вынесет оправдательный вердикт; хотя бы судебное следствие и выяснило тяжкие улики против подсудимого.

И наоборот, какой-нибудь совершенно безразличный прием С., неважные сведения и т.п. обстоятельства могут повлечь обвинительное решение только потому, что он, присяжный заседатель, доверяет С., обязанность которого, как рассуждают профаны, состоит в том, чтобы непременно добиться обвинения подозреваемого.

Пусть не думают, что все сказанное мною преувеличено: оно вынесено из личных наблюдений. Я сам слышал один раз от одного присяжного заседателя, страстного охотника, следующее: «мне очень поправилось, что С. С. известно, сколько продолжается времени срок запрещения охоты на оленя, я ему поверил и поэтому ответил: да, виновен, потому что если бы подсудимый был невинен, то С. и без того освободил бы его». А какой-то коммерсант, присяжный заседатель, сказал мне однажды так: «я не решился вынести обвинительный вердикт, потому что все дело ведено не как следует: С. С., кажется, не умеет хорошо различать сорта кофе». А третий присяжный заседатель никак не мог примириться с противоречием в показаниях свидетеля такого рода: один свидетель показал С.С.: «на таком-то была черная шапка», а на судебном следствии он показал так: «шапка была темного цвета» (каковое обстоятельство ровно никакого значения в смысле улики не имело). В другом деле, в котором все зависело от выяснения причины смерти убитого, один присяжный заседатель, любитель цифровых определений, предложил врачам-экспертам вопрос, могут ли они заключить, с вероятностью в 60%, что убитый умер именно от нанесенных ему побоев. Он говорил, что, при наличности такого заключения о 60%-ной вероятности, он находит достаточные основания к признанию подсудимого виновным, забывая о том, что при подобном способе суждения подсудимый, с вероятностью в 40%, невинно мог быть повешен.

Если С. С., по мере возможности, пожелает предупредить такие недоразумения, то при производстве следствия по делам, подсудным суду присяжных заседателей, он не должен ни на одну минуту забывать о подсудности дела и иметь в виду, что он работает не для ученых и опытных судей, а для профанов. Ввиду этого, каждый акт предварительного следствия, могущий быть оглашенным на суде (протоколы освидетельствования, осмотра, допроса свидетелей и т. д.), должен быть составлен просто, ясно и удобопонятно, — показания свидетелей, в особенности слова третьих лиц, передаваемые свидетелем, должны быть записаны в протоколе дословно, в собственных выражениях, причем следует внушить свидетелю, чтобы он показывал не спроста, наобум, а действительно в точности так, как было на самом деле. Обыкновенно считается безразличным, какое слово употребит из двух, имеющих одно и то же значение; нередко это действительно безразлично, и опытный судья, который знает за свидетелями такую привычку, не придает значения тому, если свидетель при допросе на предварительном следствии употребил выражение: «брюки», а на судебном следствии сказал: «штаны». Но судья-профан, получивший почему-либо некоторое недоверие к делу и подозрительно относящийся к каждому противоречию, весьма легко может придать серьезное значение такого рода неточности в выражениях, и последствия этого могут быть весьма печальны. Особенно затруднительно бывает воспроизведение свидетелем дословно слышанной им непосредственной речи, ибо простой народ в редких случаях может повторить разговор в его точных выражениях. Если С. С. с трудом удалось восстановить дословно слышанное свидетелем, то председательствующему на суде это, быть может, и не удастся, или же наоборот. Присяжный же заседатель в каждом подобном случае, ввиду разницы в способе воспроизведения слышанного, приходит в недоумение.

Точно так же С. С. должен избегать помещения в актах, подлежащих оглашению, каких бы то ни было личных взглядов и выводов. Профессиональный судья очень любит такого рода выводы С., видевшего многое своими глазами, и охотно соглашается с этими выводами, если вообще не имеет основания не доверять С. Не таков судья-профан, в котором легко возбуждается дух противоречия, в особенности если он в известном отношении обладает знаниями специалиста или воображает себя таковым. Если, напр., С. сделал вывод, что от пункта А. на чертеже таким-то ружьем (известной системы) нельзя с уверенностью дослать пулю до пункта В., то весьма возможно, что в числе присяжных заседателей найдется охотник, который сочтет себя за более сведущее в этом отношении лицо. Если С. утверждал, что строение, находящееся в стольких-то шагах от пожарища, легко могло загореться, то между присяжными может оказаться какой-нибудь агент страхового общества, который сочтет себя обязанным не согласиться с мнением С. Я с ужасом припоминаю одно дело о краже, в котором шла речь о том, может ли бык разрушить ограду палисадника рогами, что утверждала одна сторона. С. С., производивший осмотр, высказался в том смысле, что, судя по прочности ограды, бык не мог разрушить ее, — каковое обстоятельство было в пользу подсудимого. В числе присяжных заседателей нашелся, однако, мясник, который упорно утверждал, что бык своими рогами вообще будто бы в состоянии разрушить всякий забор, и только на основании этого одного обстоятельства он пришел к убеждению в виновности подсудимого; ничто не могло его разубедить, наш «скотобоец» продолжал утверждать, что «если бык взбесится, то способен все разрушить». Таким образом он подал голос за обвинение, хотя против подсудимого не было почти ни одной серьезной улики.

Все это так понятно и согласно с человеческой природой, что лицо, обладающее специальными знаниями, охотно готово применить их там, где в них нет никакой надобности. Известная фраза: «извините пожалуйста, в этом отношении я — специалист», которая часто произносится тогда, когда и нет нужды в этих специальных знаниях, здесь пользуется особенным значением и часто влечет за собою гибельные последствия.

По той же причине С. должен избегать в таких делах каждой ошибки даже в мелочах: кто-нибудь из присяжных заседателей обратит на нее внимание, и судьба всего дела будет поставлена в зависимость от этого незначительного промаха.

Наконец, С. С., как уже сказано выше, должен соблюдать наибольшую простоту в выражениях. Трудно представить себе, сколько возникает недоразумений при чтении следственных актов. Присяжный заседатель на судебном следствии видит и слышит столько нового, никогда им невиданного и никогда ранее неслыханного, должен размышлять о вещах, часто ему совершенно чуждых, и притом со всею силою своего разумения для того, чтобы хоть как-нибудь осмыслить все происходящее перед ним. Кроме того, присяжные заседатели, в большинстве случаев, с непривычки, не выносят психического и физического напряжения сил во время продолжительных заседаний, как это доказывал весьма пространно англичанин доктор Кротер (в «Medico Legal Journal», XII, 4), несмотря на то, что соотечественникам его давно уже следовало бы привыкнуть к обязанностям присяжных заседателей.

И если при всем этом, благодаря неопытности С. С., возникают неожиданные затруднения там, где они могли бы не быть, то дело принимает совсем плохой оборот. К несчастью, мы весьма часто пишем и привыкаем к плохому канцелярскому языку, каковое обстоятельство объясняется тем, что для известных, часто встречающихся понятий выработались технические термины, хорошо известные юристам-практикам и более никому другому. Об этом-то мы и забываем и помещаем такие выражения в протоколах, которые затем читаются перед присяжными заседателями. Но и в том случае, если протокол, положим, осмотра местности не заключает в себе таких выражений, он все-таки может быть непонятен для присяжного заседателя, если не составлен совершенно просто, ясно, в кратких, логически связанных предложениях, причем в изложении не должно заключаться никаких логических скачков, в выводах — слишком ясных положений, а в доказательствах — никаких возбуждающих сомнение обстоятельств. Составлять протокол поэтому надо таким образом, чтобы он становился понятным самому простому человеку, а так как юрист-практик обыкновенно скоро теряет способность определять степень понимания профанов, то я советую каждый важный протокол, подлежащий оглашению на суде, прочитывать какому-нибудь благонадежному, но необразованному человеку и спрашивать у него каждый раз повторения на словах общего смысла прочитанного. Поразительно, что приходится в этих случаях иной раз выслушивать: обстоятельства, которые считались совершенно ясными, оказываются непонятными, и данные, добытые при осмотре, получают иногда обратное значение. И если исправлять протокол до тех пор, пока он, наконец, не станет понятным этому слушателю, то в результате окажется, что он будет составлен из самых простых и кратких предложений, — и только тогда он будет пригоден для присяжных заседателей, опасность быть непонятым исчезнет, и возможные от того роковые последствия будут предотвращены.

Лучше всего смотреть на присяжных заседателей, ни более ни менее, как на детей и соответственно этому вести следствия: голая правда, без всяких выводов, отсутствие всяких данных, возбуждающих дух противоречия, наибольшая простота и ясность — вот самые главные для них условия.