РАЗДЕЛ II. ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ПРАВОСОЗНАНИЯ

Структура правосознания и некоторые методы его исследования

Методология и методы социальной психологии.
М., 1977. С. 201–219.
Публикуется с сокращениями

Право как система социального контроля осуществляет свою функцию, воздействуя на сознание людей, и, в частности, на ту его сферу, которую именуют правосознанием, имея в виду все формы психического отражения правовой жизни общества.

Если правосознание служит непосредственным проводником права в общественную практику, то надо полагать, что как надлежащее, так и отклоняющееся поведение детерминируется определенной совокупностью свойств и особенностей правового сознания.

Сказанным определяется важность проблемы правосознания для управления социальными процессами, для ликвидации преступности как явления […]. Тем самым получение надлежащей информации о содержании, состоянии и изменении правосознания различных слоев, групп и регионов является насущной практической потребностью и актуальной задачей психолого-правовых исследований.

Однако, чтобы понять механизм превращения правосознания из «вещи в себе» в «вещь для нас», необходимо рассматривать его в более широком контексте, используя понятие, способное охватить и правосознание, и реальные формы его проявления. Таким понятием служит правовая культура.

Оставляя в стороне обыденное употребление слова «культура» в качестве оценки образованности и воспитанности человека, отметим, что в научной литературе в термин «культура» вкладывается разный смысл. Мы понимаем культуру как совокупность всех созданных людьми материальных и духовных ценностей, а также символов, норм и образцов поведения, принятых и признанных в определенной общности и передаваемых другим общностям, индивидам и последующим поколениям. Культура в этом смысле выступает как предельно широкое понятие, и в ее составе выделяются сферы – материальная и духовная. […]

В нашем анализе мы ограничимся рассмотрением правовой культуры, правосознания и его соотношения с иными культурными феноменами. Известно, что при изучении культуры обнаруживаются совпадающие и несовпадающие, социально однородные и разнохарактерные черты, порожденные одинаковыми и различными условиями жизни людей. Поэтому можно говорить о культуре общечеловеческой и классовой, общенародной и национальной. Классовый подход к определению культуры не исключает признания внеклассовых общечеловеческих культурных ценностей (язык, научно-технические достижения и пр.). […]

На основе единства и множественности условий жизни возникают субкультуры.

Носителями субкультур являются определенные общности людей, формирующиеся в результате действия исторических, экономических, природно-географических, политических, этнических, возрастных, образовательных, бытовых, профессиональных и других подобных факторов. Относительное преобладание и особое сочетание тех или иных факторов определяют общие и отличительные черты культуры. Спецификой способны обладать любые проявления культуры. Субкультурными они становятся именно в силу своих особенностей. Это обнаруживается, например, в такой профессиональной группе, как водители такси. Общность интересов и условий труда у представителей этой группы породила своеобразную культуру данной среды. Здесь существуют свои ценности и предпочтения, нормы и стандарты поведения, символы и профессиональный язык. […]

Правосознание входит в состав правовой культуры разных общностей, где оно только и может быть познано. Это положение нам кажется очень важным для практической организации исследований. Если правосознание отражает правовую культуру и проявляется в ней, то его исследование возможно лишь путем анализа тех культурных элементов, в которых оно объективируется, получает осязаемый выход.

Различая в правовой культуре определенную деятельность и ее продукты, мы выделяем два вида проявлений правосознания. Во-первых, в поведении: это – правотворчество, правоприменительная и правоохранительная деятельность, законопослушное или противоправное поведение, правовое просвещение и воспитание, научно-правовая деятельность. Во-вторых, плоды этой деятельности, т.е. само право и его институты; директивные акты и научные труды; правовая документация (например, уголовные дела); произведения искусства и публицистики; вербальные проявления сознания как в официальном, так и в неофициальном общении (слухи, письма, дневники и пр.). Исследование не может проходить иначе, чем через реконструкцию форм правосознания по реальным действиям исследуемых.

При этом процедуры и техника исследования должны строиться с учетом культурных особенностей изучаемой среды (языковых, возрастных, образовательных, бытовых и пр.). Так, методика, пригодная для изучения правосознания несовершеннолетних или жителей города, может оказаться неприемлемой для взрослых или сельских жителей.

Например, разработанный нами инструментарий, предназначенный для изучения правосознания различных групп населения в одном из крупнейших центров Российской Федерации, не мог быть использован для сравнительного исследования на территории Грузии и подвергся существенной переработке применительно к национальным, языковым, бытовым и иным особенностям данного региона. Конкретные индикаторы получили при этом совершенно иное звучание, обусловленное, в частности, своеобразием наиболее распространенных там правонарушений.

По принципу обратной связи культурные формы проявления правосознания одновременно служат и средствами его формирования или деформации, источниками правового опыта, каналами распространения правовой культуры. Отражаясь в сознании, они отчасти целенаправленно, а большей частью стихийно формируют должные или искаженные взгляды, оценки, установки и т.п.

Такая двойственность функций элементов правовой культуры обязывает четко определять каждый раз, какую именно из них мы имеем в виду, рассматривая тот или иной культурно-правовой феномен.

Общепризнано, что психическое развитие отдельной личности выступает как изначально социальный процесс. При рождении человек вступает в мир ценностей, охраняемых и поддерживаемых системой социальных норм, предписаний, запретов и санкций, которые обеспечивают возможность человеческого общежития и стабильность данной социальной системы. В ходе общения, сотрудничества и совместной деятельности субъекта и его окружения происходит все более глубокое освоение и все более активное овладение им культурными ценностями.

Внешние на первых порах нормативы должного поведения под влиянием санкционирующего обучения (по принципу одобрение – порицание, успех – неуспех) и иных социальных воздействий интериоризуются, входят в сознание личности, оформляясь в определенную ценностно-нормативную модель поведения – продукт индивидуального опыта личности и коллективного опыта макро- и микросреды, воспринятого через образцы поведения и систему значений.

Усвоение правовых ценностей, правовых норм, стандартов правового поведения идет в течение всей жизни. Даже в самом раннем возрасте человек «с молоком матери» впитывает первые элементы правовой культуры. Он приобретает навыки и усваивает стандарты нормативного поведения, получает первые юридические представления из сказок, в ролевых играх приобретает понятия о функциях права и его представителей и постепенно формирует хотя и примитивную, детскую, но собственную картину правовой жизни. С возрастом, по мере расширения круга общения, усложнения деятельности и выполняемых ролей происходят интенсивное обогащение и развитие этой, равно как и иных, сферы сознания.

Ценностно-нормативная система личности служит внутренним механизмом управления социальным поведением. По мере ее обогащения и все более глубокой интериоризации она приобретает все большую самостоятельность и независимость от внешних воздействий, выполняя функцию своеобразного фильтра влияний объективных обстоятельств. Все большую роль играют факторы внутренней детерминации поведения. Человек уже не только и не столько приспосабливается к наличной обстановке, сколько подыскивает и преобразует ее в желательном для себя направлении в соответствии с собственной концепцией прав и обязанностей, возможных и ожидаемых санкций.

Вопреки обыденному представлению ни позитивные, ни негативные санкции сами по себе не в состоянии обеспечить выполнения должного и воздержания от запретного поведения, ибо между поведением и санкционированием нет механической связи типа «стимул – реакция». Нужно иметь в виду относительно автономный характер ценностно-нормативной сферы личности, ее конкретное содержание, характер усвоенных ценностей, норм, установок и ориентаций, опосредовавших разные стороны социальной действительности, и в частности ее правовую сферу. Поэтому действенность санкций зависит как от их объективного характера (значения), так и, в большей мере, от их субъективного смысла (Леонтьев А.Н.).

Для правомерного поведения в большинстве случаев бывает достаточно усвоения правовых принципов и общих целей, направляющих поведение в законопослушное русло: например, понимание и признание необходимости охраны неприкосновенности жизни, здоровья, достоинства, свободы, имущества и иных естественных […] личных и общесоциальных ценностей.

Будучи интериоризованы, эти исходные правовые положения – правовая аксиоматика – служат ориентирами для правомерного поведения в конкретной жизненной ситуации, даже если субъекту и неизвестны существующая на этот случай конкретная юридическая норма и уголовно-правовой запрет (такое конкретное знание необходимо лишь для исключительных, атипичных ситуаций).

В области нравственных отношений мы наблюдаем тот же процесс, когда субъектом не осознается и не формулируется каждый раз конкретное правило поведения, а на основе общих моральных критериев он как бы «чувствует», как нужно поступить, и действует этично. Здесь срабатывает механизм, который можно назвать правовой и нравственной интуицией[60].

В результате глубинного усвоения и многократного применения исходных правовых принципов, простых и всеобщих норм человеческого общежития формируются стереотипы поведения, которые не осознаются как юридически нормированные, так что вопрос: «законно ли я поступаю?» – обычно не возникает. Более того, правомерный образ действий, став привычным, сам превращается в потребность. Так же обстоит дело и с криминальным поведением (пьяная брань и рукоприкладство – стереотипы хулиганства). В сказанном – одно из объяснений иллюзии, будто во всех этих случаях правосознание «ни при чем». […]

Говорят, что в правосознании (в отличие от морали) якобы преобладает логический, рассудочный элемент. Чувства, оценки, установки, притязания и иные психические явления, связанные с правовой жизнью, сторонники этой точки зрения тем самым относят к области нравственного сознания, игнорируя их правовую опосредованность и неразрывную связь с действующей или желаемой правовой регламентацией[61].

Сказывается идущая еще от И. Канта идея о том, что различие права и морали состоит во внешнепринудительном характере одного и внутреннепобудительном характере другого. Тем самым отрицается возможность превращения правовых предписаний во внутренние убеждения, личностные установки.

Между тем наши эмпирические исследования отмечают массовый характер внутренней солидарности граждан с подавляющим большинством правовых норм и практикой их применения. Изучение мотивации правомерного поведения также подтверждает, что ведущими стимулами являются согласие, одобрение, поддержка установленных правил и стойкая привычка их исполнения. Противоположная картина наблюдается при исследовании правосознания различных категорий преступников, для которых оказались характерными внутреннее неприятие правоохраняемых ценностей, негативное и отчужденное отношение к отдельным элементам правовой системы, а у рецидивистов – глобальная противоправная ориентация.

Значит, дело вовсе не в том, что право, как всякая нормативная система, будучи отчуждено от человека, обречено оставаться формой внешнего давления на него. Оно в равной мере способно входить в сознание субъекта как его ценность, преобразуясь в важнейший компонент ценностно-нормативной системы личности.

Одно только нравственное сознание не может обеспечить законопослушное поведение, поскольку мораль образует только часть нормативной сферы и служит системой координат, достаточно четко ориентирующих нас лишь в области нравственных отношений. Границы же между моральным и аморальным, преступным и непреступным зачастую не совпадают. К тому же в обществе всегда действует только одна правовая система, выражающая господствующее правосознание. Но наряду с соответствующей системой морали и господствующим нравственным сознанием, как уже отмечалось, пока еще существуют разнородные остаточные и чуждые этой системе элементы нравственности. Сохранить и поддержать правопорядок одними моральными средствами нельзя.

В правосознании особым образом отражается действительность; оно имеет особый язык, систему понятий и категорий, особые критерии и способы оценок. Другими словами, правовое сознание имеет свой познавательный аппарат, свою систему ценностей и способов оценки, свои методы управления практической деятельностью. Соответственно этому можно говорить о трех функциях правосознания: познавательной, оценочной и регулятивной.

Не все элементы правового сознания доступны пока эмпирическому исследованию ввиду отсутствия адекватных методов и процедур, позволяющих их выделить, описать и измерить. Происходит это потому, что большая часть явлений психики – сплавы многих психических элементов. Так, правовые чувства и переживания не существуют сами по себе и не представлены исследователю в готовом виде, а входят в состав убеждений, оценочных отношений, установок и иных сложных образований, возникших в результате взаимодействия интеллектуального, эмоционального и волевого компонентов. Поэтому необходимо выделить элементы правосознания, доступные эмпирической интерпретации и изучению.

[…] Правосознание может быть познано по результатам его функционирования. Соответственно трем упомянутым функциям правосознания определяются его основные компоненты.

Познавательной деятельности соответствует определенная сумма юридических знаний и умений ими пользоваться, или правовая подготовка. Оценочной функции отвечает система оценок и мнений по юридическим вопросам, т. е. оценочные отношения к праву, практике его исполнения и применения. Регулятивная функция осуществляется за счет правовых установок, организуемых в систему ценностных ориентаций[62]. […]

Таким образом, в операциональных целях под правосознанием мы понимаем сферу общественного и индивидуального сознания, отражающую правовую действительность в форме юридических знаний и умений ими пользоваться, оценочных отношений к праву и практике его применения, правовых установок и ценностных ориентаций, регулирующих человеческое поведение в юридически значимых ситуациях[63].

Правовая подготовка как интеллектуальный компонент сознания достаточно легко диагностируется традиционными для педагогики методами. В исследовании правосознания испытуемым предлагается ответить на серию вопросов об основах законодательства и его отдельных установлениях. Практическое владение имеющимися знаниями определяется с помощью сюжетов, которым дается элементарная юридическая квалификация и определяются возможные правовые последствия описываемых ситуаций.

Профильтрованные через личный опыт и правовую практику субъекта познаваемые им разные стороны и явления правовой жизни всегда соотносятся с потребностями, интересами, целями деятельности, вызывают к себе определенные отношения и, будучи значимы для личности, приобретают известный смысл, подвергаются оценке, квалифицируются как ценности. Возникают новые интеллектуально-эмоциональные образования – оценочные отношения к правовым явлениям. Известно, что в общественном и индивидуальном сознании ценности организованы в иерархическую структуру – «шкалы» ценностей, признанных в данной общности и принятых индивидом. Несоответствие этих «шкал» друг другу – источник конфликтов и предпосылка поведения отклоняющегося, с точки зрения той общности, чья система ценностей и норм нарушена данным поведением. Если в праве как нормативной системе иерархия ценностей предписана однозначно и заложена в самих нормах, то в правосознании право и его применение сами рассматриваются как некие ценности и вызывают к себе отношения, которые могут не совпадать в различных группах и отклоняться от господствующих в обществе оценок.

В рассматриваемую нами структуру правосознания входят несколько видов оценочных отношений. Это, во-первых, отношения к правовым принципам, институтам и нормам; во-вторых, отношения к правонарушениям, т.е. к посягательствам на правоохраняемые ценности; в-третьих, отношения к правоохранительным органам и их деятельности; в-четвертых, отношение к своему правовому поведению (правовая самооценка).

Эти отношения выражаются в оценочных суждениях, которые могут быть получены в эмпирическом исследовании с большей или меньшей степенью соответствия подлинным мнениям обследуемых лиц.

Для этого в качестве индикаторов используются вопросы и задания, выявляющие мнения респондентов о сравнительной тяжести различных правонарушений, эффективности работы правоохранительных органов и т.д. Соответствие или расхождение с позицией законодателя указывает на степень солидарности с правом и одобрения практики его применения.

Однако сами по себе ценностные отношения, как интеллектуально-эмоциональные образования, еще не реализуются в практике без пусковых и движущих механизмов деятельности. Такую роль выполняет волевой компонент, формирующий готовность действовать в определенном направлении.

Включение этого компонента приводит к интеллектуально-эмоциональным волевым образованиям – социально-правовым установкам. Под социальными установками обычно понимается тенденция, или предрасположенность, личности воспринимать и оценивать какие-либо объекты, факты социальной действительности определенным образом и готовность действовать в отношении данных объектов в соответствии с этими оценками. В своей совокупности установки организуются в систему ценностных ориентаций, т. е. комплекс установок, определенным образом ориентированный на социальные ценности и направляющий поведение людей по отношению к этим ценностям. Доминирующие установки образуют направленность личности, определяют ее позицию и характеризуют содержательную сторону ценностных ориентаций. Таким образом, регулятивная функция правосознания осуществляется посредством правовых установок и ориентаций, синтезирующих в себе все иные источники правовой активности.

Если оценочные отношения с большей или меньшей достоверностью, но все же могут быть выявлены на основе оценочных суждений, то степень их действенности, включенности в непосредственные стимулы поведения таким путем усмотреть невозможно.

Между тем методы исследования социальных установок основаны в большинстве своем на выявлении мнений и оценок того или иного изолированного субъекта. Думается, что эти методы не способны диагностировать основного свойства установки – ее поведенческой активности, ее регулятивного потенциала.

Для этого необходимо выявить волевой компонент, отличающий, по нашему мнению, установку от оценочного отношения. Известно, что волевое начало выражается в принятии решения о выполнении какого-либо мотивированного действия, в преодолении при этом внутренних конфликтов и внешних препятствий.

Отличительная черта волевого действия – способность преодолевать барьеры, препятствия, помехи. Отсюда следует, что в качестве индикатора установки может служить помехоустойчивость, неподатливость сбивающим воздействиям, как внешним, так и внутренним.

Установка, будучи одной из основных детерминант поведения, все же не избавляет от необходимости выбора путем принятия решения в результате мотивации. В условиях конфликта ценностей борьба мотивов превращается в процесс умственного анализа и оценки всех «за» и «против» каждого возможного варианта поведения, в итоге чего принимается решение в пользу одного из них. Разумеется, мотивационный конфликт и принятие решения – процесс, протекающий в разных ситуациях и у разных людей с различной быстротой и степенью осознания всех его элементов[64].

Если пытаться определить предрасположенность к определенному поведению через помехоустойчивость и неподатливость, то в ситуацию должны быть введены достаточно сильные сбивающие воздействия, весомые контрмотивы правомерному варианту поведения. Тем самым волевой компонент установки подвергается испытанию на прочность противостоящими мотивами и доводами. По их влиянию на принятое решение мы вправе судить о степени устойчивости или об интенсивности установки.

Однократная оценка даже самой острой конфликтной ситуации дает более или менее точное представление лишь об иерархии отдельных конфликтующих ценностей, указывая только на предпочтение в данной ситуации одних другим. О включенности этих предпочтений в мотивы возможного поведения по такому статичному показателю судить еще нельзя. Здесь пока что мы имеем дело с оценочным отношением, а не с установкой как волевой готовностью.

О наличии последней, как уже отмечалось, свидетельствуют устойчивость поведенческих позиций, независимость принимаемых решений от сбивающих воздействий и помех. Значит, исследование должно проходить в динамически развертывающейся ситуации с многократным решением задач, предлагаемых испытуемому на каждой новой стадии развития ситуации. Тем самым мы имитируем более сложный вид деятельности, более близкий к действительности, нежели однократная оценка и выбор той или иной поведенческой альтернативы. Это должен быть не механический набор разрозненных оценок, не простое множество суждений и предпочтений, а система, организованная в структуру определенной деятельности, согласованная система предпочтений, постоянно и однозначно проявляющаяся в процессе оценочной деятельности в виде правомерных или противоправных решений. Думается, что такая система рождает новое качество, не свойственное отдельно взятому элементу. Она обладает функциональным своеобразием по сравнению с разрозненными оценками и выборами – устойчивостью. Но это и есть искомое качество установки (в нашем понимании).

Одним из возможных путей исследования установок и ценностных ориентаций нашими сотрудниками разработан и использован экспериментальный метод, в котором учтены изложенные соображения. Он включает в себя систему заданий, требующих многостадийного решения динамически развертывающейся криминальной ситуации, заимствованных из конкретных уголовных дел.

Последовательный выбор правомерных вариантов интерпретируется как проявление готовности действовать в соответствии с правовыми требованиями и стойкой правомерной ориентацией. Наоборот, последовательный выбор противоправного варианта и порицание юридически одобряемого поведения рассматриваются как показатель готовности опираться в своем поведении на противоправные нормы.

Искажения, возникающие в результате декларативности ответов и решений, частично снижаются за счет предъявления целой системы заданий и наличия сильно действующих сбивающих факторов.

В групповых обследованиях этот метод доказал свою диагностическую ценность[65].

В известных нам исследованиях правосознания обычно применялись разрозненные индикаторы, выявляющие отдельные фрагменты изучаемого предмета: знание определенной законодательной нормы, оценка какого-то правового института и т. п.

В пределах довольно произвольного выбора индикаторов обычно использовались различные статистические процедуры и на основе интерпретации разобщенных показателей давались общая характеристика и оценка правосознания той или иной группы лиц. Между тем, не имея интегральных показателей, делать обобщенные выводы весьма рискованно.

Для этого данные, полученные по отдельным индикаторам, должны быть сведены в интегральные количественные характеристики основных компонентов правосознания согласно принятой концептуальной схеме. Это возможно при использовании обобщенных коэффициентов правовой осведомленности, солидарности с правом и т.д., которые исчисляются по формуле:

K = 1 – (P+q)/S*n,

где Р – количество «неправильных» ответов и решений, q – количество «уклончивых» ответов («не знаю», «затрудняюсь»), S – общее количество вопросов и заданий, п – количество респондентов в изучаемой группе. При идеальном положении дробь в этой формуле равна нулю и коэффициент составляет единицу.

В порядке иллюстрации сошлемся на показатели, полученные в одном из исследований, проведенных нашими сотрудниками.

 

 

Как видно, общий объем осведомленности в рамках требований, которые определены в качестве необходимых для правомерного поведения, достаточно высок у всех испытуемых и даже несколько выше у преступников и правонарушителей по сравнению с законопослушными гражданами. Напротив, солидарность с правом и практикой его применения наиболее высока у законопослушных, ниже у правонарушителей и еще ниже у преступников. У лиц с противоправным поведением солидарность заметно ниже их осведомленности. Еще заметнее разрыв между степенью усвоения правовых предписаний, уровнем правовой осведомленности и солидарности с правом. Сравнение указанных коэффициентов показывает, что основные деформации правового сознания лежат преимущественно в сфере отношений людей к правоохраняемым ценностям, социально-правовых установок и ценностных ориентаций. Качественные и количественные особенности этих деформаций определяют своеобразие основных типов противоправного поведения.

---

---