Классики юридической психологии

II.

Сомнения в безусловной достоверности свидетельских показаний возникали не раз в судебной практике при обнаруживавшихся судебных ошибках. Один старый французский судья, видавший на своем веку много свидетелей и знавший не мало судебных ошибок, выразил эти сомнения в шутливой форме, сказав: «если бы меня обвинили в краже башен с церкви Notre—Dame, я первым делом постарался бы скрыться». Известны многочисленные исторические процессы (как напр., знаменитое дело Калласа, который был осужден и четвертован, впоследствии же, благодаря могущественным усилиям Вольтера, был реабилитирован), которые убеждают в том, что судебные ошибки, основанные на показаниях добросовестно заблуждающихся свидетелей, стары, как сам суд. Также в художественной литературе встречается не мало примеров, показывающих, как, вследствие цепи случайностей, может совершенно измениться в представлениях и воспоминаниях очевидцев-свидетелей объективная обстановка и причинная связь фактов. Вспомним подробно описанное Достоевским в «Братьях Карамазовых» судебное дело по обвинению Дмитрия Карамазова в убийстве отца, или замечательный рассказ Днатоля Франса «Кренкебиль», в котором излагается простая история — как уличный продавец овощей Кренкебиль был привлечен к суду по обвинению в оскорблении полицейского и как на суде свидетели, к величайшему изумлению обвиняемого, в своих показаниях об обстоятельствах уличного инцидента, случайными очевидцами которого они были, видели и слышали то, чего в действительности совершенно не было. То же замечаем в исторических мемуарах, хрониках, воспоминаниях, в которых один и тот же факт излагается очевидцами самым разноречивым и даже противоречивым образом.

Богатый материал психологических наблюдений в области судебной имеется у английских исследователей. Еще Бентам в своем исследовании о судебных доказательствах (1827 г.) подверг вопрос о психологических или, как он называет их, интеллектуальных основаниях ошибочности свидетельских показаний, основательному рассмотрению. С тех пор проблема эта составляла предмет исследования английской науки и вызывала значительный интерес у английских судебных деятелей. «Мы часто ошибаемся, говорит судья, лорд Поллок, даже в том, что, как нам кажется, мы видим; и еще чаще мы ошибаемся в том, что, как нам кажется, мы слышим. Но и помимо того, что все чувства наши сплошь и рядом обманывают нас, надлежащее истолкование всего воспринятого через их посредство представляет собою задачу далеко не легкую, требующую часто от наблюдателя специальных познаний. Так, напр., вопрос о расстоянии является одним из обычных, с которым обращаются на суде к свидетелям; а между тем редко кто способен мало-мальски точно определить на глаз расстояние: для этого необходим навык, который дают лишь немногие специальные знания».

Также известный австрийский криминалист Ганс Гросс в его «Руководстве для судебных следователей», вышедшем в 1893 г., и в «Криминальной психологии», вышедшей в 1898 г., трактуя о допросе правдивого свидетеля, указывает на то, что «уже из повседневной жизни нам известно, что люди различно воспринимают обычнейшие происшествия, различно сохраняют их в памяти и различно передают их... Почти в каждом случае поражаешься, как различно каждый свидетель передает обстоятельство дела, не обнаруживая при этом ни малейшего колебания».

Таких указаний в юридической и психологической литературе имеется не мало. Но эти отдельные указания и факты не имели значения, потому что не были приведены в научную систему. Лишь в последнее десятилетие XIX в., совместными усилиями психологов и криминалистов, был научно изучен механизм свидетельских показаний, как средства изображения прошлой действительности и как орудия суда для выяснения истины.

В конце XIX в. возникла новая, основанная на опыте и наблюдении, наука — экспериментальная психология, которая обогатилась, на основании живого психологического материала, новыми научными открытиями и многими выводами. Криминалисты не замедлили использовать эти экспериментальные данные, содержавшиеся в специальных трудах психологов, для изучения вопросов, интересующих криминалистику, присоединив еще сюда обширный материал, взятый из судебного опыта.

В 1902 г. появилась работа приват-доцента Бреславского университета по кафедре философии Вильяма Штерна (Stern), обратившая на себя всеобщее внимание. В этой работе делается попытка использовать общие положения науки психологии и выработанные ею методы — для изучения вопросов, относящихся к области судебного следствия — к показаниям свидетелей. Таким образом, юридический мир неожиданно получил научную помощь от представителя науки психологии.

Штерн исходил из следующего положения: чтобы установить, может ли воспоминание дать точную копию прошедшего, необходимо иметь возможность проверить свидетельское показание путем сопоставления, путем, так сказать, очной ставки между объективной действительностью и воспоминанием свидетеля об этой действительности. Для этого надо получить свидетельские показания о таких предметах или событиях, которые не исчезают бесследно, как это имеет место в реальной жизни, а которые во всякое время могут быть повторены и, будучи фиксированы, могут быть сопоставлены и сравниваемы с показанием. Этой цели могут служить либо неизменные объекты, картины или отрывки из литературных произведений, либо такие легко повторяемые происшествия, как сценические представления или проекции кинематографа.

Штерн начал с простейшего опыта, который заключался в том, что он давал своим слушателям для рассмотрения фотографические снимки, изображающие более или менее сложные сочетания разных предметов какой либо обстановки или жизненного явления (напр., картинку, изображающую переезд семьи художника со своим домашним имуществом на новую квартиру), и затем через некоторый промежуток времени (через 3—4 минуты) отбирал от каждого из них описание того, что он видел на этой картинке. Кроме того, через несколько недель от этих же лиц отбирались вторичные показания, и наконец, спустя еще несколько недель, этим же лицам предлагалось еще раз описать эти картинки и при этом подчеркнуть в описании все то, что они, в случае судебного разбирательства, готовы были бы подтвердить под присягой.

Ошибки в ответах устанавливались количественно и качественно; для этого показания были разложены на составные элементы: для каждой картины были составлены списки деталей и затем все верно отмеченные в каждом показании детали отмечались на листе знаком + , неверные знаком —. Итог тех и других показывал объем воспоминания и ошибок, при делении одного итога на другой получался процент ошибок. Пример: в показании содержится 50 детальных указаний, из них 3 ложных, следовательно, 6% — показаний неверны.

Разумеется, такой способ процентного исчисления представляется недостаточно точным, в виду того, что важность отдельных элементов слишком различна, чтобы их отмечать одинаково единицей: одни детали могут легче запоминаться, чем другие.

Для исправления этого недостатка — хоть отчасти, — наиболее важные предметы считались Штерном за 2 единицы; в отношении этих предметов как верные, так и неверные показания отмечались двойными числами, и наоборот, незначительные мелочи отмечались как полуошибки. Конечно, тут как и во всякой статистике, приходится довольствоваться грубыми выводами, которые имеют лишь относительное значение.

Результаты этого опыта были следующие. Участвовали в опыте 33 человека — 25 мужчин и 8 женщин. Всего было получено от этих 33 лиц 282 общих показания, заключавших в себе 10913 показаний об отдельных деталях; из этого числа показаний 919 оказались совершенно неверными, т.е. в среднем, неправильных, «ложных» показаний было 8,5%, причем в первичных показаниях было неправильностей 1 из 17, а во вторичных—1 из 10, т. е. почти вдвое больше. Это имеет значение для суда, потому что ему приходится иметь дело почти всегда с вторичными показаниями, т. е. отобранными чрез некоторый промежуток времени. Затем, чем длительнее промежуток времени между показаниями, тем увеличивается число ошибок, что опять-таки имеет весьма важное значение для судебного процесса, в виду обычной медленности производства.

Различие пола обнаружилось следующим образом: женщины меньше забывают, но больше ошибаются; в первичных показаниях большой разницы нет, во вторичных мужчины пропускали 20% женщины 13%, но зато первые делали 7,8% ошибок, вторые 10,5%; забывчивость женщин относится к мужской забывчивости, как 2 к 3, ошибочность как 4 к 3. Из 63 показаний, данных под присягой, 11 были неверны, т. е. 1/6 часть, а в общем в этих показаниях было меньше неправильностей, чем в обыкновенных показаниях без присяги. И здесь разница полов останавливает на себе внимание: женщины готовы подтвердить под присягой больше утверждений, чем мужчины, но в их присяжных показаниях столько же ошибок, как и в неприсяжных, между тем, как у мужчин в присяжных показаниях меньше ошибок, чем в неприсяжных; все безошибочные присяжные показания даны исключительно мужчинами.

Характер ошибок самый разнообразный, напр.: пропуск того, что было в действительности, прибавки того, чего в действительности не было, разные превращения, т. е. изображение действительности в ином виде, в особенности во всем, что касается количества, качества, расположения и взаимоотношения предметов.

В следующих опытах Штерна, произведенных теми же методами, выяснились дополнительные данные. В опытах, в которых показания свидетелей отбирались в непродолжительном после восприятия времени и при том касались виденных им объектов, не представляющих для внимания особой трудности, — средняя ошибочность показаний равна приблизительно 25%, другими словами, из четырех определенных ответов один неверен. Ошибочность эта значительно меньше в свободном рассказе свидетеля, чем в ответах его на специально предложенные ему вопросы: 6% и 27%; в акустических ответах — 11% и 56%. Ошибочность возрастает от влияния времени, именно в такой прогрессии: через 5 дней ошибочность увеличивается на 1,5%, через 14 дней— на 4,3% и через 21 день—на 6%; особенно это сказывается в показаниях количественных: показания относительно величины, силы, степени, множества, продолжительности — с течением времени явно обнаруживают тенденцию к преувеличениям. Ошибочность достигает крайне высоких размеров, в зависимости от некоторых особых свойств объекта; так, напр., при показаниях относительно цвета на вопросы о красках почти половина ответов неверна, а именно, у детей ошибочность определялась в 40—50% и, у взрослых — свыше 30%. При этом заслуживает внимания, что яркие цвета, кричащие краски, которые, как мы привыкли думать, наиболее сильно врезываются в память, на самом деле, как видно из опытов Штерна, оказываются наиболее слабо запечатленными в памяти: Штерн показывал детям и молодым людям весьма ярко раскрашенный рисунок; в связной передаче того, что было замечено на этом рисунке, не было почти никаких указаний на его окраску, а при ответах на вопрос о красках показания получались в большинстве случаев неверные, именно, в среднем на каждые три верных ответа приходилось два неверных.

На основании позднейших опытов, Штерн пришел к заключению, что «показания о внешности лиц, в особенности, о цвете волос, бороде и усах, одежде и цвете ее, вовсе не заслуживают доверия, если в момент восприятия признаки эти почему либо не привлекли к себе особого внимания свидетеля».

Один из опытов Штерна заключался в следующем. Он предложил группе студентов вопрос об устройстве аудитории, в которой они были 8 дней тому назад — в частности, о числе окон и скамей, расположении дверей, потолке и т.д. Из общей суммы полученных ответов 15% имели неопределенный смысл («не знаю»), 25%, т. е. больше четверти были неверны.

Опыты Штерна относились по преимуществу к зрительным восприятиям. Произведенный Штерном опыт слухового характера заключался в следующем: А делает небольшое устное сообщение Б. Последний через три часа записывает сообщение и прочитывает его В, который, в свою очередь, через три часа записывает его и прочитывает Г, а этот тем же порядком передает его Д. В результате этой последовательной передачи получается поразительное извращение первоначального содержания сообщения, которое обнаруживается, главным образом, в склонности к преувеличениям.