VIII. Выводы.

Мы кончаем наш психологический анализ ошибок. Само собою разумеется, анализ этот должен ограничиться специальными результатами моих опытов; тем не менее, во многих местах он повел за собою установление более общих взглядов на важные функции воспоминания вообще, причем взгляды эти могут быть подкреплены, умножены, а также, быть может, и исправлены дальнейшими ожидаемыми опытами.

Так как воспоминание есть функция, играющая роль в целом ряде сфер культуры: в судебной практике, в воспитании, в исторических исследованиях и т. д., то возникает в конце концов вопрос, — можно ли ожидать, чтобы из вышеприведенных выводов или, скорее, из выводов дальнейших, более широко поставленных, опытов, могли бы быть извлечены какие-нибудь практические результаты? Главным следствием наших опытов было то, что мы доказали большую ошибочность воспоминания. Это может практически привести к двум вопросам: 1) Возможно ли исправление этого доказанного недостатка? 2) Повлияет ли тот факт, что недостаток этот доказан, на оценку показаний воспоминания и на отношение к ним.

1) Исправление показаний воспоминания.

Наши опыты показали нам, что воспоминание не есть просто функция представления, но что оно, в гораздо более сильной степени, чем это обыкновенно думают, есть дело воли и воспитания воли. Воля не только играет роль в самом акте „припоминанья“, вызывая образ воспоминания, по участвует и при самом составлении образа воспоминания.

В самом деле, до сих пор слишком уж смотрели на способность воспоминания того или иного лица, как на такое свойство, „с которым ничего нельзя поделать“. Тут необходимо строгое разграничение. Запечатлевается ли то или другое с легкостью, или с трудом; забывается ли быстро или медленно; сохраняется ли большое количество представлений или лишь скудные их обрывки; ясны ли образы воспоминанья, пли неясны; зрительные ли они по преимуществу или слуховые, — все это такие различия в памяти, которые большею частью основываются на неизменных условиях, вложенных в индивидуальность каждого человека. Их, действительно, нужно принимать, как фатум. Но с вопросом о том — мало или много ошибок заключает в себе образ воспоминания, следовательно, с вопросом о верности воспоминания, дело обстоит совсем иначе. II это свойство, конечно, тоже основывается па известных индивидуальных наклонностях, но не па таких, к которым бы сам индивидуум или его окружающие должны были бы относиться лишь как пассивные, безучастные наблюдатели. Ибо все те процессы, на которые мы указали, как па источники ошибок, т. е.: толкование, дополнение, усиление, объективирование субъективных образов фантазии, все это по большей части хотя и нельзя назвать делом обдуманного выбора, но все же это все — дело воли, — активные, произвольные проявления души. II потому, как странно это ни звучит, но приведенные ошибки происходят по большей части вовсе не от недостатков собственно памяти, но от недостатка воли (der Willensvеranlagung).

Они представляют собою признаки недостаточно сильно развитого внутреннего критического отношения к объективной ценности душевных переживаний и слабого чувства ответственности перед строгой действительностью.

Но это волевое происхождение многих ошибок воспоминания позволяет также и надеяться на возможность их исправления. Воля может быть побеждена волей. До сих пор вера в то, что воспоминание непременно должно функционировать правильно, не была подвергнута критике, и это не могло способствовать развитию особой добросовестности в деле воспоминания; но, наверное, и добросовестность, а с нею вместе и самодисциплина воспитаются, раз будет указано, до какой степени они необходимы.

Здесь результаты наших и последующих опытов могли бы послужить в будущем, так сказать, „этической мнемотехники т. е. систематическому воспитанию воспоминания: это должно бы было, в противоположность механической мнемотехнике, которая хочет помогать памяти с помощью искусственных средств, — сделать достоверность характерным свойством памяти; оно должно с помощью опытов, вроде вышеприведенных, доказать каждому на нем самом, как обманчиво это беспечное доверие к воспоминанию, до какой степени здесь требуется верность воспоминания, как настоящая верность, т. е. как этическая добродетель, и каким образом этого можно достигнуть с помощью осторожности, критического отношения и постоянного сознания ответственности. В этом отношении прежде всего мы должны надеяться на школу; в школе мягкая детская душа может быть еще очень доступна подобному воспитанию, и во время наглядных уроков, уроков естественной истории, истории, рисования и т. д. представляется множество случаев к устройству простых опытов. Нельзя ли было бы здесь подумать именно о том, чтобы „научить воспоминать“, и чтобы это обучение шло рядом с наглядным обучением?

Против мысли о воспитании верности воспоминании возникает, правда, сомнение, которое имеет значение для юристов, а именно: „как только люди узнают и заметят, как ошибочны показания воспоминания, они, вообще, тогда не захотят давать никаких показаний“. Предположение это как будто бы и не безосновательно, и я сам уже наблюдал его последствия, потому что многие лица говорили но поводу результатов моих опытов: „Это может заставить вообще не давать больше никаких положительных показании перед судом, не присягать, по лишь скептически говорить о возможностях и предположениях“. Ясно, что вследствие этого судебная практика была бы чрезвычайно затруднена. Но едва ли можно сомневаться в том, что желательнее: большой ли материал показания, содержащий в себе много непроверенной неправды, или материал небольшой, но за то содержащий в себе лишь то, что имеет объективную ценность.

Но и помимо того, к этой мысли не следует относиться слишком мрачно. Простой скептицизм всегда бывает лишь переходной ступенью, не больше. Мысль „я сознаю, что я ничего не знаю“ всегда была, как и у Сократа, лишь исходным пунктом для стремления к достижению нового и очищенного знания. То же самое и в деле работы над собой для достижения верности в воспоминании: здесь осторожность в показаниях образует лишь первый шаг; второй же будет снова состоять в положительном создании образа воспоминания; но при этом уже будут приняты в соображение признанные необходимыми предосторожности.

Нужно решительно отвергнуть мысль, которую иногда приходится слышать от юристов, думающих, что было бы нежелательно, если бы результаты вышеприведенных и подобных им опытов сделались известны более широкому кругу публики.

Мы, разумеется, не должны складывать руки в надежде на улучшение, которое может быть возможно отчасти и которого наверное придется достигать медленно н с большим трудом. Напротив, мы должны считаться с тем фактом, что нормальные показания воспоминания заключают в себе большой процент ошибок, и задать себе вопрос: каким образом это знание может повлиять на их оценку и на отношение к ним.

2) Оценка показаний воспоминания и отношение к ним.

Упомянем вкратце о том, как воспитатели, психиатры н ученые исследователи могут применить наши выводы па практике.

В педагогике нужно исследовать явления детской лжи; мне кажется несомненным, что немалая часть той неправды, которая нравственно клеймится и карается, как ложь, на самом деле происходит от обманов воспоминанья.

Психиатр должен будет, быть может, несколько переместить границу между нормальными обманами воспоминания, с одной стороны, и патологическими изъянами памяти и патологической ложью, с другой: до сих пор еще не приходилось считаться с подобной „физиологической величиной“.

Наконец, вышеприведенные данные могут дать возможность технике научных исследований до некоторой степени усовершенствовать и без того уже разработанную критику и оценку источников там, где эти источники состоят из показаний воспоминания. К таким источникам принадлежат многочисленные исторические рассказы, хроники, мемуары, многие путевые впечатления, которые записать можно было лишь впоследствии, психологические наблюдения над собой, которые тоже могут быть записаны лишь на память; нужно исследовать с этой точки зрения также и свидетельства о так называемых спиритических явлениях, потому что они никогда не протоколировались во время их наблюдения, по всегда по окончании „сеанса“.

Но, главным образом, нужно обратить внимание на значение этих выводов для юристов. Само собою понятно, что из того небольшого материала, который я предлагаю в виде начала, нельзя извлечь каких-либо надежных результатов. Мы всего лишь настолько подвинулись, чтобы быть в состоянии формулировать некоторые важные юридические проблемы, решению которых может способствовать дальнейшее продолжение опытов. Приведем здесь пять подобных проблем.

1. Не следует ли требовать большей осторожности при оценке показаний, а также и присяги свидетеля, морально вполне безупречного и духовно совершенно нормального, которому до этих пор оказывали почти неограниченное доверие?

Как было уже приведено выше, при благоприятных условиях моих опытов, в показаниях воспоминания в среднем было сделано 10% ошибок, при присяге подтверждалось клятвой средним числом от 2 до 3-х неверных обозначений на каждое показание.

2. Не следует ли, когда обстоятельства дела позволяют, психологически определять характерные особенности памяти свидетелей, высказывающихся с особенной положительностью, и не могло ли бы это помочь судье в оценке показания таких свидетелей или даже изменить эту оценку?

Здесь нужно было бы подумать о введении экспериментальных испытаний, сделанных специалистом психологом или, еще лучше, юристом, основательно знакомым с теорией и техникой психологии.

У Гроса уже встречается мысль о специалисте психологе. Но только, по мнению Гроса, психолог должен определять известные формы деятельности памяти, хотя и не патологические, но все же имеющие в себе что-нибудь резкое и странное; для объяснения этих форм психолог должен был бы черпать доказательства из литературы. Я же, напротив, хотел бы особенно подчеркнуть то, что психолог-специалист может быть нужен и при совершенно нормальных случаях, потому что самые эти нормальные случаи так разнообразны, что в них самих возможны самые различные степени верности воспоминания (Из моих опытов явствует, что процент ошибок варьирует от 0 — 28% в показаниях образованных лиц). Кроме того, здесь также недостаточно психологических теорий и литературного знания; скорее, здесь нужно настоящее экспериментально-психологическое исследование свидетеля. Конечно, для этой цели психологические методы должны были бы отличаться совсем другим развитием и давать большие гарантии, чем теперь.

3. Не следует ли при обвинениях в ложной присяге принимать в соображение в большой степени, чем до сих пор, возможность вполне невинного обмана воспоминания?

Вопрос этот, к нашему удовольствию, в настоящее время рассматривается юристами. Так, Томсен (Альтона) рассматривает в своем только что появившемся сочинении вопрос: может ли свидетельская присяга быть нарушена из небрежности, и отвечает на него отрицательно. Он присоединяет к некоторым, взятым из жизни, примерам обманов воспоминания психологический анализ, который во многих пунктах сходен с моим и доказывает, что подобным нормальным обманам под присягой нельзя делать упрек в небрежности (Fahrlassigkeit).

4. В настоящее время при приведении к присяге не допускается отделять элементы показания, подтвержденные клятвой, от элементов, клятвою не подтвержденных, но все показание целиком приводится к присяге. Не увеличивается ли от этого значительно возможность ложной присяги?

Я предоставил испытываемым мною лицам самим обозначить элементы своих показаний, в которых они считали возможным поклясться, и оказалось, что около трети неверных обозначений остались неподтвержденными клятвой, и что та часть показания, в которой была принесена клятва, заключала в себе вдвое меньший процент ошибок, чем все остальное, не подтвержденное клятвой.

5. Часто бывает, что между происшествием, о котором должно быть дано показание, и самим показанием лежит очень большой промежуток времени. Не влияет ли это обстоятельство, как фактор, значительно увеличивающий ошибочность воспоминания?

Из моих опытов, продолжавшихся три недели, видно, что каждый день, на который увеличивается срок между восприятием и показанием, усиливал искажение воспоминания на 1/3 %.

Все то, на что я указал, я считаю настолько значительным, что снова обращаюсь к юристам с настоятельной просьбой помочь мне своим содействием при продолжении исследований верности воспоминания.

Мои опыты в том виде, в каком я их предпринял с картинами, не только должны были бы быть повторены и распространены на гораздо большее число людей, а именно на людей необразованных, на детей и стариков, на преступников и душевнобольных, — но возможны также и бесчисленные вариации опытов, чрезвычайно плодотворные, могущие бросить свет на новые стороны задачи. Для этой цели недостаточно сил и времени одного человека. Поэтому набрасываю, к сведению других исследователей, несколько слов о том, какие еще возможны опыты:

1. Можно вместо картин предложить тексты, чтобы изучить запоминание акустического порядка слов и последовательного, логического склада речи. Для этого у меня уже есть собранный, но еще не разработанный материал.

2. Можно попытаться вызывать показания воспоминания о происшествиях. Главную трудность здесь составляет необходимость того, чтобы впоследствии можно было бы сверить действительность с показанием. В этом отношении могли бы помочь делу кинематографические или мутоскопические изображения, или же сцены из современной театральной пьесы, или же настоящие представления, которые должны совершаться по заранее точно определенной программе.

3. Можно определить, чем отличаются друг от друга следующие один за другим два показания одного лица об одном и том же факте, если это лицо в промежутке между ними узнало показание другого лица (и для этого у меня уже есть некоторый материал, который должен еще увеличиться).

4. Исследовать влияние вопросов вообще и определенных форм постановки вопроса в особенности на качество показания (см. дополнение II).

5. Изучить изменения, которые претерпевает молва, когда она передается от одного лица к другому. Опыт в этом направлении я описываю в первом дополнении.

6. Можно исследовать действие гораздо больших промежутков времени между восприятием и показанием воспоминания.

7. Попробовать определить, какое влияние окажет выпущение первоначальных показании и т. д. и т. д.